Анна Поршнева
Заведение матушки Ним
И уже засыпая, почти не понимая, где я нахожусь и кто я, я подумала, что смерть – это тоже скороход, который когда-нибудь найдет каждого из нас.
Певцы
А что вы думаете о певцах? О людях, кому боги даровали сильный голос и верное чувство ритма, и которые поэтому благословенны от рождения, ибо всегда имеют верный кусок хлеба? Даже нищие попрошайки, которым посчастливилось уметь петь, набирают за день гораздо больше медных монет и просяных лепешек, чем их менее талантливые соседи.
Правитель Города не очень высокого мнения о певцах. По правде сказать, он их недолюбливает. «Нельзя питать уважения к тем, – говорит он, – кто взимает плату за преимущества, доставшиеся им от рождения, не преумножая их. Мудрецы неустанно совершенствуют свой острый ум, решая сложные задачи, постигая законы вселенной, творя суд над деяниями людей. Поэты постоянно в поиске новых сюжетов и характеров, создают удивительные поэмы и проникают в сущность чувств. Музыканты проводят долгие часы, тренируя быстроту пальцев и силу легких. Все эти люди, хотя и пользуются даром, данным им богами, но не бездумно растрачивают его, а совершенствуют и улучшают. Певцы же просто полагаются на свой голос и извлекают прибыли, не прилагая больших усилий».
Так говорит правитель. И я готова была бы с ним согласится, если бы не чувствовала, что ту же логику можно применить и к девкам. Мы ведь тоже полагаемся на свою красоту и можно сказать, что извлекаем прибыли, не прилагая больших усилий. А между тем, нельзя сказать, что мы равны. У мужчин разные пристрастия. Кто-то предпочитает полногрудых покорных моавитянок, кто-то узкобедрых, длинноногих египтянок, кто-то гибких и капризных уроженок страны Офир. Но почему-то все наши гости без исключения, проведя ночь с нубийкой Шебой, никак не могут ее забыть, и все возвращаются к ней. А ведь она уже не так молода, тело ее пополнело, а в углах рта наметились морщинки. Все мы, обитательницы заведения матушки Ним, знаем, что к Шебе благоволит великая Акидис, покровительница любви земной и грешной. Но знаем мы так же, что нубийка никогда не бывает ленива со своими гостями и не пренебрегает теми секретами мастерства, которые знает, но не всегда пускает в ход каждая из нас.
Вот так же и певцы. Всем им от рождения дан прекрасный голос. Но лишь некоторые из них умеют пользоваться им во всю силу, раскрыть всю его полноту и звучность и пленить любого из слушателей.
Так что, пожалуй, я не соглашусь с Правителем.
Впрочем, мнение мое ничего не значит. Ведь я всего лишь невежественная девка из квартала Цветов.
Проклятие
Нет в городе мужчины, который бы не верил в проклятия. Для защиты от этого грозного оружия они надевают амулеты из солнечного камня, оплетают запястья лентами, выкрашенными пурпуром, а в особо страшных ситуациях носят во рту серебряную монету с изображением орла. И нет в городе женщин, кроме одной, которые бы не верили в проклятие. Впрочем, женщины не так беспокоятся о защите, так как всем известно, что одной капли месячной крови на подоле хватит, чтобы отвратить любого, даже самого злого колдуна.
А я не забочусь даже о том, чтобы юбка моя была замарана. Я не верю в проклятия.
Случилось это уже давно, когда я была юницей и только-только поселилась в заведении мадам Ним. Однажды, в день грозного Давана, когда богами запрещено работать, и все девки маются от скуки, в дверь заведения постучал управитель одного из самых знатных наших вельмож. Он просил помощи.
Дело было в том, что этот самый вельможа был проклят одной стигийской ведьмой, и проклятие это было ужасным. Он ценил женскую красоту, и даже влюблялся, но едва оказывался с женщиной наедине, на него нападала странная слабость – он немедленно и очень крепко засыпал. Из-за этого он не только не знал радостей плотской любви, но и – самое страшное – не мог зачать наследника, чтобы передать ему дедовские земли и титул.
Долгие годы многие волхователи и ведуньи бились над тем, чтобы снять проклятие, но не преуспели. И вот в отчаянии вельможа решил обратился к матушке Ним, самой сведущей в любовных делах хозяйке из квартала Цветов.
– Тут надобна молодая, бойкая и безрассудная девка, – сказала матушка Ним и вызвала нас всех к себе. Но большинство из нас, убоявшись, как бы проклятье не пало и на их головы, отказалось иметь дело с вельможей. Только я согласилась, оговорив, однако, достойную плату.
И вот, когда день грозного Давана миновал, и заведение снова могло работать, к нам прибыл сам вельможа. Пришел он тайно, закутав голову плащом и с одним только слугой. Матушка Ним ввела его в отдаленные покои, предназначенные у нас для скрытных людей, и оставила нас наедине. И вот едва лишь этот знатный мужчина коснулся моей руки, как тотчас упал, как подкошенный, на ложе и погрузился в беспробудный сон. Я же сняла с него одежды, скинула свое платье, легла рядом и прижалась к нему, как научила меня хозяйка. Спал он крепко, однако ноздри его раздувались во сне. Тогда я положила свою ногу ему на бедро и вскоре почувствовала, что его детородный орган восстал. Ну, тут пришлось мне потрудиться, но вскоре все дело было кончено – я чуть было не сказала «к обоюдному удовольствию», но, боюсь, я никакого удовольствия не испытала, а он, если и почувствовал что-то, то, пробудившись, все равно бы не вспомнил.
И так я сходилась с вельможей еще трижды за эту ночь.
– Теперь будем ждать, – сказала наутро матушка Ним, – и мы принялись ждать. На третью неделю после того мне приснилось, что я проглотила живую лягушку, и она бьется своими сильными лапами у меня в животе. Я пересказала свой сон хозяйке, и та обрадовалась, но не спешила слать гонцов к вельможе. И только еще через два месяца, когда признаки стали неоспоримы, мы известили будущего отца. Я была тогда еще очень молода и заботилась только о том, как бы материнство не испортило моей груди. Но кормить мне не пришлось. Ребенка в тот же день забрали во дворец вельможи, где его выпоила достойная женщина, тщательно отобранная среди окрестных крестьянок. А я быстро оправилась от родов, не оставивших ни следа на моем теле, отдала деньги, подаренные мне счастливым отцом, в рост финикийским ростовщикам и осталась в заведении матушки Ним.
Почему я не начала честную жизнь или жизнь свободной гетеры? Кто его знает. Видимо все дело в том, что я действительно была молодой, бойкой и безрассудной.
Коллекционер
Ну, раз уж я вам рассказала, как разбогатела сама, настало время поведать странную историю о том, как матушка Ним заполучила свое заведение, да плюс к тому виноградники на склонах гор, да еще два пшеничных поля и масличную рощу за Городом. А дело было так.
К девятнадцати годам матушка Ним (которую, конечно, никто тогда не называл матушкой) уже добилась некоторых успехов в веселом деле, и слыла едва ли не самой горячей девкой в квартале Цветов. Особенно посетителям нравилась ее высокая, пышная и крепкая грудь – грудь ни разу не рожавшей женщины в расцвете лет.
Женская грудь… Это источник молока для ребенка, и, одновременно, источник терзаний и наслаждений для мужчины. Боги создали ее прекрасной и желанной, словно плод инжира, но, увы, такой же нестойкой в своей красоте. Так думал и один богатый купец, который повидал немало прекрасных женщин и собрал удивительную коллекцию чаш, изваянных по форме персей прелестнейших из дев страны Офир, Абиссинии, Месопотамии… Поговаривали, что в его коллекции есть даже слепок с груди дикой гиперборейской женщины, по которому видно, что тело этих дикарок покрыто длинными волнистыми волосами. Естественно, что купец-коллекционер, наслушавшись разговоров об удивительной груди матушки Ним (которую, конечно, никто тогда не называл матушкой) захотел заполучить новую чашу себе в собрание.
И вот он призвал знаменитую девку к себе и велел ей обнажиться. Затем он отослал слуг, сам проделал все необходимые манипуляции и держал красавицу у себя еще целый месяц. Что там происходило, никто не ведает, но, выйдя из дом коллекционера, матушка Ним тотчас уединилась со своим хозяином – персом, который красил бороду в огненный цвет и завивал колечками, и выкупила заведение со всеми девками, посудой, одеждами, мебелью и репутацией. Также матушка Ним сходила к евреям, что берут в заклад земельные участки, и выкупила у них по выгодной цене виноградники на склонах гор, два пшеничных поля и масличную рощу за Городом.
С тех пор он стала сама себе хозяйка. Но – странное дело – с тех же самых пор, насколько известно в квартале Цветов (а в квартале Цветов ничего не утаишь) у матушки Ним никогда не было сердечного увлечения. И хотя было много желающих – охотников за красотой ее или за богатством – что, впрочем, не играет большой роли, ибо и то и другое делает мужчин настойчивыми и необузданными в своих желаниях, так вот, хотя было много желающих, и не только мужчин, но и женщин, ни разу матушка Ним не позволила себе быть слабой.
Наверное, оттого по кварталу Цветов, а затем и по всему Городу пошли слухи о необыкновенной ее мудрости.
Тут, собственно, и кончается рассказ моей героини. Но я добавлю еще несколько слов. Слов, которые могла бы сказать матушка Ним, да только она их никогда и никому не говорила.
Все они пересказывают друг другу истории о моем неожиданном легком богатстве, и все они ничего не знают о той цене, которую мне пришлось заплатить за него. Но сегодня, так и быть, я расскажу об этом.
Едва я обнажила грудь перед коллекционером, как он восхищенно ахнул и воскликнул:
– Сколь прекрасна твоя грудь, чаровница! Сколь совершенна ее форма! Но есть у тебя прелести много желаннее. Посмотри на свои сосцы, как гордо вздымаются они, как прелестно они упруги и полны, как дивен цвет, их красящий оттенками, которые бывают только на губах четырнадцатилетней ханаанской девственницы, ни разу не знавшей поцелуя! О, как желаю я завладеть этим чудом!
И он уговаривал и улещал меня, и грозил мне, и падал на колени, и осыпал меня золотом, и увешивал мои запястья ожерельями из безупречного жемчуга, и под конец уговорил. Острой сталью он отсек оба моих сосца и уложил их в шкатулку, наполненную морской солью. От боли я ничего не понимала, а то бы сказала ему, что, хотя в соли сосцы мои и будут сохранны, вряд ли останется в них та полнота и тот цвет, которые так пленили его. Месяц лучшие лекари Города врачевали мои раны, и, пока я лежала и страдала от боли в доме коллекционера, я передумала множество дум. Впрочем, ничего нового нет в мыслях оскорбленной женщины – а я была жестоко оскорблена. По истечении же месяца я взяла причитавшееся мне золото, и жемчуга, и с умом распорядилась своим богатством.
Напоследок надо сказать, что коллекционер не долго еще наслаждался своим собранием. Осенью того же года попал он вместе со своим судном в жесточайший шторм у берегов Аравии. А так как коллекцию свою он всегда возил с собой, соленые волны навсегда поглотили и чаши, изваянные по форме совершеннейших грудей в мире, и шкатулку, в которой бережно хранились два моих несчастных, ни на что уже непригодных сосца.
Свеча
Не помню, говорила ли я уже вам, что среди знатных семей Города принято скрывать и стеречь жен и дочерей. И в особенности это касается дочерей, чья неодолимая девичья прелесть так и манит к себе размечтавшихся мужчин, далеко не каждый из которых представляет собой подходящего жениха. Впрочем, отцам города хорошо известно, что даже так называемые немногочисленные подходящие женихи далеко не всегда стремятся к тому, чтобы стать подходящими мужьями. Поэтому знатные девицы Города изнывают от скуки в своих комнатах, спрятанных глубоко в покоях дома, окруженного высокой оградой, охраняемого злобными сторожами. Так что многие из них буквально не видят белого света и узнают о жизни снаружи только из рассказов своих верных кормилиц. Впрочем, как бы не злобны были сторожа, как бы не верны были кормилицы, неподкупными их все-таки не назовешь. Иначе бы не происходили в Городе истории, подобные той, о которой я хочу вам сегодня рассказать.
Итак, в одном из знатнейших семейств росла в строгой тайне прелестная девочка, которая только-только превратилась в прелестную девушку, как молва о ее красоте, добронравии и мастерстве в тканье ковров широко распространилась по Городу. Местные повесы и так и сяк обхаживали слуг дома, но те держались твердо и не поддавались ни увещаниям, ни посулам. Но вдруг на базаре стали поговаривать о том, что эта самая благонравная красавица-искусница разродилась в четверг прехорошеньким младенцем, чьи ярко-синие глаза и белокурый пушок на темени без сомнения указывали, что отцом мог быть только один из мужчин другого, не менее знатного, рода.
Отец девицы, коею уже никак, конечно, нельзя было почитать таковою, предпринял расследование, допросив с пристрастием каждого слугу в доме, вплоть до самого мелкого поваренка. Вначале слуги дружно запирались, но при виде раскаленных клещей быстро дали слабину и указали на старую нянюшку, которая смиренно доживала свой век в людской, довольствовалась лепешкой и кувшином молока в день и никому не причиняла хлопот. Нянюшка же, уже полуслепая и полуглухая, уразумев с трудом, чего от нее хотят, довольно спокойно поведала, что, действительно, как-то раз, когда она гуляла по базару просто для удовольствия (потому что у ней уже давно нет денег, на которые можно что-нибудь купить, да и, по правде сказать, нет и желания что-нибудь покупать), к ней подошел красивый златокудрый юноша и, слезно умоляя, уговорил передать в подарок злополучной девице большую витую свечу прелестного багряного цвета. Что старуха и сделала, не задумавшись. А напрасно. Если бы старая грымза чуть-чуть подумала, она бы поняла, что передает хозяйской дочери одну из знаменитых свечей Акидис.
Свечи эти, да будет вам известно, всегда бывают только парными. И если мужчина и женщина зажгут каждый по такой парной свече в одно и то же время, то, как бы далеко они не были друг от друга, их думы и тела тотчас соединятся в любовном порыве. Ибо такова воля Акидис, покровительницы любви грешной и земной.
Конечно же, так и произошло. Едва невинная девушка зажгла окаянную свечу, как тело ее охватила неведомая дрожь, разум помутился, а сердцем овладела неведомая истома. Без сил повалилась она на ложе и едва уже осознавала, как призрачный любовник овладел ее телом. И, видимо, его объятья не были противны девушке, ибо с тех пор повадилась она жечь багряную свечу каждый вечер, пока не спалила ее без остатка.
Вот что наделала неразумная старуха!
Отец девушки, уразумев, как беда проникла в его дом, долго не горевал, а велел приказчику составить список приданого и пошел непрошенным гостем в дом белокурой семейки. Глава рода, уже скорее седой, чем белокурый, но все еще не утративший пронзительной синевы глаз, по правде сказать, уже поджидал его. Он не имел ничего против того, чтобы породниться с небедными и благородными соседями и уже дал нагоняя своему восемнадцатилетнему сыну, который предпочел проникнуть в дом будущего тестя обманом. В общем, после длительного изучения приданого, осмотра пастбищ и полей, и масличных рощ, и складов, брак был заключен, а доброе имя красавицы очистилось.
Однако, поговаривают в Городе, что теперь в знатных домах девичьи покои освещают не чистыми восковыми свечами, а чадящими масляными лампами. На всякий случай.
Закат
Вечерний Город покрыт тенями и оттого кажется куда красивее и загадочнее, чем он есть на самом деле. Я смотрю на глиняные стены домов, на которых торопливые руки уже намалевали известью белые треугольники – знак траура, на то там, то здесь встречающихся на улице солдат с хмурыми лицами, на кошек, лакающих воду из нечастых ручьев, и думаю, что сегодня Город потерял еще одну тайну.
Хотя все вокруг озабочены совсем другим – Правитель умер этим утром. Умер не то, чтобы неожиданно, умер, проболев три недели, так что верховные власти успели прислать из столицы вооруженные отряды на случай мятежа. Все вокруг шепчутся, что Правитель прожил не так уж и мало – пятьдесят семь лет, и тридцать пять из них он управлял городом, мудрой и верной рукой ведя его к процветанию. А мои мысли заняты совсем другим.
Дело в том, что сегодня в Городе умер еще один человек. Умер внезапно, не попрощавшись ни с кем. Впрочем, ей и прощаться-то было не с кем. Щипачиха поутру, по своему обыкновению пришла в заведение чернобородого Ассура и только обратила алчный взор к кувшину молодого кислого вина, которое ей вынесли, как прохрипела что-то невнятное и рухнула на покрытый мелким белым песком пол задних комнат.
