АНОНИМУС
Дело Саввы Морозова
* * *
© текст АНОНИМYС
© ИП Воробьёв В. А.
© ООО ИД «СОЮЗ»
Пролог. Мадемуазель Белью
Полковник Щербаков с утра был не в духе, или, выражаясь партикулярным языком, кричал громче обычного. Причем кричал он в основном на старшего следователя Волина, потому что остальные подчиненные при первых же начальственных воплях теряли всякое соображение и только попусту лупали глазами. Спроси их в этот момент, вокруг чего вращается Земля, и то бы, наверное, не сказали. И не потому, что не знали – этого по нынешним временам многие не знают, все мы – жертвы ЕГЭ, – доблестные работники Следственного комитета не могли ответить на такой простой вопрос только потому, что теряли оперативную сметку. А оперативная сметка – это, граждане, такая вещь, которая позволяет отвечать на любые, даже самые заковыристые вопросы начальства, причем делать это так, чтобы начальство оставалось тобою довольно и не препятствовало дальнейшему повышению по службе.
– Мать вашу за ногу! – разорялся полковник, бегая по кабинету из конца в конец. – И бабушку вашу за то же самое место! Я вам здесь не шутки шутить поставлен, я государственный интерес блюду! А вы тут чем занимаетесь? Клювом щелкаете за деньги налогоплательщиков?!
И для вящей убедительности добавлял несколько особенно заковыристых ругательств, которые он заимствовал из лихих девяностых вместе со словами о налогоплательщиках, какие нынче не употребляет ни один серьезный пацан, не говоря уже о старших офицерах Следственного комитета.
Пока полковник бегал по кабинету и кричал, Орест Витальевич Волин сидел на стуле возле его стола и с живым интересом наблюдал за эволюциями начальства. Впрочем, интерес его был показной, ненатуральный. Старший следователь понимал, что крики полковника не несут никакой полезной информации, это чисто символическое действие, вроде того, как древние греки приносили жертвы на алтарь бога Юпитера, чтобы добиться его расположения.
Очевидно, и в их деле существовали какие-то правоохранительные боги, которым время от времени следовало приносить жертву, – в противном случае они лишали Следственный комитет своего покровительства, а вместо этого начинали осенять своей благодатью, ну скажем, Генеральную прокуратуру. Однако тут все-таки была не Древняя Греция, и нельзя было просто так взять и заколоть упитанного тельца, а кровью его смазать алтарь нужного бога. Поэтому в качестве тельцов избирались подчиненные офицеры, приносимые в жертву чисто символически, то есть через крики и поминание всех их родственников вплоть до матерей и двоюродных бабушек.
Произведя необходимую словесную экзекуцию, полковник сразу же становился добрее, после чего можно было выбить из него некоторые льготы и преференции. Так случилось и в этот раз.
Терпеливо выслушав все положенные по ритуалу крики начальства, Волин с самым почтительным видом заявил, что со службы ему сегодня надо уйти пораньше: требовалось произвести некие следственные действия, о сути которых он доложит товарищу полковнику чуть позже. Щербаков, разумеется, немедленно его отпустил.
На самом деле, конечно, никаких следственных действий производить Волину не требовалось, просто такая благодать стояла на улице, так сияло солнце, так трепетала под ветром зеленая листва, что грех было насиживать в душном кабинете геморрой и корпеть над отчетами. Ну и кроме того, Орест Витальевич обещал своему старому другу, доблестному пенсионеру генералу Воронцову приехать к нему в гости и прочитать новую порцию расшифрованных дневников Нестора Васильевича Загорского.
Однако перед этим следовало заглянуть домой и на скорую руку чего-нибудь перекусить, потому что рассчитывать на генеральские харчи не стоило – в лучшем случае чаю с печеньем предложит.
– В еде, как и во всем остальном, нужны воздержанность и самоограничение, – поучал Воронцов старшего следователя. – Как говорили древние, ножом и вилкой роем мы себе могилу…
Волин хотел было спросить, какие это древние употребляли при еде нож и вилку, но передумал. Хорошо говорить о воздержанности, когда тебе девяносто лет в обед, а молодому мужику вроде самого Волина для начала хорошо бы съесть здоровенный кусок хорошо прожаренного мяса с гарниром, а уж после рассуждать о самоограничении и прочей аскезе.
Именно поэтому Орест Витальевич для начала направил свои стопы прямо к родным пенатам. Тут, впрочем, ждал его совершенно удивительный сюрприз.
Поднявшись на этаж и подойдя к собственной квартире, Волин обнаружил, что дверь не заперта. Это его несказанно удивило, потому что он, в отличие от некоторых, не имел дурацкой привычки оставлять квартиру нараспашку и, уходя, всякий раз дергал дверь, проверяя, надежно ли она заперта. Точно так же он поступил и сегодня утром, а вернувшись, вдруг обнаружил, что в квартиру, очевидно, кто-то проник.
Любой рядовой обыватель в таких обстоятельствах, скорее всего, вызвал бы полицию. Но он, Волин, сам в каком-то смысле был полицией – во всяком случае, квалификация его и профессиональный статус позволяли без труда справиться с любым квартирным вором. Поэтому он не стал никуда звонить, но лишь вытащил табельный пистолет, затем тихо приоткрыл дверь и практически бесшумно вошел в квартиру.
Первое, что он услышал, переступив порог, был звук льющейся в ванной воды. Это показалось ему странным. Вор вынес все ценное, а уходя, решил затопить квартиру, чтобы смыть следы преступления? Версия совершенно дикая, но, учитывая безмозглость современных воров, совсем исключать ее нельзя.
Волин подошел к ванной и, не пытаясь открыть дверь, прислушался. Судя по всему, вода лилась не из крана, она лилась из душа. Звук воды все время менялся, это значило, что душ не просто включили, но пользуются им прямо сейчас.
Старший следователь, конечно, слышал истории, когда вор, придя в квартиру, соблазнялся полным холодильником и оставался в доме на некоторое время, чтобы выпить и закусить за счет хозяев. Это понять можно, времена сейчас непростые, даже ворам приходится считать каждую копеечку. Однако, чтобы вор, взломав замок, шел принимать душ – такое трудно было представить даже Волину с его богатым опытом.
Поразмыслив немного, он спрятал пистолет и потянул на себя дверь ванной. Она, как и входная, тоже была не заперта и открылась ему навстречу с такой охотой, как будто только этого и ждала.
Глазам Волина представилось необыкновенное зрелище. В его собственной ванне как ни в чем не бывало принимала душ обнаженная женщина. Пару секунд старший следователь только глазами моргал, потом сказал:
– А позвольте узнать, мадемуазель Белью, что это вы тут делаете?
Иришка – а это, разумеется, была она – повернулась наконец к нему лицом и сказала со своим очаровательным акцентом:
– Неужели девушке после долгой дороги нельзя сходить в душ?
Волин подумал чуть-чуть и заметил, что, в принципе, он ведь тоже с дороги и ему тоже не мешало бы освежиться. С этими словами он повесил на вешалку пиджак и начал расстегивать рубашку. Однако мадемуазель Белью, она же – жившая в Париже девушка Волина капитан французской полиции Ирина Белова, предупреждающе выставила вперед ладошку.
– Ты вакцинировался хотя бы раз за последние полгода?
– Само собой, я же государственный служащий, – бодро отвечал старший следователь, начиная стаскивать с себя брюки.
– Этого мало, – заметила она строго. – Будь любезен, предъяви ПЦР-тест с действительным сроком годности!
Волин изумился: она это серьезно? Та лукаво улыбнулась:
– Не правда ли, я – само очарование?
Волин, не говоря больше ни слова, сбросил брюки и полез в ванну…
Выбрались они оттуда только спустя полчаса. Можно было, наверное, еще немного продлить водные процедуры, но Иришка оказалась настроена по-деловому.
– Я сюда не затем приехала, чтобы плескаться в русском душе, – заявила она, кутаясь в большое махровое полотенце, – помыться я и во Франции могу.
Волин возразил, что во французском душе вряд ли встречаются такие симпатичные молодые люди. На это мадемуазель Белью заметила, что он – типичный имперец и квасной патриот, считающий, что в России все самое замечательное. Пусть-ка лучше подаст ей ее платье, да не то, в котором она приехала, а легкое, голубое в цветочек, оно лежит в чемодане.
– Почему не предупредила, что приедешь? – спросил старший следователь, выуживая из чемодана нужное платье.
– Потому что я в России по делу, – отрезала Иришка. – Я вообще не собиралась к тебе заезжать, но потом подумала, что ты обидишься, и решила все-таки выкроить для тебя полдня.
Волин полюбопытствовал, что у нее тут за дело.
– Помнишь русского бандита Серегина, с которым мы встречались в его парижском ресторане?
Волин, разумеется, помнил, забыть такую экстравагантную фигуру было мудрено.
– Его убили, – коротко отвечала Иришка. – Следы ведут в Россию.
Орест Витальевич только головой покачал. Она собирается расследовать в России убийство русского бандита, которого раньше срока отправили к праотцам? Дохлое дело, ничего ей тут не светит.
– Ну, я же не одна буду его расследовать, – заметила мадемуазель Белью, расчесывая волосы. – Ты же мне поможешь, правда?
Волин про себя подумал, что только парижских бандитов русского происхождения ему тут не хватало, но вслух, конечно, этого не сказал, только вздохнул и пообещал, что к ее услугам – весь Следственный комитет Российской Федерации.
– Прекрасно, – улыбнулась Иришка, – мы сразу найдем с твоим комитетом общий язык. Давай-ка составим план дальнейших действий.
– Составим, – согласился Волин. – Но не сейчас. Сейчас мы, с твоего позволения, поедем к генералу Воронцову.
– К тому самому, которого убили, когда мы были в Италии?
– Да, к нему.
– Как он себя чувствует?
– Для мертвеца неплохо. Тем более если учесть, что стреляли все-таки не в него, а в его коллегу.
Иришка ненадолго задумалась, а потом спросила, а зачем, собственно, им ехать к генералу, если тот и так чувствует себя неплохо. Затем, отвечал Волин, что он обещал Сергею Сергеевичу приехать именно сегодня. А еще затем, чтобы представить Воронцову мадемуазель Белью. Старик не простит Волину, если она уедет во Францию, так с ним и не познакомившись.
– А откуда же он узнает, что я приезжала?
– Узнает, не беспокойся. У этих старых кагэбэшников глаз-алмаз, они человека до печенок видят.
– В самом деле? Ну, тогда можно использовать их вместо томографов.
– Вот ты смеешься, а я серьезно, – упрекнул ее старший следователь. – Хочешь, поспорим? Стоит ему только на меня глянуть, и он сразу поймет, что ты в Москве.
Мадемуазель Белью прищурилась: и как же он это поймет?
– Уж не знаю как, но только поймет, в этом можешь быть уверена.
Иришка размышляла недолго.
– Ладно, – согласилась она, – пойдем, покажешь мне своего удивительного генерала. Фен у тебя имеется – волосы просушить?
* * *
Увидев Иришку, генерал Воронцов чрезвычайно оживился. Он торжественно поднялся из своего кресла, расправил неширокие свои стариковские плечи и чрезвычайно церемонно поцеловал ей ручку.
– Ах, – сказала она, – вы такой любезный мужчина! Сразу видна старая школа.
И строго посмотрела на старшего следователя: вот, учись, а то в современных молодых людях совершенно нет никакой галантности!
– Хочешь сказать, я был недостаточно галантен в ду́ше? – шепнул Волин.
Она бросила на него сердитый взгляд, но генерал, кажется, ничего не услышал. Он объявил, что как раз для такого случая имеется у него бутылочка мартини. Мадемуазель Белью ведь любит мартини?
– Конечно люблю, – отвечала та, – нет такой девушки, которая бы не любила мартини.
Спустя полчаса они уже сидели за накрытым столом, где как по волшебству явилось не только мартини, но и коньяк, и шампанское, не говоря уже о разнообразных закусках. Волшебство это, впрочем, случилось не само собой, его организовал старший следователь, которому за всем вышеозначенным пришлось сгонять в ближайший магазин…
Волин рассказал генералу, какой сюрприз ему устроила Иришка, вскрыв дверь в его отсутствие и оккупировав его душ.
– Однако вы рисковали, – отсмеявшись, заметил генерал. – Он ведь и выстрелить мог…
– Не мог, – отвечала мадемуазель Белью, – не такой он дурак, чтобы с ходу стрелять в красивых женщин.
– Да, – согласился Воронцов, – парень он хладнокровный: сперва думает, потом стреляет. С такими способностями давно бы мог карьеру сделать где-нибудь в ФСБ или даже ФСО, а он все в своем Следственном комитете прозябает.
– Не прозябаю, – поправил старший следователь, – не прозябаю, а стою на страже общественных интересов. И стою, заметьте, очень недурно. Борюсь с преступностью, как организованной, так и самодеятельной. За что меня любят и рядовые российские граждане, и отдельно взятые иностранные барышни…
Понемногу разговор наконец дошел и до новой порции дневников Загорского.
– Если можно, я бы тоже почитала, – сказала Иришка, адресуясь к генералу.
– А вы знаете, в чем там суть? – спросил Воронцов.
Она, конечно, знала. Во-первых, ей Волин рассказывал, во-вторых, один мемуар знаменитого сыщика он ей уже показывал, когда приезжал в Париж. Ей очень понравилось.
– Да, Загорский – фигура обаятельная, такие нравятся барышням, – кивнул генерал. – Что ж, если вам так хочется, мы с Орестом Витальевичем будем только рады.
И он вытащил из папки, лежавшей на диване, увесистую стопку распечатанных на принтере страниц…
Вступление. Волшебник революции
На Стрэнде[1], соединявшем деловой Сити и политический Вестминстер, царил прохладный послеобеденный покой. Кипучие маклеры, незаметные клерки, суетливые чиновники и исполненные важности политики либо уже закончили текущие дела и, как добропорядочные подданные, отправились по домам к женам и детям, либо, словно ночные хищники, затаившись, ждали в своих конторах сумерек, чтобы на совершенно законном основании предаться разнообразным развлечениям – как вполне невинным, так и, увы, весьма двусмысленным. Улица, обычно оживленная, еще недавно забитая экипажами, кебами и людьми, почти опустела сейчас в ожидании вечера, который, как некий лукавый фокусник, вот-вот должен был накрыть ее своим фиолетовым плащом и удивительным образом изменить все вещи вокруг.
Пока же вечер лишь мерцал на горизонте, и непременное сумеречное чудо только начинало наплывать на Лондон, на улицу со стороны Трафальгарской площади вынырнул респектабельный господин лет тридцати пяти в легком темном плаще, с усами, эспаньолкой и зачесанными назад темно-русыми волосами, надежно упрятанными под черный шапокляк. В руке он держал трость, на которую, впрочем, не так опирался, как поигрывал ею. Судя по скорости вращения, трость была не простая, а утяжеленная, с залитым внутрь свинцом. Похожую трость использовал знаменитый русский борец Поддубный, но не для защиты от уличных хулиганов, а затем, чтобы тренировать мышцы даже во время обычных прогулок. Как-то раз он уселся отдохнуть в скверике, трость поставил рядом со скамейкой, а незадачливый воришка пытался ее утащить, да только руку себе вывихнул.
Впрочем, джентльмен с эспаньолкой не особенно походил на профессионального атлета. Судя по всему, принадлежал он если не к аристократии, то к людям вполне состоятельным, для которых физические упражнения скорее забава, чем средство снискать себе хлеб насущный. Взгляд у него был ясный, волевой, глаза с интересом скользили по улице, и, пожалуй, это было единственное, что выдавало в нем чужака, потому что чем, скажите, мог бы любоваться на Стрэнде природный лондонец?
Однако, чего бы ни искал этот праздный гуляка, на сей раз, кажется, ему не суждено было обнаружить что-то стоящее, поскольку внимание его привлек ресторан «Симпсонс», а точнее, выглядывающий в окно ресторана гримасничающий господин. Появись здесь сейчас девочка Алиса из сказок профессора Чарльза Латуиджа До́джсона[2], она непременно приняла бы человека в окне за злого волшебника, подстерегающего в своем замке заплутавших детей, но, будучи ребенком воспитанным и храбрым, не стала бы звать полицию, а воскликнула бы только: «Все любопытственнее и любопытственнее!»
И действительно, волшебник, засевший в знаменитом ресторане, являл собой весьма любопытное зрелище. Возраст у него был примерно тот же, что и у джентльмена с эспаньолкой, однако ни манеру его, ни внешность назвать респектабельной нельзя было при всем желании: тут имелись огромные, стремящиеся к затылку светло-рыжие залысины, которые льстецы обычно зовут сократовским лбом, крупный нос, небольшие вислые усы и треугольная бородка. От неторопливого поклонника гимнастических упражнений отличался он живостью, почти юркостью в движениях, и быстрой сменой физиономий на лице.
Этот ресторанный проте́й[3] стучал теперь кулаком в стекло, добиваясь внимания, и, перехватив взгляд гуляющего джентльмена, стал тыкать указательным пальцем сначала в него, потом в себя, после чего взялся производить ладонью особенные загребательные движения, которые ясно давали понять, что он приглашает господина в шапокляке внутрь и, может быть, даже угостит его обедом – во что, впрочем, верилось мало, особенно если повнимательнее вглядеться в его живые лукавые глаза. Очевидно, тот, кого он звал, тоже не очень-то верил в такую перспективу, потому что поморщился, однако после короткого размышления все-таки нырнул в полукруглый вход заведения.
Тут стоит заметить, что «Симпсонс» был притчей во языцех даже в Лондоне, богатом на рестораны. Уже с середины девятнадцатого века стал он знаменит как приют шахматистов, причем не только любителей, но и профессионалов. Его посещали все сколько-нибудь значительные игроки того времени, от гениального американца Пола Морфи до непримиримых соперников чемпионов мира Вильгельма Стейница и Эммануила Ласкера. Поговаривали, что блистательный маэстро и претендент на мировое первенство Иоганн Цукерторт даже умер в этом ресторане от инсульта, когда играл легкую партию с каким-то шахматным меценатом. Впрочем, в последние годы древней игре здесь уже не придавали былого значения, шахматные столики убрали прочь, и публика сюда приходила в основном ради замечательных мясных блюд.
Судя по тому, как озирался по сторонам человек с эспаньолкой, он не был ни шахматистом, ни гурманом и представление о «Симпсонсе» имел самое поверхностное. Тем не менее уже спустя минуту, сопровождаемый необычайно представительным метрдотелем, он подошел к столику, за которым сидел лысый волшебник.
– Что же это вы, батенька, идете мимо и совершенно не замечаете товарищей по партии? – воскликнул волшебник по-русски, слегка картавя при этом. – Скверно, мой милый Никитич, я бы сказал, совсем нехорошо!
– Вы с ума сошли, – сердито отвечал загадочный Никитич, жестом отпуская метрдотеля и садясь за столик напротив собеседника. – С какой стати вы во всеуслышание используете конспиративные клички? Вы не думаете, что это опасно? А если я начну звать вас Старик, или Базиль, или, например, Ленин, как вам это покажется?
– Хоть эсером назовите, только в кутузку не сажайте, – находчиво отвечал лысый Ленин, среди революционеров Российской империи известный как глава фракции большевиков. – Во-первых, уверяю вас, в этом ресторане нет ни одного русского, так что нас все равно никто не поймет. Во-вторых, здесь гораздо безопаснее звать вас Никитич, а не Леонид Борисович Красин. И в-третьих…
– В-третьих, вам не приходило в голову, что сюда могли добраться агенты охранки? – перебил его Красин-Никитич.
Ленин улыбнулся и заметил, что агентам охранки тут совершенно нечего делать. Даже большинство эсдеков[4] не подозревает, что в Лондоне в эти дни проходит Третий съезд Российской социал-демократической рабочей партии, что уж говорить об охранном отделении? Предыдущий, второй съезд действительно наделал много шуму, а нынешний проходит совершенно келейно, почти интимно. Нет-нет, нынче в Туманном Альбионе они могут чувствовать себя совершенно спокойно, здесь архибезопасное для революционеров место.
Красин в ответ пробурчал, что это Ленин может чувствовать себя спокойно: когда кончится съезд, он отправится обратно в Швейцарию. А вот он, Красин, вернется в Россию, где его наверняка спросят товарищи по партии, почему в съезде участвовали только представители от большевиков и чем провинились члены других фракций?[5]
– Если вас спросят об этом, в чем лично я сильно сомневаюсь, отвечайте, что они виноваты в том, что революционную борьбу подменяют бабьей болтовней, – отвечал Ленин, и глаза его из веселых сделались неприятными и даже жесткими.
Красин глядел на него все так же хмуро: некоторые полагают, будто болтовней занимаются как раз эмигранты-литераторы вроде самого Ленина. Именно они, эмигранты, оторвались от российской почвы и изобретают фантастические прожекты, в то время как революционное подполье в России платит за их фантазии кровью и жизнями борцов с монархией.
– А вот тут вы, милый мой, кардинально ошибаетесь! – воскликнул Ленин. – Это, скажу я вам, архиглупая позиция. Поверьте, батенька, некоторые вещи можно отчетливо увидеть только на расстоянии.
Красин поморщился: перестаньте звать меня батенькой, это пошло.
– Ну, батенька – не маменька, это бы действительно было обидно, – засмеялся главный большевик. – А вообще не вам бы обижаться следовало, а мне. Это же вы предлагаете снюхаться с меньшевиками, которые по сути своей ренегаты и предатели… Это с вашей подачи, дорогой Никитич, съезд исключил из ЦК всех большевиков, живущих за границей. Вы бы и меня исключили, вот только руки коротки… А впрочем, вы, может быть, проголодались? Здесь подают отличные бифштексы, попробуйте – не пожалеете. Особенно рекомендую непрожаренные, с кровью.
Красин взглянул в меню и сухо отвечал, что ему теперь эти бифштексы не по карману. После того как Савва Морозов выгнал его со своей мануфактуры, денег у него в обрез.
– Не то плохо, что он вас выгнал, – усмехнулся Ленин, – плохо, что перестал финансировать партию. Некоторые считают, что у вас семь пядей во лбу. Так вот объясните, любезнейший, как это вы с вашим умом упустили такого толстосума? Это все из-за того, что он с Андреевой порвал? Может быть, ему другую актрису найти, помоложе и поинтереснее?
Красин отвечал, что актриса Андреева, она же товарищ Феномен, тут совершенно ни при чем. От партии Морозова отвадила вовсе не она, а Кровавое воскресенье[6] и последовавшие за ним события, в том числе восстание рабочих на его собственной Никольской мануфактуре. Рабочих расстреляла полиция, а Морозов почему-то винит во всем большевиков.
– Он выразился совершенно ясно: «На кровь денег не дам!» – подытожил свою речь Красин.
Ленин нехорошо прищурился – подумайте, какой чистоплюй, на кровь он денег не даст. А то, что он и ему подобные эксплуататоры столетиями кровь из народа сосут, он в расчет не берет?
– Идиот ваш Морозов, – заявил Ленин решительно. – Кисляй, мямля и сукин сын! Надо быть полным и окончательным подлецом, чтобы не понимать, что революции в белых перчатках не делаются. Да за такое в морду надо давать! Вот мы сейчас на съезде принимаем программу вооруженного восстания. Как, по-вашему, можно реализовать ее без крови? Зарядить пистолеты холостыми патронами или, я извиняюсь, какашками меньшевиков? Вы, батенька, меня знаете, я и сам против насилия. Но если уж придется стрелять, то стрелять надо не раздумывая. И кстати сказать, от Андреевой я такой гадости не ждал. Всё ее шашни с Горьким. Нет, Алексей Максимович – человек полезный, но теленок и фантазер. Совершенно ясно, что разговоры Саввы про кровь – это болтовня. На самом деле Морозов обиделся, что ему рога наставили. Не знаю, был ли у вас у самого такой опыт, но знающие люди говорят, что это крайне неприятно.
Однако Красин был уверен, что никакие рога тут ни при чем. Более того, в январе, когда Горький попал в тюрьму, а Андреева лежала больная, Морозов явился к ней и сам отдал страховой полис на предъявителя.
– И что это значит? – насторожился Ленин.
Это значит, что Морозов застраховал свою жизнь, а деньги в случае его смерти получит Андреева.
– Ай да Андреева, вот так актрисуля! – захохотал Ленин. – Спит с Горьким, деньги берет у Морозова, а принадлежит только революции. Действительно феномен, ничего не скажешь.
Тут он вдруг перестал смеяться и деловито осведомился, на сколько же именно Савва Тимофеевич застраховал свою жизнь.
– Сто тысяч рублей, – кратко отвечал Красин.
– Сто тысяч рублей, – задумчиво повторил Ленин. – Да он за все время, что с нами якшается, таких денег нам не передал. Что же вы молчали, почему не сказали мне раньше?
– Не хотел беспокоить по пустякам, – отвечал Красин.
– Пустяки? Ничего себе пустяки – сто тысяч рублей! Это, я вам скажу, батенька, куш. И куш такой упускать никак нельзя, уж мне можете поверить.
Красин несколько секунд хмуро глядел на Ленина, потом осведомился, что он имеет в виду.
– Что имею в виду? – переспросил главный большевик. – А вы подумайте. Как следует подумайте… Это вам не эксы устраивать, дело простое, спокойное.
Красин с минуту сидел молча, потом сказал, что на Морозове еще рано ставить крест, тот еще может быть полезен делу революции. Сейчас у Саввы расшатаны нервы, он не в себе. А он, Красин, рано или поздно все-таки надеется его уговорить.
– Рано или поздно – это когда? – деловито спросил Ленин. – Революция разгорается, деньги нужны позарез – и не на бифштексы, а на то, чтобы вооружать людей. А вы, судя по всему, намерены с вашим Саввой менуэты танцевать. Так я вам вот что скажу. Уговаривать вы его будете или еще как-то повлияете – мне все равно. Только сделать это надо как можно быстрее. Потому что никто не знает, что будет завтра. Так что действуйте, товарищ Никитич, и действуйте немедля.
Красин опустил глаза в стол, руки его нервно перебирали столовые приборы, лежавшие на белой скатерти. Ложка, вилка, нож, снова вилка, опять нож… Рука его с силой сжала серебряную рукоять, он поднял глаза на Ленина.
– Я все же надеюсь его уломать, – проговорил Красин с запинкой. – Я пустил в ход свои методы. Морозов никуда от нас не денется, я хорошо его знаю, он не такой человек…
– Партии безразлично, какой он человек, и безразлично, какой человек вы. – Его визави весь подобрался и на миг превратился в какое-то хищное животное. – Партию интересует только результат, понимаете, ре-зуль-тат! Или, может быть, вы испугались? В таком случае мы найдем других исполнителей, надежных. За это дело может взяться, например, товарищ Богданов.
Красин покачал головой: не нужно Богданова, он все сделает сам. Тем более что дело уже на мази, он уже обрабатывает Морозова. Нужно только немного подтолкнуть купца, и он упадет им в руки, как спелый плод.
– Ну, вот и договорились. – Ленин откинулся на стуле и сквозь хитрый прищур посмотрел на собеседника. – В революции, батенька, нет ни друзей, ни родственников. Есть лишь великая цель, ради которой можно отдать жизнь не только свою, но и окружающих. Не забывайте об этом никогда!
И он решительно ткнул вилкой в бифштекс.
