Анна Родионова
Живые люди
Прошли по площади, имитируя праздник Великой Октябрьской социалистической революции, который Нюта в своих студенческих конспектах писала сначала ВОСР, потом просто СРАЧ, чем обычно обижала чувства Ларисы.
Какие песни были, какие святые слова: «И если гром великий грянет над сворой псов и палачей, для нас все так же солнце станет сиять огнем своих лучей».
И в это время выглянуло солнце как по заказу и осветило древний Кремль и Мавзолей. Сколько людей прошло по этой брусчатке в двадцатом веке, а что будет в двадцать первом? Думать не хотелось. Рядом шли люди, которые мечтали, как она, о великой мировой революции, об уничтожении сословий, о свободе, равенстве и братстве для всех.
Сорвав голос, наоравшись вволю на морозном воздухе, Лариса до Старой площади прошла по улице Куйбышева, даже не догадываясь, что та уже Ильинка. Она вообще не хотела замечать перемен. Величественно высилось здание Центрального комитета коммунистической партии. У метро «Дзержинская» в булочной выбросили сахар – два кило в одни руки. Вернулась домой счастливая, одухотворенная для новой борьбы.
Дома на диване сидела заплаканная Оля, деться ей было совершенно некуда.
* * *
23 августа 1991 года в помещении ЦК КПСС голос по внутренней связи сообщил работникам, что во всех зданиях ЦК прекращается работа. И просьба срочно очистить помещения. Началась паника. Некоторые сотрудники звонили домой и прощались с семьями.
Перед тем как разбежаться, успели опустошить буфет: брали всё подряд: буженину, копченую колбасу. Народ, собравшийся у входа, негодовал. Вдруг кто-то из толпы крикнул: «Дайте им пройти со своими бутербродами – это их последний паек». Толпа рассмеялась и пропустила, не отказывая себе в комментариях и легком улюлюканье.
Меньшая часть людей двинулась к ненавистной Лубянке, но все двери были наглухо закрыты. Потоптавшись, пошли к ЦК.
В отличие от других, Артур свободно прошел в архив КГБ – там была паника, уничтожали документы. Пользуясь давними связями, нашел досье: свое и отца. И тут же в коридоре разорвал на мелкие-мелкие кусочки эту чудовищную мерзость их прошедшей жизни. Вышел свободным человеком, оставаясь совершенно преданным святым идеалам коммунизма. То, что он и его отец всегда любили, ценили, уважали в людях, все равно осталось с ним.
Восемнадцать миллионов членов Коммунистической партии потеряли смысл жизни, работу, пайки, льготы, санатории, спецбольницы, спецателье и спецпарикмахерские. Их еще обозвали «красно-коричневыми».
Ларисе нечего было терять, и она не приняла новую жизнь – в ней от жгучей обиды стал расти ее рак. Самым страшным для нее стала утрата работы. Преподавать историю КПСС без самой КПСС было бессмысленно. Лариса забрала трудовую, оставалось ждать копеечную пенсию.
Берта ушла в мелкий бизнес, торговала на рынке. Ее психика была гораздо устойчивее, чем у многих, с коммунизмом сложились прохладные отношения. Лешкину квартиру она сдавала. Ей даже удалось получить загранпаспорт, и она стала челноком – ездила в Турцию и в Китай. Лариса тоже попробовала один день постоять на оптовом рынке, но сгорела от стыда, когда увидела знакомую преподавательницу, торгующую горячими пирожками. Артур пока держался на радио, но Венгрия никого не интересовала.
Начиналось время дикого капитализма.
* * *
Лариса поселила Олю у них на кухне (там был диванчик) и начала хлопоты: устроить сестру на работу и подыскать жилье. Это отвлекало Ларису от полного отчаянья. Наиболее преуспевшим из ее университетских друзей был Никита Рыжий. Принял он Ларису в величественном кабинете, но вполне демократично, сел рядышком на стул. Лариса сбивчиво рассказала. Но пока рассказывала, сама поняла, что не туда сунулась: опытная медсестра нужна не в институтских коридорах, а в больницах.
Но Никита вдруг предложил – у нас есть медицинский кабинет, оттуда вчера уволили врача: воровала спирт.
– Пила? – с ужасом спросила Лариса.
– Зачем? Продавала.
– Оля не будет. Оля – человек нашей закалки, – заверила она Рыжего, – не предаст и не продаст.
– Пусть заходит.
– А как ваши дела? Я слышала, породнились с Аракеловыми.
– Если бы. Мальчик-то без роду без племени. А вот поди, моя взяла и влюбилась. Неисповедимы пути…
– Молиться надо, – предложила Лариса.
Рыжий онемел.
– Ты что, верующая?
– Не знаю. Вдруг там что-то есть. Тогда и умирать не страшно.
Директор института задумался: если идти в ногу со временем, надо срочно креститься. Как это он пропустил. Записал в своем ежедневнике: «Найти священника!»
– Только ты знаешь, она не врач, она медсестра.
– Пусть купит диплом какого-нибудь окраинного мединститута. Она из какого города?
– У нас там только медучилище.
– Иди сама ей купи, она, небось, кочевряжиться будет!
* * *
Лариса пошла в метро, зорко оглядываясь по сторонам. «Куплю золото», «Напишу диссертацию на любую тему» и даже «Загранпаспорт за один день» – все это она увидела, а дипломы не подворачивались. Тогда решилась подойти к тому, который предлагал диссертацию.
– Простите, – умирая от ужаса, – произнесла она, – вы не знаете, а где можно купить диплом?
– Дипломную работу?
– Нет, это…
– Корочку?
– Ну чтобы и внутри.
– Профессия?
– Врач.
– Терапевт, хирург, глазник…
– Терапевт, – прервала она, испугавшись, что список будет внушительным.
– Детский, взрослый?
– Взрослый.
– Какой вуз? – деловито спрашивал торгаш, – учтите, московские и красные дороже намного.
– Что-нибудь подальше, но с отметками.
– Нет, разговор о корочке, кто-нибудь когда-нибудь смотрел ваши отметки? Кому они нужны.
– Я согласна. Главное, чтобы печати.
– Завтра на этом же месте. В это же время.
– А сколько?
Парень написал на бумаге цифру и показал ей. Она была большая и непонятная. Лариса тут же забыла. Она только спросила:
– Вы точно будете?
На что торгаш ответил в высшей степени весомо:
– Мы не обманываем, – и озабоченно исчез.
Лариса решила, что он поспешил искать ей диплом, но, оглянувшись, увидела милиционера.
На следующий день получила диплом. По дороге домой, зашла в церковь поставить свечку. Помолилась своими словами, чтобы все здоровы были, и отдала диплом Оле. Она совершенно не удивилась, деловито поблагодарила и поехала к Рыжему.
* * *
Артур закончил переговоры с руководством независимого канала. Он еще не имел названия, но медиамагнат Гусинский взялся его финансировать. Народ подбирался замечательный, молодой, яркий. Артуру предложили взять на себя объективное освещение политических событий. Слово «объективное» Артуру очень понравилось, и он согласился моментально. Оставались формальности, на них отводили несколько дней.
Обстановка в Москве была нервная – Хасбулатов против Ельцина. Артур имел зуб на Ельцина за развал СССР, но именно возможность объективности его привлекла. Он уже видел пути примирения самых разных политических движений, и казалось – ему это под силу. Главное, как это представить Ларисе. Ладно, поживем – увидим.
Артур пожал руки Малашенко и своим будущим коллегам и направился к выходу. Казалось, жизнь налаживается.
Дома встретила безумная Лариса:
– Куда ты пропал? Где ты был? Передает только одна радиостанция, это ужас, что они говорят. В Москве опять переворот, а ты даже не позвонил? У нас дома хлеба нет. Ты понимаешь – у нас хлеба нет.
Открылась входная дверь, появилась Оля:
– Есть, есть хлеб, берите, а я побегу, там раненые, надо помочь!
Она протянула Ларисе батон. Та схватила батон и швырнула на пол. Потом вцепилась в Олино пальто и закричала:
– Я тебя не пущу! Я тебя никуда не пущу. Ты не врач, тебе там нечего делать!
Оля стала отбиваться. Артур постарался оттащить Ларису от сестры. У Ларисы были сумасшедшие глаза и она кричала:
– Вот, вот они, ваши демократы, вот они – убийцы, вот ваш Ельцин. Добились, получили свободу, уничтожили страну, а теперь так вам и надо – убивайте друг друга, и чем больше, тем лучше! Чтоб вы все сдохли! – Лариса захлебнулась, закашляла и замолчала.
Оля подняла батон, положила на стол и ушла к Белому дому помогать раненым.
Артур гладил жену, утешал, уговаривал, давал пить, просил успокоиться. Наконец она ушла в ванную и заперлась. Через какое-то время стало слышно – потекла вода.
Артур поскребся в дверь, оттуда донеслось:
– Не бойся, не утоплюсь, не дождетесь!
* * *
Русина позвонила на работу Никите.
– Катастрофа в «Чаре». Они прекратили выплаты вкладчикам. Рачук скрылся. Никита, надо вытащить наши деньги.
– Что за ерунда. У них есть лицензия. Русенька, подожди, у меня совещание, я тебе перезвоню.
Ждать Русина не собиралась. Она немедленно собралась и помчалась в банк. На улице перед банком роилась гигантская очередь. В очереди стояли медийные лица: певцы, актеры, писатели, режиссеры, поэты, врачи. Узнав одного знакомого стоматолога, Русина кинулась к нему:
– Что случилось? Где Марина, где Рачук?
– Не волнуйся, это просто паника.
– А ты не волнуешься?
– Нет, я просто хочу получить свой процент. Ребят я давно знаю: Францева подруга моей мамы, обычная паника.
– А почему они не могут просто выйти к людям и сказать, что все в порядке. Говорили – самый интеллигентный банк в Москве.
– А что, нет? Я получал первый год баснословные проценты, а теперь, конечно, все уменьшилось. Чем больше людей, тем меньше процентов. «Капитал» надо читать.
– Какой капитал? Что ты мне голову дуришь. Я не хочу процентов, я просто хочу вернуть свои деньги. У тебя есть ходы к Францевой? Давай тогда вместе. Спроси у мамы ее телефон. Своим они обычно возвращают вклады.
– Кто тебе сказал? – удивился стоматолог.
– Максим, зять. Знаешь, какой у них был ежедневный оборот? Миллион долларов, или три миллиарда рублей. Ты понимаешь? Ежедневный!
– Откуда ты знаешь? Тоже от зятя? Тогда пусть он и даст совет, как выбраться.
– Он в Питере, у него своя пирамида. Смотри, какие люди! Видишь вон там даму в берете? Режиссер Лиознова, между прочим, мадам Штирлиц. А Ахмадулина была поручителем и защищала Рачуков.
Появилась милиция и стала разгонять людей, уговаривая идти по домам. Рачука найдут через месяц убитым в собственной ванне, а Францева будет несколько лет в поиске.
* * *
– Дай мне кофту! Дай мне кофту! Алик! Дай мне кофту.
Артур в кухне говорил по телефону – разговор был серьезный.
Оля принесла кофту:
– Эту?
– Я Алика просила, а не тебя.
– Не капризничай, он по телефону говорит.
Лариса разозлилась:
– Я не капризничаю, я болею.
– Я знаю, что ты болеешь, но вокруг жизнь идет. У Алика серьезный разговор.
– С кем?
– Ну откуда я знаю. Вот тебе чай, осторожно, он горячий.
– Ты со мной как с ребенком говоришь.
– Я не знаю, как с ребенком говорят. И ты, кстати, не знаешь. Я пошла. Таблетки Алик даст.
– Оля, скажи мне честно: это рак?
– Я тебе тысячу раз говорила: нет.
Лариса исхудала, и при этом лицо отекло куда-то вниз, изменив ее обычный облик: какая-то чужая капризная старушка.
– Дай мне кофту.
– Я тебе дала.
– Надень! Помоги надеть!
– Ты не можешь сама надеть? Ты вчера еще надевала.
– Не спорь, ты всегда со мной споришь. Не приходи больше.
– Как, вообще?
– Вообще.
– До свиданья.
– Ты куда?
– На свои выселки.
Оля надела длинное тяжелое старомодное пальто и сверху закрутила теплый платок.
Лариса критически ее осмотрела: сколько она привозила сестре хороших вещей, свои отдавала, куда это все подевалось? Ходит в одном и том же.
– Между прочим, эти твои выселки, как ты выразилась, не так-то легко было тебе достать. Алик набегался по собесам и разным инвалидным центрам.
– При чем тут инвалидные центры? – насторожилась Оля.
– Ну надо же было тебя как-то квалифицировать, менингит помог.
Артур мрачно вошел в комнату:
– Ну всё, конец.
– Что? – испугалась Лариса, запутавшись в рукавах кофты.
– Плохо. Я безработный. Иновещание закрывают.
Оля замерла в дверях.
– Надо бороться. Тебе полтора года до пенсии. Давай напишем…
– Куда?
– Я знаю куда. Я сейчас очень хорошо знаю, я все время пишу, я не даю никому спуску.
Оля размотала теплый платок и начала снимать свое огромное пальто.
– А как же твои выселки? – ядовито спросила старшая сестра.
– Успею.
* * *
В квартире Финкельмонов раздался телефонный звонок. Тамара с трудом проснулась. Пробуждения и засыпания давались с трудом. В Израиле ей поставили стимулятор в сердце, стало легче дышать.
– Слушаю, – строго сказала она в трубку.
– Тамара Александровна, это Кочетков. Как хорошо, что я вас застал. Это Кочетков говорит. Вы меня помните? С истфака.
– А-а, конечно, простите, как ваше имя?
– Да меня всегда по фамилии звали. Ну Вячеслав Викторович. Речь не об этом, у нас на кафедре наметили интересное мероприятие: отмечать юбилеи выпусков. Первые вы – сорок лет прошло.
– На какой кафедре? – не поняла Тамара.
– Истфак, я теперь заведующий кафедрой. Вот я чего звоню. Людей надо собирать. Кто жив, кто умер – выяснить. Посчитать по головам, как говорится.
– Яша умер.
– Простите?
– Вы про Яшу?
– Нет, я вообще. Мы заготовим приглашения на мероприятие, и надо знать, кому посылать. Займитесь, пожалуйста, своей группой – я вам перезвоню через недельку.
Тамара боялась, что у нее даже телефонов нет. Стала искать старые записные книжки. Нашла Лешкин, Ларисин, Рыжего. Нет, можно созвониться. Наткнулась на старый телефон дочери. Отношения у них были плохие, просто никакие.
Она вернулась недавно, и никак не могла повидаться с дочерью. Света, наверное, поменяла телефон. Тамара не была уверена, в курсе ли она, что отец умер. Или она все время в дороге: ездит и ездит по миру, лишь бы дома не бывать.
Начала с Берты. Та оказалась доступна.
– Берта, дорогая моя, ты меня узнаешь?
– Да, конечно, это кто?
– Тамара.
– Рогова? Как я рада тебя слышать. Знаешь, я сейчас убегаю, ты прости. Звони! Только обязательно. Уже ушла.
Потом соединилась с Русиной. Та была безутешна из-за «Чары». Стала рассказывать про интриги и как было трудно вернуть средства. Говорят, режиссер Лиознова вообще всё потеряла. А вот нам все же удалось часть вернуть, но это стоило стольких нервов.
А ведь Францеву до сих пор ищут.
Наконец Тамаре удалось встрять:
– Звонили с кафедры, ну истфака – они собирают наш выпуск. Сорокалетие.
Русина странно отреагировала:
– А какое я имею отношение к истфаку? Я Никите передам.
И продолжила про «Чару», не задав ни одного вопроса про Тамарину жизнь.
Расстроившись, дозвонилась до Ларисы. Подошел Артур. Он только сказал «алло» и пропал. Доносились голоса, звонок в дверь, опять голоса. Что-то упало. Кто-то плакал.
Она слушала звуки чужой жизни и понимала, что там беда. Она знала эту беду, она была с ней знакома. Она только что пережила это отчаянье и эту беспомощность. Это была смерть. Сделать отбой она не решалась. Просто держала возле уха и молчала.
Потом отбой дали там. Наверно, понадобился телефон.
…Ларисы больше не было на земле. Оля приняла ее последний взгляд и выдох.
Артур сидел и смотрел в пол. Врачи скорой писали бумаги.
Артур обдумывал одну и ту же мысль и повторял ее про себя бесконечно: «Жизнь оказалась короткой и состояла из каких-то обрывков».
* * *
Все три девочки: Берта, Русина и Тамара пришли в строгих пиджаках с университетскими ромбиками на лацканах. Причем у Русины был пиджак из французского бутика, а Тамара и Берта надели пиджаки мужей. Рыжий выглядел великолепно и со всеми здоровался, пожимал чьи-то руки, шутил с дамами, а некоторые к нему просто льнули.
– Эффект телевидения, – объяснила Русина, – стал на экране появляться.
Она тоже с кем-то здоровалась. Тамара и Берта не узнавали никого. Это же был их поток, пять лет вместе учились. А их группа? Умерли, что ли, все?
И вдруг Тамара увидела Артура – он так же озирался, как они, никого не узнавая. Она бросилась ему на шею:
– Алик, дорогой, как я рада тебя видеть!
– Рогова, – просиял Артур, – когда ты вернулась?
– Финкельмон умер – я и вернулась.
– Мои соболезнования.
– И мои тебе тоже.
– Я никого не позвал – она так просила.
– Где похоронил?
– Развеял в Сокольниках.
– Тоже она просила?
– Да.
Помолчали. Стали приглашать в зал. Совершенно незнакомые лица, постарели, что ли. Незнакомые стены, ремонт, наверное, был. Если бы не эти пять близких людей, было бы ужасно. Шестым оказался Кочетков: морда квадратная, лоснится, глазки заплыли. Не хватает малинового пиджака. Пришлось пожать ему руку. Из-под манжета выглянул роскошный «роллекс».
Мероприятие было официальное и смертельно скучное. Ничего живого. Объявили выступление депутата Думы по высшему образованию. Артур даже не удивился, что им оказался немного постаревший координатор.
Стало совсем противно. Тамара сказала: «Давай сбежим». Они огляделись – Берта и Русина обсуждали внуков, а Рыжий вообще сидел в президиуме. Постарались тихонько выйти, но все равно на них все оглянулись, с некоторой завистью.
Они вышли к самому красивому московскому виду – на смотровую площадку. Сейчас там толпились туристы и фотографировали друг друга. Потом вдруг все схлынули, автобусы уехали, и они остались одни. Смотрели на город, не узнавая.
«Почему мы сегодня ничего не узнаем? – думала Тамара. – Маразм какой-то. Раньше всё определяли по высоткам. А сейчас? Какие-то новые страшные дома».
Перед ними простирался чужой город. Вокруг веселились чужие люди и даже как будто говорили на другом языке. И у каждого в руке телефон, или как его… гаджет. Но потом они пошли по берегу, по парку, вдоль реки и стали говорить, говорить, говорить. И полегчало – еще оставались воспоминания, еще были общие радости и горести, еще можно было сказать друг другу: а помнишь?
Артур сказал:
– Когда я первый раз увидел тебя и Лару, я влюбился в вас обеих. Вы были для меня самыми красивыми и умными на курсе. И я стал мучиться, кого выбрать. Но ты выбрала Яшку и вопрос отпал.
– Никогда бы не подумала, ты уверен, что был в меня влюблен?
– Ну не влюблен – увлечен. А теперь ты такая же, как тогда. Ты опять Рогова.
– Вот и повидали наш курс, никого почти не осталось, – заметила Рогова.
– Да, курс, – ответил Артур, – краткий курс оказался. Почти век занял.
– Хочешь знать будущее? – вдруг спросила Рогова.
– Зачем?
– Интересно.
– Нет, не хочу.
* * *
Теплоход «Дзержинский» стоял на втором причале. Артур с небольшим рюкзачком с трудом взобрался по шатким ступенькам трапа. Оглянулся. Команда, все на подбор молодые и красивые, была выстроена на нижней палубе. Артура торжественно проводили в каюту. Он удивился, насколько все предусмотрено и удобно. Даже телевизор. Со зрением было неважно, глаза уставали, но все равно приятно.
Включилось судовое радио, всех просили выйти на верхнюю палубу – сейчас отчалим!
Артур расстроился. Он боялся, что сестра, которая затеяла всю эту суматоху с днем рождения, опоздает. Он поднялся на верхнюю палубу и поразился, как быстро все изменилось – появилось шампанское, каждому вручали белый шарик, чтобы отпустить при отплытии. Стало так красиво, как в детстве на воздушном параде в Тушино.
Наконец появилась Нюта, озабоченная, куда он девался.
– Я куда девался? Ты где была?
Но в этот момент заиграл марш «Прощание славянки» и все стали выпускать свои шарики. Они поднялись в небо и, сбившись в белую стаю, понеслись выше и выше, пока не исчезли из виду.
И только тогда Артур понял, что он судорожно держит ниточку с шаром, которая закрутилась вокруг пальца. Он стал распутывать, Нюта помогала, но чем больше помогала, тем больше закручивался узел. Шарик бился как живой, торопясь в небо, наконец Нюта рванула сильно и больно нитку, Артур ойкнул, и шарик лопнул – тихо и грустно.
Нюта расстроилась. Она столько сил приложила, чтобы организовать эту поездку в Углич, так хотела сделать Артуру настоящий праздник. И вот пожалуйста.
– Ничего, ничего, – утешал ее брат, вытаскивая застрявшие нитки, – давай мы его опустим в воду и он поплывет. Они же там наверху тоже скоро устанут и опустятся вниз. Ну какая разница, что мой упадет раньше.
Всех попросили пройти к себе в каюты, надеть спасательные жилеты и выйти на палубу, чтобы провести учения. Нюта помчалась за жилетами и велела Артуру никуда не исчезать. Но Артур спустился вниз, чтобы похоронить свой шарик. Он нашел место, откуда можно было легко опустить его прямо в воду подальше от сильно бьющих струй за кормой.
Оказавшись в воде, шарик превратился в банальный пластиковый мусор, которого так много в Мировом океане. К нему подплыла консервная банка от пепси, и, прижавшись друг к другу, они рванули прямо в воронку, закрутились в ней и исчезли на глазах Артура.
– С днем рождения! – сказала Нюта, натягивая на него оранжевый спасательный жилет. – Здорово я придумала твой день на пароходе отпраздновать?
– Здорово, – согласился брат, – жаль, что нас только двое.
– Кто это тебе сказал? – возмутилась сестра.
– А что, неужели ты своих уговорила?! Они же не хотели, сама сказала.
Засвистели свистки и по радио стали объяснять применение жилетов. Артур в спасжилете почувствовал себя человеком при исполнении и даже повеселел. Оранжевый жилет придавал весомость.
Потом объявили учебную тревогу – надо было выйти в коридор и дунуть в свисток. Артур не собирался заниматься такой ерундой, но Нюта сказала, что надо уважать правила, установленные пароходством, вывела его в коридор и долго фотографировала. Потом куда-то исчезла. Артур немного посвистел, потом попробовал снять жилет, но не тут-то было. Обратился к милой женщине в таком же жилете:
– Помогите, пожалуйста.
– Давай, Алик, это не так-то просто, сейчас постараюсь.
Женщина помогла ему и сама тоже разоблачилась. Артур всмотрелся, поскольку Аликом его мало кто называл.
– Берта, ты?
Женщина повернулась к нему и сказала:
– Ну а кто ты думал. Помоги мне тоже, волосы запутались.
– А кто еще?
– Кажется, Антон, первый муж Нюты, я его плохо помню.
– А второй? – логично поинтересовался Артур.
– Да понятия не имею. У меня своих куча мала. Все Максимкины дети.
Объявили окончание учебной тревоги и обед.
– Увидимся, – бросила Берта и взлетела наверх.
Артур позавидовал скорости ее взлета и заметил, что она хорошо выглядит.
За ужином сказал Нюте:
– Тут Берта, представляешь?
– Что ты говоришь? Она с кем? Одна?
– Я не спросил. Наверное, с внуками – детей много.
Подавали очень молоденькие и очень красивые официантки.
Выступил капитан, поздравил всех с началом навигации. Прошел между столиками и со всеми чокнулся бокалом вина. Артур поискал на столе и увидел, что перед каждым стоит бокал вина. Он потянулся к капитану и вдруг разглядел за соседним столиком Никиту с Русиной – они приветствовали его своими бокалами.
– А почему здесь Рыжие? – спросил он у Нюты. – Или у меня помутнение рассудка?
– Первый рейс года. Открытие навигации, слышал? Все хотят плыть в Углич.
Перед сном вышел пройтись вокруг по палубе. Стояли в шлюзе. Гигантские стены сдавливали теплоход с двух боков, где-то очень высоко стояли люди. «Зэки строили, – вспомнил Артур, – а прочно, на века. Отсюда и в океан можно проплыть, через Волго-Дон. Великие стройки коммунизма. Вон какие махины наворотили, годы идут, а всё работает».
Навстречу Артуру шли Рыжие. Нежно обнявшись. С глазами плоховато, но каким-то осколком бокового зрения Артур еще узнавал людей.
– Ты знаешь, – сказал он Никите, – на пароходе Берта!
– И наши дети и внуки.
– Вы что, сговорились?
– Ну как сказать, пришлось потрудиться.
– С днем рождения, Алик! – И Русина крепко его поцеловала.
* * *
Артур блаженствовал в кресле, подставив себя под робкие солнечные лучи. Молодежь высыпала на палубу, некоторые девицы даже в купальниках. Рядом кто-то сел и подставил себя солнцу. Артур опустил глаза и увидел женские ноги в босоножках, поднял взгляд выше – Тамара.
– Доброе утро, Алик, – сказала она приветливо, – сегодня будет хороший день.
– Как это вы все сговорились? А кто еще на пароходе?
– Да полно народу.
– Я их знаю?
– Они тебя знают. Дети Нюты, твои племянники.
– Все? Откуда так много? А кто это все придумал?
– Коллективный разум.
– Коллективного разума не бывает. Я не верю.
– И в коммунизм не веришь?
– Верил… Мечтал когда-то.
– Ну вот, считай, что это экскурсия в твою мечту. Туризм в коммунизм.
Артур вдруг радостно понял, что весь теплоход – его родственники и друзья. Он никого не узнавал, молодое поколение ему было незнакомо, но за это путешествие он всех ощущал своими самыми любимыми и близкими: и капитана, и матросов, и официанток, и поваров, и музыкантов, и горничных. Время от времени к нему кто-то обращался «Алик», или «Артур», или даже «Артур Савельевич», или «Простите, пожалуйста…», или «Разрешите вас спросить…», или просто «Позвольте пройти». Он всем улыбался, соглашался, что-то отвечал, не вникая, кто его спросил и что им надо.
* * *
В Угличе ему померещился Савелий Карпович – он шел в другой группе и внимательно слушал экскурсовода. Возле школы, где училась Ольга Берггольц, он увидел свою бабушку, но когда приблизился – она исчезла. В храме убиенного царевича в хоре пели певчие, похожие на старые фотографии из мейерсоновского альбома, на иконе он увидел сияющего отрока Дмитрия, вылитый Дим Димыч. В толпе на набережной среди сувенирных лавок ему грезились то Лариса с Олей, то Ира с Лешкой. Он перестал удивляться, приписывая миражи неважному зрению.
А проснувшись рано, поспешил на палубу, чтобы не пропустить затопленную Калязинскую церковь. Она бешено пронеслась мимо, как привидение: была и нет, померещилась или нет. И колокол бил не бил, разве поймешь в полусне миражей. Прицельно разглядел неспешно плывущий буксир, а за ним, покачиваясь на грязных волнах, плыл его сдутый шарик, крепко сцепленный с банкой кока-колы. Они прошли сквозь ад опускаемых шлюзов, их не занесло в воронки катеров, они не сгинули в мутной волжской воде и теперь стремились через Волго-Дон к Черному морю, и оттуда, если повезет, прямо в Мировой океан.
Мировой океан пугал, как близкая смерть, хотя, в принципе, это всего лишь небольшая лужа в непостижимом космическом пространстве. А кто его знает, что там за забором. Может, и ничего.
