Анна Поршнева
Заведение матушки Ним
Конечно, подошла стража и собралась было арестовать святотатца: стражи нашего города – крепкие и честные парни, не привыкшие задумываться, и их нисколько не смутило, что новый богохульник так похож на вчерашнего.
Но тут проповедник поднялся на ноги и засмеялся. И смех его был подобен грохоту водопадов на Великой реке. И пока он смеялся, тело его разлетелось на мириады святящихся частиц, которые растворились в сиянии дня. От него осталась только старая хламида, упавшая в базарную пыль, да эта правдивая история.
Чистая
Девка не может быть ни честной, ни чистой. Это знают все. Именно поэтому хитроумные магрибские купцы всегда снимают кольца и серьги, прежде, чем идти в веселое заведение, и тщательно осматривают все тело шлюхи перед соитием. Как можно остаться честной, когда каждый, кого ты встречаешь в жизни, норовит обмануть тебя? Как можно остаться чистой, если тебя ощупали тысячи рук?
И все же у матушки Ним можно было найти и такую редкость. Когда-то, лет шестнадцать назад, на базаре продавали рабов – мать с ребенком. Мать была сильной, крепкой женщиной, еще годной рожать, и на нее скоро нашелся покупатель. А вот дочь оказалась странной. Она и выглядела непохожей на обычную одиннадцатилетнюю девочку: рыхлое пухлое тело, одутловатое лицо, голубые глаза навыкате и пунцовые яркие, но какие-то бесформенные губы, вывернутые ноздри, редкие волосы. Кроме того, на руках и на ногах у нее было по шесть пальцев. Но, что хуже всего, девочка, казалось, совсем была лишена человеческого понятия. Она не отвечала на вопросы, не слушалась приказов надсмотрщика, только улыбалась и повторяла "НЕне, НЕне".
Словом, всем стало ясно, что девочка – идиотка, и никто не хотел покупать ее. Никто, кроме матушки Ним. Наша хозяйка дождалась, пока цена на рабыню упала до нижнего предела, скупо отсчитала серебро, протянула девочке очищенный стебель сахарного тростника, который продают на базаре египтяне, и сказала:
– Пойдем со мной, НЕне.
И девочка отозвалась на новое имя и пошла вслед за матушкой Ним, радостно грызя лакомство и пуская слюни.
Нене оказалась удачным приобретением. В мире не так уж мало извращенцев, но девочка нравилась не только им. Она была удивительно покорной и ласковой, и встречала посетителей веселого дома искренней улыбкой и не менее искренними объятьями. "Мужчины – те же дети", – говорила довольная матушка Ним. – "Больше всего на свете они любят, когда их любят." А Нене любила всех на свете. Во время шумных пирушек она своими неловкими шестипалыми руками сплетала венки из петрушки и сельдерея и украшала потные головы пьяниц. Она одинаково охотно растирала и мускулистые плечи молодых воинов, и сморщенные спины стариков. Она с радостью мыла ноги любого, кто приходил в наш дом и вытирала их льняным полотенцем с таким тщанием и заботой, точно это был ее новорожденный ребенок.
А вот детей-то у Нене и не было. Хитрая матушка Ним, едва замечала признаки того, что женщина понесла, тут же давала ей выпить приторно-сладкий сироп корня совиной травы. И несчастная идиотка скидывала плод. Так продолжалось долгие девять лет, но постепенно до нее дошла связь между питьем и потерей ребенка. И однажды, когда хозяйка заведения в очередной раз принесла ей чашку с сиропом, Нене исхитрилась и не выпила зелье. Еще более хитрой показала себя она, когда в течение четырех месяцев тщательно скрывала признаки беременности. А когда ее положение стало явным, уже ничего нельзя было поделать.
Так Нене дала жизнь. Но, видно, не судьба была ей насладиться материнством. Утром женщина родила дочку, а уже к полудню умерла.
Матушка Ним и все обитательницы заведения очень горевали. Они одели Нене в платье из золотистого виссона, украсили ее запястья эмалевыми браслетами и обложили тело белыми розами, со стеблей которых были срезаны все шипы. Так ее и похоронили, в драгоценном наряде среди самых роскошных цветов.
А дочь Нене, на удивление, выжила. Ее вскормила своим молоком рыжая моавитянка, в чьей пышной груди оказалось довольно пищи для двоих младенцев. Девочке сейчас семь лет. Она живет в заведении матушки Ним и уже учится танцам и пению. Она умненькая, хорошенькая и, конечно, как и ее мать, со временем станет шлюхой. Но второй Нене она не станет. Не может два раза в одном месте появиться исключение из правила. Ведь девка не может быть ни честной, ни чистой.
Щипачиха
Задумывались ли вы когда-нибудь, куда пропадают девки, когда состарятся? Не думаю, чтобы это вас волновало. Но каждая обитательница квартала Цветов, в полдень, умываясь, с тревогой разглядывает свое лицо, шею и тело. Сперва (и очень скоро) пропадает свежий цвет лица. Потом появляются зеленоватые тени вокруг глаз. Потом тяжелеют бедра. И дальше, все быстрее и быстрее – мелкие морщинки вокруг рта, побледневшие губы, потерявшая форму грудь, обвисший живот. И все. Век девки короток.
Так куда же мы уходим, когда теряем товарный вид? Самые удачливые и наглые, успевшие подкопить денег, безжалостно вытягивая их у горожан и заезжих купцов, открывают свои заведения. Редкие счастливицы, которым повезло покорить сердце какого-нибудь вельможи и родить ему сына, перебираются в его гинекей, не на первые роли, конечно, но все-таки это крыша над головой и кусок хлеба до конца дней. Бывает еще какая девка слюбится с рыбаком или мелким торговцем, он выкупит ее и, глядишь себе, она уже стоит, как хозяйка, на пороге его хижины, окруженная парой-тройкой ребятишек, и ждет мужа на ужин с промысла.
Кое-кто из наших пропадает невесть куда, чтобы лет через десять появится в образе сгорбленной крючконосой сводни, из тех, что прельщают сердца невинных девиц посулами и соблазняют юношей пойти туда, где пьют вино и играют в кости.
А остальные просто растворяются в Городе, словно и не было их никогда.
Правда, бывают еще такие, как Щипачиха. Это вечно пьяная женщина средних лет, тощая и уродливая. Раза два в месяц она заходит к матушке Ним и та, не разговаривая, подает пару медяков и велит налить побирушке кувшин вина, да подать зелени и лепешку на колченогий стол на задворках кухни, где обычно обедают нубийские рабы. Щипачиха не благодарит, принимает все, как должное, но сразу не садится за еду, а выглядывает из-за занавеси в большую залу. И горе той девке, которая в это время праздно будет шататься среди остатков вчерашнего разгула!
Щипачиха вцепится в нее, как клещ. Она утащит несчастную в кухню, велит подать еще стаканчик, и примется наливать ей кислое, недозрелое вино. Лепешку и зелень при этом нищенка оставляет себе, так что бедная девка напивается в хлам и уже негодна в этот день для нашей веселой работы. Впрочем, в хлам обычно напивается и Щипачиха. Она свешивает голову на тощую грудь и начинает выть старые, давно забытые скабрезные песни своей молодости. Потом принимается вспоминать былые дни, когда и солнце светило ярче, и девки были краше, и гости – щедрее. И каждое свое утверждение она подкрепляет весьма чувствительным щипком в тугое плечо, бедро или запястье собеседницы. Так что девка на следующий день вся покрыта синими пятнами, и опять не годна для нашей веселой работы.
Известно, что Щипачиха так же забавляется во всех остальных заведениях квартала Цветов. Поэтому круглый год она ходит пьяная, сытая, но все равно недовольная нынешней жизнью и нынешними порядками.
Монолог Щипачихи о Правителе Города
Да ты подливай вино, подливай, не стесняйся! Жизнь коротка, и скоро ты узнаешь, что в старости вино уже не будоражит кровь, а лишь слегка согревает ее. Так вот, Правитель. Наш старый мудрый Правитель.
Знаешь ли ты, что он вовсе не так стар, как думают в Городе? Во всяком случае, он был молод в дни моей молодости. Но уже тогда был мудр. Конечно, голову его венчают роскошные серебристые кудри и в уголках глаз заметны морщинки, которые всегда появляются у тех, кто любит улыбаться одними глазами. Но ты, наверное, никогда не видела Правителя вблизи? А если бы видела, то заметила бы, что щеки у него еще гладкие и ровные, а рот так же ал, как у любого из мальчишек, продающих лепешки на базаре.
А что касается седины, то – скажу тебе по секрету! – вытяжка из незрелых ягод волчатника придает волосам дивную сияющую белизну. Когда я стану совсем старой и если я захочу выглядеть почтенной матроной, я обязательно воспользуюсь этой вытяжкой. Хотя – да ты наливай больше, не стесняйся! – пожалуй, ходить с такой снежно-белой головой по притонам неприлично.
Так вот, наш старый мудрый Правитель… Сколько баек ходит о нем в Городе, да и по всей славной стране Офир! Про то, как к нему пришли две женщины, претендовавшие на одного ребенка, и он опознал истинную мать. Про то, как он пропустил шелковую нить в извилистое отверстие на изумруде. Про то, как разоблачил вора среди трех ювелиров. Про то, как разгадал завещание хитроумного отца, оставившего детям лишь коробки, набитые землей, костями и досками.
Впрочем, я слышала, как евреи рассказывали те же байки про своего царя Соломона, а узкоглазые гости с Востока что-то такое говорили о мудром судье У, перевирая, как обычно девять из десяти слов нашего прекрасного языка. Впрочем – выпью-ка и я еще – мы же знаем, что именно наш Правитель так умно разрешил все эти загадки.
Но самое главное, о чем мы никогда не должны забывать это то, что уже тридцать лет Правитель ведет дела в Городе так, что богатство только притекает к нам. И все мы, обитатели квартала Цветов, должны быть за это особенно благодарны, ибо в тучные годы нам благодать, а когда нищает народ, еще больше нищаем мы.
К тому же Правитель плодовит – а это высшая добродетель для мужчины у власти. Три сотни сыновей у него, а дочерей – без счета, и ни одного из своих детей он не бросил без помощи. Некоторые из них, конечно, умерли. Но в этом нет вины Правителя. Дочерей он выдает замуж в другие города и страны, тем самым укрепляя связи Города, а из самых сильных и ловких в военном деле сыновей собрал гвардию для своей охраны. И воистину нет более надежной охраны!
Да ты наливай, наливай! Ведь всем известно, что нового Правителя изберет совет старейшин после смерти нынешнего – да продлятся его дни на этой земле! И тогда, конечно, старая гвардия будет расформирована и отпущена восвояси жить, чем боги подадут. Поэтому нет ни одного гвардейца, который не берег бы жизнь своего отца и повелителя пуще своей жизни.
Да, наш Правитель мудр. Мудр и справедлив.
Налей-ка мне еще. И знаешь, что я тебе скажу? Матушка Ним сегодня дала мне черствую лепешку и подвядшую зелень. Так что к этой петрушке и сельдерею я не притронулась, а лепешку приходится размачивать в вине. Ладно хоть вино, как всегда, молодое и кислое – точно такое, как я люблю.
Что ж, выпьем за здоровье Правителя!
Паучок
Старая грымза, которая, не известно за какие заслуги, еще не сослана доживать свой век в одно из удаленных поселений, где рабы выращивают пшеницу, репу и капусту, убирается в наших комнатах не слишком тщательно. Я еще молода и меня любят прибыльные клиенты, так что у меня есть свои покои в шесть шагов в ширину и восемь шагов в длину. Не разгуляешься, конечно.
Но зато у меня приятный сосед. Высоко под потолком, там, куда не добирается со своей метелкой и тряпкой старая грымза, свил свою паутину маленький паучок. Откуда я знаю, что это не паучиха? Во-первых, я бы не потерпела соседку-женщину. Во-вторых, вот уже третий год, как я наблюдаю за этим малышом, и он ни разу не принес паучат. В-третьих, время от времени он куда-то исчезает – видимо бегает спариваться к какой-нибудь противной (для меня) и весьма привлекательной (для него) самочке.
Это очень трудолюбивый паук. Он тщательно следит за своей сетью, не позволяет ей зарастать пылью и постоянно очищает от старых засохших трупиков фруктовых мушек. Это паук, знающий толк в прекрасном. Его паутина соткана по строгим канонам симметрии. И это паук-философ. Иногда, часа в четыре дня, когда до шумного вечера еще далеко, на меня накатывает тоска, и я с ним разговариваю. Он в ответ слегка шевелит жвалами, перебирает лапками и вдумчиво смотрит на меня своими мудрыми глазами.
А вы знаете, что именно паук является спутником великой богини Акидис, покровительницы любви земной и грешной? Говорят, когда-то давно была она влюблена в прекрасного рыбака. А тот любил лишь море. Как ни билась владычица, она не смогла зажечь в его сердце ответную страсть. Тогда, разгневавшись, она превратила юношу в паука, обреченного вечно жить вдали от соленой стихии, но в последний момент ее сердце сжалилось (так говорят одни) или, напротив, преисполнилось коварства и злобы (так говорят другие) и она оставила ему его сети то ли в утешение, то ли на вечную горькую память.
И вот теперь вокруг Акидис всегда раскинута паутина, в которой запутываются и праздные гуляки, и грозные вельможи. И сотни девок из квартала Цветов, и тысячи невинных дев Города, и даже бессчетные множества честных женщин прекрасной страны Офир ежедневно возжигают светильники перед маленькой статуей, и подносят ей цветы и фрукты, и смазывают медом и нардом ее уста и ступни ее ног, с единственной целью – привлечь сердце того, кто им мил.
Паучок, маленький паучок, так ловко ловящий фруктовых мух в свои тенета! Может быть, ты замолвишь слово за свою беспутную соседку, и великая богиня Акидис продлит дни ее молодости и красоты?
Скороход
В народе ходит поверье, что скороходы нашего Правителя так быстры от того, что натирают пятки камфорным маслом, точь–в-точь как музыканты натирают смычки, чтобы они скорее бегали по струнам. В народе ходит много глупых баек, примерно так же связанных с реальностью, как эта. На самом деле скороходы действительно смазывают ступни маслом солнечного дерева, настоянным на особых травах. Но делают они это не до того, как бегут, а после. Когда приходят усталые домой, и жены омывают им ноги, и неугомонные дети требуют игрушек и сластей, а ноги гудят так, что кажется, будто кожа вот-вот лопнет, скороходы достают медные сосуды, наполненные целебной мазью, и начинают разминать мышцы и растирать пальцы. И постепенно боль проходит.
Да, от боли в ногах есть средство, – говорят скороходы. – Вот от чего средства нет, так это от колокола, который начинает бить в голове примерно на пятой миле бега и не успокаивается еще долго после того, как доставил послание Правителя. Бывает, что и на следующее утро встаешь, ничуть не освеженный сном, а в висках все так же пульсирует кровь, и уши наполняет неумолчный звон. И тогда ходишь весь день злой, ругаешь ни за что жену и детей, а, бывает, и прибьешь кого из них. В такой день лучше всего отсидеться в приморском трактире, объедаясь маринованной в уксусе и перце рыбой и заливая чашами в глотку вино.
Вот примерно, как эти несчастные скороходы, чувствовала я себя однажды, проведя ночь с рыжебородым купцом. К девкам приходят разные люди за разным. Одним нужны ласки, другим строгость, третьи любят поднять на тебя руку. Кто-то любуется весь вечер танцами или забавляется игривыми песнями. Кто-то всю измучает разговорами о своей или твоей жизни. Но этот рыжебородый был из самой худшей породы – он был из тех, кто отягощен заботами и не может уснуть до зари. Уже он пресытился моей любовью, и потешился моими плясками, и слушал мою игру на арфе, и выспросил меня, как я стала шлюхой. Я рассказала ему множество историй о заведении матушки Ним и спела множество песен страны Офир, а также египетских, ассирийских и греческих. Уже голова моя разбухла, глаза горели огнем, тело было, точно избитое, рот пересох, а пальцы потеряли чувствительность. Но он все не спал. Под конец, видя мои мучения, он велел мне ложится и отдыхать, а сам присел под лампой и принялся рассматривать какие-то свитки.
Однако не было мне покоя. Я лежала, закрыв глаза, и рев, подобный реву моря в шторм, наполнял голову. Странные обрывочные мысли мучили меня, и я готова была спуститься вниз и шарить по столам в поисках уцелевших после вчерашнего разгула вина и сикеры. И вот представилось мне, что мой сон – это скороход, которого властелин Дрема послал ко мне, и который спешит изо всех сил. Вот он бежит через огромную долину, заросшую алыми маками, бежит ровно, умело сохраняя дыхание, понимая важность порученного ему дела. Но долина так длинна, а за ней еще дорога вдоль соленого озера, и потом уже, по узким улочкам Города, где ему, еще, быть может, придется плутать в поисках заведения матушки Ним, потому что, хотя и славно оно далеко в округе, всегда найдется шутник, который укажет неверную дорогу… Но в конце концов скороход найдет меня и подарит мне избавление от мук.
