Анна Поршнева
Бесчастная участь нечисти
23. Кондратьевна вяжет носок
В старости время летит быстро, а утро плетется медленно. Кондратьевна встала рано – почти в пять, едва лучи утреннего солнца (окна в ее квартирке выходят на восток) пробили неплотные занавески и коснулись век старухи. Телевизор включать не стала – глуховата уже, звук включает громко, а соседей будить нечего, с соседями надо жить в дружбе. Пошла в кухоньку, сварила себе гречневой каши на воде, залила гречку подогретым молоком и выхлебала с удовольствием.
Потом почитала, но книжка не шла, хотя книжка была интересная – про голубоглазую красавицу Беренику, подругу храброго пирата Алонзо, и их приключения в Карибском море. Взялась за недовязанный носок. Спицы мелькают споро, клубок на глазах уменьшается, а Кондратьевна думает о жизни.
Думает, что жизни той осталось всего ничего. Думает, что надо мастерство кому-то передавать. Потому как волшебнице никак нельзя свой дар в могилу унести – от того нарушается баланс добра и зла на земле и беды случаются страшные. А кому? Как назло родственников женского пола у Кондратьевны только невестка, жена брата, так стара она уже, да и характер неподходящий. Можно, конечно, Даше – да в Даше своя сила растет, добавь туда Кондратьевна из другого источника – бог его знает, какая смесь получится. Может, и взрывоопасная.
Кондратьевна вздыхает. Есть у нее задумка, конечно, как не быть – без смекалки да без хитрости в наше время не проживешь, будь ты хоть сто раз добрая волшебница.
Между тем за входной дверью слышен какой-то шум. Старуха осторожно выглядывает в глазок, но ничего не видит. Прислушивается – вроде, кошка мяукает. Приоткрывает дверь на цепочке и в образовавшийся проем просачивается трехцветная кошка.
Вид у кошки усталый и встревоженный.
– Да никак, уж собралась рожать! – плещет руками Кондратьевна и тащит из кухни старую корзину, выстланную старым же передником.
Все. Утро, которое плелось медленно, кончилось. Собственно говоря, дня Кондратьевна даже не заметила. Очнулась от хлопот часов в пять вечера, когда на солнечном пятачке в корзине лежало четыре мокрых слепых котят, а замученная мать как раз заканчивала вылизывать пятого. Этот пятый, как и все остальные, неопределенно-серого цвета все-таки отличался от всех остальных. Нос у него был ярко-коричневый, а на каждой лапке красовался аккуратный белый носочек.
«Ишь ты, – подумала Кондратьевна, – какой фон-барон ты у нас вышел, Семен Семеныч!» – и пошла на кухню разогревать вчерашний суп. Не то на поздний обед, не то на ранний ужин.
24. Первые шаги
Вот что так шуметь! Зачем немедленно звонить папе, мадам Петуховой, пышнотелой подруге по работе Карине и еще массе народу? А всем им зачем в тот же вечер «заскакивать на минуточку» с пакетом гостинцев под мышкой и, всплескивая руками, глазеть на Нютку?
Ну, сделал ребенок свои первые шаги, и что тут такого? Миллионы детей ходят себе, как ни в чем не бывало. И он сам, Василий, тоже ходит. Так никто же за это не называет его умницей, лапушкой и замечательной девочкой! Еще и спрашивают: «А Хэму с Дашей ты уже рассказал?». Тоже мне новости!
Василий Петухов был преисполнен праведного гнева. Не то, чтобы он ревновал маму к сестре или завидовал Нютке. Наоборот, Нютку он любил и день ото дня привязывался к ней все сильней. И ему тоже было забавно наблюдать, как она ковыляет на толстых ножках, покачиваясь и раскрыв от напряжения рот. Нютка милая, это точно. Но – думал про себя Василий – небось, когда я сделал первые шаги, никто из этого невероятного события не делал. И так мальчик сидел, надувшись, в своей комнате, делая вид, что учит неправильные глаголы и грустил. Но тут пришла мадам Петухова, и все изменилось.
Во-первых, мадам Петухова пришла не просто так, а разодетая. Она, оказывается, днем ездила со своим отставным моряком на пробный запуск фонтанов в Петергоф. Поэтому вместо обычной темной юбки, кофты и пальто в обтяжку, на ней были какие-то необыкновенно широкие брюки в голубую и серую клетку, водолазка и толстое пончо с индейскими узорами, которое ей привез из Мексики сын, отец Василия, и которое прежде просто лежало сложенным в шкафу. Во всей этой необычной одежде бабушка выглядела немножко чужой и какой-то иностранной. «Ах! Снег блестит, и фонтаны рассыпаются точно бриллианты!» – восхищалась она необычным зрелищем.
Во-вторых, мадам Петухова принесла готовый портрет Оомии. «Вот, – сказала она, передавая Василию тщательно упакованный багет, – отдашь ей. И смотри, не просто сунь в руки, а скажи что-нибудь приятное. Например, что она очень хорошо позировала. А она действительно хорошо позировала». Василий взял пакет и собрался было спрятаться обратно в свою комнату, как вдруг бабушка сказала:
– А что я еще принесла! – И достала старую кассету. – Это твои первые шаги, Василий. Папа их тогда снял, а я кассету приберегла. – И тут же все засуетились, полезли с табуретки на антресоли за старым видаком, долго искали, как его подключить, нашли, наконец, нужный разъем в маленьком телевизоре на кухне, подключили, вставили кассету и сели смотреть. На экране пухлощекий малыш в памперсе, малыш с такими знакомыми чертами лица, ковылял по ковру, покачиваясь и открыв от напряжения рот. «Это я!» – подумал Василий. «А это мама!» – подумал он, увидев необыкновенно молодую маму. Он оглянулся, ища глазами маму сегодняшнюю, и увидел, что она утирает слезы. А рядом сидел папа и около носа его тоже что-то предательски поблескивало.
«Все-таки хорошо жить!» – подумал Василий. И, похоже, что вся семья синхронно подумала тоже самое. Ну, может быть, кроме Нютки. Нютка сидела на ковре, разглядывала свои большие пальцы и рассуждала, как скоро она сможет выковырять из кассеты эту интересную блестящую пленочку, и хорошо ли жуется эта пленочка, и какой она длины, и еще много подобных шкодных мыслей бродило в голове у Нютки, сделавшей сегодня свои первые шаги.
Примерно в это же время необыкновенно красивая женщина с рыжими волосами, в которой Хэм с трудом признал бы Лейлу, лежала на утреннем пляже на одном из отдаленных островов, потягивала из бокала что-то пенное, пахнувшее экзотическими фруктами, и совсем не думала ни о далеком холодном Питере, ни о таинственном заклинании «Бесчастная участь нечисти».
25. О, женщины!
О, женщины! Ах, женщины! Эх, женщины!
Ох, женщины, ну почему вы так редко прямо говорите мужчинам, чего от них хотите и прибегаете к малопонятным намекам и иносказаниям? Вот Даша – прекрасная умная девушка, но и она почему-то стесняется рассказать Хэму, что знает про его опасные поиски. То ей кажется, что он обидится на то, что она лезет в его дела. То она опасается разрушить их дружбу с Василием. То в ее голове начинают бродить какие-то уж совсем дикие мысли о том, что вот он схватит куртку и уйдет навсегда.
Но жить так невыносимо! И вот с утра в воскресенье, когда у Хэма и у Даши совпали выходные, она потихоньку начинает приближаться – как ей кажется – к неприятной теме. Сначала она заговаривает о мистическом Петербурге. О том, как много тайн скрыто в этом городе, сколько в нем жило всяческих масонов и иллюминатов и какое таинственное наследие они оставили. Потом, неизвестно почему, ее бросает в сторону Распутина. Рассказав все, что знает о крепком старце, Даша вспоминает про странную архитектуру некоторых зданий и – может быть, потому, что это близко к ее профессии – принимается рассуждать про особую розу ветров и характер гранитных отложений, которые слабым радиоактивным излучением могли повлиять на психопатические способности жителей города на Неве. Хэм кивает, поддакивает и сомневается: то ли любимая намекает на то, что хочет поехать на занимательную экскурсию «Тайны Петербурга», то ли на увеселительный пикник на Финском заливе, то ли на фотографию в старинном стиле, которую делает один модный художник на Кирочной.
И вот только отчаявшаяся Даша решает кинуться в омут головой и заявляет:
– А вот жил тут еще известный мистик Джеймс Брюс, так вот он, говорят – как раздается звонок в дверь.
На пороге стоит зрелый брюнет со знакомыми Хэму чертами лица. Он смотрит на оборотня грустными, похожими на маслины глазами и говорит мягким баритоном:
– Доброе утро! Я сын Арутюна Акоповича. Отец сильно заболел, попал в больницу и просил меня привезти Вас к нему.
И вот Хэм, совсем как в страшных мыслях Даши, хватает куртку и кинув пару непонятных слов, выскакивает за дверь. Девушка остается одна.
26. И мужчины тоже «О!»
Я люблю своего героя и, любя, должна признаться, что острым аналитическим умом он не обладает. Хэм простодушен и по жизни движется, скорее руководствуясь верным чутьем, чем логикой. А в этот раз чутье ему изменило. Примчавшись к Ворону и узнав от него, как опасно заклинание, он не нашел ничего лучшего, как решить самому сразиться с проклятием Брюса.
Да, отчаянный Хэм собрался произнести заветное стихотворение перед старинной вещью. А где ее взять? Конечно, в антикварной лавке армянина. И вот он уже горячо убеждает нового знакомца (старшего сына Ворона, которого зовут Владимиром), что ему срочно-срочно нужна вещь начала восемнадцатого века, чтобы выманить зло и покарать его. Владимир сомневается, но Хэм насточив и говорит, что на всякий случай, которого, уж конечно, не случится, у них есть Даша, а у Даши есть бабушка и Кондратьевна. Хэма при этом нисколько не смущает, что две старухи, которые уже один раз спасли его от смертельной опасности, будут вынуждены помогать ему вновь. Хэм уверен в себе и своих силах.
И вот он стоит перед старинным медным подсвечником (Владимира он отослал в подсобку от греха подальше) и торопливо бормочет:
Черны, как уголья, глаза,
Блестят, как зеркало, власа.
Себя являет при свечах,
Егда двенадцать на часах.
Подобная луне точь-в-точь
Империи заморской дочь.
Сначала ничего не происходит. Потом длинные черные тени начинает прорастать из ветвей подсвечника и образовывают, наконец, подобие свечей. На концах свечей вспыхивает яркой горячее пламя и Хэм вспоминает. Вспоминает свое далекое детство в африканской саване, в семье диких псов. И степной пожар – страшный пожар, который гонит и губит зверей, птиц и гадов, от которого он бежит вместе с матерью и братьями, бежит, высунув язык и скуля от страха, а языки пламени несутся по пятам, уже настигают, уже подпаливаю хвост… Истрах, немыслимый, необоримый страх охватывает Хэма. Хочется сжаться в комок и забиться в безопасный угол, но угла такого нет, а есть только огонь, безжалостный и смертельно опасный… Черный огонь окружает Хэма и смыкается вокруг него.
Владимир вышел из подсобки, услышав странную возню в зале и поскуливание. Под столиком эпохи ар-деко лежал крупный рыжий пес, бородатой мордой напоминавший терьера.
Владимир вздохнул, погладил песью морду и повел его к своей неновой Шкоде.
– Ну, что, друг, – сказал он, – поехали к твоей девушке. Будем надеяться, что она тебе и такому рада.
27. Семен Семенович показывает себя
В это же самое воскресное утро в квартире у Кондратьевны произошло забавное событие.
Трехцветная кошка лежала в оборудованном маленьким тюфячком, сделанным из старой подушки и плетеного коврика, углу и кормила своих пятерых детей. Котята постепенно отвалились, сытые, один за другим, и кошка задремала.
Разбудило ее громкое чириканье. Кошка с любопытством открыла глаза и увидела среди своих малышей маленького наглого воробьишку. Откуда он взялся в закрытой комнате. Влетел в окно? Вряд ли. Кондратьевна не любила сквозняков, уважала тепло, и окно в холодную погоду открывала редко. Кошка принюхалась: от воробьишки пахло кошачьим духом, а еще вернее – духом Семена Семеныча.
«Так, – подумала трехцветная кошка, – этого еще не хватало!» И грозным мявком призвала сына к порядку. Воробьишка встряхнулся, перекувырнулся и обратился в котенка. Мать тут же, во имя торжества справедливости и ради чистоты, прижала его лапой и принялась намывать. Котенок сперва обиженно запищал, потом смолк, а потом принялся раздуваться. Минута – и разозленная мать обнаружила рядом с собой недавно рожденного, но от того не менее крупного, толстолапого тигренка.
Кошка для порядку двинула лапой по носу озорнику и задумалась. А ну как он сейчас еще вздумает обернуться в слоненка и провалится сквозь крепкий, но не предназначенный для таких испытаний пол Кондратьевны прямо в соседскую квартиру.
– А ну, хорош баловать, Семен Семеныч! – в комнату вошла старушка с вязаньем в руках. – И вот под боком снова лежит знакомый теплый комочек.
Трехцветная кошка и Кондратьевна переглянулись. Им все было ясно. А если что-то неясно тебе, любезный читатель, то, так и быть, я объясню. Раз в семь поколений в кошачьем племени рождается кот или кошка с семью жизнями. Вообще-то у каждого кошачьего, вопреки известной поговорке, жизнь всего одна, но этот особенный зверь не таков. Жизней у него семь, и каждая из этих жизней принадлежит особому существу.
Птице в знак его вездесущности.
Тигру в знак его красоты.
Слону в знак его силы.
Обезьяне в знак его ловкости.
Змею в знак его мудрости.
Рыбе в знак его изменчивости.
И собственно коту (или кошке).
Вот наш Семен Семеныч и был эти особенным котом. Котом о семи жизнях.
28.Хэм опять спешит домой
Мир из окна машины совсем не таков, как мир с улицы. Сочные, яркие, полные информации запахи сюда едва доносятся. Приходится воспринимать мир глазами, но и тут, с высоты сидения, мир предстает совсем другим. Хэму трудно. Еще трудно Хэму потому, что он в машине с малознакомым, хотя и приятно пахнущим своим братом оборотнем человеком. А еще Хэму кажется, что он что-то потерял. Наверное, Хэм потерял хозяина. От горечи утраты пес начинает скулить и тот, кто сидит за рулем, мягким голосом говорит:
– Потерпи, потерпи. Скоро будем дома.
Пес понимает так: дома, это значит с хозяином, и успокаивается. Успокаивается настолько, насколько может, потому что мысль, что он что-то потерял, тревожит и жжется.
А за окном мелькают дома, столбы, машины, люди. Сколько же в этом городе машин и людей!
Вот какой-то джип врезался в микроавтобус. Перед местом аварии установлен яркий треугольник, солнце отражается от его блестящей поверхности.
Вон мальчишки на углу катят на велосипедах. А вон, за углом, футбольное поле, и другие мальчишки гоняют мяч. Еще вчера падал снег и в углах поля видны сметенные в кучи бурые его остатки, но сегодня светит яркое солнце и он, Хэм, с радостью бы побегал за палкой, если бы ее бросил хозяин. Хозяина пес помнит хорошо – это веселый мальчишка. Еще пес помнит его бабушку, с которой, правду сказать, особо не побегаешь – уж больно строга. А еще пес помнит человека, который был теплым, как солнечный свет, и таким же ласковым. Но вот лица это человека пес не видит. Кто он, этот родной человек? Не его ли ему так не хватает? Хэм поджимает лапы и ложится на сидение, уткнув бородатую голову в лапы: ему больше не хочется смотреть на яркий мир за окном, от этого становится еще хуже, так пронзительно грустно, что хочется выть. Но Хэм – воспитанный пес и выть в чужой машине при малознакомом мужчине не будет – стыдно.
Но вот автомобиль остановился, вот мужчина выходит из-за руля, открывает дверь – Хэм видит знакомый трехэтажный дом. Скорее вверх по лестничному пролету, навстречу знакомому родному запаху.
Звонок в дверь, торопливые шаги – и на пороге стоит та, что сияет в глазах пса ярче солнца.
– Ах ты, голова садовая. – говорит Даша и прижимается лицом к лохматому боку. Когда она наконец поднимает голову, в глазах ее блестят слезы. Пес не знает, в чем виноват, но чувствует, что солнечная девушка огорчается из-за него, он лижет ей руку и думает, что, наконец, нашел то, что потерял.
29.В квартире у Марьи Михайловны
Никогда в квартире у Марьи Михайловны не собиралось столько народу, как в тот вечер. Сначала приехала Даша с Хэмом и незнакомым армянином. Потом по звонку, бросив в тревоге уроки, примчался Василий. Потом неторопливо пришла Кондратьевна с клубком в авоське, носком и торчащими из него во все стороны спицами.
