bannerbannerbanner
полная версияБесчастная участь нечисти

Анна Поршнева
Бесчастная участь нечисти

Полная версия

– Сами понимаете, по дороге этой ездили богатые купцы и везли товары, деньги, разные редкости и ценности.

Прокруст приглашал их в гости, поил, кормил, а после говорил: «Есть у меня ложе – мерило гармонии и красоты. Тот человек, который уместится на нем точь-в-точь и есть самый красивый человек в Греции». Пьяный гость немедленно желал проверить, насколько он хорош и укладывался в Прокрустово ложе. И, конечно, был или длинен или короток. И тогда Прокруст отбрасывал любезность и восклицал: «Как смеешь ты своим несовершенством уродовать облик Земли» и с нечеловеческой силой растягивал коротких, а у длинных отсекал ноги. Конечно, купцы после таких пыток умирали, а Прокруст забирал у них товары, деньги и рабов.

А поскольку он был сыном самого Посейдона, бога морей и океанов, никто не осмеливался ему перечить. И даже некоторые думали, что, возможно, ион и вправду обладает мерилом гармонии и вправе мерить по нему людей.

И так было, пока не встал на его пути Тесей. Он был человеком, но не боялся ни богов, ни их детей. А кроме того, был он очень силен, сильнее даже Прокруста. Так что, попав к нему в гости, он не дал обрубить себе ноги, а, напротив, померил самого Прокруста его же меркой и решил, что тот длинен на целую голову. И Тесей отсек разбойнику голову, и дорога из Мегары в Афины стала спокойной.

Но люди не забыли Прокруста и его ложе. И с тех пор, если кто-то пытается загнать другого в узкие рамки своей морали, или знаний, или представлений о мире, про такого человека говорят, что он пытается мерить все Прокрустовым ложем.

Потому что на самом деле люди разнообразны и нельзя судить всех одинаково, и тем более нельзя назначать себя таким судьей. Хотя, конечно, очень хочется. Ведь многим кажется, что они и есть – совершенство.

– Мне так не кажется. – Говорит Василий

– И мне, – кивает Оомия.

– На самом деле в вас много всего заложено. И может быть, в чем-то вы-таки и являетесь совершенством.

– Во мне точно много всего, – улыбается Оомия.

Василий смотрит на нее украдкой. Он с этим согласен.

18. Яркий сервиз

Все-таки с Вороном было хорошо. Вот войдешь ты в его лавочку растревоженный и взволнованный, а он пожмет тебе руку теплой сухой ладонью и проведет в дальнюю комнату. А там уже кипит – всегда он кипит, что ли? – большой прозрачный чайник, и знакомый китайский сервиз, украшенный алыми пионами, и жестяная баночка с душистым чаем, и баночки поменьше – с мятой и чабрецом – добавлять для вкуса и аромата, и горка печенья в одной вазочке, и с десяток шоколадных конфет – в другой. И среди конфет всегда любимые конфеты Ворона  – чернослив в шоколаде и любимые конфеты Хэма – грильяж.

Сервиз, из которого они пьют чай, очень нравится Хэму. И конечно, сервиз этот антикварный. «Двадцатые годы прошлого столетия, – говорит хозяин лавки, – ничего особенного. Такие в Китае тогда штамповали тысячами. Аляповат, на мой вкус». Хэм не очень понимает, что такое аляповат и, заметив это, его собеседник добавляет: «Слишком яркий». Но именно эта яркость и нравится Хэму. Два оборотня пьют чай, жуют конфеты и обмениваются последними новостями. И как-то так получается, что событие, так взволновавшее Хэма – исчезновение Лейлы – становится вдруг не таким и пугающим и даже как-будто обыденным.

– Вот в шестидесятые годы был похожий случай. С Синявинских болот внезапно снялись все шишиги и исчезли неизвестно куда. Войну, понимаешь, вытерпели, а тут исчезли – как испарились. Все в смятеньи, за болотными огоньками следить некому, те стали в стаи собираться, поползли слухи, что в Ленинградской области база инопланетных НЛО, среди людей стали бродить самые невообразимые сплетни.

А шишиг потом нашли – они по всему миру разбежались. Заделались моделями и актрисами. Как раз мода была на таких – длинноногих да тощих. Про Твигги слышал? Вот то-то и оно.

– Может, – говорит Хэм, аккуратно наливая в тонкостенный фарфор еще чаю, – может, попробовать мне вызвать заклинание самому? У Вас же есть старинные вещи, времен этого самого хитрого колдуна Джеймса?

– Как ни быть, – кивает Ворон, – но я бы на твоем месте не торопился. Надо еще что-нибудь вызнать про заклинание, а то, боюсь, оно действительно опасно для таких, как мы.

Хэм уходит, довольный и успокоенный, а Ворон, оставшись один, принимается перетирать мягкой замшей и без того сияющее серебро и напевать старинную армянскую мелодию «Журавль».

В это же время в неприлично дорогом московском ресторане ослепительная рыжеволосая женщина, в которой Хэм едва узнал бы свою знакомую ламию, говорит томным голосом:

– Нет, салат я не буду. И горячее тоже. Я, пожалуй, съем только тар-тар и сок из томатов с сельдереем.

Напротив нее сидит представительный мужчина много старше ее и смотрит на женщину обожающим взглядом.

19. Самый черный в мире цвет

– И вот этот хитрый художник объявил, что отныне самый черный в мире цвет может использовать только он. А цвет этот настолько черный, что, если покрасить им объемный предмет, он станет выглядеть плотным и будет подобен собственной тени. Но твои волосы, милая, я не буду рисовать слишком черными. Потому что, хотя они и темные, но очень блестящие. И вот эти блики солнца на них делают твои волосы одновременно черными и светлыми. Это очень красивый контраст. Даже не знаю, смогу ли я его передать, – волнуется мадам Петухова, которая снова взялась за кисть после сорокалетнего перерыва.

Это очень трудно: пальцы, оказывается, стали жесткими и неповоротливыми и не могут твердо держать в руках кисть. Краски теперь совсем не те, какими были, когда маленькая девочка бежала в художественную школу с планшетом подмышкой. Да и планшетом сейчас называют электронный гаджет, а не особую твердую папку для бумаг и карандашей. Но мадам Петухову не испугать сложностями! Она решительно взялась за дело и уже нарисовала натюрморт с нежными ивовыми пушками в глиняной вазе, вид из окна на Обводный канал, портрет Кондратьевны с трехцветной кошкой на руках, карандашную зарисовку уха Василия – потому что мальчик решительно не может посидеть на одном месте дольше трех минут – и много всякой чепухи вроде велосипедистов на аллее парка, облачного неба, сквозь которое пробивается тоненький луч солнца, и домашней традесканции.

А сейчас мадам Петухова рисует Оомию. Японка старательно сидит на кресле в полоборота к окну и улыбается. Василий заглядывает бабушке через плечо и прикидывает, как бы сделать так, чтобы готовый портрет она не унесла с собой, в свою маленькую студию, а оставила ему. Может, попросить на память? Засмеет. Скажет: какая тебе еще память, если я каждый божий день к тебе приезжаю? А портрет Василию жутко нравится. На нем Оомия похожа на принцессу из старинной сказки. Блики на ее волосах, которые мадам Петухова, по правде сказать, нарисовала не очень умело, придают изображенной сходство с персонажами какой-нибудь манги и подчеркивают экзотическую прелесть девочки. Нет, Василий должен заполучить этот портрет во что бы то ни стало!

– Ты так хорошо позируешь, просто молодец. И молодец, что помогаешь ему – кивок в сторону мальчика – по русскому.

– Мне не трудно, – отвечает Оомия, умудряясь при этом почти не шевелить губами.

– Знаешь что? – продолжает мадам Петухова, старательно орудуя кистью, – пожалуй, подарю я этот портрет тебе. Не бог весть что, но от чистого сердца.

Вот тебе и раз! Выпросить портрет у бабушки – одно дело, а просить его у японки – совсем другое. Василий горестно вздыхает. Солнце, между тем, скрывается за облаками и тени в комнате сгущаются. И особенно черной кажется тень, которую отбрасывает головка Оомии, чуть видная из-за спинки кресла.

20. Новый герой

А кстати, раз уж я припомнила в прошлой главе трехцветную кошку, не стоит ли рассказать об этой незаурядной представительнице млекопитающих?

Трехцветная кошка хорошо устроилась. С тех пор, как Кондратьевна спасла ее от живодеров, старушка почувствовала ответственность за хитрое создание, а хитрое создание стало испытывать к старушке покровительственно-доброжелательные эмоции. И как-то так сложилось, что теперь зимой трехцветная кошка поселялась жить у Кондратьевны, питалась на ее хлебах, грелась на ее коленках и играла ее клубками. Но едва лишь почуяв весну, неблагодарное животное сбегало навстречу романтическим приключениям.

За трехцветной кошкой по-прежнему ухаживало множество кавалеров. В прошлом году она отдала явное предпочтение черному пушистому коту, который кормился на заводе «Пищевик» и, уж не знаю, каким ветром его занесло в наш двор на Обводном канале – вероятно, кот любил длительные прогулки среди индустриальных пейзажей. Этому черному коту трехцветная кошка принесла два выводка таких же угольных котят, которые теперь уже разбежались по окрестным дворам и с мамой встречаются крайне редко.

Но в этом году  кокетка решила вернуть свое расположение нашему старому знакомцу – матерому уличному коту, которого Кондратьевна прозвала Семеном. Они вместе лежали на люке центрального отопления, вместе грызли колбасные огрызки, которыми их кормила добрая старушка и вместе же пели лирические мартовские песни.

Но сейчас, в середине апреля, Семен снялся с якоря и отбыл в неизвестном направлении, а трехцветная кошка ожидала нового потомства. Среди четырех или пяти котят, угнездившихся в ее животе, один вызывал особое беспокойство. Он не лежал тихо, изредка подрагивая лапкой, как прочие детки, а ворочался во все стороны и причинял трехцветной кошке много беспокойства.

Нашей героине даже пришлось следить за своим питанием, чего прежде она никогда не делала, с жадностью поедая все, что предлагали сердобольные жители двора. Теперь же стало совершенно ясно, что непоседливый котенок становился особенно нервным после сухого корма и довольно успокаивался, когда трехцветной кошке после утомительной охоты удавалось поймать и съесть мышь или воробья.

«Ишь, какой привереда!» – с нежностью думала будущая мать и представляла себе, как этот бойкий котенок будет рваться к ее соскам, отталкивая сестер и братьев и тычась в живот слепой мордочкой, и сердце ее наполнялось гордостью и радостью, как и сердце любой будущей матери.

 

А добрая Кондратьевна, каждый день выходя во двор с гостинцем для своей любимицы, тоже ожидала от не рожденного еще котенка каких-то необыкновенных подвигов.

«Ты только родись, Семен Семеныч!» – шептала она, поглаживая раздувшийся живот трехцветной кошки. – «А там ты им покажешь, что ты за зверь!»

21. Хэм спешит домой

Погода стояла великолепная!  Отличнейшая стояла погода!

 Правда, люди так не думали. Люди вжимались в пуховики, ворчали, поскальзываясь, и ругались на неожиданное (хотя и своевременно предсказанное Гидрометеоцентром) похолодание. Но Хэм ведь не был человеком. Где-то в глубине души у него затаились песьи повадки и старая мечта быть могучей алеутской лайкой. Поэтому царившая на улице пурга посреди апреля радовала сердце оборотня. Он даже решил идти сегодня домой с работы пешком. Тем более смена закончилась в семь вечера, и было еще светло.

Хэм шагал по проспекту, подставляя лицо мягким приятным снежинкам, и чуть не урчал от удовольствия. А между тем, в городе было неспокойно.  Вот на углу двое мужиков толкают аварийную машину в переулок, подальше от шумного движения.

– Помочь не надо?

– Давай, вставай сюда!

Короткие рукопожатия, и вот уже Хэм налегает плечом – вернее, делает вид, что налегает: ему, с его нечеловеческой силой ничего не стоит одному прокатить даже и грузовик даже и с пяток километров, но он нарочито шумно дышит и упирается ногами в скользкий снег. Вот и дотолкали.

– Ну, ты силен парень!

Выпить пива? Нет, спасибо. Снова два рукопожатия, и Хэм спешит домой.

Странный скрип слева заставляет оборотня повернуть голову. Вот это да! Расшатанная ветром, прямо на стоящую у перехода старушку валится рекламная стойка. Два прыжка, подставленная рука – и вот уже стойка лежит на земле, а ничего не понявшая старушка ругается на Хэма, что он разбегался тут и едва не сбил ее с ног. Ну, извините, бабушка, я тороплюсь. Меня дома ждет красавица-невеста. Старушка понимающе улыбается, а оборотень продолжает свой путь.

Вот и знакомый поворот, вот в трехстах метрах родной дом – невысокий желтый дом, обвитый трубами газоснабжения.

– Помогите! Помогите!

Что это? Набирая скорость, к переходу катится детская коляска, а за ней бежит женщина с отчаянным лицом.

Не просто остановить разогнавшуюся коляску так, чтобы она не опрокинулась, и ребенок не вывалился. Но Хэму сегодня все удается. Мать добегает к коляске и, не в силах ничего сказать, стоит рядом, шумно переводя дыхание. Младенец, до сих пор лежавший тихо, разражается громким ревом. Женщина склоняется над ребенком, позабыв поблагодарить спасителя. Но тот уже далеко – еще несколько шагов, и он скроется в старом обшарпанном подъезде. Третий этаж, знакомая дверь, на пороге Даша:

– Что-то ты сегодня рано.

– Неблагоприятные погодные условия, – говорит Хэм, стаскивая и выбивая от снега куртку. – Смену рано закрыли.

– Ну, где был, что видел? – интересуется девушка.

– Да так, ничего особенного. А что у нас сегодня на ужин?

22. Книга

Арутюн Акопович Никогошьянц, известный узкому кругу друзей и родственников, как Ворон, был человеком мудрым и неспешным. И, как всякий неспешный человек, любил все хорошо обдумать и обмозговать со всех сторон. Ничего не делал второпях и подо все имел свое обоснование.

Семнадцатого апреля семнадцатого же года века двадцать первого, в понедельник, как и в каждый понедельник, его антикварная лавка не работала. Но сам он был на месте уже с восьми утра. Перетирал серебро и фарфор, сметал метелкой едва заметную пыль с каминных часов и бронзовых фигур, натирал воском старинные кресла и бюро. И напевал тихим голосом старинную армянскую мелодию «Журавль». За окном крупными хлопьями валил снег. Странное семнадцатое апреля выдалось в этом году. Едва набухли и приготовились раскрыться почки, едва вылезли из-под земли вездесущие мать-и-мачехи, едва птицы заголосили во всю мощь, как на город обрушилось похолодание. Только ранний свет, уже в полшестого утра озарявший дома и набережные, напоминал, что на улице все-таки стоит весна.

Ворон вышел на улицу, обмел порожек и зачем-то сосчитал окна на фасаде здания. Дом был длинным, и в ряд получалось целых тринадцать окошек. Помножить на четыре этажа – получается пятьдесят два. Эх, когда-то и ему было пятьдесят два года. Славное было время! Ворон вздохнул, вернулся в лавку, снял овчинную длинную безрукавку и принялся перебирать антикварные книги, стоявшие на полке за прилавком. Книги эти были не такими уж ценными – сборник стихов Гейне со слащавыми иллюстрациями конца девятнадцатого века, несколько французских романов в корявом переводе каких-то голодных студентов, да пара учебников восемнадцатого века – математика и биология.

Арутюн Акопович в задумчивости открыл один из них. Со вкладной гравюры, защищенной тончайшей папиросной бумагой, на него смотрел красивый журавль. Ворон задумался.

Да, он был человеком мудрым и неспешным. Но именно такие люди иногда совершают поступки необдуманные и стремительные. Потом сами не могут объяснить, отчего. «Черт его знает, – говорят они, смущенно пожимая плечами и растерянно помаргивая, – словно бес какой в меня вселился. Сам не пойму, как вышло».

Вот и Ворон сам не понял, как так вышло, что он, вперившись взглядом в нарисованного журавля, уже бормотал скороговоркой таинственные стихи.

Черны, как уголья, глаза,

Блестят, как зеркало, власа.

Себя являет при свечах,

Егда двенадцать на часах.

Подобная луне точь-в-точь

Империи заморской дочь.

Быстро закончил он и вздохнул. Ничего не произошло. Снег за окном тем временем кончился, и яркое солнце осветило лавку. Быстрые светлые тени заскользили по полу и стенам. Только в углу за прилавком было темно. Ворон вздохнул и еще раз взглянул на гравюру. Журавля на месте не было. Лишь слегка колыхалась трава. Старик услышал шум крыльев за спиной и удивленно оглянулся – огромная птица ринулась прямо на него, застилая свет широко распахнутыми крыльями. На минуту ему показалось, что острые перья касаются лица. На глаза набежали слезы, опустилась тьма, и все исчезло в густой тени.

Рейтинг@Mail.ru