Элен Славина
Нерассказанные истории
Евгения Ломакина
«Ты лучше меня»
Молли
– Эта чертова лампа слепит меня, инспектор! Можете приглушить? Вот так, спасибо. Хм, да… Моя жизнь катится в пропасть, а я только и думаю, что молоденький офицер видит мешки под моими глазами. Нам ведь и так бы ничего не светило, сынок?
Ладно-ладно, ребята, я расскажу вам все. Хотите знать, как Джун появилась в моей жизни? Да просто свалилась как снег на голову! В этом вся Джун. Но тогда я еще не знала, что дело в гребанном Грэге. Эта парочка возникла у меня на пороге, будто какие сектанты. Не хотите ли изменить свою жизнь? А я хотела, черт возьми! Кто бы только знал, как я хотела! Я тогда была сама не своя после смерти Пита…
Что, офицер? Я знаю, что мой гребанный идеальный муж умер восемь месяцев назад, черт бы драл вас в зад!.. Простите… я просто плохо переношу утраты. Расскажу по порядку.
Это случилось два месяца назад, то есть, с момента смерти Пита прошло полгода. Я тогда решила расслабиться. Да, намешала транквилизаторы со спиртным. А вы так никогда не делали? Нет? Конченые святоши… Так вот, я была совсем тепленькая, когда в дверь позвонили. Я думала почтальон или кто-то в этом роде, распахнула дверь без страха. А там они, парочка святых. Ну, по их виду вы бы сказали то же самое. Она серая мышка с чёлочкой, в платьице, будто из 50-х, разве что белых носочков не хватало. И этот взгляд – затравленно-сочувствующий. Он напротив – холеный, статный, в меру откормленный что ли, будто пастор в школе для девочек.
– Здравствуйте, я сестра Пита.
Я то слышала, что у мужа была сестра – паршивая овца в стаде, сбежала с каким то докторишкой.
– А вы, значит, – говорю ему, – тот самый похотливый доктор, что совращает малолетних пациенток?
Джун глазки в пол, а этот хоть бы смутился – смотрит, будто голой меня видел. Выгнать бы их, да тут меня накрыло. В глазах потемнело, голова кружится, судороги. Грэг мне первую помощь оказал. Так и познакомились.
Ну, а потом Джун хлопотать начала, расчистила уголок на кухне, блинчиков сварганила, кофе сварила. В доме семьей запахло, понимаете? А я полгода как собака в конуре жила. Выгонять их неловко стало. Да и сил не было.
Знаете, Джун умеет создавать уют. А Грэг… Мне сразу показалось, что она ему не подходит. Понимаете, такому мужчине нужна другая женщина. Что? Причем тут я? Ну, а даже если и так? Что вы так смотрите? Я люблю Джун! Я любила их обоих, но они были несчастливы вместе! Хотите узнать, убила ли я его из ревности?.. Черт, как курить хочется… Мы можем продолжить чуть позже, инспектор?
Джун
– Вы очень добры, инспектор, спасибо. Нет, серьезно, не каждый бы был так мил с потенциальной преступницей. Ваша мама должно быть очень гордится вами. Но я не заслуживаю доброты, я плохой человек.
Я предала всех, кого любила, и кто мне доверял: родителей, Молли, Грэга, даже брата. Хоть мы с ним и не виделись 20 лет. Я принесла в его дом – место, где он был счастлив и затем умер, – хаос. Если кто и виноват в произошедшем, то я. Я вам все расскажу. Только отпустите Молли, она ни в чем не виновата. И она нужна Генри.
Нам с Грэгом стало негде жить. Дом забрали за долги, а его врачебную лицензию отозвали. Временно. Мой муж хороший доктор, а та пациентка… Грэг не виноват, что они в него влюбляются. Да мисс Блум просто несчастная бесплодная женщина с ранним климаксом! Она была бы рада, если бы Грэг на нее посмотрел. Но он всегда вел себя этично. Я сама была его пациенткой и знаю! А миссис Блум все выдумала от обиды. Вы проверьте ее рецепты лучше, ей транквилизаторы прописывали, не зря же!
Простите, да, вы правы, я отвлеклась. В общем, нам пришлось уехать, когда Грэга отстранили от практики. Честному человеку всегда стыдно за других. Нам было неловко за жителей Роузвуда, которые нас несправедливо отвергли.
Почему мы отправились к Питу? Это идея Грэга. Клевета его подкосила. Он начал каяться, что когда-то оторвал меня от семьи, увез без благословения. Хотел попросить прощения у моих родных. Мы решили начать с Пита, но опоздали. А когда я увидела, в каком состоянии Молли, то поняла, что мы ей нужны. И была рада, что они с Грэгом нашли общий язык. Я сама поощряла их дружбу.
Вы, конечно, смеетесь над моей наивностью, инспектор. Так вот, я ни капли не ревновала. Молли понимала его гораздо лучше меня. Она шикарная яркая женщина, Грэг достоин такой. Но я не ревновала, потому что никто бы не смог любить его, как я.
Вы хотите знать, что случилось за ужином в тот вечер? Это я убила своего мужа, детектив.
Молли
– Джун обожает семейные ужины. Я и сама считаю это до чертиков милым. Но мне никогда не давалось создание атмосферы. Раньше этим занимался Пит. А после его смерти моим ангелом-хранителем стала Джун. Нелепым наивным ангелом. Она откуда-то раздобыла эти винтажные канделябры. Говорила, они создают особую атмосферу. Я не спорила, хотя не понимаю, чем плох электрический свет. Но Джун столько для меня сделала, украсила мою жизнь после смерти Пита. Это меньшее, что я могла для нее сделать. К тому же ее жизнь с Грэгом, как я видела, была совсем несладкой.
Хотите знать, что он с ней делал? Как-то утром мы все вместе завтракали. Джун, как обычно накрыла стол, будто для приема у британской, мать ее, королевы. Джун всегда была необычайно мила, в хорошем настроении и одета, будто на выход. Это прямо мотивировало меня, хотя обычно мне плевать на подобную чушь, предпочитаю комфорт. Так вот, в то утро появляется Джун, вся такая чистенькая, свежая, пахнущая счастьем. На столе домашние кексы – это вам не замороженная дрянь из супермаркета, – и ароматный кофе.
Тут Грэг встает и молча выходит из-за стола. Не стал завтракать. У Джун губы затряслись, на глазах слезы. Я съела все кексы, чтобы ее утешить, но все равно понимала, как эта милая мышка страдает. Знаете, в чем было дело? Она забыла посыпать кексы кунжутом. Вернее, не нашла его в местной лавчонке. А у засранца Грэга, видите ли, пунктик – он ест кукурузные кексы только с гребаным кунжутом. И таких случаев за два месяца были десятки. Сколько раз я видела ее красные глаза.
Нет, он не был груб. Очень даже мил и вежлив. Но он подавлял ее. Грэг буквально контролировал ее жизнь: говорил, как ей одеваться, куда ходить, какие книги читать и как думать! Он просто подлый тиран, вот он кто! И вы не представляете, как я рада, что он погиб от моей руки. Так я смогла отплатить Джун за ее доброту. И искупить свою вину, ведь гребаный Грэг был мне не безразличен. Настолько, что я желала Джун смерти.
Джун
– Молли была так добра, что позволила мне самой все устроить в день ее рождения. Я хотела ее порадовать. Жаль, что Генри не было – накануне они снова поссорились. Молли вообще сложно ладить с сыном, но я ее не обвиняю. Нелегко быть мамой. Я вот так и не решилась. И так как я была косвенно виновата в отсутствии Генри в тот вечер – это я рассказала Молли о его травке, – то чувствовала необходимость загладить вину.
Я купила пару чудесных канделябров ей в подарок, мы приглушили свет. Я знала, что Грэг будет снова флиртовать с Молли. Но я решила позволить ему это. На Молли же я не обижалась. Обаянию Грэга трудно противиться.
Они танцевали, тихонько смеялись. Каждый играл свою роль. Я тихонько ждала удобного момента в своем углу. Милая покорная Джун. Грэг склонился к лицу Молли, его ладонь лежала на ее шее, большой палец мягко поглаживал яремную ямку. Я восприняла это как сигнал. Потушила свечи в одном канделябре…
Инспектор, я в жизни и гвоздя не вбила. Понятия не имею, как смогла нанести такой сильный удар. Наверное, я все же немного злилась на Молли. Но таких как она, могли быть сотни. Дело не в них, а в Грэге. Поэтому я решила разом покончить с этим. Как это называется? Убийство на почве ревности? В состоянии аффекта? Пусть будет так.
Детектив Рэйес
– Они обе врут, Джим.
– Ну, одна то верит, что убила его. Значит либо миссис Хьюм, либо миссис Картер говорит правду.
– А мальчишка, Джим? Ведь он мог быть там с самого начала?
Офицер Сноу изумленно выкатил глаза:
– Думаешь, миссис Хьюм, считая Картера мертвым, оставила бы сына на месте преступления, зная, что его могу обвинить в убийстве, Рэй?
Инспектор Рэйес досадливо потер щетину на подбородке.
– Да нет же, Джим. Но что-то не складывается. Почему они выгораживают друг друга? И что им обоим сделал Грэг Картер?
– Давай спросим его самого, Рэй.
Грэг
– Нельзя ли повременить с вопросами, инспектор? Голова болит ужасно. Мне надо в больницу. Ваш врач… Не хочу никого обидеть, но я сомневаюсь в его компетентности и…
– Ничего страшного, мистер Картер. Раз уж вы смогли самостоятельно подняться после удара и даже оказать сопротивление полиции, ваша рана может подождать. Лучше скажите, что вы делали в доме Молли Хьюм?
– Я жил там! Что же еще.
– И у вас не было мысли завладеть ее имуществом?
– Что? Какого черта вы несете? – Грэг саркастически усмехнулся, то тут же проглотил язвительный ответ, когда инспектор Рэйес достал бланки рецептов.
– Узнаете, Картер? Те самые голубые бланки из Роузвуда. На таких вы выписывали рецепты мисс Нэнси Блум? Независимая экспертиза выявила, что вы прописали ей препарат, показанный при климаксе. Но ваш коллега из клиники в Роузвуде уверен, что у мисс Блум просто осложнения после аборта. Пришлось проверить истории всех ваших пациенток в возрасте от 30 до 40 лет, переживших подобную операцию. И всем им вы назначали один и тот же препарат. Зачем, Картер? В картах пациенток указано, что аборт показан по медицинским причинам. Патология плода, ведущая к не вынашиванию. Так что вы хотели скрыть? Молчите? Конечно, вы уже догадались, что такое же вещество мы обнаружили в крови миссис Хьюм.
Грэг вальяжно откинулся на спинку стула.
– Я требую адвоката.
Генри
Грэг мне сразу не понравился. И то, что мама строила ему глазки, было отвратительно. Мне симпатична Джун, она такого не заслужила.
Хотя появление Картеров меня смутило – я был на каникулах у бабушки, когда они поселились у нас, – должен признать, Джун внесла в дом покой и уют, утраченные после смерти Пита.
Но Грэг меня бесил. Я не верил ни единой его улыбочке. Но мама, которую я всегда считал даже чересчур прагматичной, будто не замечала какой он скользкий.
А та травка, которую все сочли моей, уверен, принадлежала ему. Ну, не Джун же с мамой, в самом деле! Я не злился на Джун, что она рассказала о травке. Но мама взбесилась, стала орать как психическая. Я решил переждать бурю у бабушки.
Жалею, что все же вернулся за телефоном и помог Грэгу выжить. Не стоило мне звонить в полицию, не поговорив с мамой.
Мои воспоминания прервало появление темнокожего офицера, который вывел Джун. И я непроизвольно крикнул:
– Грэг жив, Джуни! Вы ни в чем не виноваты!
Надеюсь, это поможет им.
Молли
– Что вы сказали? Грэг жив? И это Генри нашел его и позвонил в полицию? Бедный мой мальчик… Я так устала, инспектор. Я скажу правду.
Я не ранила Грэга. Но я хотела ему зла. После всех его уловок… На которые я велась, признаю. Да я почти всегда была подшофе, что вы хотите! Мне было омерзительно оставаться трезвой. И я хотела, чтобы кто-то ловкий обманул меня, увел от реальности. Почему не Грэг?
Но мне мешала Джун. Я хотела ей смерти. Но не желала зла. Парадокс. Я бы никогда не подняла на нее руку, но мне хотелось, чтобы она исчезла, перестала мозолить мне глаза и раздражать совесть. Потому что вопреки противоестественному влечению к ее мужу, я любила глупую мышку Джун. Такую милую и доверчивую. Эта ее доброта была как бревно в моем глазу!
Она бы самого Гитлера могла оправдать! Знаете, что она мне рассказала, когда я нашла ее плачущей под лестницей? Мы тогда с Грэгом совсем совесть потеряли, обжимались прямо в коридоре. Вот я и решила, что она нас увидела.
Так вот Джун не сердилась, она пожалела меня! И обмолвилась, что Грэг вынуждал ее делать аборты несколько раз. Мол, у нее патология, невынашивание. Но она пошла к другому доктору, и он сказал, что с ней все в порядке. Терпеливая дурочка продолжала жить с чудовищем, что ее в грош не ставит, да еще и крутит под ее носом со вздорной бабой, которую Джун считает подругой. Черт, офицер, дайте салфетку, что-то в глаз попало.
Джун
– Мне жаль, что я не убила Грэга. Не избавила всех нас от этой грязи и страданий. Говорю же, мне гвоздь вбить не под силу.
Мой муж делал бизнес на эмбрионах. Ставил здоровым пациенткам ложные диагнозы, чтобы женщины соглашались на аборты. А потом назначал им мощный препарат от климакса – подорвать психическое здоровье.
Представляете, каково им было под воздействием неконтролируемых гормонов? А я знаю.
Так Грэг заметал следы. Если бы пациентки пожаловались, их словам бы мало кто поверил.
Но после мисс Блум я пригрозила, что все расскажу. Наврала, что у меня есть остатки препарата, который он когда-то назначал и мне. И мы уехали. Бросили ипотечный дом.
Я еще верила, что Грэг образумится, станет тем чутким и заботливым мужчиной, в которого я влюбилась. Но ситуация с Молли меня отрезвила. Когда я обнаружила, что он поит ее этой дрянью, поняла, что должна остановить его.
Я все придумала сама. Чтобы услать Генри из дома, поссорила их с Молли, подбросив мальчику травку Грэга. Заказала канделябры по интернету. Ну, не молотком же для мяса орудовать. Грэг все же мой муж, а не свинья на бойне, он достоин большего, чем смерть от кухонной утвари.
Письмо Джун к Молли
«Милая Молли!
Я бесконечно тебя люблю и поэтому прошу полностью стереть меня и Грэга из своей жизни. Уж о последнем я позабочусь.
Я согласилась на полное сотрудничество. Грэгу грозит до 35 лет тюрьмы. Адвокат говорит, что я могу отделаться условным сроком, но, честно, мне все равно. В любом случае, я никогда не появлюсь в вашей с Генри жизни.
Прошу, не пытайся мне помочь. Живи своей жизнью. Прими ее дары. Налаживай отношения с сыном.
Позволь мне расплатиться за все. Это я привела Грэга в твой дом. Я не могла противостоять его подлости. Но я не жертва. Я пособник. Ты лучше меня, честнее. По крайней мере, с самой собой.
Благодарю, что помогла мне набраться храбрости, посмотреть правде в глаза.
Люблю и прощай.
Джун».
МИСТИКА
Анна Грэйс
«Приговор»
Зал суда одно из самых красивых пространств Загробного Мира. Полы устланы полевыми цветами, стены переливаются звёздами, потолок утопает в снежных облаках. Грозные тучи-кресла, сверкающие фиолетовыми молниями, парят в центре. В них восседают двенадцать судей, облачённые в белые шелковые мантии.
Смотрю на них снизу вверх, чувствуя себя маленьким и жалким пред их смертельным величием. Выбеленные кости судей сияют, чёрные глазницы горят красным огнём праведного возмездия.
– Я, смерть Сигма Двести Сорок Седьмой, клянусь говорить правду и только правду, и ничего кроме правды.
Кладу правую руку на «Свод законов по сопровождению душ в Загробный Мир». Я знаю все три тысячи триста тридцать три. Пришлось выучить, чтобы нарушать по правилам. Надоело каждый раз отвисать по сто лет в Аду. Но нынче я немного увлёкся и нарушил самое главное «число душ оставленных в мире живых на момент отхождения считается в пропорции одна к тысяче». Я увеличил (или уменьшил?) ее на одиннадцать душ.
– Смерть Сигма Двести Сорок Седьмой обвиняется в нарушении…
За тысячелетнюю карьеру в должности смерти это мой семьсот девятнадцатый суд. Должен привыкнуть. Но каждый раз желтое пламя под белыми рёбрами взволнованно мерцает, переливаясь с белого на ярко оранжевый. Я плотнее кутаюсь в чёрный плащ, чтобы судьи не заметили. Ну, правда, что такого страшного может случиться? Подумаешь, разжалуют в черти. Буду зависать за чьим-то левым плечом, шептать всякие гадости.
– Смерть Сигма Двести Сорок Седьмой, готов оправдать свои преступления пред Высшим Судом? – вопрошают судьи замогильным голосом, не разжимая челюстей.
Больше всего раздражает эта манера чревовещания. Нельзя, что ли, как все нормальные смерти, клацать при разговоре?
– Да.
– Преступление первое. Кьяра Висконти должна была умереть первого марта две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил ее в жизни. Объяснись.
В воздухе разворачивается голограмма: божий одуванчик в ярком цветном платье, в жемчугах и красных туфлях на шпильках, стоит на кафедре и что-то увлеченно рассказывает студентам. Она сияет, словно солнце во тьме, а студенты подобно цветам тянутся к ней.
– Научные изыскания донны Кьяры спасли тысячи жизней. Сейчас ее команда работает над разработкой вакцины от «Эболы». Если бы я позволил ей умереть, то в жизни было бы на сто двадцать три ученых меньше, и на сотни тысяч умерших больше. А значит у смертей было бы больше работы. Правило пятьсот сорок второе: «позволяется оставить душу в жизни, если это приведет к значительному сокращению дальнейших отхождений ко смерти».
Я всегда готовлюсь заранее. Разворачивается вторая голограмма, где мои слова подтверждаются статистическими данными в цифрах и диаграммах. Судьи довольны аргументами. Приговор: «подтвердить пребывание в жизни».
Пламя в грудине вспыхивает так ярко, что рёбра слегка плавятся. На днях мы с Кьярой разопьем коньячку.
– Преступление второе. Тайсон Пирс. Должен был умереть семнадцатого июля две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил его в жизни. Объяснись.
На голограмме Мистер Пирс за рулем полицейской машины преследует красный седан. Рядом с ним мальчик в слезах. Пирс, демонстрируя потрясающие навыки экстремального вождения, успевает успокаивать мальчонку.
– Мистер Пирс один из лучших полицейских нашего времени. На его счету сотни раскрытых преступлений. А с его нахождением в жизни будет ещё больше. Правило тысяча двести пятьдесят шестое: «Душу возможно оставить в жизни, если ее пребывание принесет очевидную полезность обществу, при условии, что ее можно заменить другой, бесполезной душой». В той перестрелке я забрал душу убийцы и насильника.
Голограмма со статистикой. Приговор: «подтвердить пребывание в жизни». Пламя весело шипит в груди, я уже представляю, как Пирс в красках, громко жестикулируя, рассказывает о гонках.
– Преступление третье. Ёжи Польска. Должен был умереть двадцать третьего августа две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил его в жизни. Объяснись.
На голограмме мужчина лет шестидесяти в окружении подростков. Рассказывает о своем нелегком детстве. Дети улыбаются, смеются, пихают друг друга в бок локтями «про тебя», «прямо как ты».
– Пан Ёжи в прошлом социальный работник, сейчас волонтер в детских комнатах полиции, приютах, интернатах. Благодаря ему, многие подростки нашли себя и никогда не вернутся на преступную стезю. Каждый день его жизни спасает сотни душ. Ведь те, кого спас пан Ёжи никогда не убьют, не изнасилуют, не украдут и не породят новую волну преступлений. Снова правило пятьсот сорок два: «позволяется оставить душу в жизни, если это приведёт к значительному сокращению дальнейших отхождений к смерти».
Судьи довольны моими оправданиями, статистикой. Приговор: «подтвердить пребывание в жизни». Завтра я с удовольствием выслушаю очередную байку из криминального прошлого пана Ёжи.
На следующие семь преступлений также вынесены подтверждающие приговоры. Иного и быть не может. Я знал это. Судьи тоже.
Кто-то из смертей по большому секрету рассказал мне, что я в любимчиках у Небесной Канцелярии за понимание своей работы. Истинную суть удаётся понять не многим. Заключается она не в сопровождении умерших, а в сокращении их количества, а значит, в умении оставлять те самые души в жизни. Я сам-то понял это не так давно. Просто люблю свою работу… хотя среди смертей слово «любовь» считается человеческим атавизмом и к аргументам не приравнивается.
Поэтому с каждым приговором мое пламя все сильнее скачет в груди, плавит ребра до красноты. Боюсь плащ сожжёт. И так пованивает паленым.
– Преступление одиннадцатое. Савельева Катерина. Должна была умереть девятнадцатого ноября две тысячи восемнадцатого года, но ты оставил ее в жизни. Объяснись.
На голограмме блондинка в домашней одежде. Сидит на диване, укутавшись в плед. Смотрит сериал, ревет белугой, размазывая по лицу тушь.
Костяшки пальцев предательски звенят, я прячу руки за спину.
– Барышня Катерина очень добрая девушка. Волонтер в приютах для бездомных животных. Работает журналистом, всегда пишет только честные статьи. А ещё она мечтает написать книгу, роман. Я уверен, когда она напишет ее то, сможет помочь многим людям… Ее идеи о…
Говорю что-то ещё. О том какая она хорошая, добрая, красивая. Красное пламя в глазницах судей полыхает все праведнее.
– Аннулировать пребывание в жизни.
Мое пламя вырывается из-под ребер, прожигает плащ. Я пытаюсь его поймать, засунуть обратно в грудину, но оно больше не подвластно мне. Струится по моим костям огненными всполохами, будто хочет сжечь заново, капает на полевые цветы жгучими слезами.
– Пожалуйста! Умоляю! Я, – знаю, не должен этого говорить, но что мне ещё остаётся делать? – я люблю ее
Падаю на колени. Судьи приближаются ко мне в своих креслах. Рассматривают, будто видят впервые.
– Она не совершила ничего выдающегося. Но ей только двадцать семь лет! У неё все ещё впереди. Пожалуйста. Обещаю! Я обещаю, что она станет лучше. Напишет эту чертову книгу или спасёт тысячу жизней.
Судьи переглядываются, перешептываются на древне-ангельском.
– Ты знаешь, что максимальное число оставленных в жизни за один суд не может превышать десять душ. Мы можем подтвердить приговор барышни Савельевой, но тогда вынуждены будем аннулировать один из предыдущих. Кого ты выберешь, смерть Сигма Двести Сорок Седьмой?
Перед внутренним взором переливаются светом все одиннадцать душ. Катя сияет ярче всех. Как, как мне доказать, что она не менее значима для этого мира, чем остальные? Просто время для ее великих дел ещё не пришло.
– Мы ждём.
– Разве моя любовь недостаточно веское доказательство того, что она нужна миру? – Я медленно встаю, гремя костями. – Ведь считается, что Любовь – не доступна ангелам, тем более работающим в должности смерти. Но если эта душа и вправду пробудила во мне это удивительное чувство, то разве вы не должны изучить сей феномен?
Красное пламя в глазницах судей меняется с алого на багровое. Они в растерянности. Наверное, впервые за много тысячелетий. Снова шепчутся на древне-ангельском.
– Ты прав, это исключительный случай. Мы отсрочим аннулирование приговора на год. За это время она должна будет доказать, что достойна оставаться в жизни. И не думай, что сможешь помочь ей.
Пламя танцует сальсу в груди, кланяюсь судьям. О, нет, я смогу ей помочь, обязательно. Даже если придётся стать чертом, хранителем или смертным. Барышня Катерина любит жизнь, а я люблю ее.
