bannerbannerbanner
Дочь того самого Джойса

Аннабел Эббс
Дочь того самого Джойса

Полная версия

Подошли мама и баббо в сопровождении целой армии официантов. Стулья были тут же отодвинуты, меню разложены, салфетки разглажены, шляпы, шарфы и перчатки унесены в гардероб. Как только баббо уселся за стол, он сразу засыпал мистера Беккета градом вопросов о Дублине.

– О, ну вот и понеслось, – бросила мама. – Только не начинай вспоминать название каждого треклятого магазина и бара на О'Коннел-стрит. – Она повертела головой, чтобы разглядеть, кто еще из знакомых находится в ресторане. – Глянь-ка, Лючия, ведь это та знаменитая актриса! Матерь Божья! Что это на ней надето? Видела ты в жизни хоть раз такой безвкусный наряд?

Она ткнула меня локтем под ребра, но мне не хотелось отворачиваться от мистера Беккета. Я не испытывала ни малейшего интереса ни к знаменитой актрисе, ни к ее наряду. Мамин голос словно ввинчивался мне в ухо, совершенно заглушая слова мистера Беккета:

– Ты видела ее шляпу, Лючия? Некоторые люди и понятия не имеют, как одеваться. Павлиньи перья… с ее-то цветом лица… боже мой, боже мой!

Я хотела услышать, что говорит мистер Беккет – он и баббо устроились на банкетке напротив, – но из-за шепота мамы и гула других голосов мне никак не удавалось этого сделать.

Я съежилась на стуле. Мне было прекрасно известно, что произойдет дальше. Все эти вечера были так предсказуемы! Баббо и его ирландские соотечественники начнут предаваться воспоминаниям, пить, читать ирландские стихи, а под конец, возможно, даже распевать ирландские баллады или танцевать джигу. Я уже чувствовала себя лишней, выключенной из разговора, но не собиралась так легко сдаваться. Только не в этот раз.

– Я так давно не была в Ирландии, – громко вмешалась я. – Мне бы хотелось туда вернуться.

– Там все не слишком изменилось, – ответил мистер Беккет, и я ощутила, что меня затягивает в эти сине-зеленые глаза, я падаю и тону в них.

– Не дури, Лючия, – одернула меня мама, и я резко обернулась. – Ирландия – настоящее болото и отхожая яма. Все эти хвалебные песни лучше оставь своему отцу. Он споет их за нас обеих.

– Да будет, Нора, – недовольно проворчал баббо. – Возможно, это страна варваров с распятиями в руках, но совсем не отхожая яма.

– Свора попрошаек и ханжей! – Мама вскинула голову. – И конечно, ни о каком возвращении речи быть не может. Тебя бросят за решетку, Джим, и ты хорошо это знаешь.

Баббо мрачно кивнул, а мистер Беккет неловко заерзал. Я судорожно соображала, что бы такого сказать, чтобы разрядить возникшее напряжение. Но мама заметила еще одну актрису и снова принялась что-то шипеть мне в ухо, а баббо, как она и предсказывала, стал припоминать названия баров на О'Коннел-стрит. Я наблюдала за мистером Беккетом из-под ресниц – как серьезно он смотрит и почти торжественно кивает на каждое слово баббо. А потом наши глаза вдруг встретились – и долгую секунду не могли оторваться друг от друга. Все вокруг нас словно ожило – опять то же самое электричество, от которого воздух будто потрескивает и особенно пахнет. Против воли мои пальцы двинулись вперед по льняной скатерти – неведомая сила притягивала их к мистеру Беккету.

– А что «Медная Голова», мистер Беккет? Сильно она изменилась? – Голос баббо разрезал пространство и время. Волшебство рассеялось, острота ситуации спала, и магнетизм, которому только что повиновалась моя рука, исчез.

Я щелкнула пальцами, как будто отменяя вопрос баббо.

– Расскажите нам о своей семье, мистер Беккет. Мы хотим знать о вас все… если только это не слишком бесцеремонно с моей стороны?

И лишь позже, гораздо позже я вспомнила об Эмиле. Целую секунду я даже не могла представить его лицо. А когда представила, то почувствовала себя такой жестокой и бездушной… такой виноватой, что насильно постаралась прогнать его из своей памяти. Далеко-далеко.

* * *

Только следующим вечером я узнала о намерениях баббо относительно мистера Беккета. Я сидела в кухне, а мама бинтовала мои ступни. После еще шести часов репетиций нарывы сочились густым желтым гноем, а мои танцевальные туфли изнутри были выпачканы кровью.

Вошел баббо. Его очки запотели, а галстук сбился на сторону.

– Я так больше не могу, – жалобно произнес он.

– Что теперь случилось, Джим? – Мама сильно дернула бинт.

– Ай! Не так туго, мама, а не то я завтра не смогу надеть балетки, – простонала я.

– Матерь Божья! Ты и твои ноги, твой отец и его глаза! Я уже не знаю, куда мне деваться, вы меня с ума сведете! Где Джорджо? – Она подняла голову, словно ожидая, что Джорджо дома и вот-вот войдет в кухню. Однако Джорджо отсутствовал весь день и всю ночь. Я не говорила маме. Я знала, что ей бы это очень не понравилось.

– Я целый день говорил по телефону с юристами. Незаконно напечатанные копии «Улисса» продаются в Америке и Англии по сорок долларов за экземпляр. – Баббо в отчаянии взъерошил волосы.

– Что ж, деньги нам куда как пригодятся, Джим. И это совсем неплохие деньги.

– Но в том-то все и дело! Мы не получаем с этого ни пенни! Ни единого пенни! И там полно ошибок! Какой-то человек в Америке наживает себе состояние на моей работе – моей изуродованной работе! – В его голосе звучало настоящее раздражение. Он снял очки и протер их шелковым носовым платком. Его глаза, в красных жилках, с серыми кругами, без привычных стекол, вдруг показались мне особенно усталыми и несчастными. – Я писатель, а не юрист. Все это очень меня подавляет. Я совершенно пал духом. А вдобавок еще и мистер Макэлмон сообщил, что возвращается в Америку. – Баббо надел очки и тяжело вздохнул. – Кто поможет мне с работой, Нора?

– А миссис Роскошные Портки Флейшман не может тебе помочь? Или она слишком много времени пялится на тебя, вместо того чтобы печатать? – Мама еще раз туго обернула бинт вокруг моей ноги и завязала узлом концы.

– Слишком жмет, – пожаловалась я. – И я ни за что не смогу это развязать. И мне придется жить с этими бинтами всю жизнь.

– Если бы не эти твои танцы, нам не нужно было бы столько денег. Так что перестань ныть, ладно?

Мама встала и начала сердито сматывать бинт. Я невольно возмутилась. С Джорджо она никогда так не говорила, а ведь его уроки пения обходились гораздо дороже, чем мои уроки танцев.

– Никакого чувства собственного достоинства нет у твоей миссис Роскошные Портки Флейшман. Одна еврейская наглость и все такое. – Мама возмущенно фыркнула и замолчала.

– У миссис Флейшман есть достоинства, – возразил баббо. – Она знает всех нужных людей, и восхищается моими трудами, и к тому же она достаточно богата и может себе позволить работать у меня бесплатно.

– Она разводится, Джим! Бога ради… это же позор!

– Я могу тебе помочь. – Я осторожно вытянула забинтованную ступню. Мне не хотелось видеть у нас миссис Флейшман. Было в ней нечто, что вызывало во мне смутное беспокойство. То, как она вплывала в наш дом, в собольем манто на плечах, с сумочкой из змеиной кожи, болтающейся на запястье, с отрепетированной улыбкой дружелюбия на малиновых губах… ее воркующий голос, «милые» гримаски и попытки изобразить умную женщину, каковой она на самом деле ни капли не являлась.

– Ты и так делаешь для меня более чем достаточно, Лючия. Пишешь за меня письма, постоянно бегаешь в библиотеку. Возможно, если бы ты меньше танцевала на публике… Если бы только дома… – Баббо умолк.

– Господи, спаси нас и помилуй! Я не стерплю, если она будет целыми днями мотаться у меня под ногами. Вы двое, клянусь, таки доведете меня до сумасшедшего дома, если будете постоянно балаболить о своих предзнаменованиях и радугах.

– Ты могла бы переплетать книги, Лючия. – Баббо прислонился к дверному косяку, глядя куда-то поверх моей головы. Его тонкие пальцы теребили галстук.

На минуту я решила, что он шутит. Сейчас он разразится тонким серебристым смехом, и я присоединюсь к нему, и мы позабавимся над этой немного чудной остротой. Мама водрузила на плиту чайник и принялась расставлять чашки и блюдца. Все молчали.

– Переплетать книги? – Я поднялась и попыталась пройти по кухне, хромая и подпрыгивая от боли. То, что сказал баббо… но ведь это же нонсенс! Ему нравятся мои танцы. Они его вдохновляют – все это знают. Неужели он действительно предпочел бы, чтобы я сделалась переплетчицей? И сама зарабатывала себе на жизнь… В этом все дело? Или он хотел бы, чтобы я переплетала его книги? Я сердито повернулась к нему, готовая упрекать, обвинять, но слова застряли у меня в горле. Я вдруг все поняла. Какая же я глупая! Он не хотел, чтобы я танцевала для кого-то еще. Вот почему он предложил мне делать это дома, а не на сцене. Он желал, чтобы я принадлежала только ему.

– Переплетчица – это прекрасная профессия для юной леди. То есть для юной леди, которая намеревается приобрести профессию. – Он кашлянул. Я хорошо знала: этот кашель означает, что разговор окончен и обсуждаемая тема закрыта. – Нет, Нора, мне необходима помощь человека, который понимает мою работу. У Макгриви недостаточно времени. Он теперь постоянно занят преподаванием.

– Вот это жалость так жалость. Мистер Макгриви всегда такой сдержанный. А что насчет этого мистера Беккета? Не может ли он помочь?

Я едва не задохнулась от волнения. В одну секунду все мои тревоги из-за того, что мне, может быть, придется стать переплетчицей, испарились. Я села и крепко ухватилась за подлокотники кресла. Мистер Беккет на Робьяк-сквер. Мистер Беккет, работающий с баббо. Был ли это очередной знак? Богини судьбы неумолимо сводили нас вместе.

– Ах да, мистер Беккет. Эта мысль приходила мне в голову. Ему придется отложить свой труд о Прусте. И конечно, я не смогу ему платить. – Баббо закурил сигарету, и, на мгновение освещенное огоньком спички, его лицо стало как будто ярче, глаза прояснились. – Да, мистер Беккет. Разумеется, он на это способен. Эрудит. Прекрасно мыслит. Как он тебе показался, Нора?

– Он не очень-то много говорил, не так ли? Больше слушал тебя. Ловил каждое твое слово, как и все они. – Мама подвинула ко мне чашку. – Что такое, Лючия? У тебя такой вид, словно ты привидение узрела. Выпей чаю. Отличный чай. Горячий, крепкий.

 

– Мне мистер Беккет понравился, – стараясь не выдать своих чувств, произнесла я. – Он очень умен, не правда ли?

– И мало улыбается. Очень серьезный, это уж как пить дать, – добавила мама. – Мистер Макгриви всегда заставляет меня смеяться. У него прекрасное чувство юмора и такие хорошие манеры. Никогда еще не было, чтобы он не заметил мою новую прическу или шляпку.

– Итак, я попрошу юного Беккета. В самом деле. Так я и поступлю. Большинство молодых – и не только – людей сочли бы за огромную честь, даже счастье, помочь мне в работе. – Баббо сжал губы, будто пытаясь скрыть улыбку. – И если он понравился Лючии, уверен, он понравится и всем нам. Несмотря на то что он не обладает очарованием и прекрасными манерами, как наш старый добрый друг мистер Макгриви.

– Кстати, об очаровании. Твой знакомый, композитор, заходил к нам сегодня, Лючия. Искал тебя. Такой взволнованный. Но я сказала ему, что ты слишком занята танцами, чтобы думать о ком-то еще. – Мама бросила на меня многозначительный взгляд.

– Эмиль? Мистер Фернандес? – Я ожидала, что, как всегда при звуке имени Эмиля, по телу моему пробежит сладкий трепет, но ничего не произошло. Передо мной лишь довольно смутно предстало его милое лицо, и еще я как будто услышала первые аккорды его последней композиции, под которую с такой эйфорией танцевала. Но все это почти сразу же испарилось. Я ощутила укол совести, но уже через доли секунды мои мысли снова вернулись к мистеру Беккету. Мистер Сэм Беккет на Робьяк-сквер, каждый день. Моя судьба, мой жребий – как же быстро все движется!

– Ну да, мистер Фернандес, конечно, это был он. Шикарно одетый, между прочим. В пальто из твида лучшего качества. У этих евреев столько денег, они могут позволить себе швырять их направо и налево. – Мама тяжело поднялась и, вздохнув, направилась к раковине. – Когда ты собираешься попросить мистера Беккета начать работу, Джим?

– Я отправлюсь к нему прямо сейчас. Сию же минуту. Тебе придется пойти со мной, Нора. Мои глаза сегодня так плохи, что я едва ли вижу на ярд вперед. – Баббо тоже встал и оправил жилет. – Не хочешь ли с нами, Лючия?

Я грустно посмотрела на свои распухшие ноги, обмотанные бинтами.

– Не глупи, Джим. Девчонка не может и шага ступить! Положи ночью ноги повыше, Лючия. Нужно, чтобы они хорошенько отдохнули, а не то тебе уже никогда не придется танцевать. Чаю выпьешь, Джим?

– Нет времени. Я должен нанять мистера Беккета как можно скорее. Нужно ковать железо, пока оно горячо, Нора. Мистер Беккет необходим мне, как воздух. Не найдешь ли ты мою шляпу и трость? И поторопись, Нора! Поторопись! – Вытянув перед собой руки, баббо двинулся к двери.

– Матерь Божья! Да что ж мне, и чай не допить? – Мама с театральным отчаянием вскинула руки. – Скажи Джорджо, что в кладовой лежит отличный кусок мяса, Лючия. И поджарь его для брата. С луком и картофелем.

Я услышала, как удаляются вниз по лестнице их шаги, проковыляла к плите и снова поставила чайник на огонь. Мысли метались в голове, словно маленькие вихри: что, если мистер Беккет и вправду станет работать на Робьяк-сквер; Эмиль… а как же Эмиль; баббо и его возмутительное предложение заняться переплетением книг… я все еще сердилась на него. И все лишь потому, что я не должна танцевать для кого-то другого! Почему и мама, и баббо как будто бы ощущают какую-то неловкость из-за того, что я выступаю на сцене? Их восхищало то, что Джорджо будет петь перед большим залом. Почему же они не чувствовали ничего подобного в отношении меня?

Меня вдруг охватило неодолимое желание танцевать. Сделать это как следует мне мешал толстый слой бинтов, но я опустилась на пол и исполнила джазовую импровизацию, извиваясь и раскачиваясь, ломая руки и разрезая воздух ногами. К тому времени, как закипел чайник, издавая пронзительный свист, я немного успокоилась. Отмеряя чай и заливая его кипятком, я думала только о мистере Беккете. Пожалуйста, Господи, молила я, пусть мистер Беккет согласится работать с баббо… пожалуйста, Господи…

Глава 4

Ноябрь 1928 года

Париж

Первой, кому я во всем призналась, была Киттен. Мы только что закончили двухчасовую репетицию танцевального дуэта для нового фильма Жана Ренуара. Совершенно обессиленные, мы добрались до гримерной комнаты и рухнули на скамью. Я принялась осматривать свои израненные ноги.

Зажимая нос одной рукой, другой Киттен стащила с себя чулки. К привычным «ароматам» гримерной – клея для туфель, пота, волос и дурного одеколона – примешивался еще какой-то запах, острый, металлический и довольно противный.

– Должно быть, это самая отвратительно пахнущая гримерная во всем Париже. Что это за жуткая вонь?

Я принюхалась. Запах мочи! К горлу немедленно подступил комок, и я с трудом подавила тошноту.

– Мне кажется, это запах мочи… мужской мочи. – Я огляделась в поисках окна, чтобы проветрить комнату, но его конечно же не было. Почему в гримерных никогда не делают окон?

– О-о-о, как ужасно! – Киттен еще крепче прижала ладонь к носу.

– Это напоминает мне одно из мест в Триесте, где мы жили… – начала я, но тут же остановилась. – Ты не возражаешь, если мы переоденемся прямо в студии? Все уже ушли, а мне нужно кое-что тебе сказать.

– Я так и знала! – с торжеством в голосе воскликнула Киттен. – Ты здесь не единственная ясновидящая, знаешь ли. Я заметила, что нечто явно не так – сразу же, как только ты появилась в студии в этих закатанных чулках, с голыми коленками. Да еще и с опозданием. Опаздывать – это совсем на тебя не похоже, дорогая. Давай вернемся в студию, и ты мне все расскажешь.

– О, Киттен, я не могла дождаться подходящего случая!

Мы подхватили свои сумки и пальто, поскорее выскочили обратно в студию и устроились у печки. Я прижалась к ней плечом, не в силах больше держать в себе то, что меня переполняло.

– Мне кажется, я влюблена! Не могу думать ни о чем другом. Мне пришлось даже пройтись по Люксембургскому саду, чтобы хоть немного успокоиться. Я, наверное, раз сто обошла фонтан Медичи. Я очень плохо танцевала?

– Ты танцевала с такой энергией… от тебя словно сияние исходило, и я тут же подумала, что у тебя в жизни произошло что-то восхитительное! Это Эмиль Фернандес, да? – Киттен склонила голову набок и окинула меня долгим взглядом.

Я покачала головой и сжала губы, чтобы не выпалить все в одну секунду и не разрушить драматизм момента.

– Ах ты, темная лошадка! Как ты могла скрывать от меня такой секрет?

– Я только что познакомилась с ним, Киттен. Два вечера назад. Его имя – Сэмюэль Беккет. Ему нравится, когда его называют Сэм, но мы зовем его мистер Беккет. И он такой чудный! – Я закрыла глаза, уронила голову Киттен на плечо и вздохнула, вспоминая его пронзительные глаза… волнующие, околдовывающие.

– Быстро же ты, дорогая! Ладно, прощаю тебя за то, что ты мне не сказала. Но кто он?

– На самом деле все еще быстрее, чем ты думаешь. – Я подняла голову и посмотрела ей в лицо. – Полагаю, мы поженимся. Не сразу, разумеется. Но со временем.

Киттен ахнула:

– Он сделал тебе предложение? Уже?

– Нет, конечно нет. Сначала он должен в меня влюбиться. Но у меня такое чувство, что это непременно произойдет. – Я положила одну ногу на другую и сняла балетку.

– Могу поспорить, у тебя опять было видение. – Киттен погладила меня по спине, как будто хотела приласкать меня, чтобы я рассказала ей больше, и я вдруг поняла, до чего нелепо все это звучит. Баббо бы обязательно понял. Я увидела его как наяву: горящие глаза, тонкие, похожие на лапки паука пальцы, нащупывающие карандаш, пока он осторожно, тихим голосом расспрашивает меня, чтобы не спугнуть. Но я не собиралась ничего ему говорить. Мне не хотелось прочитать об этом в его книге, даже в туманном, расплывчатом виде. Даже в виде его особого, мало кому понятного шифра.

– Это тот самый мужчина, что смотрел на меня в окно, когда мы сидели в «Мишо»… когда мы отмечали тот самый хвалебный отзыв в газете. – Я облизнула палец и потерла кровавое пятнышко на заднике балетной туфли. – Теперь он работает с баббо. И когда я думаю о нем, у меня перестают болеть ноги. А прошлой ночью… прошлой ночью мне снилось… – Я замолчала и потерла пятно сильнее.

– Ну? – Киттен слегка толкнула меня плечом.

– Мне приснилось, что мы были с ним вдвоем… как женщина и мужчина, понимаешь? И все вокруг было залито солнцем. – Я не сказала, что, когда проснулась, все мое тело болело и будто вибрировало при одном лишь воспоминании об этом. И что я целых полчаса танцевала у себя в спальне, чтобы остыть. – Я еще никогда не чувствовала ни с кем такой близости, тем более с человеком, которого почти не знаю, – призналась я.

Китти испустила громкий театральный вздох, как будто я сообщила ей нечто столь небывалое, чему невозможно поверить.

– Но все же – кто он? Откуда родом?

– Он ирландец. И у него завораживающие глаза, как у гипнотизера… цвета морской воды. И при этом яркие и острые.

– Звучит ужасно экзотически. А что он делает здесь?

– Преподает английский. Но сейчас у него только один ученик. Он страшно умный и хочет стать великим ученым. Мама решила познакомить его с Джордже Сегодня в кафе «Дю Дом» они должны встретиться за аперитивом. Ты сможешь прийти?

Мое сердце забилось быстрее и сильнее, а тело будто бы начало испускать электрические импульсы – и все это из-за того, что я вскоре снова увижу Сэма.

– Прямо сейчас? Но мне нужна ванна – и мне нечего надеть. И не мешает нарумянить щеки. Нельзя ли сначала забежать домой?

Я посмотрела на часы на стене. Было уже почти шесть. Я встала, пропустила пальцы сквозь недавно обновленную стрижку и пригладила платье.

– Нет времени. Идем, я расскажу тебе о нем по дороге.

– А как же твои чулки? Ты не хочешь снова их закатать?

– Джорджо может сказать маме, и мне крепко достанется. Мне просто хотелось попробовать, ведь сейчас это так модно. – Я слегка вздрогнула, взяла сумку и направилась к двери.

– Жаль. Это выглядело так дерзко и вызывающе, – разочарованно протянула Киттен. – Хотя сейчас, полагаю, уже довольно холодно.

Выйдя из студии, мы сразу ощутили дыхание зимы. Воздух был колким, свеже-ледяным и жгучим одновременно. Мы поплотнее закутались в пальто и надвинули шапки на уши. Бульвар Монпарнас уже готовился к обычной разгульной ночи. Тележки с цветами ломились под тяжестью толстых связок остролиста, усыпанного алыми ягодами, и желтого жасмина, что расцветает зимой. Оглушительно пахло жареными каштанами. Грустные голоса уличных певцов смешивались со звонкими криками мальчишек-газетчиков и призывными возгласами табачников. Торговцы воздушными шарами и продавцы нот складывали товар, кукольники сворачивали ширмы и убирали своих марионеток, и все перекликались друг с другом. Старухи под просторными стоячими зонтами, предлагавшие покупателям шнурки и прочую мелочь, зевали и потягивались. А глотатели огня и жонглеры, наоборот, готовились к вечерним представлениям. Из баров, оглядываясь по сторонам, выходили посетители – может быть, искали отставших друзей, а может быть, местечко, где можно выпить подешевле.

– Поверить не могу, что ты заставляешь меня встретиться с Джорджо, когда я в таком виде. – Киттен кивком указала на свои ноги. Вместо элегантных туфелек на каблучках, с пряжками и пуговками, какие она обычно носила, сейчас на ней были практичные коричневые ботинки – в них она всегда возвращалась домой после репетиций.

– Вряд ли он упадет в обморок. Ты ведь не скажешь ему обо мне и мистере Беккете? – Я остановилась, чтобы бросить несколько монет в жестянку нищего, который скорчился на тротуаре. На коленях у него лежали деревянные костыли. – Джорджо и мама посмеиваются над баббо, когда он называет меня «своей Кассандрой». Хотя это странно. Сначала я вижу его в ресторане, затем он вдруг появляется в нашем доме. И вдобавок ко всему он ирландец и прекрасно говорит по-итальянски, как и мы. А теперь он будет работать с баббо и приходить к нам каждый день.

Я взяла Киттен под руку и притянула ее к себе. Впереди уже показались огни кафе. Мой пульс участился, и я жадно глотнула холодного воздуха.

– И что же, все твои предвидения сбываются? То есть все-все, до единого? – спросила Киттен.

Я немного поколебалась, не зная, как объяснить непоколебимую уверенность баббо в том, что я обладаю необыкновенным даром.

– Это не совсем предвидения – скорее нечто вроде интуиции. В прошлую пятницу я проснулась и почему-то подумала о нашей старой знакомой из Цюриха. Мы ничего не слышали о ней уже три года. Но уже через час мальчик-почтальон принес от нее письмо – она сообщала, что приезжает в Париж.

 

Я куснула ноготь и снова вспомнила то утро. Я открыла глаза с неожиданной мыслью о Жанне Вертенберг (о которой не думала по меньшей мере год) и странным щекочущим ощущением в позвоночнике. Когда доставили письмо, я рассказала обо всем баббо, и он конечно же начал подробно меня расспрашивать: как выглядела Жанна? что она делала? говорила ли со мной? что в письме? как долго сохранялось это щекочущее чувство? А затем прикрыл глаза и пробормотал что-то о мистической деятельности, творящейся в дремлющем разуме.

– Иногда это приходит в виде снов. – Я снова остановилась, на сей раз у тележки с цветами, и окунула лицо в большой букет желтого жасмина, стоящего в эмалированном ведре. Его ветки были похожи на копья.

– Я точно знаю, что один твой сон про меня действительно сбылся! Это было поразительно. Сверхъестественно! Даже папа это признал, а ведь он такой циничный, когда дело касается подобных вещей. – Киттен помолчала, припоминая. – Ты помнишь, Лючия? Тебе приснилось, что я исполняю главную партию в «Сотворении мира» в Сен-Поль-де-Ванс? И я в самом деле получила эту роль!

– Сбываются только самые яркие видения, те, где я помню каждую подробность, каждый запах и звук, где цвета так ярки, что у меня болят глаза. Когда мне снились мистер Беккет и я… обнаженные… я чувствовала на своем теле жар солнца, и выступы его тела подо мной, каждую косточку. И все кругом было золотым, и еще где-то будто бы на заднем плане слышался странный звук… как тикающие часы. Но ты ведь не скажешь ни слова ни единой душе, да, Киттен?

– Конечно нет, дорогая! – Киттен повернулась ко мне и улыбнулась. – Но обещай – если ты снова увидишь меня во сне, то обязательно расскажешь. Даже если это будет что-то ужасное. Даже если я приснюсь тебе в гробу.

Я отняла у нее руку и прямо перед входом в кафе сделала несколько пируэтов, на глазах у торговцев устрицами, что устроились на террасе со своими корзинами и ножами.

– Я предсказываю только счастье, Киттен, – заверила я, открывая дверь, но мои слова заглушили взрывы смеха и веселые крики, доносившиеся из кафе.

Джорджо и мистера Беккета мы заметили сразу же.

– Привет, пташки! – Джорджо прижал меня к себе и расцеловал в обе щеки. – Я только что говорил мистеру Беккету о лучших джазовых местечках в Париже, но, как выяснилось, он предпочитает музыку другого рода. Не правда ли, мистер Беккет?

Джорджо смачно чмокнул Киттен и сделал комплимент ее чудесному цвету лица. Мистер Беккет нервно переминался с ноги на ногу и, быстро затягиваясь, курил сигарету.

– Здесь, в Париже, все целуют друг друга, мистер Беккет, – объяснила я и почувствовала, как горячая волна заливает мою шею и лицо. Я поднялась на цыпочки и тоже поцеловала его в обе щеки. Его щетина чуть царапнула мне губы, а дым от сигареты обвился вокруг горла, как шарф. Я отступила и склонила голову, надеясь, что он не заметит, как сильно я покраснела.

– О да, это парижский обычай. Меня зовут Киттен. – Киттен потянулась и подставила мистеру Беккету лицо. – Это одна из тех вещей, из-за которых я обожаю этот город! – добавила она, снимая перчатки. – Все эти поцелуи! А если вы любите музыку, то знайте: Джорджо поет как ангел.

– Спасибо, Киттен. А эти две девчонки только и делают, что танцуют. – Джорджо обернулся к мистеру Беккету и показал на нас сигаретой. Я заметила, как блеснул ее золотой фильтр. Это были не те самокрутки, что он обычно курил, и я мельком подумала: может, ему заплатили за выступление? Но спросить не успела – Джорджо опять заговорил: – И днем и ночью. Танцы, танцы, танцы. Это сводит мать и отца с ума.

– «О, музыки качанье и безумье – как различить, где танец, где плясунья?»[5]

Мистер Беккет смотрел на меня, и я тут же забыла о внезапном богатстве Джорджо. Я подняла бровь:

– Это вы написали, мистер Беккет?

– Боюсь, что нет. Это одно ирландское стихотворение. Вы любите поэзию, мисс Джойс?

– Конечно! Я как раз занимаюсь постановкой нового танца, который мне навеяло стихотворение Китса. Возможно, вы его знаете. – В его глазах горел неподдельный интерес, и я собралась продолжить, но вмешался Джорджо:

– Лучше расскажи ему о Париже, Лючия. О вечеринках, о ночных клубах. Ему нужно завести побольше друзей, а то он знает лишь нас да Томаса Макгриви, а Макгриви скорее мышь, чем человек. – Джорджо щелчком отбросил свою сигарету с золотым кончиком, подозвал официанта и заказал нам всем еще по мартини.

Я взглянула на мистера Беккета.

– Я так рада, что вы приняли предложение баббо. Он очень плохо себя чувствует. В иные дни он вообще ничего не видит. Ему приходится писать толстенными карандашами или мелками и надевать две пары очков, одну поверх другой. От света у него болят глаза, так что не забывайте задергивать занавески.

– Как же мне в таком случае ему читать? – нахмурился мистер Беккет.

– Вам нужно будет сесть прямо возле окна и оставить между шторами совсем узенькую щель, так чтобы свет падал только на книгу. Я всегда так делаю.

– Работать с вашим отцом – огромная честь для меня, – торжественно произнес он.

– Полагаю, вы захотите посещать салоны? Баббо заходил пару раз в салон к мисс Стайн и мисс Барни. Там собираются все великие артисты. Я могу устроить вам приглашение, если пожелаете.

– Они все лесбиянки! Зачем ему туда? Разве что посмотреть, как развлекаются богатые американцы. – Джордже открыл крышку зажигалки и снова захлопнул.

Как горько он это произнес, подумала я, но вслух ничего не сказала. Прикусила язык, взглянула на Киттен и закатила глаза. Она почему-то выглядела грустной и уставшей. В этот момент я посмотрела на туфли Джордже Они были натерты так, что, казалось, излучали собственное сияние.

– Кто это так натер тебе туфли, Джорджо? – спросила я. Даже мама, при всей ее любви, никогда не прикладывала к этому столько усилий.

Он по-детски ухмыльнулся.

– Не важно, Лючия. Я покажу вам джазовые клубы, – обратился он к мистеру Беккету. – За Лючией остаются баль-мюзеты и балет, а отец сводит вас в оперу и на Сену. Он упоминал о своих ежедневных прогулках вдоль Сены? Нет, думаю, что нет. Его необходимо сопровождать – вы скоро к этому привыкнете.

– Не то чтобы у меня совсем нет друзей. – Мистер Беккет осторожно улыбнулся. – Я вступил в университетскую команду по регби. Нападающим.

– О, вы молодец, мистер Беккет! – Киттен захлопала в ладоши. – Вы увлекаетесь спортом?

Мистер Беккет кивнул.

– Дома, в Дублине, я много играл в крикет, а также в теннис и гольф. Я даже пробовал участвовать в гонках на мотоциклах и кататься на роликовых коньках. – Он сконфуженно закашлялся, как будто сказал слишком много.

Джорджо несколько нахально оглядел его с головы до ног.

– Не думал, что у вас подходящее сложение для игры в регби.

Мое сердце замерло. Что, если мистера Беккета… Сэма ранят во время игры? Или раздавят во время потасовки? Я также встревоженно осмотрела его фигуру. Он такой некрепкий! Под костюмом кое-где даже проступали кости.

– Вот легкие у меня не очень, это верно, – сказал мистер Беккет, постучал себя по груди и задумчиво покачал головой. И закашлялся – как будто в доказательство своих слов.

– Это все ирландская погода. – Джорджо предложил ему одну из своих сигарет с золотым фильтром. – Здесь ваши легкие придут в порядок. Когда мы были в Ирландии, уже перед отъездом, дождь шел каждый день. Ты помнишь, Лючия? Дождь. И люди, которые пытались нас застрелить. И вареный картофель с отвратительными черными глазками. Проклятое место! Ну его к чертям.

Я кивнула. Да, так все и было. Звуки оружейных выстрелов. Джорджо, мама и я в вагоне поезда, пытаемся скрыться от разразившейся потасовки. Мы с мамой бросились на пол, но Джорджо храбро остался сидеть на диване, сказав, что примет за нас все пули.

– Но, однако же, в сельской местности очень красиво. – Мистер Беккет глубоко затянулся. – Эти розово-зеленые закаты… я не видел таких ни в каких других краях.

Я попыталась припомнить хоть один ирландский закат, но Киттен так торопливо переменила тему, что я покраснела и мгновенно забыла об Ирландии.

5У. Б. Йейтс. «Среди школьников». Пер. Г. Кружкова.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25 
Рейтинг@Mail.ru