Анна Джолос
Девочка-лёд
– Дань, перестаньте! – кричу я, глядя на то, как эти двое сцепились.
Парни катаются по искусственной траве. Князев, всю сознательную жизнь занимающийся плаванием, заметно уступает Беркутову, для которого подобные стычки – очередной вызов и возможность показать свою силу.
– Дань! – дрогнувшим голосом повторяю я.
Беркут вообще себя не контролирует. Бьёт Князева так, что страшно становится. Хочу подойти ближе, но меня внезапно хватает Абрамов.
– Не мешай, Лисицына! Такое представление! – смеётся он, стискивая покрепче.
– Отпусти, Ян! – беспомощно дёргаюсь в его руках.
Озираюсь по сторонам. Как назло, нигде не вижу Пашки. Будто сквозь землю провалился!
– Разнимите их, пожалуйста, не стойте!
Но мне в ответ звучит лишь смех. Этим людям нравится то, что происходит.
– Отпусти! – пытаюсь освободиться, но Ян лишь сжимает меня сильнее.
– А ты ничего на ощупь, Лисицына! – хрипло шепчет мне в ухо, и я резко отшатываюсь, словно ошпарившись.
Где-то далеко слышится звук свистка Петра Алексеевича, но он тут же тонет в нескладном хоре подбадривающих голосов. Я в ужасе наблюдаю за тем, как из носа моего лучшего друга на белую футболку капает кровь. Со всей дури пинаю Абрамова локтем в живот, обретая долгожданную свободу. Подбегаю к дерущимся парням и делаю первое, что приходит в голову.
3. Алёна
Злая и взбесившаяся, с разгона запрыгиваю на спину ненавистного одноклассника.
– Отпусти его! – кричу Беркутову прямо в ухо, повиснув на нём как цирковая обезьяна. Ещё и шею его сжимаю внутренней стороной локтя.
Парня, не ожидавшего нападения сзади, немного ведёт в сторону, но ему чудом удаётся-таки удержать равновесие. В этот же момент страшно гремит гром, оповещая о грядущем дожде, запах которого уже витает в воздухе. Сверкает молния, на секунду освещая поле яркой вспышкой. Непогода сегодня разыгралась ни на шутку.
– Слезь… с меня, Лиса, – орёт Беркутов, прерываясь на кашель.
Пытается сбросить меня, громко и нецензурно при этом выражаясь. Данька переворачивается, загибается, хватаясь за живот, и сплёвывает кровь на траву. Кажется, в этот момент Роман собирается добить свою жертву, но я ему ни за что не позволю.
– Отойди от него! – шиплю яростно, отчаянно стараясь его придушить. Другой ладонью вслепую закрываю лицо.
– Свихнулась, дура конченая?
Затянутое грозовыми тучами небо снова заходится раскатами. Ребята вокруг пищат, потому что внезапно начинается самый настоящий ливень.
Парень предпринимает очередную попытку стряхнуть меня со спины, и что-то идёт не так. Беркутов то ли заплетается в собственных ногах, то ли теряет ориентацию в пространстве. Как итог, мы оба с глухим шлепком падаем на мокрую траву.
– Ай…
Рухнуть вот так оказалось не очень приятно. Даже с учётом того, что тело парня однозначно смягчило удар.
– Одурела, Лисицына? – недовольно возмущается он, перекатываясь на спину. – Какого ты влезла, придурочная?
– Посмотри, что ты наделал! – слышу, как натужно кашляет Князев чуть в стороне. – Скотина! Какая ты скотина, Беркутов!
Во мне столько злости, что я сама не замечаю, как снова начинаю драться с ним. Ощущаю мощный прилив непонятной энергии. Дурной. Бесконтрольной совершенно. Потому что достал! Потому что ненавижу! Так сильно, что готова взять грех на душу!
Ослеплённая яростью, начинаю бить его: в каменную грудь, плечи, живот – и ещё больше раздражаюсь оттого, что этот придурок ни черта не делает. Не пытается ударить в ответ, просто лежит и позволяет себя лупить. Смотрит, и всё. Словно хищник, готовый откусить жертве голову, но только после того, как у неё кончатся силы на последнее сопротивление.
И это заставляет меня остановиться. Даже не знаю, почему его поведение так пугает. Наверное, потому что я отлично понимаю, кто именно передо мной. Хочу встать, внезапно осознавая, в какой странной, неловкой и неуместной позе нахожусь. Сижу на нём.
Пытаюсь подняться, но он хватает меня за голую лодыжку, резко опрокидывает, и уже через секунду я лежу, растянувшись на мокрой и неприятной на ощупь траве. А этот идиот нависает, придавливая своим крепким телом к земле.
Мне аж дурно становится. Я под ним, и это… мне не нравится категорически.
– Ты, Лисицына, слишком много себе позволяешь, – тихо, сквозь зубы, цедит он.
– Да пошёл…
Закрывает мне рот рукой.
– Заткнись. Просто заткнись, – прищуриваясь, угрожает, тяжело и надсадно дыша.
Не моргая, смотрим друг на друга. Три месяца. Ещё столько бы его не видела с превеликим удовольствием! А лучше никогда!
Дождь нещадно хлещет меня по щекам. Вся одежда промокла, спине холодно, но я даже моргнуть боюсь. Дикий, безудержный страх оглушил голову, сковал вмиг онемевшее тело. Невидимыми руками сжал горло, не позволяя даже шелохнуться.
Я впервые так близко вижу его глаза: карие, с зелёными вкраплениями. Такие яркие и необычные. А сколько всего в них отражается…
– Поднимайтесь на ноги, живо! – сквозь стену проливного дождя слышим мы строгий голос Петра Алексеевича.
Беркутов не двигается. Пялится на меня. Странно, чересчур внимательно и пристально. Опускает глаза на мою шею. Затем на грудь, что ходит ходуном под тонкой тканью промокшей до нитки белой футболки. Вспыхиваю, как рождественский фейерверк, когда он снова резко впивается поплывшим взглядом в мои глаза. Смотрит абсолютно неадекватно. Может, принял что? У таких, как он, это вроде является нормой.
Шумно и беспомощно вдыхаю через нос. В лёгких совсем не хватает воздуха. Отдираю его руку от своего рта, и он как будто приходит в себя. Презрительно кривится и наконец встаёт с меня, трясущейся, как осиновый лист на ветру. Смутившейся до жалящего румянца на щеках. Потерянной и сбитой с толку.
Наркоман проклятый! Я слышала, что представители золотой молодёжи в поисках новых ощущений периодически балуются таблетками и тем, что посерьёзнее. Кошмар.
– В зал, Лисицына! – командует тренер, помогая пострадавшему Даньке подняться на ноги.
– Данька, – касаюсь его лица пальцами. – Ты как?
– Нормально, – отвечает, небрежно стирая кровь рукавом толстовки.
Уже в спортзале Пётр Алексеевич начинает разбор полётов. Строит класс шеренгой, заново разжёвывая правила поведения в школе. Затем после воспитательной беседы гонит взбудораженную толпу на разминку, отдавая во власть Пилюгина.
– А вы, трое, придёте после занятий отрабатывать своё наказание! – говорит он нам сердито.
– У меня другие планы, – громко заявляет Беркут, стаскивая с себя мокрую и грязную футболку.
– Я сказал, Беркутов! В три тридцать. Здесь! – безапелляционным тоном командует Пётр Алексеевич.
– Я не приду, у меня тренировка, – бросает в ответ Роман, вытирая всё той же футболкой свои тёмные волосы.
Девчонки, пробегающие мимо, шепчутся и пялятся на его оголённый, атлетично сложенный торс. А я не смотрю. Оно мне не надо абсолютно…
– В таком случае я буду вынужден сообщить Борису Олеговичу о том, что ты снова распускаешь руки вне зала!
– Стучите, мне фиолетово, – грубит мальчишка и, закинув дорогую майку в мусорное ведро, направляется к скамейке.
Садится, вытягивает вперёд длинные ноги и откидывает голову на стену.
– Вылетишь перед соревнованиями как пробка, Беркутов! Сам знаешь!
Тот скалится и закрывает глаза. Невыносимый до ужаса! Грубиян и хамло. Вот кто он.
Данька шмыгает носом, убирая от лица бинт.
– Кто первый начал, Князев?
Друг молчит. Как всегда.
– Беркутов? – обращается к нему тренер. – Ты?
– Да, – отвечает с вызовом.
А этот, конечно, согласен взять всё на себя. На самом деле, по-честному, они оба хороши. Задирают друг друга регулярно и поочерёдно. Даже не верится, что когда-то были лучшими друзьями.
– От тебя, Лисицына, вообще не ожидал! – качает головой тренер, и это простое порицание заставляет меня виновато опустить голову. – Грановская, я не понял, ты там язык разминаешь или голеностоп?
Тренер отвлекается, дабы приструнить выпускников, весьма неохотно выполняющих опостылевшие за одиннадцать лет физические упражнения.
– Дура бешеная, – слышу я в этот момент в свой адрес от Беркутова. И щека начинает адски гореть от его колючего взгляда.
– Рот закрой! – злится Князев и порывается подойти к нему снова. – Не дыши даже в её сторону, понял?
– Дань, пожалуйста, не надо, Дань, – жалобно прошу я, перехватывая его руку.
– Далась мне твоя убогая, – уничижительно фыркает Беркут, и грудь помимо воли сдавливает от того, насколько брезгливо звучит его голос. Может, потому что именно так Он не называл меня никогда…
Пытаюсь убедить себя в том, что это просто слова. Набор букв, брошенный для того, чтобы в очередной раз зацепить и задеть меня и Князева.
– Дань, чё такое?
Рядом с нами вырастает высокая фигура Пашки Аверина. Он растерянно смотрит на разбитое Данькино лицо, на меня, промокшую насквозь, и на самодовольную морду ухмыляющегося врага, в расслабленной позе развалившегося на скамейке.
– Этот урод опять…
– Аверин, иди сюда, – манит пальцем и задирает Роман теперь и Пашку. – Тебя для пропорции я тоже готов разукрасить.
– Ну-ка замолчали! – гремит не хуже грома голос Петра Алексеевича. – Упали, отжались оба. Аверин, штраф за опоздание!
– Так это, Циркуль, – осекается под взглядом физкультурника, – то есть Элеонора Андреевна попросила помочь, так я и это…
– Ты у меня сейчас сам циркулем на шпагат сядешь! Быстро на разминку! А ты, Лисицына, пойди переоденься. У Пилюгина чересчур обильное слюноотделение. Того и гляди приступ начнётся.
Я, краснея до самой макушки, удаляюсь в раздевалку. И последнее, что успеваю заметить, – Даню и Романа, опустившихся на пол.
* * *
Второе сентября кажется поистине бесконечным. Русский язык, химия, литература… И на каждом из уроков Беркутов считает своим долгом так или иначе меня затронуть. На алгебре и вовсе издевается с каким-то нескрываемым, нездоровым удовольствием. Потому что отлично осведомлён о том, что этот отвратительный предмет – моё самое слабое место. Ахиллесова пята, если хотите.
Я стою у доски и пытаюсь сконцентрироваться на задании, вперившись взглядом в учебник.
– Лисииицына, – обращается ко мне Элеонора Андреевна, – ещё раз прочитай условия задачи.
– Ей это не поможет, – язвительно прилетает от Грановской в ответ.
Вот уж кто бы рот не открывал! Таблицу умножения до сих пор не знает!
– Читаем, Алёна!
– Винни-Пух и Пятачок пришли в ресторан Совы и заказали две большие банки мёда на двоих, – тяжело вздохнув, под сдавленный смех одноклассников начинаю читать я. – Винни съедает такую банку мёда за четыре часа, а его друг Пятачок съедает половину такой же банки мёда за восемь часов. За сколько минут они съедят банку мёда вместе?
– Типовая задача экзамена, – кивает Элеонора, поправляя очки. – Ну-с…
– Под чем был тот, кто составлял эту задачу? – просыпается Пилюгин.
– Примем всю банку мёда за икс килограмм, – пишу я. – Составим таблицу: объём еды, время, производительность.
Абрамов усмехается. Уж не знаю, что его рассмешило.
– В минуты переведи всё, тупица, – доносится с последней парты Его голос.
– Ромааан! – возмущается учительница.
– Что? – отвечает недовольно. – Пусть научится читать условия задачи.
Сжимаю пластмассовый стилус от интерактивной доски с такой силой, что того и гляди сломается напополам. Перевожу часы в минуты и заполняю столбцы. Ненавижу математику! Мой мозг реагирует на неё отторжением. Сколько себя помню, столько борюсь со своей нелюбовью к теории вероятности, стереометрии, логарифмам и прочей математической ереси. Тоже мне, царица наук! Не даются мне алгебра и геометрия, хоть убей. Зависаю, проверяя вводные данные. Вдруг закралась ошибка…
– Без мёда, по ходу, останутся, – плоско шутит Бондаренко, который и сам не блещет знаниями в области математики.
В класс заглядывает завуч. Просит Элеонору выйти. Я в задумчивости пожёвываю нижнюю губу и беспомощно смотрю на таблицу. Ну а дальше-то как?
– Лисицыну Пятачок и Пух озадачили не по-детски, – комментирует Беркутов.
По классу прокатываются смешки. Я записываю решение, стиснув зубы.
Достал меня.
Старательно считаю. Ну вот… получается вроде.
– Когда они едят мёд вместе, производительность одного и второго складываются, олень ты лесной…
Я чувствую, что снова подкатывает злость. Ему обязательно делать это? Унижать меня при всех?
Произвожу расчёты, игнорируя очередную колкость до тех пор, пока в спину не прилетает что-то.
– Алён, Абрамов… – пищит Харитонова.
– Погоди, – отмахиваюсь, погруженная в решение треклятой задачи.
Плевать. Сейчас я досчитаю…
– Тааак, Алёна, ну что там у нас получилось? – зычно интересуется Элеонора, возвращаясь к своему месту. – У тебя выпало что-то, подними.
Нехотя отвлекаюсь, чтобы мельком взглянуть на пол. В ужасе смотрю на лежащий у моих ног предмет. Совершенно точно краснею и теряюсь. Пока Элеонора проверяет решение, я лихорадочно соображаю, что делать. Поднять – означает признать, что эти штуки в фольге мои. Господи… нет. Лицо огнём полыхает.
– Хорошо, но слишком долго и муторно, – своеобразно хвалит математичка. – Садись, четыре.
На негнущихся ногах иду к своему месту. Черти притихли. О да, они прекрасно осведомлены о том, что именно лежит там на полу.
– Итак… – хмуро глядя на переглядывающихся учеников, продолжает она, – теперь сделаем задание со звёздочкой, оно…
– Не наступите, изделие пострадает! – театрально хватаясь за сердце, предупреждает её Ян. – Тогда Лисицына до типовой задачи, как и до самого ЕГЭ так и не доберётся! Девять месяцев, все дела…
Волна дичайшего хохота гулко прокатывается по кабинету. Осознав, что он имеет в виду, я заливаюсь алой краской пуще прежнего.
– Что вы…
Весь кошмар в том, что Элеонора, пыхтя, наклоняется и подбирает с пола злосчастные пакетики. Сердце отбивает дробь. Внутренности скручиваются в тугой узел, когда она, покрываясь бордовыми пятнами, растерянно смотрит в мою сторону.
– Алёна! – падает её голос на октаву вниз. – Ты… Я… Встань!
Ошарашенно сверлит меня широко распахнутыми глазами из-под очков с толстой оправой.
– Не моё, – тихо шепчу на глубоком выдохе, не в состоянии произнести это громче.
Стыд густо оседает на щеках. Руки на нервной почве принимаются трястись, и я непроизвольно сжимаю ладони в кулаки.
– Какой… какой срааам! – возмущённо кричит она и трясёт находкой в воздухе, веселя тем самым всех вокруг.
– Я… Это не моё, Элеонора Андреевна, клянусь, кто-то кинул, – запинаясь, в отчаянии объясняю я пожилой женщине.
На её лице застыл первобытный ужас, перемешанный с брезгливостью.
– Да расслабьтесь, Лисицына не забывает о защите, это похвально, – насмешливо произносит Беркутов. – Князев и Аверин, видимо, не в состоянии самостоятельно позаботиться об этом…
Ну всё. Дамбу прорывает. Чека выдернута. Ярость взрывается в груди атомной бомбой.
Я резко вскакиваю со своего места. Отравленная ненавистью кровь стучит по венам. Звенит звонок, но меня сейчас не способно остановить даже начавшееся землетрясение. Беркутов равнодушно вскидывает бровь, наблюдая за моим бешенством. Я хватаю с полки шкафа прошлогоднюю награду, полученную нашим классом по итогам игры КВН, и запускаю в его сторону.
– Лисиииицына! – вопит Элеонора, глядя на дьявола во плоти, вовремя увернувшегося от статуэтки.
– Урод!
В ход идёт всё, что попадается под руку.
– Ненормальная, – потешаясь, смеётся он.
Одноклассники снова шумят и веселятся.
– Алёна! – тяжело дыша, «спешит» ко мне классный руководитель, как раз в тот момент, когда я беру в руки вазу.
– Чтоб ты сдох, исчадье ада! – замахиваюсь, отправляя керамический предмет искусства в Беркутова.
Он наклоняется вправо. Вазу с невозмутимостью, присущей только ему, ловит не растерявшийся Юнусов, который сидит по соседству с демоном.
– Сееели на местаа, 11 «А»! – срываясь на крик, требует Элеонора и закрывает собой дверь в кабинет.
4. Алёна
О безответственности, нравственности и морали Элеонора трубила всю большую перемену, тем самым лишив класс и обеда, и «законного» перерыва на отдых. Представители популяции 11 «А» пыхтели, ворчали об ущемлённых правах и громко бунтовали, но Пельш была непреклонна. Воспитательную беседу пришлось выслушать всем без исключения. И Пилюгину, разглагольствующему о стремительно исчезающих в желудках «бэшек» столовских булочках, и Грановской, демонстративно доставшей профессиональный бокс с косметикой и развернувшей салон красоты на пару с подружкой Ангелиной. И даже Абрамову, который вообще грозился написать на учителя жалобу в Департамент образования.
Элеонора, стойко держа оборону, невозмутимо продолжала неприятный разговор с «почти взрослыми людьми», коими она нас окрестила ещё в прошлом году. В дополнение ко всему объявила о том, что пятничный классный час непременно состоится и будет посвящён теме: «Ранние половые связи и их последствия». Ввиду найденных на её уроке предметов…
Боже!
– Лисицына, всё из-за тебя! – спустя двадцать пять минут качает головой Беркутов, не обращая внимания на Элеонору Андреевну, распинающуюся об отсутствии ценностей у подрастающего поколения.
Краска опять ударяет в лицо. Сжимаю зубы до хруста. Один только его голос заставляет чувствовать всю палитру отрицательных эмоций: бесконтрольную злость, лютую ненависть и безудержный гнев. Это продолжается уже на протяжении двух лет. И становится только хуже. Полагаю, в выпускном классе он решил оторваться на мне в геометрической прогрессии…
Деревянная линейка в моих пальцах трещит и ломается напополам с характерным звуком.
НЕНАВИЖУ ЕГО…
Смешки. Шепотки и язвительные комментарии за спиной становятся всё громче. Разве что ленивый не поучаствовал в обсуждении произошедшего. Да, я сегодня – просто звезда, не иначе… Сперва унизительный денежный букет, а потом и… средства защиты.
Как только звенит звонок, вскакиваю с места и спешно выхожу из кабинета. Дальше по расписанию факультатив. Радует, что хотя бы там я смогу ненадолго выдохнуть и расслабиться. Потому что на седьмом уроке класс расходится по группам. И Дьявол, слава небесам, не в моей!
– Алён! – догоняя меня в коридоре, окликает запыхавшаяся Сашка Харитонова. – Держи, ты забыла.
– Спасибо, – благодарю, принимая увесистый учебник из её рук.
Разворачиваюсь, чтобы уйти, но девчонка вдруг касается моего локтя, останавливая.
– Не расстраивайся, ну… насчёт того, что случилось на математике, – мнётся она. – Я сказала Элеоноре, что те штуки подкинул Абрамов.
– Не важно, Саш, – отмахиваюсь и дёргано пожимаю плечами, ощущая внутри тяжёлый осадок от произошедшего на уроке.
– Ещё как важно! – деловито поправляя очки в черепашьей оправе, запальчиво спорит она.
На губах непроизвольно появляется улыбка. Харитонова – тот ещё правдоруб.
Пока она произносит пламенную речь о том, что наказан должен быть исключительно тот, кто виновен в содеянном, я любуюсь тем, как солнечные лучи играют переливами на её волосах удивительного, насыщенного, ярко-рыжего оттенка. Почти алого. Это выглядит так красиво, что невозможно оторваться.
Александра Харитонова – для меня эдакая тёмная лошадка. Она, как и большинство обучающихся этой престижной гимназии, из состоятельной семьи. Мама владеет сетью салонов красоты, а отец занимает высокую должность в правоохранительных органах. Но при этом Сашке не свойственны такие черты характера, как высокомерие, хвастовство и эгоизм. Эрудированную, добрую и прямолинейную Харитонову нельзя назвать жертвой прямого буллинга, но и центром «золотого общества» Сашка тоже не является. Держится особняком, сколько я её помню… Усердно грызёт гранит науки, защищает себя при надобности и порой острит так, что уши в трубочку сворачиваются. В такие моменты даже главный шут класса, Бондаренко, теряет дар речи и бросает на Коноплю (как он называет её из-за наличия россыпи золотистых веснушек на щеках) восхищённые взгляды.
Одно могу сказать точно: Саша вызывает у меня уважение хотя бы потому, что у неё всегда есть собственное мнение. И да, ей плевать на то, что оно часто не совпадает с точкой зрения большинства.
* * *
На факультативе по химии я поглощена разбором типовых заданий формата ЕГЭ. С энтузиазмом впитываю всё, что пытается вложить в нас Настасья Сергеевна, улыбчивая, располагающая к себе и пока ещё неравнодушная к своей непростой профессии.
Её уроки разнообразны, информативны и полезны. Поэтому издевательства над молодой учительницей, были совсем недолго. Стать учениками Агриппины Михалны, престарелой, недовольно каркающей вороны, никто не хотел…
Всё хорошее быстро заканчивается. Сорок пять минут активной работы пролетают незаметно. Получив очередную похвалу от Настасьи Сергеевны, нехотя плетусь в сторону спортивного зала. Наказание… Хотелось бы забыть, но разве могу я ослушаться Петра Алексеевича? Он мне подобного трусливого поведения ни за что не простит.
За поворотом длинный пустой коридор. И я, завернув за угол, с неудовольствием отмечаю знакомую фигуру, движущуюся прямо навстречу. Грррр! Все рецепторы сразу моментально улавливают приближение врага. Беркутов собственной персоной явно направляется туда же, куда и я. Уверенная походка, руки в карманах модных брюк и насмешливый взгляд.
Урод!
Не знаю, то ли замедлиться, то ли что… Лишь бы не оказаться у заветной двустворчатой двери вместе с этим самовлюблённым павлином. Семеню ногами быстрее, но мы всё равно подходим к спортзалу одновременно. Пальцы касаются прохладной металлической ручки, но открыть дверь он мне так и не даёт.
– А я и думаю, кто это гремит костями…
Поджимаю губы.
– Где потеряла своего Ихтиандра? – спрашивает, параллельно с этим надавливая крепкой ладонью на дверь.
Ихтиандром он иногда называет Даньку. Это, пожалуй, самое безобидное из разнообразия тех красочных прозвищ, придуманных на целый словарь. Видимо, это наиболее ярко отражает увлечение Князева водными видами спорта.
Дёргаю ручку, игнорируя вопрос, но дверь под его натиском не подаётся.
Как же он достал меня!
– Дай пройти, – шиплю сквозь почти сжатые губы.
– Разобралась с несчастными Пятачком и Пухом, Лиса? – опять поднимает он тему моих страданий. – Или твой мозг не способен даже на такие простейшие операции?
Закатываю глаза и цокаю языком.
– Отойди от двери, – повторяю упрямо.
– А ты заставь меня, – с вызовом произносит он, и уголок его рта при этом едва заметно дёргается.
Ладонь потеет от нервного напряжения, а в груди опять зарождается желание ударить по самодовольной роже.
– Руку убери.
– Букет почему не взяла? – мрачно интересуется, нависая надо мной чёрной грозовой тучей.
– Не пойти ли тебе… – вскидываю на него пропитанный едкой ненавистью взгляд.
Выжечь бы ему глаза… Переломать кости. И чтобы кровью своей захлёбывался. Как Данька сегодня. Очень надеюсь, что на районных соревнованиях какой-нибудь спортсмен осуществит мою мечту.
– Чё ты там прошелестела? – угрожающе склоняется ко мне, сокращая расстояние.
Боюсь, ещё секунда – и мы снова вцепимся друг другу в глотки. Но дверь внезапно открывается изнутри. Недовольный Пётр Алексеевич бросает на Беркутова подозрительный взгляд.
– Опаздываете! Плюс полчаса! – констатирует сухо.
Я мышью проскальзываю в зал. Данька, завидев меня, резко поднимается с лавки. Пока идёт ко мне, сверлит хмурым взором того, кто шагает за моей спиной.
Ох, чую, Князеву уже известно о том, что случилось на алгебре. Новости в этой клоаке распространяются с огромной скоростью…
– Ты отправляешься со мной, драить свой горячо любимый бассейн, – информирует его Пётр Алексеевич. – Вы занимаетесь залом. Инвентарь убрать, полы помыть до блеска. Зинаида Генриховна проследит.
Уборщица с нескрываемым удовольствием ставит к нашим ногам швабру и вёдра, активно кивая в подтверждение сказанного.
– Чё за пионерские методы? – морщится Роман, глядя на вверенный нам рабочий инвентарь.
– Твой отец меня поддержит, не сомневайся!
Беркут фыркает.
– И без глупостей, понял меня? – предупреждает физкультурник его сурово. – Ведро, тряпка, швабра. Фронт работ – весь зал.
– А резиновую защиту ей? – выдаёт насмешливо брюнет.
Кретин. Речь о перчатках, но нам с Князевым предельно ясно, к чему брошена эта фраза.
– Мразь! – тихо шипит Данька.
– Ну-ка повтори, ушлёпок. – Роман прищуривается и делает шаг вперёд, выгибая шахматным конём шею.
– Рты закрыли оба! – басом ревёт тренер. – Хватит мне тут петушиные бои устраивать!
– Пусть идёт в бассейн, – натужно дыша, просит Даня. От разрывающей его злости аж брови сошлись на переносице. – Либо Алёна туда, а я останусь здесь.
– Нет, – сразу обрубает тренер. – Тут хотя бы на благоразумие Лисицыной можно рассчитывать. Верно, Алёна?
Пытается таким образом получить от меня клятвенное обещание не прибить в ближайшие полтора часа человека, изощрённо превращающего мою жизнь в ад.
Киваю. Беру ведро и, чтобы успокоить друга сдержанно улыбаюсь, проходя мимо. Его лицо выражает крайнее недовольство сложившимся раскладом, но мы оба знаем, что против Петра не попрёшь…
– Я уйду в четыре тридцать, – объявляет Беркутов.
– Уйдёшь, если зал будет готов, – меняет формулировку его заявления мужчина.
– Так и так уйду, – бросает наглец в ответ и удаляется скручивать натянутую волейбольную сетку.
– За мной, Князев, – слышу я, как командует физкультурник.
Наполняя в туалете большое алюминиевое ведро водой, думаю о том, как мне продержаться наедине с этим… представителем двуногих. Надо отработать наказание как можно быстрее, сократив время вынужденного общества друг друга.
Да. Отличное решение. Просто прекрасное. Продержаться. Дай мне терпения, Господи…
Возвращаюсь в зал и начинаю воодушевлённо заметать мусор веником. Спортивная площадка у нас огромная. Прикидываю, сколько времени придётся потратить на мытьё полов, и дурно становится. Дай бог управиться до пяти.
Беркутов таскает маты. Судя по ритмично играющей гавкотне, он в наушниках. Наслаждается музыкой. Оно и к лучшему. Зинаида Генриховна сперва, зевая, отгадывает кроссворд в какой-то газетёнке. Потом, убедившись, что мы заняты работой, и вовсе испаряется. Стопроцентно пошла в буфет. Ну и пусть. Мне даже приятно, что я могу взять часть её работы на себя.
Закатываю рукава рубашки и натягиваю на руки перчатки. Слышу смешок.
Гоблин мерзкий…
Развожу моющее средство с водой в пропорции один к трём и окунаю тряпку. Выжимаю, представляя, что это шея вон того идиота. Цепляю тряпку на швабру и только сейчас задаюсь вопросом, почему в нашей новомодной гимназии нет современной поломоечной машинки. По типу тех, которые можно увидеть в торговых центрах.
Поднимаю ведро. Несу в конец зала, чтобы начать от стены и двигаться к выходу. Принимаюсь за работу. Минут сорок спустя движения выполняю уже на автомате. Руки болят, я устала, сил нет совсем, но надо добраться до середины. И свою половину я выстрадала.
Беркутов всё это время развлекается с баскетбольным мячом, то и дело забивая трёхочковый. Несколько раз нарочно кидает мяч в меня. Не больно, но всё же неприятно. Задирает, как обычно. Отскакивая, мяч прямо в эту секунду попадает в ведро, расплёскивая воду.
– Я домываю до центрального круга, – сообщаю ему, орудуя шваброй.
– И? – под размеренный стук мяча о пол спрашивает он.
– Дальше ты.
– Не, Лисицына, я пас, – огорошивает меня этот наглый пижон.
Выжав в очередной раз тряпку, разгибаю ноющую поясницу.
– Что значит пас? Поровну будет честно, – возмущённо отвечаю я на его реплику.
– Сама домоешь, – бросая мяч в корзину, заявляет он.
– Ну уж нет, Беркутов. Я не нанималась делать твою работу! – говорю, гневно швыряя тряпку на пол.
– Мой молча, Лисицына, – отзывается он. – У тебя отлично получается, но только когда твой рот закрыт.
Меня начинает трясти. Пальцы дрожат, пульс учащается.
– Ты думаешь, что я стану делать это за тебя? – громко уточняю, вперившись в него возмущённым взглядом из-под широко распахнутых от негодования ресниц.
– Станешь, – прилетает самоуверенное в ответ, и моё внутреннее «я» начинает клокотать от бешенства, разливающегося по телу горячим оловом.
– Нет! – качаю головой, заканчивая с левой стороной. – Ошибаешься. Не стану!
– Ты же понимаешь, Лисицына, что в этом случае мы тут застрянем ооочень надолго, – опять кидает в меня мяч. – Оно тебе надо?
Удар приходится по спине.
– Я свою часть работы сделала! – ору и топлю тряпку в потемневший воде.
– Молодец, могу дать пососать леденец, – раздаётся насмешливое рядом.
Протягивает разноцветного петушка, оставленного кем-то из школьников на лавке.
Мерзкая скотина.
– Держи! – стаскиваю жёлтые перчатки и протягиваю ему.
– После тебя? – брезгливо смотрит на них. – Да ни за что!
Сволочь треклятая.
Бросаю перчатки чуть ли не в надменную морду.
– Немедленно мой свою половину! – в отчаянии повышаю голос.
Звучит так себе…
– Размечталась. И не подумаю даже, – прищёлкивая языком, отрицательно качает головой он.
– Тогда я… – пальцы сжимаются в кулаки от нарастающий злости. – Я… я…
– Ну и что ты сделаешь? – открыто провоцирует, забавляясь. – Беги давай, стучи Петру. Мне по барабану на эту его долбаную трудовую дисциплину, если ты ещё не догнала.
– Свинья… В драке виноваты вы оба! Значит, и ответственность несёте тоже на пару!
– Твой дегенерат сам полез, так что не обессудь! – веселится он. – Ну как тут отказать, когда так просят…
– Не трогай его, понял? Сколько уже можно? – пытаюсь воззвать я к его совести. Но разве она у него есть?
– Трясёшься за своего ненаглядного? – цедит, даже не пытаясь скрыть плещущееся через край пренебрежение.
Смотрю в глаза, полные презрения, и едва сдерживаю желание расцарапать ему лицо.
– Не хочу, чтобы у Дани из-за тебя были неприятности! Не цепляй его, ясно? – смело проговариваю на выдохе.
– Ты чё, Лиса, перепутала меня с кем-то? Приказывать будешь своим ручным псам, поняла? – раздражённо чеканит по слогам.
Скрипя зубами, поднимаю ведро с грязной водой и несу его до туалета. С меня хватит! Наши диалоги всегда заканчиваются одинаково. Взаимными оскорблениями или дракой. А если так пойдёт и дальше – меня точно за тяжкие телесные отправят в тюрьму. Дрожащими руками ставлю ведро в раковину.
– Слушай, Лисицына, – мерзавец заходит следом, ногой придерживая дверь.
И нет, его нисколько не смущает тот факт, что туалет женский.
– Мне вот интересно, – тянет насмешливо, останавливаясь рядом, – ты как… спишь с ними по очереди или…
Пальцы сжимают холодный алюминий до побелевших костяшек. Поднимаю полыхающий кострищем взгляд на зеркало. Испепеляю взглядом его отражение несколько долгих секунд. По коже ползёт отвратительное чувство того, что тебя смешали с грязью.
Больной. Таким невдомёк, что в мире существует настоящая дружба, ведь его в отличие от меня, окружает кучка таких же избалованных, испорченных недоумков.
– Что? – театрально вздёргивает бровь, и его рот продолжает извергать мерзости: – С обоими сразу, Лиса? Ты из тех, кто любит пожёстче?