Антон Сибиряков
В поисках любви
Там, где она искала любовь, жила только смерть.
В обстоятельствах дела, в самом верху листка, предположение о том, что жертва пыталась сбежать. Объяснение тому, почему убийца применил к ней такую физическую силу. Ее смерть не доставила ему удовольствия. Она была быстрой.
– Так значит, ты могла спастись…
Почему я не подумал об этом сам, после того, как побывал в подвале?! Почему не смог понять? Все произошло внезапно – он недоглядел, и она побежала, голыми ногами по деревянной лестнице – прочь из подвала к спасительному свету. Он ринулся за ней, но не для того, чтобы убить, а чтобы вернуть обратно в клетку. Зачем же тогда убил? Понял, что девушка не успокоится и постарается сбежать снова? Или перестал себя контролировать, когда коснулся ее тощих предплечий своими сильными, посиневшими пальцами?
Пробегаю глазами по описаниям ран.
Вижу, как он бьет ее, а кровь, искрящимся бисером разлетается в стороны. Слышу, как она кричит, пытаясь защититься, но падает и ударяется затылком, теряя сознание. Боже…
Она лежала без сознания, у стены, а он в это время цепью ломал ей колени. И понимал, что не сумеет остановиться.
И, какой бы быстрой ни была Оксанина смерть, он успел наполнить ее болью.
«Потеря крови, вызванная травматическим шоком»
Перечитываю диагноз несколько раз.
Умерла от боли.
Кладу отчет на крышку стола.
Почему они так доверяли ему? Почему шли за ним?
Перед глазами плывут образы грязного рва, заполненного чавкающим месивом. Сколько тел похоронило под собой обрушившееся подземелье? Вижу бледные пальцы, с налипшей грязью. Черноту, забившуюся под синие ногти… Их было много. Слишком много для простой случайности. Следуя за ним, девушки не должны были видеть его лица.
Вспоминаю тела, болтающиеся на крюках. Блеск обнаженной плоти…
За стеллажом что-то щелкает и падает на пол. Резко оборачиваюсь и вижу, что шнур пилы больше не провисает в воздухе. Лежит кривой линией на кафеле.
Замираю. Слышу, как шелестят полиэтиленовые занавески. Кто-то проходит сквозь них, удаляясь в коридор – улавливаю еле различимые шаги босых ног. Рассматриваю прозектуру через щель, старясь унять испуганное сердце. Но вижу только анатомический стол, залитый кровью.
Во что верил я, борясь с собственными демонами? В справедливость закона? В свет, разгоняющий тьму? В людей, в чудовищ? Та девочка, что умерла под колесами моей машины, во что верила она? И почему в этой темноте, я до сих пор не увидел проблеска ее широких глаз?
Осторожно выхожу из-за стеллажа, держась холодной стены. Замечаю огрызок провода, торчащий из розетки, его разноцветные жилы, разорванные чьей-то сильной рукой. Не чувствую присутствия человека – ощущаю запах чего-то неживого. Сжимая мокрые от пота кулаки, подбираюсь выходу. Отодвигаю угол пленки, стараясь рассмотреть коридор, но он открывает мне лишь свою часть, залитую электрическим светом.Пусто.
Всего шаг. От страха к правде. И я делаю его. Но застываю, зажатый тисками белых стен. Не верю.
В коридоре кто-то стоит. Человеческая фигура, скрытая саваном простыни.
По горлу моему сползает озноб. Сухой и острый, он мешает дыханию, режет гортань. И боль эта заставляет дрожать мои руки.
– Кто ты? – слышу свой шепот. Но фигура молчит.
– Я найду его, слышишь?!
Я уверен, это она! Оксана! И поэтому, повторяю снова:
– Я найду его…
В желудок вползает боль, крюками, на концах щупалец, она принимается рвать мои внутренности. Но я не боюсь больше. Иду. По хрустящей плитке. К ней. Грязные пальцы тянутся к простыне, и, медленно, стягивают с тела…
Это не она! Господи!..
Отшатываюсь назад, и тут же, с громким хлопком, взрываются лампы, осыпая гаснущий коридор бледными искрами. Заплетаюсь в собственных ногах, падаю. И слышу дикий визг чудовища, которого только что видел.
Дышу. Отползаю обратно, за полиэтиленовый занавес, стараясь спрятаться за стеной, но мокрый пол скользит подо мной, руки разъезжаются в стороны, и я понимаю, что весь вымазался кровью.
Господи! Что здесь творится?!
Когда простынка соскользнула, я увидел под ней уродливого старика, с клочками редких, седых волос на пораженной пигментацией голове. Его рот – яма, полная острых окровавленных зубов, – раскрылся…
Тварь смотрела на меня. Мутным туманом глаз. Она видела.
Поскальзываюсь, пытаясь подняться. Ударяюсь о разделочный стол, заставляя греметь каленую сталь. Перед глазами мелькает залитый кровью потолок и белые полоски мерцающих ламп.
Встаю, не спуская глаз с темного дверного проема. Пытаюсь отдышаться, проглотить горькую пену страха, застрявшую в горле, но ничего не выходит, потому что… Темнота молчит, но я знаю, чудовище там. Смотрит и ждет, пока погаснет свет.
Когда-нибудь, мы все погибнем во тьме. Захлебнемся ее водами, лишь только последний луч солнца, прекратит освещать наш путь. И если это конец, я готов.
Кровавые змеи извиваются и шипят от жара ламп. Сворачиваются безликими тенями, погружая комнату во мрак.
Все застывает вокруг.
“Беги!”
Черная тень прыгает на меня из коридора, не давая ответить.
Я не побегу!
Осклизлые пальцы впиваются мне в шею, продавливая кровавые дыры. Хватаю мертвые, худые запястья, пытаясь сорвать их с себя. Вижу, как тварь раскрывает пасть. Слышу, как двигается между челюстями мерзкий язык, как он прилипает к нёбу в поисках красной влаги.
– Тв…арь… – цежу сквозь зубы, и, неимоверным усилием, вытаскиваю из шеи кривые пальцы. Из ран моих фонтанами брызжет кровь. – Что…ты…за…тварь?!
Чудовище что-то говорит, шипит горлом, не закрывая рта. Но я отталкиваю его к стене, не разбирая слов. Мразь рычит, и снова кидается на меня, не давая опомниться. Сбивает с ног, заваливая на железный стол. Держит за ворот расстегнутого пальто, срывая пуговицы и тянется зубами к горлу.
Со всего маху бью справа. В острую старческую скулу, ломая лицевую кость. Рвется кожа, выворачивается наизнанку гнилая плоть. Тварь мычит, лязгая зубами. Слюна из черного рта липкой паутиной обвивает мое лицо. Краем глаза, слева, замечаю мелькнувшую тень. И тут же сокрушительный удар поражает меня в челюсть, выламывая коренные зубы. Изо рта, вместе с бордовой пеной, вылетают куски десен.
– Ооо, чееерт… – Мой стон. Где-то далеко. В мире, не знающем солнца.
Сплевываю осколки зубов. И снова слышу это шипение, складывающееся в страшные, древние проклятия.
– Incubus, incubare, follet, alb, duende, folleto, lilu…Lilu…
Зловонное дыхание прижимается к моему лицу. Беспомощно шарю руками по сторонам. Ударяюсь пальцами о подставку для инструментов и слышу глухое дребезжание…
Чувствую, как сухой язык слизывает с моего горла горячую кровь. Как тонкие, фиолетовые губы расходятся в ухмылке.
Сжимаю в кулаке рукоять реберных ножниц. Выдыхаю.
– Подыхай!
Бью под челюсть, в шею. Снова и снова, слушая бешеный визг чудовища, ощущая, как кривые лезвия разрывают горло пополам, разламывая хрящи и кости. Из ран хлещет черная кровь, заливая мне руку, брызжа в лицо, но я не останавливаюсь. Бью чаще и сильней.
– Подыхай, подыхай, подыхай!..
И даже когда тварь замолкает, обмякнув на моей груди, я продолжаю бить. И останавливаюсь только, когда голова уродливым фурином повисает на позвонках и сухожилиях.
Сплевываю вязкую черноту.
– Гадина…
Ножницы глухо звякают о кафель.
Кем бы ни было это существо, оно вышло из тьмы. Из самых дальних ее комнат, двери которых заперты тяжелыми печатями света. Их невозможно открыть изнутри. А значит…
Сталкиваю груз тела вниз. Оно скользит безвольно, будто мешок перемороженной картошки, сброшенный на дно погреба
С трудом встаю со стола. Челюсть пульсирует. Ноет. Нащупываю языком глубокие ямы в деснах, забитые обломками корней. Сплевываю снова и снова, но кровь не останавливается.
Лампы продолжают гореть. А мне пора уходить.
– Кто ты?
Склоняюсь над тварью, пытаясь различить черты изуродованного ножницами лица. Но, вижу только раззявленный рот над черной дырой горла, и вспоминаю, как из него несся этот странный, гнилой шепот. Ответ на мой вопрос.
Инкубус. Альб. Лилу.
Его имена.
Я не знаю, что они означают, не знаю, сколько зла в себе несут, но знаю другое. Их обладателей можно убить, их злость не бессмертна, а значит, я сумею поквитаться с той тварью, которая убивает девушек. С тем монстром, который убил Леру.
Иду к выходу из морга. Держусь стен, оставляя на них красные полосы и подтеки. Не думаю о том, куда должен идти. Доверяюсь судьбе. Верю в то, что она прозрела после долгих лет слепоты и ведет меня туда, где, наконец, я обрету свободу. И начну жить заново.
“Ты сможешь дойти?”
Киваю.
“Путь будет долгим, но в конце ты обретешь то, что ищешь”
Я верю в это. Всем сердцем.
“Тогда ответь мне.” – голос вожака стаи во мне никак не уймется.
“Почему ты не нашел ее здесь? Почему вместо Оксаны ты отыскал какого-то старика с острыми зубами? И почему он хотел тебя убить?”
– Потому что ее забрали. Потому что ее больше нет.
Поднимаюсь по ступеням, толкаю дверь. Она скрипит, не желая делиться утренним светом, но я требую сильней, и она поддается.
На улице идет ливень.
“Ты обещал ей прийти, Антон. Обещал проститься. Ведь ты единственный, кто может ей помочь.”
Голос моей потерянной любви. Но, наверное, сейчас, я просто выдумываю его себе, чтобы заполнить пустующее сердце.
“Ты никогда не выполнял своих обещаний!”
Выхожу под дождь. Подставляю струям лицо, смываю кровь. Сдираю с головы грязный бинт, мою ладони. Вода очищает, придает сил. Она настолько чиста и невинна, что я боюсь уронить в грязь даже каплю, и понимаю, что чувствую себя молодым. Тем мальчишкой, который когда-то верил в свет и искал в людях лишь добро.
– Я приду.
Голоса молчат. Они знают это. Потому что именно там, у последней черты, я встречусь с ней, и она расскажет мне всю правду, прежде чем уйти навсегда. Но нужно торопиться. Пока она не забыла. Пока не перестала существовать в моем мире.
И я бегу. По скользким валунам города, перескакивая дрожащее в лужах небо. По коридорам каменного лабиринта, который выучил за жизнь, как молитву. Стараясь не замечать светящихся брызг, летящих из-под ног. Пытаясь унять сверло, скрипящее в груди. Я бегу все быстрее, боясь нарушить светлое обещание, которое дал. И о котором забыл, погрузившись во тьму.
«Мы все уйдем из тихого места».
Так мне говорила мама, когда я рыдал у отцовской фотографии. Она брала меня за худые ладони, и улыбалась, стараясь сдержать слезы.
«Мой милый мальчик, мы уходим, но оставляем память. И она живет, пока те, кто остался, помнят».
«Что это за место, мам?»
«Дом, в котором никто не умирает. Там очень спокойно»
«И мы… мы тоже будем там жить?»
«Да, сынок. Когда-нибудь. Но сейчас, мы всего лишь гости. Те, кто приходит на время»
«А папа? Он там?»
Ей было трудно. Но она улыбалась.
«Да, Антон. Папа сейчас там»
Дом, в котором живет бессмертие. Так она говорила о кладбище, где было сыро даже под раскаленным июльским небом. Я не боялся этого места. Но и не любил. Наверное потому, что пустой цинковый гроб напоминал мне осиротевшую комнату, в которой не было хозяина, и оттого гостей там никто не ждал. Дом, где никто не умирает, всегда казался мне запертым. Тем местом, в котором жила только чужая память.
И даже со смертью мамы, ничего не изменилось. Я перестал помнить и дом, о котором она мне рассказывала в детстве, вдруг исчез, обернувшись туманной дымкой, окутавшей поросшие мхом надгробия.
Сколько я не был у нее? Сколько забыл? И как долго не говорил о своей любви?
Бегу быстрее, сжимая кулаки. Сквозь шум дождя, по опустевшим улицам, под унылым взглядом октября. Я дышу, вижу. Я слышу. Но не чувствую больше. И понимаю, что мимо меня, растягивая время липкими нитями, проносится безликая темнота, которую я называл памятью.
Я слишком заигрался. Я поверил в смерть, будто в бога. И она улыбнулась мне, взяв под руку, уводя с собой в холод и мрак разрушенных цивилизаций. Туда, где во тьме обитают лишь человеческие кошмары, жаждущие крови. Я видел их. Не всех, но многих. И верил, что жизнь не может быть другой.
Господи, сколько времени прошло? Сколько лет я шатался по этим пустым коридорам, выискивая свою, несуществующую правду?
“Ты был там очень долго, Антон. И не сумеешь уйти так просто.” – Голос из бездны. Мой голос.
“Куда ты бежишь? Ты не сможешь спрятаться от нас, потому что мы в тебе!”
Дом, где никто не умирает. Моя последняя надежда.
“Ты не сможешь!..”
Не слушаю. Я рядом.
Останавливаюсь, сбивая дыхание. Смотрю. По каменному забору стекают ручьи. Скребутся о небо острыми пиками, потревоженные ветром, ржавые створы ворот. Стучит о косяк, монотонно и глухо, незапертая калитка.
Делаю шаг. Оглядываюсь. Монолит города остается позади. Непоколебимая скала, выточенная временем. Пишет свою историю. Есть ли в ней мое имя?
Отворяю тяжелую калитку. Захожу. Здесь ничего не изменилось. Все так же сыро. И горько. Деревянные кресты мокнут, темнеют. Сползают в грязь, наваленные кучами, венки. И лица умерших возникают передо мной, требуя тепла.
Место, где живет бессмертие…
Я чувствую призраков. Они ждут тех, кто помнит. Тех, кто мешает им уйти. Шепчут их имена.
Кладбище кажется бесконечным. Могилы тянутся неправильными линиями за горизонт, множась сотнями под зеркальным осколком неба. И каждый мой шаг выпускает на волю все новых и новых его пленников. Они выходят из комнат, гремя тяжелыми цепями, и я вижу, как они устали. Как отчаялись скинуть оковы и покинуть это место, ставшее для них тюрьмой. Мокрые от слез, худые и голые, посреди леса из крестов, они сами превращаются в памятники, окутанные приторной дымкой боли.
Нет ничего страшнее для мертвых, чем бессмертие, подаренное живыми.
Осторожно пробираюсь по скользкой глине, между детскими могилами, и вижу, наконец, живых людей. Траурную процессию в черных тонах и красную полоску гроба, похожую на хирургический разрез.
Подхожу ближе. На то расстояние, которое позволяет мне проститься с ней. Я вижу ее всего секунду, некий миг, полный красоты и боли. Ее лицо – бутон белой розы, уложенный бережными руками на красный шелк последнего признания. По бледным щекам ее течет дождь. Капли, обнажающие правду, смывающие тональный крем с фиолетовой кожи.
Время прощания. Навсегда.
Ее лицо, наполненное умиротворением и спокойствием, ускользает, исчезая под ярко-красной ширмой. После стольких лет поисков и разочарований она, наконец, обрела свободу.
Может ли быть счастье в этом? Та настоящая любовь, которую она так искала?
Гроб, перекосившись на веревках, медленно опускается в могилу. На грязное дно, где ползают клубки потревоженных лопатами червей.
Я не знаю ответов. Но хочу верить в то, что эта девочка найдет все, о чем мечтала.
Комья липкой земли летят вниз, кляксами расползаясь по красной обивке. Вспыхивает молния, словно вспышка фотоаппарата, фиксирующего горькую память. А где-то вдалеке, в другом измерении, раскатисто гремит гром, зовущий жить.
Я жду. Но Оксана все не приходит. Люди у могилы молчат. Прячут лица под зонтами и держатся за руки.
Знают ли они, как она умерла?
Захлопываю пальто, собираясь уйти.
– Прощай…
– Вы знали ее? – детский голос за спиной заставляет меня вздрогнуть.
Оборачиваюсь. Девочка-подросток, в смешном клетчатом кепи, смотрит на меня из-под зонтика, не отводя глаз.
– Я… да, немного.
Ее большие зеленые глаза кажутся мне знакомыми.
– Вы промокли. Хотите под зонтик?
– Нет, я… – слова застревают в горле. Я помню ее школьную фотографию. И свои дрожащие руки. Помню и то, как блестели эти зеленые глаза под черным небом раннего марта. Будто звезды.
– Почему вы грустите? Вы ждали кого-то, кто не пришел?
Она выскочила на дорогу так неожиданно, так просто… Худенькая фигурка неразличимая в свете фар. Я не успел ударить по тормозам. Я торопился домой… Мой джип тащил ее под днищем двадцать пять метров, высекая из асфальта россыпи красных искр. Смерть была мгновенной.
Она не видит моих слез, смешавшихся с дождем. Не слышит, как стучит мое сердце. И не знает, сколько слов, предназначенных ей, умирают сейчас во мне, обращаясь в тлен. Она просто улыбается и от этого вдруг, становится теплей.
– Я ждал… ее, – смотрю на то, как мелькание лопат превращается в холм.
Девочка следит за моим взглядом и пожимает плечами:
– Она умерла. И не сможет прийти.
– Я знаю. Но все равно жду.
Она хмурится, пряча улыбку:
– Вы знаете, как им от этого больно?
Да. Я знаю. Но так ли много, чтобы понять?
– Да, я…
– Тогда почему вы держите меня?! Если знаете, почему держите?!
По щекам ее ползут прозрачные слезы. Но она не видит их. Смотрит на меня. Требует ответа.
– Я не знаю… Прости… Я… не знаю почему!
Округа замирает. Блестит в молчании, отражаясь в испуганных зеленых глазах.
– Вы так ничего и не поняли?
– Что!? Что я должен был понять?! – Кричу и она, в испуге, делает шаг назад. И вдруг, на лице ее, одна за другой, начинают появляться кровоточащие раны.
– Вы искали не Оксану. Все это время, вы искали только меня.
Темная кровь узорами разрисовывает нежную детскую кожу. Капает на одежду, замарывает зубы.
– Остановись. Прошу тебя… Не делай себе больно…
– Я не могу это остановить. Вы – можете.
– Как? Скажи как?!
– Вы должны отпустить. Освободиться. Ведь в Оксане вы увидели меня. Такой, какой я никогда уже не стану. Обычной девушкой, ищущей любовь. И потому, впервые за долгие годы, вы так сильно почувствовали чужую боль. И поняли, что существуете во тьме.
– Я так виноват перед тобой…
– Вы делаете мне больно. Посмотрите… – она истекает кровью все сильней. – Каждый раз, когда вы так думаете, я возвращаюсь туда. Под колеса вашей машины.
В любом детском взгляде. На каждом перекрестке. Дома, в хмельной вечерней тоске. Я дарил ей бессмертие, наполненное болью. И она, не имея выбора, принимала этот страшный дар.
– Прости меня… Я не знал, что это так…
– Вы не помните, как меня зовут, верно?
Она права. Я помню все, кроме имени.
– Нет.
Раны больше не кровоточат. Исчезают. И она снова улыбается мне.
– Вы вспомните. Когда освободитесь. Но эта память будет уже совсем другой. Идемте.
– Куда?
Девочка удивленно глядит на меня. И растерянно пожимает плечами:
– К Оксане.
У могилы никого нет. Те, кто пришел проститься, исчезли вместе с дождем. Тяжесть туч поднялась высоко в небо, увлекая за собой сталь серебряного занавеса, оставляя на деревянной сцене лишь мокрые следы случившейся драмы.
“Мы не опоздали” – Сжимаю в руках смятый билет “ Мы пришли вовремя! “
– Идемте. Она хочет вам кое-что показать.
Свое бессмертие?
Следую за узкой детской спиной. За красочным узором зонта. Скольжу между оградами и памятниками, стараясь не отставать. Принимаю все так, как есть. Это место. Эту память. Карабкаюсь к свету.
Когда я хоронил маму рядом с пустой могилой отца, я надеялся, что она не почувствует холода. Ведь она всегда верила в то, что это место, вместе с каменным обелиском, оградой и цепями, и есть отец. Что тело его осталось там, в далеких ущельях гор, но он вернулся к нам каплями дождя, и пропитал эту землю насквозь. Быть может в этом мама видела настоящее бессмертие?
Когда все закончится, я приду к ней. И скажу о том, как сильно я люблю.
Зонтик останавливается. Открывает мне детскую улыбку. Смотрю поверх нее.
У каменного забора, прижавшись к нему крепкой бревенчатой спиной, стоит резная беседка.
– Идите, она ждет, – девочка уступает мне дорогу.
Но я не двигаюсь с места:
– Я…никого не вижу.
– Увидеться после смерти вам не дано. Но Оксана сказала, что вы все поймете. Что услышите ее. Идите, потому что и мне пора.
– Ты уходишь?
Она кивает. И вдруг говорит:
– Они забывают обо мне. Приходят все реже.
– Кто?
– Родители. У них малышка. И когда она смеется, они забывают. Наверное, это неплохо, да? Ведь я хочу, чтобы они были счастливы.
Я не знаю ответа. Но она ждет. Маленькая девочка с сильным сердцем. И я соглашаюсь.
– Да. Это не плохо…
Она улыбается, и счастливая уходит прочь. Исчезает навсегда в лабиринтах миров. И только яркая точка зонта все еще пульсирует в моих, потерявших цвет, глазах.
Поднимаюсь в беседку по мокрым ступеням. На лакированном столике стоит включенный ноутбук. Достаю из пальто скользкую коробку диска.
Она сказала, что я пойму. Что услышу.
Сажусь на твердую скамью. Время тайн отсчитывает последние секунды. Провожу пальцами по влажному компьютеру, нащупываю кнопку дисковода. Привод протягивает мне раскрытую ладонь. Требует. Ждет.
Перекрестки, на которых я стоял, не зная пути, дрожат, проникая друг в друга. И в тот момент, когда диск исчезает внутри ноутбука, я понимаю. Дорога одна. Она не оставляет выбора, потому что ведет к правде.
И, я делаю шаг.
Монитор превращается в пульсар. Мерцает розовым светом. Дергается, выхватывая яркие, смазанные образы и вдруг, наполняется застывшей тьмой. Тьмой, в которой нет ничего, кроме истины ее голоса. Он проникает в меня холодным, зазубренным лезвием, рвет внутренности, подбираясь к сердцу. И из экрана, на запах моей боли выползают черные щупальца, сочащиеся слизью. Тянутся к моему лицу. Обжигают кожу.
Я слышу истошные вопли новорожденных. Чужие женские голоса. Пытаюсь ухватить щупальца, но они выскальзывают из ладоней, обвиваясь вокруг шеи. Стекают под одежду, обнимая тело и… пронзают желудок. Огненная волна прокатывается под кожей, я напрягаюсь, пытаясь вырваться из страшных пут, но от никчемных попыток становится только хуже. И в это время темная слизь вливается ко мне в глаза.
Но я не слепну.
Я вижу.
«Увидеться после смерти вам не дано»
Ее глазами.
Часть 2.Странная жизнь странной девушки
Мне снова снился этот сон. Странное видение, пронизанное похотью, похожее на животное, взмокшее от пота и крови. Жестокое и такое желанное, что даже неминуемая гибель не могла заставить меня остановиться.
Я не хотела просыпаться.
Наверное, так должно быть. Мир, в котором правила любовь, взорвался, будто воздушный замок где-то высоко в небе, оставив нам в наследство вечные поиски своих обломков.
Книжки со сказками о принцессах, которые я так сильно любила в детстве, сгорели в заляпанной сажей печи. Я помню, как их страницы полыхали, давая рост огню, когда я вся в крови, босиком возвращалась домой, сквозь пустоту ночного города. А добравшись до дверей, поняла, что место это домом мне никогда не было. И усевшись на грязные ступени, я впервые подумала о том, что любовь нужно искать. Что она единственный клад, достойный того, чтобы посвятить его поискам всю оставшуюся жизнь.
Когда я была маленькой, мы с родителями жили у подножия гор. В том месте, где каждый знает, что такое Бобырган, и где шепот природы обретает смысл, превращаясь в человеческую речь. Каждое утро я выбегала из дома и кружилась под синим небом, чувствуя, как тело мое наполняется легкостью. В те мгновения я думала, что полечу. Я была уверена в этом, потому что знала, что могу. Что умею. Поселок просыпался, осторожно приоткрывая глаза, а я уже бежала прочь от его взглядов, туда, где не было никого, кроме одиноких сосен и ветра, танцующего на обрывах скал. Там, упав в высокую траву, я ждала его. Я мечтала, чтобы он пришел и освободил меня, забрав с собой в далекое и волшебное королевство. Мой принц. Моя судьба. И любовь.
Я никогда не прекращала ждать.
Кто может сказать, насколько я сильна? Сейчас. Когда я умираю, отравившись больной любовью. Кто в силах бросить камень в хрупкую девочку, освободившуюся от злых чар? Высокая башня не смогла меня удержать. Я покинула ее, растворившись в ярком пламени заката.
Огни большого города манили. В них я видела отражение его глаз. Его улыбку. Он звал меня по имени, и я понимала, что дойду. Ведь я любила его больше жизни.
Мир… из окон башни он казался мне темным и пустым. Я видела, как умирали рыцари, сражавшиеся за мое сердце. Как убегали в ужасе трусы. И как огонь испепелял время, обращая его в прах. Но все это не имело смысла за неприступными каменными стенами. Все это происходило не со мной. И однажды, пока спали стражники, я сбежала. Потому что должна была заполнить пустоту собою. Потому что впервые за годы заточения услышала его голос. Его зов.
Все было обманом. Ловушкой, которую сплела задолго до моего побега паучиха по имени Смерть.
Я бабочка, бьющаяся в паутине. Не избранная. Одна из многих. Глупая принцесса, бросившаяся на поиски выдуманного принца, попавшего в беду. Забывшая о том, насколько опасен и жесток мир за стенами башни.
Это моя история. Сотканная из боли и страданий. Дорога из битого стекла, пройти по которой сумеет не каждый. Но ты… я знаю, ты не боишься. Потому что тебе нужны ответы, ради которых ты пойдешь так далеко, как потребуется. Твои ноги превратятся в кровавые дыры, и ты никогда не сможешь вернуться обратно, но получишь то, что ищешь. Все, до последних ядовитых капель, к смертоносной горечи которых так стремишься.
Идем со мной.
Смелее…
– …Мне страшно. Этот сон. Снова. Как игла, пронзающая веки спящего. Он проникает в меня снаружи, доставляя адскую боль и я чувствую, как теплая кровь струится из зрачков, заливая скулы. И вот тогда я просыпаюсь. А потом еще долго лежу в кровати, боясь пошевелиться.
Мне кажется, он все еще рядом. В комнате, – замолкаю, отворачиваясь от ноутбука. Сашка сидит на диване в позе лотоса, и смотрит ошарашенными глазами. Глубокими и темными, будто бездна ночного Алтая. – Что скажешь?
–Это ты сама написала? Про иголку в глазу? – она морщится. – Брр… мерзость. Но впечатляет. А что снится?
Ее короткие волосы манят прикоснуться к ним. Блестят муссом в свете дня. Рву нить разговора.
– Оксана? – она щелкает пальцами. – Прием-прием.
Смеется.
– Я… – вспоминаю вопрос. – Да, я сама. Это на самом деле так мерзко, Аль. И потом, я чувствую, что этот… человек… из сна, он каким-то образом перебирается в реальную жизнь, сюда, в эту комнату. Но потом исчезает.
– Фредди Крюгер?
Ловлю ее улыбку, как солнечного зайчика. Стараюсь не замечать собственных туч.
– Нет. Что-то другое. Фантом. Он хочет играть, но… игры его слишком страшные и…кровавые. Боюсь признаться, но иногда мне нравится…
– Ну-ка, девочка, ну-ка!? С этого места поподробнее.
Задумываюсь. Что я могу рассказать ей? И что готова?
– Я прочитаю тебе. Я тут набросала кое-что по памяти…
– А курсовую набросала?
Игнорирую. Учеба тянет меня вниз, не позволяет мечтать. Хотя и это – далеко не мечты:
– Странный дом, с подвалом, в котором убивают людей. Болью там пропитан каждый сантиметр, каждая молекула сырых от крови стен. Там так холодно, что я принимаю блеск острых скальпелей за бахрому инея, выросшего на металлическом столе. И почему-то я слышу тихий детский плач откуда-то из-под лестницы. Он вытекает из щелей красной слизью и растекается по полу бледно-розовым пятном. Обволакивает мои босые ступни. А я не могу пошевелиться, потому что пристегнута к какому-то странному столбу, похожему на пыточные агрегаты из средневековья. На мне почти нет одежды. Кожа горит от свежих ссадин и ран. Ощущаю жар собственной крови, стекающей к ногам. Ее призыв к свободе. К освобождению.
Ничего не будет.
Скрип ступеней знаменует смерть. Она спускается ко мне, и я вижу ее странное, белое лицо. Маску из человеческой кожи, надетую поверх настоящего, живого лица. В руке у моего истязателя плеть, со стальными наконечниками, звенящими, будто колокольчики Фэн-шуй. Его шаги – удары тяжелого молота. Так близко, что я готова умереть. Или проснуться. Но боюсь, что он последует за мной в обе стороны…
Хотя это все, что я записала, я помню немного больше. Иногда человек рассказывает мне о ребенке, плачущем под лестницей. Он говорит, что это мы причиняем ему боль. Именно тогда я понимаю, что не одна. Что вместе со мной здесь томятся еще девушки. От такой памяти у меня всегда дрожат руки. Вот и сейчас. Прячу их в карманах толстовки.
– Оксан, это просто сны.
Скрипит диван. Тонкие ручки обнимают мою шею. И сразу становится теплей.
– Я помню еще кое-что, – шепчу, но она слышит.
– Мм?
– Веревку, которой он связывает меня. Она мокрая и скользкая, как змея.
– Тебе нужно к психиатру, родная. Он поможет разобраться, что к чему… – скажи это кто другой, я бы взорвалась от бешенства. Но это моя Сашка. Девятнадцатилетний человечек, который желает мне только добра. – К счастью, у Александры, как в аптеке, есть все.
Она целует меня в макушку и возвращается на диван. В позу лотоса.
– И психиатр? – разворачиваюсь к ней, скептически улыбаясь.
– Свершилось чудо! Госпожа Алтай вернулась из виртуальной жизни!
– Ну, хватит…
– Да, солнце. И психиатр. Он помог многим девчонкам выбраться из ада. А они помогли ему. Это… бартер.
– Бартер?
Делает неприличный жест рукой у открытого рта. Водит языком за щекой.
– Господи… А деньги он не берет?..
– Сестренка, поверь мне, студенты столько не зарабатывают. Посмотри на это с другой стороны – тебе, мне, всем остальным девчонкам несказанно повезло! В нас есть то, что нравится мужикам. И это открывает перед нами все двери, разве ты не видишь? А с этим психиатром повезло вдвойне – не каждый в его возрасте способен на ТАКИЕ подвиги.
– Я не буду этого делать, Аль…
– Ну и дура. Кроме него тебе никто не поможет! Хочешь загреметь в дурку? Скатертью дорога!
Когда она злится, у нее краснеют щеки. А еще она выставляет свой острый подбородок вперед, словно пику.
Может ли человек стать самым близким всего за пару месяцев? Сашка стала. Я люблю ее, словно младшую сестру. И очень боюсь потерять.
– Скоро зарплата, – пожимаю плечами.
– Как же я могла забыть, что ты работаешь президентом банка!? Теперь ты не возьмешь меня на свою яхту, да?
Ей не смешно. Она бросает слова так, чтобы ранить. Опускаю глаза. Но она не останавливается:
– Разве ты не видишь, в каком мире живешь?! Детство кончилось, Оксан! Научись жить по-взрослому. Вместо того, чтобы вытирать с пола чужую сперму за гроши, лучше бы научилась вытирать ее со своего лица за реальные деньги!
Сжимаю кулаки внутри карманов:
– Я не вытираю сперму! Я мою полы…
– Рассказывай мне! Что там может быть еще в стрип-клубе на полу? Розы?
Каждую ночную смену я вижу тусклый свет огней. Он стучится в заляпанный грязью пол порочного дома, словно в запертую дверь, и я освобождаю его взмахом мокрой тряпки. Он улыбается мне и ускользает в прокуренный зал, насладиться обнаженными телами. Я не виню его, ведь он не знает другого мира. Вся его жизнь в стенах башни.
– Толстуха подняла плату за квартиру, – вспоминаю огненные кудри хозяйки, обвивающие потную шею.
Сашка кивает. Смотрит на меня с грустью. В ее глазах я всегда вижу огонь. Но единственное, на что он способен, выжечь изнутри ее саму. Она верит в то, что выросла. Но ей всего 19, так же, как и мне. И вера в свою силу, все, что у нас есть. Когда-нибудь мы и, правда, станем сильными. Найдем свое место под солнцем. Но не сегодня. Не сейчас.
