Анна Драницына
Пианино. Сборник рассказов
– Я знаю, что у тебя кто-то есть, у меня нюх на такие вещи,– сказал Петренко спустя две недели после моего знакомства с Дэвидом.
– Ну началось…
– Подожди, на этот раз я серьезно. Скажи честно есть или нет. Если есть, то я навсегда оставлю тебя в покое, уйду в небытие и все. Даже дверью хлопать не буду.
– Да. Есть.
В трубке раздались короткие гудки, и я почувствовала облегчение от того, что все свершилось так быстро и легко. Операция прошла успешно, пациент будет жить. И я тоже.
Мама, я и Дэвид сидели в ресторане. Мы все знали, что происходит, и когда Дэвид торжественно попросил меня стать его женой, то мама прослезилась, а я, как в мелодраматическом кино, протянула руку для кольца. Ночью Петренко штурмовал мою дверь. Я притворилась, что меня нет дома, но он не поверил. Он кричал на весь подъезд, что я сука-стерва-дрянь и что он меня безумно любит. Он бился головой о стену, и кто-то из соседей уже кричал о милиции, когда я дрожащими руками рискнула повернуть ключ в уже изрядно измочаленной двери, чтобы пустить его во внутрь. Лоб у него был рассечен, и я стала наклеивать пластырь, параллельно нацеживая две порции валерианки.
– Почему ты выходишь замуж за него, а не за меня?,– как всегда безапелляционно заявил Петренко.
– Но ты говорил, что никогда на мне не женишься, что это ужасно даже представить себя под одной крышей с такой женщиной, что…
– Неважно, что я говорил, важно то, что есть, между нами.
– А что есть? Бурные ночи и истерики.
– Но мы принадлежим друг другу, мы предназначены друг другу.
– Ерунда. Эффективный заряд возможен только при взаимодействии плюса на минус, а у нас с тобой, к сожалению, батарейки вставлены неверно, то есть плюс на плюс, что означает сплошной кошмар уже много лет.
– А что дает Он тебе?
– Спокойствие и уверенность в завтрашнем дне.
– Бог мой, какая банальность, к тому же это когда-нибудь наскучит, и что ты будешь тогда делать?
–Не волнуйся за меня.
–Не могу. Я люблю тебя, – он заплакал и я, утешая, стала по инерции его целовать и даже не заметила, как все случилось опять. Истерика и бурная ночь. Петренко всегда был как перетянутая струна – чуть тронь и все заноет, завизжит и порвется, превратится в бесконечную любовь, а из страсти в склоку. Но тогда я не осознавала, что он давно стал частью меня, вросся в мое тело всеми нервозными конечностями и бесконечным эгоизмом, хоть я того и не желала.
Самолет прорезает пространство и я чувствую, как погружаюсь в другое измерение, и что сейчас случится что-то страшное. Мы летим в пустоте и нет этому ни конца, ни края. Незнакомая комната и мужчина в постели, который как я начинаю осознавать – мой муж, начинает успокаивать меня после приснившегося кошмара. Я стараюсь отогнать ощущения тоски и зарываюсь в пухлые немецкие одеяла. Вечерами приходят знакомиться со мной очередные друзья Дэвида. Все очень милые и как один похожие на моего мужа – внимательно слушают, дают почитать книжки и вскоре забывают о моем существовании. Мы живем в маленьком городке, недалеко от Штутгарта. Дэвид преподает в университете, а я целыми днями слоняюсь по маленьким тихим улочкам, каких очень много в немецкой провинции или же учу немецкий. Часто мы ходим в клубы или рестораны, где его друзья веселятся от души, постепенно не удосуживаясь мне перевести из их беседы ни слова по-английски. Я понимаю, что хочешь общаться- учи язык и всегда понимала, что мне, как хорошо натренированному псу, предстоит взять языковой барьер, но, к сожалению, он был не только языковым. Проще говоря, мне было скучно. В детстве я с неимоверным восторгом наблюдала за движением игрушечной немецкой железной дороги, которая была у моей школьной подруги и являлась предметом всеобщей зависти. Я часами могла рассматривать маленькие домики, стоящие вдоль дороги, на окошках которых красовалась искусственная, неестественно красная герань, или же крошечные зеленые садики перед домиками с малюсенькими пластмассовыми скамейками. Мы мечтали о том, чтобы попасть в этот уютный игрушечный мирок и вот, как по взмаху волшебной палочки, я оказалась там – все те же милые домики, в них милые люди, с милыми улыбками. Все так мило и сладко, что хочется водки с соленым огурцом. Все хотят попасть в сказку, но, кажется, что никто кроме меня до сих пор не задумывался над тем, как из нее выбраться.
Так прошел год, и вот мы, согласно моей идее, сидим в машине в зарослях кукурузы, как малолетние любовники. Кукуруза – декорация, а секс, несмотря на внешний антураж, как всегда очень медленный и основательный, фундамент настоящего, экологически чистого немецкого счастья. Я затянулась сигаретой и невольно вздохнула.
– Что-то не так? – спросил Дэвид, заботливо заглядывая в глаза. До моего приезда сюда я была уверенна, что этот взгляд, полный бесконечной заботы и тревоги, свойственен только ему, но потом встречала его повсюду – Правда, что вы в России не храните деньги в банках? (озабоченность в глазах) Правда, что у вас зарплаты в 20 долларов? (тревога) Правда…
– Слушай, я хочу съездить домой, хоть на неделю.
– Но ты же знаешь, что сейчас это невозможно, поскольку мы собираемся переехать в новый дом, а затем съездить в Испанию. Мы же договорились, что следующим летом обязательно поедем в Россию вместе. А пока пусть твоя мама приедет.
– У нее нет денег на билеты.
Дэвид деликатно промолчал и, аккуратно вытряхнув пепельницу в пластиковый мешок, спрятал мусор в бардачок.
– Да, – продолжил он, -России сейчас приходится не сладко, по подсчетам экономистов до полного дефолта осталось меньше, чем пол года. Так что представляю какое облегчение ты должна испытывать, находясь здесь. Неожиданно для себя я разразилась длинной ругательной тирадой, которую иногда использовал Петренко и смысл которой даже я не могу уловить до конца , не говоря уж об иностранце.
– Что-что? Говори, пожалуйста по-английски, – сказал Дэвид с легким раздражением, которое я уловила впервые со дня нашей встречи.Молча мы порулили к дому. Было грустно, ведь он-то, действительно, ни в чем не виноват. Муж не понимает, как тяжело мне приспосабливаться жить «ихним» завтрашним днем, где все до минуты и копейки распланировано и малейший сбой вызывает полное недоумение и протест.
Прошло еще полгода. Как-то раз я забрела в небольшую часовенку, в которой были похоронены русская принцесса Катерина и немецкий король Людвиг. Два бюста этой пары располагались неподалеку и, мне показалось, что в глазах русской царевны стояла невыразимая вековая тоска. Я представила как ей, наверное, не хватало русских полей, лесов и просторов. Но родителям было наплевать на ее чувства, надо было спасать страну от очередного дефолта, войны, или же путем смешения русской и немецкой крови улучшать генофонд. Я вышла из часовни, и тотчас пошел снег. Белыми хлопьями он как-то совсем по-русски падал на ровные ряды виноградников покрывающие холмы, на еще полу зелёные деревья и на мое лицо. Я машинально испугалась за косметику, но вспомнила, что, живя традициями другой страны уже два года как ей не пользовалась. Снег был откровением и, вернувшись домой, я на одном дыхании, не позволяя себе задуматься ни на секунду, позвонила в Аэрофлот, продиктовала номер кредитки мужа, который предварительно переписала еще месяц назад, собрала те немногочисленные вещи, что у меня были – на западе не принято сильно тратиться на одежду, – и написала записку. Разумеется, сплошные sorry, да и что я могла еще сказать…
Россия встретила метелью и потоком новостей – доллар растет, шахтеры бастуют, президенту выдвигают импичмент, прокурор опять развратничает, запад не дает кредит… Мама и плакала, и смялась одновременно. Но в общем, была счастлива, что я вернулась. Петренко распил со мной бутылку шнапса и тут же разбил ее о стену. Он усиленно делал вид, что у него произошли большие перемены – новая машина, работа, новая подруга. Даже показал фотографию какой-то девушки, но тут же швырнул ее об стену, вслед за немецкой бутылкой, и подняв меня на руки, отнес на кровать.
-Завтра ты переезжаешь ко мне.
– Завтра не бывает, – заметила я , лениво потягиваясь. Оно встает на Востоке и до России не успевает доползти.
–И все же завтра мы будем вместе, – продолжал талдычить свое, ничего еще не знающий Петренко. Он-то не понимал, что мы давным-давно застряли в одном дне, как герой фильма «День сурка». Завтра он снова начнет орать – «Как ты могла продаться этому фашисту!!!», и я опять убегу от его грубых и унизительных слов, нежелания жениться и глупой ревности и мои шаги будут гулко долбить мост, укрытый темным покрывалом ночи. Но это будет завтра (или другое сегодня?), а сейчас, в данный миг я безумно счастлива.
ЗДРАВСТВУЙ, ПОСТ!
Масленица полыхала в парке ярким костром, от блинов подташнивало, да и водка уже давно просилась назад. Все, хватит, – решила Алена. – С завтрашнего дня – строгий пост. Ее муж Димон радостно поддержал эту идею и тут же немедленно выпил – за воздержание. В состоянии легкой эйфории, в светлом предчувствии новой, правильной жизни, они пришли домой и полезли в интернет, чтобы выяснить, что им с завтрашнего дня нельзя. Оказалось – нельзя ничего. Пока Алена зачитывала список допустимых к посту продуктов, Димон тоскливо смотрел в подсвеченную нежным светом глубь гигантского холодильника и понимал, что пришла пора прощаться. Прощай свинка, буженинка, грудинка, колбаска печеная, салака копченая. Здравствуй, пост.
– Алена, ну давай хоть буженину доедим. Я ее два часа готовил.
Доели. Заодно Димон проглотил и рыбу. Он большой мужчина, под сто кило веса, ему необходимо было запасти жиров и углеводов впрок. Сорок дней голода, это вам не шутки.
– Блин, у меня же коньяк початый. Выдохнется за месяц. Кстати, сегодня еще можно, сегодня праздник. Зато потом – ни-ни. Только кашу без молока, бобы и горох.
Выпили коньяк, закусив красной икрой, оставшейся от «блинной недели». Еле прикончили банку. Алена была уже пьяна вдрызг, когда Димон попытался «врубить заднюю».
– Ален, а может, не будем поститься? Есть ведь заповедь – не навреди. А как тут не навредить себе, если целый день на работе голодаешь. Гастрит легко можно заработать. Или язву желудка. Помнишь, прошлый раз я в прорубь полез. Все говорили – прыгай, вода святая, только здоровее станешь. Закалишься. А я потом две недели с бронхитом валялся, чуть не помер. Или Семенов. Его жена выставила на крещение сырую воду на балкон, мол, и так станет святой, незачем в церкви в очереди стоять, когда ротовирус кругом бродит. А Семенов потом с поносом в больницу угодил. Тот же ротовирус и проглотил, только дома из банки. Дура, Машка, хоть бы кипяченую выставила. Может, ну его этот пост, нафиг. А, Аленушка?
– Не богохульничай, отрок. Грех сие, – пробормотала пьяная супруга и неуклюже завалилась на плиту.
Утром, болея с похмелья, Аленка убирала на кухне. Димон смылся на работу. Слава богу, греховный беспредел закончился, впереди снова забрезжила новая жизнь. Кухня после вчерашнего выглядела так, будто там пировали вражеские захватчики. Колбасные огрызки разной формы валялись на полу и там и сям. Судя по всему, Димон до последнего накидывался на сырокопченую палку, надеясь до утра ее уничтожить. С ужасом Алена обнаружила, что этот алкаш выпил также весь ее запас финского ликерчика, прибереженного для встреч с девчонками. А затем полирнул все это дело бутылкой вина, оставшейся после восьмого марта.
Весь день Алена давилась гречкой, а к вечеру явился бледный, как тень отца Гамлета, Димон. Шеф отпустил его с работы пораньше. Очевидно было, что спасет супруга только тарелка наваристого мясного бульона.
– Ну ничего, ничего – утешала Алена мужа, с радостью выбрасывая в мусорку полкастрюли гречки, в следующем году попостимся. Тем более Любка говорит, что ее с этого поста разнесло как корову. Похудеешь тут как же, когда только каши одни с утра до ночи жрешь! Мне, кажется, я только за сегодня уже кило наела, точно. Пойду на весы встану.
