Анна Флин
Крылья над Кальдорой
– Глубже, – бросает Эрлинг.
Марко напрягается, его руки сжимаются сильнее, и боль становится невыносимой. Кричу, но звук тонет в оглушающей тишине. Кажется, что мозг горит.
Вдруг внутри меня что-то щёлкает. Я чувствую, как волна силы поднимается из глубины. Это неконтролируемо, это просто инстинкт. Что-то вырывается наружу, и боль резко прекращается.
– Что за…? – слышу голос Марко. Его руки отдёргиваются, словно он обжёгся.
– Что случилось? – холодно спрашивает Эрлинг.
Марко смотрит на меня. Его синие глаза расширены от удивления. Он моргает, словно не верит в то, что только что произошло.
– Она… – произносит он, его голос звучит растерянно. – Ничего.
Я тяжело дышу. В голове всё ещё гул, как после сильного удара. Вдруг чувствую, как тёплая жидкость течёт по верхней губе. Кровь. Из носа.
Марко отступает, надевая перчатки.
– Она ничего не знает о взрыве, – говорит он, не глядя на меня.
Эрлинг молчит. Его холодный взгляд направлен на меня, и я чувствую, как внутри всё сжимается от страха.
– Ничего нового, – наконец произносит он, сдерживая раздражение.
Марко склоняет голову, словно извиняясь.
– Сегодня тебе повезло, Нордергард, – говорит Эрлинг, его голос звучит как приговор.
Опускаю голову, чувствуя, как мир вокруг медленно вращается.
– Уберите её, – приказывает глава Чёрной Стражи.
Меня грубо хватают за руки, рывком поднимают, и я вскрикиваю от боли, которая пронзает плечи. Ноги подгибаются, но стражам всё равно. Меня тащат к двери.
Голова гудит, как от удара колокола, и боль в висках кажется невыносимой. Каждое движение отдаётся в боку, где осталась глубокая, жгучая боль от ударов. Кровь продолжает течь из носа, тонкими каплями падая на одежду и землю. Я ощущаю её металлический вкус на губах, солоноватый и тошнотворный.
Меня вытаскивают наружу и просто швыряют. Я падаю на колени, руки врезаются в мокрую, липкую грязь. Лёд пробирает пальцы, холод проникает сквозь кожу.
Запах гари висит в воздухе, густой и удушливый. Завод, чьи стены покрыты копотью, стоит как мрачное напоминание о произошедшем. Воздух тяжёлый, в нём смешались запахи дыма, сырости и тлена.
– Проваливай, дартлогийка! – голос Инквизита режет слух. Он гневен, полон презрения, как будто мне вообще не место в этом мире.
Я пытаюсь подняться, но ноги не слушаются. Грязь липнет к ладоням, холодная и густая. Чувствую, как она проникает под ногти, оставляя мерзкое ощущение.
– Двигайся! – кричит имперец, и я слышу звук его сапог, приближающихся ко мне.
Собрав остатки сил, встаю. Пошатываясь, делаю шаг, затем ещё один. Спина горит от боли, но я продолжаю идти. Холодный ветер бьёт в лицо, смешивая запахи гари и влаги, обжигая кожу.
Гетто встречает привычным зловонием сырости, гнили и грязи. Узкие улочки кажутся длиннее, чем обычно. Тусклый свет фонарей выхватывает лишь очертания зданий, покрытых плесенью.
Каждый шаг отдаётся тупой болью в боку. Я чувствую, как ткань на локтях и коленях пропитана грязью, холодной и влажной, словно это проклятие, которое не смыть.
Тени на улицах кажутся живыми, наблюдающими за мной. Но я знаю, что здесь никто не подойдёт, чтобы помочь. Это гетто. Здесь никого не волнует чужая боль.
Я едва волочу ноги, каждый шаг даётся с трудом. В голове пульсирует боль, а грудь стянута, будто на неё наложили железный обруч.
Когда добираюсь до своей комнаты, ноги подкашиваются, и я падаю на колени. Запах сырости и плесени внутри ещё сильнее, но мне всё равно.
Я не плачу сразу. Просто сижу, уставившись на старый деревянный пол. Руки грязные, ссадины на ладонях кровоточат. Капли грязной воды падают с волос на колени, образуя тёмные пятна на полу.
Тишина давит, как огромный груз. Внутри всё пусто, и я больше не могу сдерживать эмоции. Слёзы начинают течь по щекам, смешиваясь с грязью, оставляя на коже липкие дорожки.
– Ненавижу, – шепчу я, голос дрожит, почти ломается. Слова растворяются в пустоте. – Ненавижу их всех…
Сжимаю кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в кожу. Внутри всё кипит. Боль в теле уступает место ярости, тихой, но неугасающей.
Я ненавижу Чёрных Стражей. Ненавижу их презрительные взгляды, холодные голоса, безразличие, с которым они бросают нас в грязь. Ненавижу их за то, что они сделали с моими родителями.
Я больше не позволю Империи унижать меня.
Но в этот момент, сидя на холодном полу в одиночестве, я чувствую себя ничтожной, как никогда прежде.
Дверь открывается.
– Элин?! – голос Кайры звучит испуганно.
Поднимаю голову, и вижу, как она входит, её лицо искажено ужасом. Она бросает свои вещи на стол и подбегает ко мне.
– Что случилось? Кто это сделал? – спрашивает она, опускаясь на колени рядом.
Открываю рот, но издаю только хриплый звук. Слёзы льются без остановки, и я начинаю рыдать, громко, истерично, словно всё, что накопилось за день, прорывается наружу.
Кайра кладёт руки на мои плечи. Её ладони тёплые, как солнечные лучи, и вдруг боль в боку становится чуть легче.
– Элин… – шепчет она, её голос дрожит. – Всё будет хорошо. Я с тобой.
Она осторожно помогает мне подняться. Её руки уверенные, но нежные.
– Сними это, – говорит она, кивая на грязную одежду.
Пытаюсь расстегнуть пуговицы на рубашке, но пальцы дрожат. Кайра мягко убирает мои руки и делает это сама, её движения быстрые, но заботливые.
– Всё хорошо, я помогу, – повторяет она.
Когда она снимает с меня одежду, я чувствую, как липкая грязь, смешанная с кровью, тяжело спадает. Воздух кажется холодным, обжигающим кожу.
Кайра берёт таз с водой и тряпку, окунает её в воду и начинает осторожно вытирать моё лицо, шею, руки. Её движения уверенные, но полные тепла.
– Эти… – она замолкает, глядя на ссадины и синяки. Её взгляд становится жёстче, но голос остаётся мягким. – Я вылечу тебя.
Её ладони снова ложатся на мои плечи, и я ощущаю слабое тепло, которое разливается по телу, стирая боль.
– Они не имеют права бить нас… – говорит она, почти шепотом, но её голос дрожит от ярости.
Я продолжаю плакать, пока Кайра моет меня, убирая следы грязи, гари и унижения. Когда она заканчивает, подруга помогает мне добраться до кровати.
– Ложись, – говорит она, подсовывая под голову подушку.
Она забирает мою грязную одежду и бросает её в угол, чтобы постирать позже. Затем накрывает меня одеялом.
– Тебе нужно отдохнуть, – говорит Кайра, убирая волосы с моего лица.
Закрываю глаза, слёзы всё ещё текут.
– Я больше никогда не буду такой слабой, – шепчу я, едва слышно.
Кайра гладит меня по волосам, успокаивая.
– Ты сильная, Элин, – говорит она. – Ты уже сильная.
Слёзы продолжают литься, пока я не засыпаю, уставшая, но с твёрдой мыслью: я больше никогда не позволю Империи сломать меня. Больше никогда.
Глава 6. Завалы и тени
Громкий звон раздаётся за стенами, пробуждая меня от тяжёлого сна. Этот звук – начало каждого утра в гетто, как напоминание о том, что мы живы только для того, чтобы служить Империи. Открываю глаза и сразу чувствую, как тело ноет. Боль после вчерашнего допроса ещё не отпустила.
Комната пахнет сыростью и мылом. На столе аккуратно сложена чистая одежда – Кайра успела её постирать и высушить за ночь.
Натягиваю грубую серую рубашку, заплатанные брюки, застёгиваю ремень. Куртка – та самая, с нашивкой, что напоминает мне, кто я для Империи. На левом рукаве чёрная полоса и слово «Дартлогиец», бросающееся в глаза. Рядом ещё одна нашивка – «Пустышка».
Вдохнув глубже, застёгиваю куртку и выхожу в холодное утро.
Завод всё ещё покрыт шрамами пожара. Стены почернели, запах гари смешался с утренним холодом, проникая в лёгкие. Сапоги скользят по влажной земле, пропитанной копотью. Никто не дал мне новых инструкций после происшествия, но я знаю: в Империи без работы не оставляют.
У ворот меня встречает охранник. Имперец. Высокий, светловолосый, с холодными голубыми глазами. Он смотрит на меня сверху вниз, его взгляд полон отвращения.
– Ты, – бросает он, не утруждая себя называть меня по имени. – На разборку завалов. Уборка – твоя задача.
Коротко киваю, сжимая зубы. Слова застревают в горле – я не собираюсь спорить.
Завалы выглядят как сцена из кошмара. Обугленные деревянные балки лежат вперемешку с искорёженным металлом, его острые края блестят в тусклом утреннем свете. Кругом пепел и грязь. Обломки стекла сверкают под ногами, словно ледяные осколки, каждый шаг становится ловушкой. Стены завода почернели, на них видны длинные потёки от воды.
Воздух густой, тяжёлый, пахнет гарью, сыростью и чем-то сладковато-горьким, от чего начинает першить в горле. Этот запах въедается в кожу, в волосы, в одежду, оставляя нас заложниками его присутствия.
Работа бесчеловечна. Мы разгребаем обломки голыми руками, потому что перчатки изнашиваются слишком быстро, а новые нам не выдают. Металл обжигает даже сквозь ткань. Каждый кусок словно сопротивляется, словно знает, что наши силы давно на исходе.
Женщина рядом с нами – молодая, но её лицо осунулось, а волосы, запачканные пеплом, выглядят серыми, как у старухи. Она пытается поднять обломок, но тот слишком тяжёлый. Её пальцы дрожат, и она срывается на колени. Никто не помогает. Никто не может позволить себе потерять время.
Пожилой мужчина рядом со мной выгибается дугой, пытаясь поднять ржавую металлическую балку. Его спина трясётся от напряжения, но он не сдаётся. На его лице – глубокие морщины, кожа потемнела от пепла, а руки – худые, жилистые, покрыты ссадинами. Его губы шепчут слова молитвы на дартлогийском, почти неслышно.
– Слишком громко, старик! – кричит надсмотрщик. Его крик разносится, как удар, и пожилой мужчина напрягается сильнее, пока не поднимает балку.
Смотрю на свои руки. Грязь и пыль забились под ногти, пальцы уже не разгибаются полностью. Пот катится по лицу, смешиваясь с пеплом, делая кожу липкой и грязной. На ладони чувствую свежую ссадину, кровь смешивается с грязью, но я продолжаю работать.
Металл скрежещет под ногами, когда я тащу очередной обломок. Одежда прилипает к спине, тяжёлая от пота и влаги. Я чувствую, как ткань натирает плечи до крови, но это больше не имеет значения. В голове только одна мысль: работай, чтобы тебя не заметили. Работай, чтобы остаться в живых.
Крики надсмотрщиков звучат регулярно, словно удары часов. Они идут взад и вперёд по заводу, их сапоги громко стучат по металлическим обломкам. Иногда один из них пинает безвольного работника или швыряет в нас кусок угля, чтобы подстегнуть.
– Быстрее, выродки! – кричит один из них, его голос полный ненависти. – Империя не будет ждать!
Я наклоняюсь, чтобы поднять небольшой кусок металла. Это мой тридцатый за утро, но кажется, будто прошло уже десять часов. Рядом с ним замечаю обгоревшую бумагу, строгий уверенный подчерк, едва различимый за слоем пепла. Быстро отворачиваюсь, чтобы не терять концентрацию.
В этот момент кто-то проходит мимо, и я чувствую лёгкое касание к ладони. В первый момент это кажется случайным, но потом замечаю в руке что-то мягкое и хрупкое.
Поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кто это, но не могу ничего разглядеть. Все вокруг работают, их головы опущены, лица сосредоточены.
Незаметно разворачиваю записку.
На ней короткое послание: «Переулок Нордена, 20:00. Съешь.»
Сердце учащённо бьётся. Подполье.
Я не раздумываю. Быстро сжимаю бумагу и кладу её в рот. Горечь бумаги и пепла растекается по языку, но я проглатываю, даже не морщась. Осматриваюсь, проверяя, не заметил ли кто.
Охранник вдалеке, дартлогийцы продолжают работать, надсмотрщики выкрикивают приказы. Никто не смотрит на меня. Всё кажется обычным.
Рёв мотора прерывает звуки тяжёлого труда. На территорию завода въезжает чёрный мобиль с алой эмблемой Чёрных Стражей. Всё вокруг замирает, только редкие звуки скрипа металла нарушают тишину.
Эмблема на дверях машины бросается в глаза даже на расстоянии: чёрный щит с серебряной вертикальной полосой, на котором изображён орёл с раскинутыми крыльями, охватывающий меч. Внизу, на ленте, латинская надпись: «Ordo Supra Omnia» – «Порядок превыше всего».
Дверь машины открывается, и первым выходит он – командир Адриан Эрлинг.
Он двигается с уверенностью человека, привыкшего к власти. Каждый его шаг размерен, чёток, будто вымерен по линеечке. Его чёрная форма безупречно сидит, подчёркивая его осанку и широкие плечи. На груди эмблема Чёрных Стражей, её серебро блестит в слабом свете утра.
Светлые волосы подчёркивают его строгие черты лица. Стальной взгляд направлен прямо перед собой. Он идёт, не замечая нас, словно мы часть этих обгоревших развалин.
Позади него идут ещё трое Чёрных Стражей. Они выглядят так же безупречно, как и он, но их шаги тише, сдержаннее.
Эрлинг останавливается перед завалами, оглядывает разрушения. Его лицо остаётся безучастным, но в этом молчании есть что-то страшное.
Мои руки дрожат, но я стараюсь не смотреть в его сторону. Стараюсь стать незаметной. Но глаза всё равно сами собой находят его фигуру. Я смотрю, как он идёт, как будто вес мира лежит у его ног. Он – воплощение Империи: холодный, сильный, равнодушный.
Когда смена подходит к концу, я чувствую себя с разбитой. Руки немеют, кожа на ладонях стёрта до крови. Ноги подгибаются, колени дрожат, а спина горит такой болью, будто позвоночник вот-вот сломается. Всё тело – сплошной комок боли, и я еле держусь на ногах.
Но я не могу остановиться. Продолжаю работать, таская обломки, разбирая почерневшие балки. Каждый вдох даётся с трудом – запах гари и пепла всё ещё висит в воздухе, удушающий, словно этот завод сам отравляет нас.
Всё происходит как в тумане. Разгребаю завалы молча, стараясь стать невидимой.
Никто не говорит. Ни охранники, ни дартлогийцы. Единственные звуки – скрип металла, когда мы переносим обломки.
Но в какой-то момент я чувствую, как на мне задерживается чей-то взгляд.
Поднимаю голову и замираю.
Командир Эрлинг.
Он стоит на небольшом возвышении, сложив руки за спиной. Его фигура неподвижна, как статуя, но глаза – холодные и острые, как клинки, – смотрят прямо на меня.
Я не понимаю, почему. Сердце пропускает удар.
Он молчит. Лицо остаётся бесстрастным, но в этом взгляде чувствуется что-то тяжёлое, подавляющее. Словно он видит меня насквозь. Словно знает что-то, чего не знаю я сама.
Опускаю глаза. Дыхание становится прерывистым, и я продолжаю работать, стараясь, чтобы мои руки двигались быстрее.
Но я чувствую, что он ещё смотрит.
Когда охранник кричит, что рабочий день окончен, я едва сдерживаюсь, чтобы не упасть. Люди вокруг опускают обломки, их лица серые, выжатые, словно из них выдавили последние капли жизни.
Выхожу за ворота завода вместе с другими дартлогийцами. Воздух снаружи не лучше – холодный, пропитанный запахом пепла, сырости и горя.
Но я не могу остановиться. Время.
Бегу через узкие улочки гетто, чувствуя, как сердце бешено стучит в груди. Камни под ногами скользкие, воздух холодный, но липкий пот всё равно стекает по шее.
Переулок Нордена. Это место ближе к северной части гетто. Здесь редко горят фонари, тени тянутся по стенам, делая улицы похожими на лабиринт.
Оборачиваюсь через плечо. Чёрные Стражи всё ещё ищут виновного, их машины видели в гетто весь день. Улицы кажутся ещё более пустыми и опасными.
Когда добираюсь до нужного места, всё вокруг уже утопает в ночной тьме. Здания высятся над головой, как чёрные зубцы, их окна разбиты или плотно заколочены.
Под одной из тёмных стен вижу фигуру. Высокая, напряжённая, как натянутая струна.
Локан.
Его серые глаза вспыхивают в тусклом свете фонаря. Он слегка кивает, увидев меня.
– Ты опоздала, – говорит мужчина тихо, но в его голосе нет упрёка. Только напряжение.
Останавливаюсь, переводя дыхание. Тело всё ещё болит, но я заставляю себя выпрямиться.
– Зато пришла, – огрызаюсь я.
Локан смотрит внимательно, его взгляд прожигает, но в нём нет осуждения. Только сосредоточенность и какая-то едва заметная тень облегчения.
– Рад, что ты выжила, – говорит он тихо, склонив голову чуть ближе. Его голос мягкий, но я чувствую напряжение в каждом слове. – После встречи с Чёрными Стражами это редкость.
Сглатываю, не находя, что ответить. Воспоминания о допросе всё ещё горят в голове, как огонь, но я заставляю себя не показывать слабость.
– Ты прошла тяжёлое испытание, – продолжает он. В уголках его губ мелькает слабая улыбка. – Добро пожаловать в подполье.
Едва заметно киваю. Сердце бьётся чаще, но не от радости. Осматриваюсь по сторонам, проверяя, не следит ли за нами кто-то из Инквизитов или Стражей.
– Это вы взорвали завод? – шепчу я, едва слышно, чтобы никто не мог уловить мои слова.
Локан смотрит на меня долго, прежде чем кивнуть.
– Да.
– Почему вы не предупредили меня? – голос звучит резче, чем я планировала. – Я могла погибнуть!
Локан остаётся спокойным. Его взгляд становится только холоднее.
– Каждый в ячейке знает только то, что должен знать, – говорит он жёстко.
Хмурюсь, пальцы сжимаются в кулаки. Такое объяснение меня не устраивает, но я понимаю: в его логике есть правда.
– У меня для тебя первое задание, – говорит он, делая шаг ближе. Его голос становится ещё тише.
Прежде чем я успеваю ответить, Локан резко притягивает меня к себе. Едва не вскрикиваю, но он кладёт ладонь мне на затылок, заставляя прижаться лицом к его плечу.
– Обними меня, – шепчет мужчина, его губы почти касаются моего уха. – Если кто-то нас заметит, пусть думают, что это пара дартлогийцев в переулке. Это никого не удивит. Разговор – другое дело.
Напряжённо киваю, стараясь не показать, как странно мне быть так близко к нему. Обнимаю повстанца, чувствуя, как его пальцы на мгновение касаются моей спины.
– Твоё первое задание, – продолжает Локан, не размыкая объятий. – Ты должна найти человека для нашей ячейки. Надёжного. Кого-то, кто не сдаст нас, даже если его будут убивать Чёрные Стражи. У тебя есть неделя.
Напрягаюсь, но киваю. Это задание кажется мне слишком простым.
– Только неделя? – спрашиваю тихо.
– Этого достаточно, – отвечает он. – И не забывай: среди нас есть те, кто готов служить Империи, лишь бы не быть убитым.
Сердце сжимается от злости, но я не говорю ничего.
– И это всё?
– Всё начинается с малого, Эл, – добавляет он.
Локан чуть отклоняется. Его лицо так близко, что я могу почувствовать тепло его дыхания.
– А теперь ударь меня, – шепчет он.
Моргаю.
– Что?
– Ударь. И не жалей силы.
Медлю, но потом делаю так, как он говорит. Ладонь с хлёстким звуком прилетает ему по щеке. Локан отскакивает, бросая на меня короткий взгляд, прежде чем резко разворачивается и исчезает в темноте переулка.
Поворачиваюсь, чтобы уйти, но замираю. На входе в переулок стоят трое Инквизитов. Их тёмно-синие формы выделяются в слабом свете фонаря. Они смотрят на меня с нескрываемым отвращением, словно я хуже грязи под их сапогами.
– Фу, грязные отродья, – бросает один из них, молодой, с резкими чертами лица. Его голос сочится презрением.
Другой подзывает меня к себе жестом, не оставляющим выбора.
– Подойди сюда, – командует он.
Медленно иду вперёд, стараясь не показывать страха. Сердце бешено колотится, но я держу лицо, словно ничего не происходит.
– Что делала в переулке? – спрашивает один из них. Его глаза изучают меня, как хищник изучает добычу.
– Ничего, – отвечаю быстро.
– Ничего? – он ухмыляется, обнажая зубы. – Ты выглядишь как дешевая шлюха. Ты из этих, да?
Чувствую, как внутри всё сжимается от унижения, но молчу.
– Имя? – резко спрашивает он.
– Элин Нордергард, – отвечаю я.
– Магия?
– Пустышка, – шепчу я.
– Место работы?
– Завод номер шесть… – говорю чувствуя, как голос дрожит.
Он смотрит на меня ещё секунду, прежде чем отмахнуться.
– Пошла отсюда, – бросает он, будто прогоняет собаку.
Медленно ухожу, чувствуя, как унижение и злость накатывают волной. Как только их фигуры исчезают из виду, начинаю бежать, игнорируя боль в ногах.
Добегаю до своей комнаты, почти падая от усталости, ноги горят от боли. Сердце бешено колотится, холодный воздух режет лёгкие. Когда открываю дверь на третий этаж и захожу в комнату номер 12, пальцы дрожат, и я не сразу замечаю, что внутри кто-то есть.
– Элин? – голос Кайры раздаётся из тени.
Она сидит на старом стуле, руки сложены на коленях, а лицо покрыто напряжёнными складками. Свет от тусклой свечи выхватывает её черты, и я вижу, как сильно она переживает.
– Элин, это правда? – её голос напряжённый, но тихий.
Снимаю куртку и поворачиваюсь к ней.
– О чём ты?
– Тебя допрашивали Чёрные Стражи, – произносит она, её глаза полны беспокойства.
От этих слов меня пронзает неприятное чувство. Киваю, стараясь выглядеть спокойной.
– Да, это правда, – говорю, садясь на кровать.
– Боже… Элин… – её голос срывается. Она подходит ко мне ближе, и я чувствую слабый запах зелёной мази, которую она использует для лечения ран. – Это они избили тебя так? Но почему? Что случилось?
Я вздыхаю, опуская голову.
– Диверсия, – отвечаю коротко.
– Это из-за завода? – её голос становится громче, и я жестом прошу её говорить тише.
– Да. Кто-то взорвал третий этаж. Они ищут виновного, – поясняю я.
Кайра проводит рукой по лицу, пальцы дрожат.
– Я слышала о взрыве, но думала, что они просто накажут кого-то из нас, как всегда… Но допрос Чёрных Стражей? Это…
Подруга замолкает, глаза наполняются страхом.
– Я жива, Кайра, – говорю я, глядя ей прямо в глаза.
Она опускается на кровать рядом со мной. Её плечи ссутулятся, словно груз всего мира упал на неё.
– Ты сильная, Элин, – шепчет она, её голос ломается. – Я бы не выдержала.
Хмурюсь. Её слова обжигают изнутри. Кайра видит меня сильной, а я знаю, что это ложь.
– Я не сильная, – шепчу, но голос дрожит. Я пытаюсь замолчать, но внутри что-то ломается.
Слёзы начинают катиться по щекам, сами по себе, как будто разум больше не может удерживать всё то, что накопилось. Всё то унижение, боль, страх и отчаяние, которые я держала в себе с самого детства.
Сжимаю лицо руками, пытаясь скрыть своё плачевное состояние, но это бесполезно. Слёзы льются, тихие, горячие, они обжигают кожу, смешиваясь с грязью.
– Элин… – тихо произносит Кайра.
Она осторожно подходит ко мне и опускается на кровать рядом. Её руки обнимают меня, тёплые и крепкие. Я чувствую её прикосновение, но не могу остановиться. Плечи сотрясаются, а рыдания рвутся наружу.
Мы сидим так, прижавшись друг к другу. Никто из нас не говорит ни слова.
Кайра тоже начинает плакать. Я чувствую, как её слёзы стекают на моё плечо, горячие, как и мои. Мы плачем вместе, не сдерживая себя, потому что больше нет сил бороться с этим ужасом, который вокруг нас.
Тишина в комнате заполняется нашим тихим плачем. Две женщины, две дартлогийки, сломанные Империей, но ещё живые.
– Элин, – вдруг произносит она, нарушая тишину. – Мне нужно тебе кое-что сказать.
Её голос звучит приглушённо, и я сразу понимаю, что это что-то серьёзное.
– Что случилось? – спрашиваю, глядя на её побледневшее лицо.
Она опускает взгляд на свои руки, а потом отвечает:
– Меня отправляют на стерилизацию.
Слова падают, как камни. Я не сразу понимаю их, но когда смысл доходит, в груди начинает разгораться ярость.
– Что?! – восклицаю, но она быстро тянет меня за руку, заставляя говорить тише.
– Пожалуйста, не кричи, – шепчет она.
– Почему?! Почему они это делают? – шепчу я, но голос всё равно звучит резко.
– Один врач… Он хочет, чтобы я стала его… любовницей, – её голос дрожит, почти ломается.
Я чувствую, как внутри начинает разгораться ярость. Крепче сжимаю руки, ногти впиваются в ладони так сильно, что кажется, кожа вот-вот порвётся.
– И он решил, что для этого нужно лишить тебя… – я не могу договорить. Слова застревают в горле, слишком много гнева и отвращения, чтобы продолжить.
Кайра кивает, её глаза наполняются слезами.
– Имперцам запрещено иметь детей от дартлогийцев, – тихо говорит она. – Ты же знаешь, как они к нам относятся. Мы для них…
– Животные, – заканчиваю я за неё, ощущая, как кровь пульсирует в висках, а в груди нарастает стук.
Животные. Именно так они нас видят.
Империя поработила нас много лет назад, но не приняла в свой мир. Мы не стали частью Эры, мы остались дикарями, низшими, грязными в их глазах. Они отняли у нас всё – наш язык, нашу культуру, нашу землю, – но даже это их не удовлетворило.
Для них мы просто рабочая сила. Мы ломаем свои тела на их заводах, пашем их землю, строим их города. Мы едим крохи, которые они кидают нам со своих столов, и носим нашивки, как клеймо, чтобы никто не забыл, кто мы такие.
– Мы для них не люди, Кайра, – шепчу я, и эти слова звучат как яд.
– Мы никогда ими не станем, – соглашается она, её голос тихий, но полон горечи.
Имперцам запрещено жениться на дартлогийках. Это закон. Даже если кто-то из них посмеет полюбить нас, их связь будет считаться преступлением. Детей от таких союзов уничтожат, а самих родителей ждёт публичное осуждение и смерть.
Империя не терпит «грязной крови».
– Но есть те, кто покупает нас, – продолжает Кайра, её голос становится ещё тише. – Мы для них не жёны и даже не любовницы. Мы – игрушки, вещи, которые можно сломать и выбросить.
Сжимаю кулаки так сильно, что костяшки белеют.
– Это унизительно, – шепчу я, чувствуя, как злость перекрывает дыхание. – Они стерилизуют нас, как животных, чтобы… чтобы…
Слова застревают в горле.
– Чтобы не допустить, чтобы кто-то из нас оставил от имперцев потомство, – заканчивает Кайра. Её лицо кажется опустошённым.
Знаю, что она права. Это не просто унижение – это стратегия Империи. Стереть нас с лица земли. Навсегда.
Некоторые дартлогийцы пытаются выжить иначе. Они предают свой народ, идут на службу Империи, становятся её руками. За это Империя даёт им «белый лист» – пропуск в её общество. Таких людей мало, единицы. Но даже они не получают полной свободы.
– Белый лист ничего не значит, – говорю я, почти сквозь зубы. – Даже те, кто его получает, носят нашивки. Даже они – «другие».
Кайра кивает. Её взгляд устремлён куда-то вдаль, словно она видит всё это перед собой.
– И даже если они живут среди Империи, – добавляет она, – их дети всё равно никогда не станут имперцами.
– Они хотят, чтобы нас больше не было, – говорю я, глядя ей прямо в глаза.
Кайра опускает голову, её плечи начинают дрожать.
– Это не важно, – шепчет она, и её слова звучат так, будто она говорит это не мне, а пытается убедить саму себя. – Всё равно я не хочу детей, Элин. Какой смысл? Приводить их в этот мир, где их ждёт только боль? Это неправильно.
Сжимаю зубы, стараясь не кричать.
– Кайра…
Она горько улыбается, но в её улыбке нет ни капли радости.
– Не хочу приводить их в этот мир. В мир, где их ждут только боль, унижение и вечная борьба. Это неправильно.
Я не знаю, что сказать. Её слова режут изнутри, но я понимаю, что она права.
Обнимаю её, чувствуя, как тело сотрясается от рыданий.
– Кайра, мы найдём выход, – шепчу я, хотя сама не знаю, верю ли этим словам. – Мы сделаем что-то, чтобы это прекратить.
Обнимаю её, чувствуя, как её тело сотрясается от рыданий. Она тихо всхлипывает, пытаясь унять боль, которая рвётся наружу. Но внутри меня всё по-другому.
Я не могу больше плакать. Во мне больше нет места для слёз.
Смотрю через грязное окно на соседнее здание. Его облупившиеся стены и разбитые стекла кажутся отражением всего, что нас окружает. Грязь. Разруха. Безысходность.
Пальцы непроизвольно сжимаются.
Слова Эрлинга снова звучат в моей голове, резкими и колючими, как стекло: «Ты ничтожество».
Он видел меня такой – жалкой, слабой, бессильной. И он был прав. До сих пор.
Но теперь я знаю, что моё терпение подошло к концу. Я больше не могу сидеть сложа руки, больше не могу просто выживать.
Смотрю на ночное небо, тёмное и непроглядное, и чувствую, как внутри разгорается холодный огонь. Не просто злость. Решимость.
Империя считает, что мы сломлены, что нас можно стереть, забыть, уничтожить. Но я покажу им, как сильно они ошибаются.
– Кайра, мы найдём выход, – шепчу я, но теперь мои слова звучат твёрдо.
Она всхлипывает в ответ, а я тихо кладу руку ей на плечо. Но в этот момент я принимаю решение.
Я стану самым опасным диверсантом, которого знала Империя.
Я научусь бороться.
Я буду разрушать их планы, уничтожать их структуры, подрывать их уверенность.
Я заставлю их бояться нас, бояться меня.
И когда придёт время, я просто исчезну. Умру. Но это будет моя победа, а не их. Больше никакого страха. Больше никакого унижения. Я заставлю их заплатить за каждую слезу, за каждую жизнь, которую они отняли.
Поднимаюсь с кровати, чувствую, как напряжение наполняет каждую мышцу, каждый нерв.
– Всё будет иначе, – шепчу я себе, глядя в пустое окно. – Всё будет иначе.
И в первый раз за долгое время я чувствую, что нашла цель.