Анна Поршнева
Как стать хорошим государем
Случай тридцать пятый. Рок-н-ролл
Из историй, рассказанных мною, у тебя, постоянный читатель, могло сложиться ошибочное мнение, что Кощей особо благоволит России. Может быть даже ты решил, что Кощей и сам русский. Но это не так. Как любой маг вне категорий властелин тридесятого давно уже не то, чтобы позабыл, но абсолютно стал равнодушным к своей родине. Что касается до иных стран, то тут у бессмертного старика случаются увлечения, которым он поддается со всем пылом своего далеко не старческого сердца.
Вот в конце сороковых годов прошлого века, например, увлекся он Североамериканскими Штатами. Основательно так увлекся, и провел немало ноябрьских дождливых вечеров в клубах Бруклина, а летом так вообще пропадал в Голливуде и даже спродюссировал какое-то там кино, но исключительно, чтобы угодить одной черноглазой субретке. А вообще же увлек его рок-н-ролл. Сама идея того, что в музыке ритм может оказаться главнее мелодии прельстила Кощея до крайности, так что он принялся за совсем неподходящее для такого великого существа дело – он начал танцевать.
Находясь в превосходной физической форме, он довольно быстро превзошел всю сложную акробатику этого танца, но вот беда – партнерши подходящей найти никак не мог. Ловкие и дерзкие смуглянки, которые мастерски отплясывали в негритянских кварталах, при виде солидного пожилого, а главное – белого, мужчины совершенно терялись и уже не вскидывали так ловко свои стройные ножки и не вертели так завлекательно пышными юбками.
Пришлось Кощею обратиться за помощью к бабе-яге. Та обозвала его плешивым козлом, но зелье сварила. Приняв его, маг крякнул и схватился за голову: зуд был невыносимый – сразу по всей лысине завились вылезшие бог весть откуда черные жесткие кудри. Кожа потемнела, глаза несколько выкатились, и вскоре стоял вместо всем знакомого Кощея посередь Лукоморья молодой симпатичный афроамериканец, которых тогда, конечно, афроамериканцами никто не называл. И наплясался же царь тридесятого вволю! Что же до внезапно ставшего крайне популярным среди самых широких слоев населения культа вуду, то тут он совсем ни при чем. Во всяком случае, кот Баюн, рассказавший мне эту историю, клялся собственным хвостом, что совсем, совсем-совсем ни при чем.
Случай тридцать шестой. Немного о приятном
Новый год Кощей празднует во всех часовых поясах. Открывает по очереди порталы, выпивает местный напиток, закусывает местным деликатесом и перемещается дальше. "Это своего рода русская рулетка" – объяснил он мне как-то. – "Никогда не знаешь, какой бормотухи тебе дадут выпить и какой гадостью предложат закусить. Хуже всего во Франции. От элитного шампанского обычно я слишком сильно хмелею, и не могу удерживать пространственно-временной континуум. И начинает меня мотылять то в древнюю Финикию, то к динозаврам, то вообще во времена больших вулканов. Один раз попал в самый разгар танкового побоища. Со всех сторон взрывы, а тут посередке я во фраке и небесно-голубом поясе. Сраму натерпелся!" Впрочем, это повелитель тридесятого несколько кокетничает. Прекрасно он удерживает этот самый континуум в любом состоянии. Просто иногда его тянет пошалить.
Вот кто в новогоднюю ночь набирается, так это кот Баюн. Перепьется валерьянкой и рыбьим жиром, обожрется холодцом и воет самые жалостливые песни до утра. Особенно про прекрасных дев, погибших в бездонных пучинах – любит, зверюга такая, немецкий романтизм.
Случай тридцать седьмой. Гостеприимство
Сказать, что Кощей любил жареную картошку со шкварками – это ничего не сказать.
В бывалошние времена, он велел ставить перед собой всю сковороду разом, и ел прямо ложкой (в бывалошние времена иноземной диковинки – вилок – в тридесятом и слыхом не слыхивали) шкворчащую румяную массу, щедро сдабривая ее сметаной, да с солеными огурчиками, да с копченой на ольховой стружке рыбкой, запивая брагой (в бывалошние времена Кощей еще пил брагу)… Но что говорить о временах давно прошедших!
Теперь же бессмертный маг может только облизываться, вспоминая жареную картошку и ковыряя специальной двузубой вилочкой побеги сельдерея… Впрочем, страсть свою к нехитрому кушанью он все же удовлетворяет. Хотя и довольно странным способом. Он полюбил потчевать гостей. И ладно бы бабу-ягу (хотя, пожалуй, вредная старуха ославила бы за такое угощение Кощея скупердяем) или кота Баюна (который сметану бы слизал, а на картошку чихнул три раза и сказался сытым от пуза). Нет, властелин тридесятого любил кормить картошкой шишиг, иногда заглядывавших к нему по разным надобностям.
Тощих, костлявых шишиг, которые жутко гордились своими утонченными формами и питались исключительно ивовыми почками! Да, да, тех самых шишиг, чьи андрогинные тела шествовали по всем подиумам Европы в незабываемые девяностые! Вот это вот воплощение героинового шика он, пользуясь тем, что слабые создания никак не могли отказать великому колдуну, набивал до отказа жирной, жареной на сале картошкой!
Шишиги тщательно жевали, давились кушаньем и улыбались искательно, а Кощей сидел напротив, придвигал то сметанку, то золотистого муксуна и самым своим бархатным голосом уговаривал съесть, ну, еще кусочек, ну, порадуйте старика, милая барышня, ну, вот этот такой румяный…
Как будто не знал, хитрый черт, что после этого ужина шишига будет две недели сидеть на болотной воде и слабительном!
Случай тридцать
восьмой
. С легким паром, елы-палы!
Есть в тридесятом вопросы, которых лучше не касаться. Ну, например, щекотливый во всех отношениях вопрос об игле. Или педагогические способности Кощея, вырастившего, как известно, не одно поколение Василис премудрых и Василис прекрасных. Или, вот, например, строгий запрет на употребление всеми видами сказочных сущностей обычного русского мата. Вот по этому-то поводу и возмущался как-то раз довольно громко дядька Черномор, зашедший на рюмку зубровки и балык сома к Водяному.
– То есть как это так, значит! – громогласно восклицал он, косясь на крепко запертые двери в палатах Водяного и прикидывая толщину водного слоя над его дворцом. – То есть нам, которые, значит, верой правдой, да вдруг нельзя, а энтому, который только и умеет, ему, значит можно!
Водяной дипломатично откашлялся и сказал, на всякий случай принизив голос, и всем своим видом словно приглашая Черномора поступить также:
– Так он же, вроде, не того…
– Чего не того? – неожиданным шепотом спросил обескураженный дядька.
– Ну, не сказочная сущность. Он же, вроде, самый обыкновенный Кузьмич, или Матвеич, или Дормидонтыч, уж не знаю, как его по отчеству…
– Да хоть Халдеич! Ты слышал, как он загибает? – трагически зашептал Черномор. По правде говоря, шептал он так громогласно, что девицы водяницы, водившие хоровод посреди залы, заметно колебались от распространяемых им звуковых волн.
– Загибает, значит, ему можно, – продолжал увещевать друга Водяной.
– А нам, значит, нельзя, – мрачнел Черномор и заливал горе зубровкой.
Вы, конечно, ничего не поняли из этого разговора. Еще бы! Вы ведь, в отличие от меня, не знаете, что Кощей очень уважал русскую баню, и привык ходить туда каждый четверг и субботу. А в бане всем заправлял кряжистый угрюмый банщик, тот самый Кузьмич или Халдеич. И вот этот банщик буквально ни одного предложения не мог сказать, не добавив крепкого словца. И властитель тридесятого, вообще мата крайне не уважавший и потому запретивший, банщику этому все спускал с рук. Уж больно хорошо тот хвостал веником, поддавал пару и подносил квас в запотевшей кружке. Видимо, бессмертный чародей чувствовал какую-то глубинную связь между неистощимым сквернословием Кузьмича (или Халдеича) и его отменным мастерством и боялся нарушить эту тонкую гармонию. А Черномор, что Черномор? Он прекрасно охранял границы тридесятого, и не употребляя крепких слов.
Случай тридцать девятый. Доверие
Когда Кощей выступал на высоких форумах, участником которых он частенько бывал под различными благовидными псевдонимами, он обычно выбирал темы животрепещущие, но не способные уколоть самолюбие кого-либо из присутствовавших. Устроители форумов (кстати, прекрасно знавшие, кого они приглашают на самом деле) были за это бессмертному старику благодарны. Они не знали, что Кощей относится к этим речам, буквально спустя рукава.
Вот и сегодня рано утром, когда солнце не взошло еще над тридесятым, сидел он в роскошном атласном халате в столовой, попивал отвар какой-то весьма целебной травы, закусывая кусочками мелко нарезанного зеленого яблока, и лениво беседовал с главным экспертам по речам в сказочном царстве – с котом Баюном.
– Какой-то съезд монархов северной Европы. Не то коронация, не то свадьба – я не вдавался в подробности.
Коту отчаянно хотелось спать и потому он был угрюм и сосредоточен.
– Предлагаю тему о доверии, – коротко сказал он.
– Обоснуй, – также коротко велел Кощей.
– Доверие – краеугольный камень отношений между монархом и подданными. С одной стороны, король должен испытывать доверие к своим вассалам, дабы не быть к ним слишком суровым и не нанести непоправимого ущерба…
– Устарело, – махнул рукой бессмертный маг. – Какие вассалы? Двадцать первый век на дворе.
– Тогда повернем вопрос вот как: в настоящее время, когда монархия во многом держится на традициях и на вере народа в то, что королевское семейство представляет собой воплощение всяческих добродетелей…
– Фигня какая-то, – пробурчал Кощей. – Какие добродетели? Ты читал, что они про Меган Маркл пишут?
– Так ее, вроде, из семьи исключили, – не сдавался кот.
– Не исключили! – отрезал старик. – И вообще мне эта тема о доверии народа к монархам, как об основе их власти, совсем не нравится. Это что получается, что если вы мне тут, в тридесятом, верить перестанете, то я вами и управлять не смогу? Да и то сказать, когда вы мне тут, в тридесятом, верили-то?
– Завсегда, вашество, – браво отрапортовал кот, сложив за спиной неуклюжую фигу.
– Ой, не ври!
– Так что, сменим тему?
– Нет. Тема мне нравится. Тема многообещающая. Ты там накропай что-нибудь про старые времена. Анекдот какой-нибудь времен Рима вставь. Цитату из Библии – это сейчас модно. И про перспективы заверни с роботизацией.
– Так про что кропать-то? – не отвязывался упорный Баюн.
– А про что хочешь, – широко улыбнулся Кощей, – я тебе доверяю, друг мой. Я тебе доверяю.
Случай сороковой. Из жизни лягушек и Кощеев
(А вы думали, я забыла, да?)
Значит так. Кощей зачем-то превратил Василису в лягушку. Ну поплакала она, поплакала, да и обжилась на болоте. На самом деле, лягушечья жизнь – не самая тяжелая. Водичка теплая, плавать приятно, комары вкусные – страсть! Но настало время и почувствовала Василиса себя в тягости.
А вы ведь знаете, любезные читатели, что у лягушек все, не как у людей. То есть сначала девица в тягость приходит, и только потом с кавалером встречается.
Василиса, сначала, конечно, возмущалась. Как так, я, сама Василиса Премудрая, и вдруг икру метать буду! Но природа свое взяла, приплыла она на торжище лягушечье, познакомилась с партнером (ничего себе таким лягушком, опытным и прытким), отметалась и забыла.
Из икринок вылупились головастики, из головастиков выродились новые лягушечки, и в самую полночь все обратились в юных – лет по пяти от роду – Василисок.
Кощей, конечно, за голову схватился. Куда он теперь их денет! А поздно лысину чесать, дурень старый, надо было Василису в слониху обращать, – сказала баба-яга и засмеялась нехорошим смехом.
Эта история весьма естественно объясняет все мои предыдущие сказки про воспитанниц Кощея, откуда их столько взялось и отяготило его старость заботами. Так что, если надумаете превращать кого в животное, принимайте в рассуждение фертильные качества данного вида, не то плохо будет.
