Антонина Крейн
Шолох. Орден Сумрачной Вуали
11 
Склеп
Via spirituum non est deceptio.
«Путь духов вовсе не обман».
Чем ниже мы спускались, тем плотнее становилась тишина вокруг. Как темная вода, она со всех сторон обступала нас с Талвани, затапливала мысли холодом, заставляла сердце биться медленнее, будто нехотя.
Светильники, освещавшие шахту винтовой лестницы, становились все более тусклыми, а потом и вовсе погасли. Я отцепила от платья крохотный магический фонарь, и наши с Тилвасом тени на влажных стенах теперь казались очень острыми, болезненно-тонкими, хрупкими, – возьми и переломи.
Не стесняйся.
Мы все – твои косточки, смерть.
Мысли путались. Восприятие искажалось здесь, в царстве уснувших мертвых. Я чувствовала, как во мне расцветают скорбь и язвительность одновременно.
Когда мы спустились на первый уровень захоронений, я глубже вдохнула местный воздух, чуть более пряный, чем был на лестнице.
Мм, тлен и безнадега!.. Мой любимый запах, хоть меня от него и мутит.
Наверное, я тоже психованная.
Съехавшая на полную катушку, раз вместо собачки или кошечки завожу воронов, иногда скребущих стены в поисках мышей, пью копченый чай, залитый крутым кипятком, и получаю странное удовольствие, когда подправляю форму бровей, выщипывая лишние волоски – больно и сладко одновременно, жуткий, соблазнительный контраст.
Хотя это многие любят.
Но, с другой стороны, с какой радости мне сравнивать себя с другими, если я хочу убедиться в своей нормальности? В этом мире нет нормальных, это мир чокнутых, пропащих, заблудших и поехавших, мир, где, пытаясь выделиться, ты оказываешься в толпе таких же пестрых и поломанных, и единственный способ выжить – либо заранее смириться со своей благополучной серостью, либо с гиканьем ухнуть в водоворот омерзительнейших вещей, потому что с каждым новым днем тебе нужен все больший кач психики для прежнего удовольствия, потому что ты подсаживаешься на любую силу, будь то вдохновение или боль, и единственное, что бесит тебя по-настоящему – это та самая пресловутая безмятежность и спокойствие, она же – смерть.
Чем хуже, тем лучше.
Вот как я живу.
Вот почему сейчас я воровка, хотя могу быть кем-то другим. Вот почему я сохну по Мокки Бакоа, хотя хорошие парни нередко зовут меня на свидания. Вот почему я согласилась отправиться сюда с Талвани, хотя могла послать его очень далеко и безапелляционно…
Я просто больная, и я выбираю себе больной мир. Осознаю это? Да. Хочу променять его на нормальный? Нет, спасибо. Не в этой жизни.
Не для того я росла на долбаных речах древних ораторов и учила мертвые языки, просаживала легкие на галлюциногенных благовониях, обещавших путешествия между мирами, изучала человеческие тела и души, чтобы теперь стать сытой, скучной, отвратительной серой посредственностью.
Мы молча шли по склепу.
Верхний этаж кладбища Льовезов отводился для будущих поколений и сейчас полнился лишь мрачными, пылью затянутыми скульптурами. Помещение было огромным, как ипподром. Сырость и темнота, мягкий глиняный пол.
На втором уровне уже были захоронения. Маг-фонарь погас. Я провернула камень на одном из своих колец, и он загорелся тусклым зеленоватым светом, чей луч теперь высвечивал маленькие склепы-домики, похожие то ли на древние храмы, то ли на гигантские собачьи конуры. В их двери были вставлены цветные стекла, а у порогов рассыпана защитная соль – на случай, если упокоенный родственник вдруг решит прогуляться.
В конце второго этажа находилась небольшая часовня, посвященная богу Теннету. Мы искали не ее, однако я не удержалась от соблазна зайти внутрь.
Хранитель времени. Самая безжалостная из всех шестерых тварюга.
Внутри было тихо. Крохотное помещение, зато с высокой треугольной крышей. Клан Льовезов вообще не скупился на разрытие холма под замком – думаю, склеп в глубину уходил на столько же метров, сколько само здание занимало в высоту, не меньше.
Скульптура Теннета изображала молодого бога сидящим на большом камне. Он замер, понурив голову, и в его руках, сложенных лодочками, лежал сломанный циферблат с разбитыми стрелками и перепутанными цифрами.
«Никто, ничто, никогда», – было выведено на подоле божественного одеяния. Вьющиеся волнами волосы падали вниз, скрывая лицо хранителя, но, если наклониться и все-таки заглянуть в него, было видно, что глаза Теннета закрыты, а из-под век льются каменные слезы.
Я посветила кольцом вокруг. Справа от ноги хранителя лежал суконный мешочек, который я подняла и деловито развязала. Оттуда мне будто улыбалось несколько драгоценных камней.
– Тебе это надо? – хрипло спросила я каменного хранителя, потрясая перед ним мешком. – Если надо – скажи. Дай знать. Не то я заберу себе – зачем им здесь пропадать.
Скульптура не шевелилась.
– Мать твою, как меня бесит, что вы, древние существа, никогда не размениваетесь на ответы, – помолчав, с чувством сказала я. – Как я могу в вас верить, если вам абсолютно по барабану? Что должно склонить меня перед вами, если вы никогда не отвечаете? Всю свою гребаную жизнь я вслушиваюсь в пустоту только затем, чтобы убедиться – по ту сторону нет никого и ничего, кроме вселенской тьмы. Ну и зачем вам поклоняться? Что это меняет?
Скульптура не издавала ни звука.
Я почувствовала, как в горле у меня встает комок.
– А может, ты и сам не знаешь ответа, – с горечью сказала я. – Или знаешь. Но он такой безнадежный, что куда милосерднее – промолчать.
Я подбросила мешочек в руке и вышла из склепа, не оглядываясь. Тилвас Талвани стоял снаружи, рассматривая кинжал, который я ему дала.
– Я думал, ты им молишься, – сказал он, поднимая на меня свои непостижимые глаза, совсем дикие в зеленоватом свете перстня. – А ты с ними ругаешься, оказывается. С сурком на горе тоже поцапалась, да? Приходишь снять стресс, оборать того, кто не может ответить?
С сурком я не ругалась, но мне не хотелось объяснять это Тилвасу.
– Заткнись, – только и бросила я ему.
– Я их тоже не люблю, если хочешь знать. Богов-хранителей. Им слишком легко все досталось – и вечная молодость, и могущество, и тела.
– Мне плевать, Талвани.
– Было бы плевать, ты бы эту тему не поднимала.
– На твое мнение мне плевать.
– Вот как.
Тилвас наклонил голову набок, задумчиво всматриваясь в мои глаза. Многовато у нас гляделок для одного вечера. Так и привыкнуть можно.
– Короче, знаешь, – проговорил Талвани наконец. – У всех нас есть свои болезненные наросты на этой странной мышце под названием сердце. И иногда они такие здоровенные, что мешают дышать. Это ужасно и нормально одновременно: дурацкий побочный эффект бытия человеком. Захочешь поговорить – я готов. Где еще делиться тайнами, как не глубоко под землей?
– Нигде, Талвани. Тайны на то и тайны, что ими делиться не надо.
Он закатил глаза.
– Ты слишком сурова, Джерри. Ладно. Тогда вот что скажу: боги-хранители пусть катятся к праховой бабушке, тем более тут недалеко, – он многозначительно оглядел склепы вокруг нас. – Но что касается рёххов: давай ты хотя бы с пэйярту грызться не будешь, когда мы спустимся, мм?
– Не буду. Просто сопру фигурку, и все, – пообещала я.
* * *
Святилище пэйярту располагалось на нижнем уровне склепа.
Все захоронение Льовезов было наполнено тишиной, но тут, в царстве самых старых мертвых, эта тишина едва не вибрировала от толщи давящих на нее веков.
Мы с Тилвасом осторожно шли по дому усопших. Артефактор с интересом оглядывался, хотя в темноте немногое можно было разобрать, а я старательно прощупывала путь перед нами железным прутом, выломанным из одного захоронения.
Гробницы и ловушки часто ходили рука об руку, причем в случае частных захоронений это была скорее традиция, чем реальная необходимость. Однако традиция, исполняемая со всем тщанием… И мне совсем не хотелось, чтобы мне сейчас снесли голову какой-нибудь мимо пролетающей секирой.
– Кстати, а почему тебе нужен именно этот пэйярту? Что в нем такого особенного? – спросила я, когда мой прутик все-таки наткнулся на едва заметную натянутую леску, и теперь я сидела у стены, деактивируя капкан.
Крючок за крючком, осторо-о-о-ожненько. Тилвас терпеливо ждал рядом.
– Говорят, в местную статуэтку вплавлен коготь самого Белого Лиса, – отозвался он.
Я утерла пот со лба – ловушка выматывала – и строго наставила на аристократа отмычку:
– В смысле – «вплавлен коготь»?
– В прямом смысле, то есть в магическом. Один колдун взял и – р-р-р-раз! – оторвал у зверюшки коготь, изверг, а потом заключил его в статуэтку.
– Но ведь так же, как рёххи не могут касаться людей, люди не могут касаться рёххов.
– Некоторые – могут! Это тот редкий случай, когда «Записки о поисках духов» не врут.
«Записки о поисках духов» были компиляцией рассказов, сказок, легенд, песен и слухов о рёххах, собранных исследователем Горо Хоо в XIV веке. Несмотря на почтенный возраст, эти истории были любимы и популярны по всей Шэрхенмисте и сегодня.
Горо Хоо частенько вставлял в свои сказки героя-человека с суперспособностью осязать рёххов, и такой бедолага, буде он появлялся, тянул на себе весь драматический конфликт. Читать такие сюжеты было гораздо интереснее, чем истории об одних только духах: ведь когда в таинственном мире загадочных и непостижимых рёххов появлялся кто-то понятный, как минимум материальный, читателю было кому сопереживать… И эмоции тотчас нарастали.
Хотя да, безусловно, рёххи тоже имеют свои истории и характеры, за ними любопытно наблюдать, как за персонажами. Чего стоит хотя бы история о том, как искомый нами пэйярту устроил турнир по изящной словесности среди духов и обыграл всех откликнувшихся, включая неподражаемого горфуса!
Это так взбесило Черного Волка, что он обвинил пэйярту в жульничестве. Пэйярту сказал: ну да, я обманывал, я же лис. Горфус призвал остальных духов объединиться и развеять пэйярту так, чтобы он как можно дольше не мог вернуться на землю (рёххи не могут умереть совсем, лишь теряют свою сущность на некоторый срок). Духи возразили: ну он же действительно лис, чего ты ждал? Горфус оскорбился повторно. Конфликт начал нарастать и в итоге расколол общество рёххов, обратился войной духов с духами, из-за чего страдала вся Шэрхенмиста. В итоге вмешался единый союз морских рёххов во главе с альбатросом эндольфом и заключил горфуса в призрачную тюрьму на тысячу лет.
Это было чем-то новеньким в сфере духовной пенитенциарной системы. И, пожалуй, карой не менее суровой, чем развеивание: тогда как оно напоминало просто глубокий обморок, то в тюрьме, расположенной далеко-далеко в океане, горфуса ждала омерзительная пытка скукой.
А морские рёххи после заварушки поняли, что на волне энтузиазма ввязались в какую-то очень обязывающую историю – ведь это им же горфуса еще и сторожить. Осознав, что никто не хочет снять с них эту нудную задачу, морские прокляли собственную инициативность и с тех пор больше не пытались играть в борцов за справедливость.
Неподражаемый эндольф и вовсе стал символом могущества и пофигизма. Появилось даже такое расхожее выражение: «играть эндольфа» – что означало сохранять упорный нейтралитет, даже если вокруг все полыхает войной и в кресло под твоей задницей уже заложена бомба.
– Не все, что названо сказками, является выдумкой, – продолжил Тилвас Талвани. – Просто некоторые вещи всегда выгоднее скрывать от широких масс.
– Это я-то широкая масса? – вздохнула я, уже даже не обижаясь.
– Как минимум ты далекий от магии эгоцентрик, который все меряет по себе. А вот я – эксперт по духам, если ты вдруг запамятовала.
– Ты мне еще экзамен по своей биографии устрой… Как тут не забудешь, если еще вчера ты был артефактором, а неделю назад – просто аристократом? Тилвас, скажи честно: завтра мы выясним, что ты еще и бог?
– Ну это ты хватанула, конечно. Возвращаясь к статуэтке: именно коготь реального пэйярту внутри делает ее такой особенной. Этот коготь – один из компонентов, которые нужны мне для запланированного ритуала.
Я обратила внимание, что на этих словах артефактор непроизвольно коснулся амулета на своей груди.
– Дай догадаюсь: ритуал связан с тем, что ты хочешь наконец-то избавиться от медальона.
Рука Тилваса тотчас метнулась в карман, будто его поймали на горячем. Аристократ опустился рядом со мной на корточки.
– Джеремия, – проникновенно проговорил он, – а тебе никогда не говорили, что ты чересчур наблюдательная девица?
Я вскинула брови, с ехидцей на него покосившись, и резко дернула за последний крючочек капкана. Тотчас из стены в каких-то десяти сантиметрах от нас выдвинулся и прошил весь коридор насквозь длинный игольчатый бур.
Я надеялась, что Талвани завизжит, как девчонка. Но он лишь продолжал внимательно смотреть на меня, даже не шелохнувшись. Все его лицо выражало то ли лукавство, то ли расположение – так с ходу и не поймешь.
– Нет, не говорили, – я выпрямилась. – Сочту за комплимент.
Мы пошли дальше.
Впереди нас ждало еще несколько ловушек. Одна из них оказалась до безобразия сложной: нужно было взломать ряд замков, и у меня никак не получалось справиться с одним из них.
– На, скушай яичко, успокойся. – Аристократ, сидевший на полу склепа, вдруг протянул мне на ладони пару перепелиных яиц.
– Откуда ты их взял? – опешила я.
– Прихватил на фуршете. – Тилвас рукой похлопал по своему широкому рукаву.
– Ты положил перепелиные яйца в шелковый карман таори? Серьезно? Да уж, это ни капельки не странно, – пробормотала я, садясь рядом с ним.
Впрочем, я была рада угощению. Тилвас пожал плечами.
– Я подозревал, что быстро мы тут не справимся. Икру или ягоды с собой не положишь, а перепелиные яйца я люблю, – он ногтем подковырнул пеструю скорлупку.
– Я тоже их люблю, – сказала я. – Да и вообще еду. Признаться даже, я люблю ее больше, чем людей.
Тилвас расхохотался.
– Чокнемся за это.
Мы стукнулись яйцами.
– Ну что, попробуешь все-таки разобраться с этим замком? – Талвани кивнул на ловушку. – А то твой дружок Мокки Бакоа, наверное, уже справился со своим заданием в библиотеке и устал нас ждать.
Это вряд ли: сейф, с которым где-то наверху должен был разбираться сейчас Бакоа, сложнее всей нашей миссии, да и дорога к нему для вора должна была быть долгой. Мокки предстояло не только вскарабкаться по гладкой стене замка, но еще и обойти все посты охраны внутри, нейтрализовать охранные заклинания и многое другое.
Впрочем, Тилвас был прав: мне пора и поработать. После привала ловушка все-таки поддалась. Как говорится, своевременный отдых – топливо для успеха.
Мы продолжили путь, и вот наконец впереди замаячил слабый огонек: лампада, стоявшая в святилище белого лиса.
Мы приблизились к нему. Это был небольшой домик – аккурат в человеческий рост – выполненный из белого мрамора. Камень исчерчивала резьба, изображающая пейзаж кедровой рощи в горах. По ней бежал стремительный белый лис, чьи отпечатки были выдавлены в камне, как настоящие. Из-за стволов некоторых деревьев высовывались мордашки других, робких рёххов, с интересом подглядывавших за шебутным пэйярту. В пещере, темнеющей в углу пейзажа, угадывался силуэт разгневанного горфуса.
Я наклонилась, чтобы не удариться макушкой о притолоку, и зашла внутрь святилища. На сей раз Талвани последовал за мной.
На постаменте в центре домика сидел лис. У него между лапами были сложены сокровища-подношения: гранатовые браслеты, золотые монеты, мешочки со специями, привезенными из разных уголков мира. А также лежала небольшая серебряная фигурка в виде точно такого же лиса: уши торчком, распушенный хвост, умный и хитрый взгляд.
– Хм, все оказалось так просто, – подивился Тилвас, глядя, как я тянусь к статуэтке. – Я представлял себе процесс расхищения более… увлекательным.
– Слушай, Талвани, если бы это ты разоружал ловушки, а не яйца трескал, ты бы сейчас иначе пел, – проворчала я.
– Но мы не встретили никого из нежити. Я ждал ее.
– Мы в фамильном склепе, – я пожала плечами, уже убирая трофей в сумку. – Как я вижу, за ним все-таки немного ухаживают, поэтому у нежити не было достаточного количества времени и одиночества, чтобы переродиться и устроить тут веселую жизнь.
– Однако я не чувствую здесь запаха людей.
– Ну, наверное, они все-таки моются перед тем, как навещать родственничков.
– А вот потусторонний запах тут достаточно мощный.
И в этот самый момент откуда-то снаружи раздался сиплый и жадный рев.
Так… Кажется, Талвани был прав в своей парфюмерной оценке.
Мы не успели и шагу сделать из святилища наружу, как в его дверях показалась фигура цавраску. Эта нежить выглядела как земляной монстр в виде старухи, у которой отсутствовало лицо, а руки были обвиты многочисленными прыгучими змеями. В ладонях цавраску сжимали костяные ножи, выточенные ими из человеческих ребер.
Цавраску рождались на забытых кладбищах, которые посещали слишком редко, и самоотверженно брали на себя заботу о покинутых мертвых. Они сохраняли территорию кладбищ в чистоте, но любых чужаков считали незваными гостями и видели в них единственную пользу – возможность упокоить их рядышком со «своими», тем самым расширив владения.
Взвыв, старуха-цавраску вскинула руки, и змеи, разматываясь, бросились на нас шипящим клубком.
Я наискось рубанула по ближайшей из них кинжалом. Потом отскочила вбок, уворачиваясь от брошенного старухой костяного ножа, и потратила несколько драгоценных секунд, чтобы отцепить от себя еще одну змею, пока она не успела меня укусить. Когда я выпрямилась, то увидела, что цавраску заносит нож над Тилвасом, стоящим в углу. Я хотела помочь ему, но в этот момент третий змей вдруг вцепился мне в щиколотку острыми клыками.
Гурх.
Это плохо.
Клыки таких змей были ядовиты: они мгновенно вызывали страшные галлюцинации, однозначно мешавшие соображать. Так случилось и со мной: я не успела отодрать мерзкую тварь и швырнуть ее на камни святилища, а мир вокруг уже затопило искаженной иллюзией.
Краски как будто потухли, сменились палитрой в серых тонах: серые камни, серые змеи, белое пятно старухи. Я увидела, как цавраску воткнула нож прямо в живот Талвани, а он только широко, как-то по-звериному улыбнулся ей в ответ. Его тень на стене превратилась в лисью. Тилвас протянул руки к цавраску, и все вокруг полыхнуло ярко-оранжевым светом, а монстр и его прихвостни страшно завыли, превращаясь, как мне показалось, в хлопья пепла…
Я мешком осела на пол.
Мир пропал.
* * *
Знаете, как отличить кошмарный сон от реальности?
Да никак.
Если это полноценный кошмар, не стесняющий себя в средствах, то как ни готовься, а все-таки застынешь кроликом перед распахнутой пастью ужаса. А у меня-то и времени на подготовку не было: я только и успела что отметить – сейчас будет плохо и беспамятно – и стало очень, очень плохо.
Все как заказывали.
Иллюзия под авторством цавраску отправила меня в городок Зайверино. Туда, где я познакомилась с Мокки Бакоа. Туда, где узнала, что такое настоящий ужас.
Туда, где оказаться вновь было сродни мучительной смерти…
12 
Воспоминание о Зайверино
Maris fluctus memoriam nostram lavare non possunt.
«И морским волнам не под силу смыть нашу память».
Это была середина июля, пять лет назад.
Отгремели университетские экзамены, давшие нам степени мастеров второго уровня, и теперь, если мы хотели учиться дальше, нам нужно было готовиться к новым вступительным испытаниям. Но сначала, конечно, хотелось как следует отдохнуть.
Мы с однокурсниками собрали вещи и на два месяца покинули холодные, но такие родные дортуары университета – разъехались по домам.
Вернее, большинство из нас – по замкам.
Потому что обучение в университете имени Селесты – очень маленьком и закрытом учебном заведении, специализирующемся на архаичных гуманитарных науках, – стоило просто бешеных денег. Сюда в основном поступали младшие отпрыски древних родов, которые могли позволить себе заниматься такой приятной и бесперспективной вещью, как учеба на отделении драматургии, актерского мастерства или поэтики.
У меня, единственной на курсе, имелась полная стипендия, выданная за выдающиеся академические способности.
Раньше меня звали Хэвергри Лайсо. Я родилась в Пике Волн, в семье ученого и актрисы. В жилах родителей текла старая знатная кровь, но они происходили из обедневших родов и всего в жизни добились сами – добрались до того уровня, который у нас принято считать «крепким средним классом». Еще у меня было два младших брата. Я всей душой любила Пик Волн, наш дом находился неподалеку от озера Истинных Намерений, и я часто гуляла возле него, заглядывая в темную воду, которая никогда не отражала твое лицо – только твои потаенные мысли, как бесплатный и очень жестокий психолог…
Я росла как нежная принцесса: родители не жалели денег на мое образование. Мне нравилась работа матери – актриса, – но меня также прельщали исследования отца. Мне точно стоило пойти куда-то в область гуманитарных наук.
Я никогда не мечтала о том, что я хочу получить. Только о том, какой хочу быть.
Умной. Красивой. Утонченной. Обходительной. Я хотела быть леди, которая живет в красоте, создает красоту, чье сердце отдано искусствам и познанию. Я хотела быть ласковой и игривой, вдумчивой и загадочной, целеустремленной, гибкой и смелой. Идеалом женщины из древних поэм.
И, конечно, я хотела учиться в закрытом университете имени Селесты на западном побережье острова – и нигде больше. Когда я добилась этого, получила стипендию в самое чарующее из учебных заведений Шэрхенмисты, то была совершенно счастлива.
Помню свой шок в первый год обучения. Мир богатых аристократов, помешанных на древности, оказался куда более наркотически-томным, чем я представляла себе из нашего сада с цветущими глициниями. Но он понравился мне, боги, да, он мне понравился!..
Пьесы, сцены, темнота, красота – это было квинтэссенцией нашего бытия в университете Селесты. Наверное, кто-нибудь мог бы сказать, что я пошла по наклонной дорожке, но эта дорожка вилась среди таких прельстительных книг, грохочущих океанских волн, мраморных скульптур и красивых – невероятно красивых – людей, что, ступив на нее, я решила, что уже не променяю ее ни на что и никогда.
К тому же есть разница между тем, чтобы бесконтрольно и бездумно отдаваться пороку, и тем, чтобы вдумчиво выбирать для своей жизни разные цвета и оттенки – составляя свой, ни с чем не сравнимый, неповторимый витраж. И если мою эстетику составляют черный, темно-красный и холодный серебряный тона – то это мое решение и мое право, а другие пусть занимаются собой.
Моей лучшей подругой в университете была Финна Торчергуд. Тем летом я ненадолго заехала домой, а потом отправилась гостить к ней – наряду с другими студентами.
Финна была наследницей замка Зайверино, стоящего на морском побережье, неподалеку от одноименного городка. Незадолго до выпуска Финна перевелась с отделения филологии на теологию и поставила себе целью объединить две компании друзей – «литературную» и «божественную».
Как я сказала, у нас небольшой университет. Нас, словесников (объединенное отделение актерского мастерства и литературы), насчитывалось всего лишь шесть человек на курсе. Теологов – и того меньше, пятеро. Получалось маленькое, но восхитительное соцветие томных интеллигентов, свихнутых на богах и поэзии, расслабленных, довольных жизнью и немного снобских.
О да, мы были хороши.
В Зайверино к нашим услугам был весь пустой замок – горничных отпустили, а семья подруги где-то путешествовала.
Пара дней прошли как один дурманный мираж – я только и помню, как мы бесконечно зависали в старинной библиотеке, узкой и высокой, похожей на колодец. Шторы опущены. Зажжены разноцветные магические сферы. Их огни отражаются в черненых зеркалах, и все, о чем мы жалеем, – что слишком жарко для розжига уютного камина…
Я возлежала на кушетке из темно-бордового бархата и наизусть читала поэму Шуки Макадуро «Ты и все твои звезды», старательно воя и закатывая глаза на особенно пронзительных пассажах. Кашфиэль ныл, что в коктейль принято класть только одну оливку: что за безобразие, скупость человеческая границ не знает! – и все пытался умыкнуть горьковатый плод из бокала Чокчи Фламберга – рослого парня, специализирующегося на средневековой комедии и всегда игравшего на сцене роль героя-любовника, хотя в жизни он был таким забитым зайчиком, что мы непрерывно его стебали. Патрик и Кларисса искали себе жертву, чтобы попрактиковаться в искусстве шибари, Финна играла на скрипке, а студенты-теологи жарко спорили о чем-то своем, внеземном. Один из них – Дерек – иногда так внимательно смотрел на меня из-под густых ресниц, что я уже предчувствовала отличное продолжение каникул…
На субботу Финна решила запланировать какую-то эксцентричную вечеринку.
– Пока ничего не скажу, но вам понравится, – пообещала она, загадочно понизив голос. – Это будет незабываемый опыт. Грандиозный.
И, выгнав нас всех на море, подруга принялась готовить нечто секретное в Малой гостиной.
Но я не смогла принять участие в развлечении.
Перед приездом в Зайверино я взяла несколько частных уроков по акробатике – хотела освоить пару новых трюков, которые пригодились бы нам на сцене. Один раз переборщила с прыжками, сильно ударилась, упав, и меня еще какое-то время преследовали мигрени.
В день вечеринки головная боль вспыхнула нестерпимо.
Это было ужасно обидно. Вечерело. Финна вот-вот должна была пустить нас в Малую гостиную для своих таинственных развлечений, но мне пришлось оставить ребят у бассейна и пойти – а точнее, поползти – в спальню.
Я была разочарована и зла. Я заткнула уши, чтобы не слышать их хохота и не завидовать, закинулась таблетками от головной боли – которые, конечно же, не помогали, – опустила шторы, нацепила маску для сна и, ругаясь под нос, обмотав голову мокрым холодным полотенцем, легла в кровать, в уютную пещерку балдахина.
Я быстро уснула.
Но позже… Меня что-то разбудило.
Сердце билось, как ненормальное. Я резко села в кровати. Вытащила беруши. Мне послышались снизу какие-то звуки… Я не могла даже предположить, что это было – тихое, хлюпающее, странно чавкающее, – но мне стало так страшно, что я буквально оцепенела.
Долгое время я сидела в кровати, не решаясь даже пошевелиться. Потом все затихло. Я понимала: нужно проверить, что там происходит.
Дрожащими руками я зажгла свечу. Потом медленно, на цыпочках, вышла из комнаты и двинулась по толстым коврам второго этажа к лестнице… Замок Зайверино стоит практически на пляже. В окна светила полная луна, море вдалеке угрожающе перекатывало темные ночные волны.
Снизу не доносилось ни звука. Мне казалось, я иду сквозь плотное марево страха и колдовства – каждый шаг давался с трудом. Чем ближе была лестница, тем отчаяннее что-то во мне кричало: «Плохое! Случилось что-то действительно плохое!» – хотя внешне ничего не менялось.
Интуиция, обоняние, аналитика – не знаю, что было тому причиной, но перед тем как спуститься вниз, я завернула в кабинет герцога Торчергуда и, вытащив почтового ворона из клетки – он трясся, как на холоде, – послала с ним записку в отделение городской стражи. В ней было всего одно слово – «Помогите!».
А потом я все-таки спустилась. И, пройдя темный коридор, приоткрыла дверь Малой гостиной.
То, что я увидела, останется со мной до конца жизни. А может, и дальше – в беспросветном океане космоса, в каждой частичке всепронизывающей энергии бытия.
Гостиная была залита кровью и колдовством.
А все мои друзья – мертвы.
Все.
Спирали светящегося ядовито-зеленого тумана бродили по комнате, как приглашенные зрители, выхватывая то изломанную фигуру Кашфиэля со свернутой головой, то растерзанное тело Фламберга.
Когда я увидела, что стало с Клариссой, меня затошнило.
Везде были следы бурного праздника. Душно благоухали лилии в высоких вазах. На столе, уставленном яствами, дымились благовония и лежали книги: потрескавшиеся кожаные переплеты, шелковые ляссе. Гранатовые косточки были рассыпаны на каменных досках. Ладан, терпкий, немного хвойный, раскачивался в серебряном сосуде над столом. В разожженном камине тлел пучок дурмана. Через спинки стульев были перекинуты ткани с серебряными вышивками… На них было что-то написано…
Слезы застилали глаза, я схватилась за угол стола, пытаясь не упасть, и с трудом сфокусировала взгляд на ближайшем полотне.
Святая Селеста, снизойди!
Святая?.. Селеста?…
Финна, что ты наделала?
Кого вы вызвали сюда?
Из моей груди вырвалось короткое рыдание, и я рухнула на пол рядом с Клариссой. Как в бреду, не понимая, что делаю, я пыталась прикрыть ее страшные раны, собрать ее обратно. Меня мутило. Где-то там, глубоко внутри, я знала, что мне надо встать, что нельзя ничего касаться, надо уйти – здесь некому помочь, здесь может быть опасно.
Но я просто не могла остановиться. Я видела, что случилось, – и не верила. Я безмолвно перемещалась от одного к другому: Шейла… Рори… Нахаби, боги, Нахаби…
Я садилась возле их тел, перебирала их волосы и беззвучно шептала: вернитесь, вернитесь, – мне хотелось трясти их, умолять, кричать, но голос пропал так же, как и все мысли.
В замке стояла гудящая тишина, но… Вдруг ее прервало странное, хлюпающее чавканье, как то, что разбудило меня. Я застыла, чувствуя, что меня буквально пригвоздило к месту. Я моргнуть не могла, не то что шевельнуться.
Чавканье прекратилось. Зеленый туман снова качнулся, обнажив дверной проем в дальнем конце зала, а за ним – мертвое тело Финны.
Подруга лежала в следующей комнате – на полу среди цветов и свечей. Ее платье тлело, кончики пальцев были покрыты копотью, остекленевшие глаза смотрели вверх, рот раскрылся в безмолвном крике.
А над ней сидел студент-теолог Дерек, так понравившийся мне на днях.
На мгновение я задохнулась, решив, что он тоже только что пришел, что пытается помочь. Но затем мое сердце как будто бы вышло, хлопнув ребрами: Дерек поднял лицо, и я увидела, что его губы и зубы испачканы кровью, а у Финны на шее – дыра.
Вот тогда я завизжала. Я визжала так, что у меня немела гортань, а стекла в высоких арочных окнах замка мелко тряслись.
Дерек зарычал, задрав верхнюю губу, и медленно поднялся во весь рост. Он выглядел… странно. Человеческое тело, человеческие глаза, но в то же время – что-то дикое проступало за ним, стояло как будто тень, обнимая за плечи. В руке Дерек сжимал столовый нож.
Оцепенение, завладевшее мной до этого, спало.
Я развернулась и бросилась прочь из гостиной. По счастью, некоторые комнаты в Зайверино имели внешние замки – я лихорадочно накинула цепочку на дверь и что есть силы припустила к главному холлу. Сзади раздался звериный рык, два удара, глухой треск – и вот уже Дерек уверенно шагал по лакированному паркету.
– Не надо бежать, дорогая. Нас ждет прекрасный вечер, – со смешком сказал студент. Его сытый голос разносился по холлу, будто усиленный заклинанием.
