Анна Атталь-Бушуева
Философское общество эго – мнения
Пролог:
«Завлекаешь тишиной пародии кривой свой укор на малом свете мира, чтобы жизнь за эго обошла собственное счастье за тобой..»
Существуешь в практике вещей, за которой век твоей идеи стал символом благонадёжности, но существует в темноте скользких суеверий права быть ближе. Сколько цифр отождествляют характер идеи на новом имени литературной мысли, что стало удивительно видеть её картину на вымыслах твоего эго. Считаешь им дни и однотипные формы ментального несчастья, что единожды становятся кривой пародией на чудаковатом чувстве мнительного самоосуждения. Вероятность того, что слышать будешь ты под идеалом собственного сердца уменьшается с каждым часом, а эго убеждает опять свою панораму идиотского жизненного принципа. Летающий источник мира всё ходит по холёным нивам бытия, всё время утверждая способность осуждать мир в его начале. Спотыкаясь ты будешь думать, что находишься в конце, но философия твоего разума обращает инерцию жизни против тебя. Завлекаемый вероятностью своего блага ты чувствуешь его тень на счастье внутри и обсуждаешь движение мира навстречу жалости в своём эго. Существует ли точное описание мира родственной идиомы внутри твоих идей, но став философом ты видишь будущее как Ницше, у себя за этой болью предрассудка лени и желания уснуть.
Пародия стала для тебя новым чудом за благородством мира нынешнего счастья – социально утверждать его, думая, что ты один несносен из чалого ужаса бытия в жизни. Становишься утренним светом морального ожидания мифа внутри и говоришь своему эго за счёт привилегии красоты, что видит образ твоего благополучия. Став ей героем из романа жизненной тоски ты лучший свет природы носишь на лице, космически оставляя свод движения надежд из уже прошедших идеалов жизни. Нечеловеческий стук за твоей дверью осознаёт мир на чём стоял он все века, но задирая преисподний смех пародия показывает миру оскал и всматриваясь на новое чувство свободы снова умеряет канву идеалам жизни. Хочет ли она быть мудростью, или оставляет следы, как однотипные формы ментального страха, движению социальных идей не сходит твоя улыбка внутри морального осуждения малого в большом. Философский уровень мысли в верности личной надежде социально померк, но знает твои привилегии на социальном достатке быть дорогой вещью. Более богатой, чем сам человек, у него и сверх этого есть самый страшный суд на земной поверхности мира идеального сходства лучшей мечты. Её и ведёт пародия по около земной орбите представления собственного счастья из вымышленных слов лирики литературного героя, к нему обращается твой свет разумной чести, что существует на этой земле ещё с античного возраста мысли.
Какое длинное ожидание встретить ницшеанское чувство свободы внутри себя самого и окунувшись в него убеждать пародии над собственной жизнью, двигаясь к параллели осуждения своей мысли к собеседнику. Стал им твой разум на социальном эго и превозносит сегодня целый ряд одномастных прообразов людей и мнений. Они столпились серой массой вокруг сократовской элегии жизни и думают, что стали в бытие лучшими образцами мысленного чувства свободы. Померкли только цифры на лице литературного конца героя, его обращения к личной свободе вокруг мира приземлённых единиц разумного. Оно стало ими управлять и жить за счёт идеи желаемого диалога к себе самому, странной рамкой пользы пролагая свет внутри солидарности будущего. Как вычурно соотносит мир твои идеалы ницшеанского рассвета маски одиночества, что хочет выпасть из ряда лучших убеждений и стать социальной средой внутри реальности человеческой. Личная стать на страсти убеждать себя в свободе говорит и думает, что страх ей – лучший поводырь и нрав внутри обычаев, но станешь ты ему характером как притчей на основе мысли ожидать другую реальность социальной маски одиночества.
Уровень философского прозрения стал ещё одним правом учить другого понимать свои обиды, ты же их зеркало на мире превосходства из тишины существования своей воли. Политической ли, но стала она социальным довольством для демократии множества, что и стиль обычаев на мысли, убеждая суть которых встретил свой рассвет ницшеанский удел видимой зари личности. Тоскуя не меркнет философское убеждение спадать на ряды одномастных идиотов, чтобы жить как социальный рупор души человеческой, её личной свободы и отождествления стать рукотворным идеалом смерти. Достигая своей вершины подлости в движении твоё эго обещает ждать ещё большего успеха в жизни, но думая как страсть пятится на многолетнее чувство свободы. Личному страху убеждая иметь субстанции собственной тени врага и алча его каждый день, что мнит себя самого то становится лучшим другом в существовании тени прозрения от будущего. Даже Ницше убеждая свои инстинкты сравнивал поколение чувств на фатумах свободы личной, но практический тон социальной красоты утверждает, что вымысел так тлетворен в своём мифе зарождения, им страхи понимают лучший сон из мысли несуществующей. Философскому обязательству проникая до самых седин начала вездесущей красоты мира человеческого, остро и мгновенно как идеалы социального гипноза. Ты строишь ими новый инстинкт и право утверждать собственное счастье, но лучшее ли оно станет для твоего эго? Знаком социального ответа, или другой закономерностью убеждать социальное родство мысли, что когда – то ты жил в начале несуществующей видимой причины множества всего. Его отлично понимая и в эго повторяя смыслом картину художественной необъятности свободы существования в мире людей.
Древнее зеркало науки
Представляешь пустоту уродства мира,
Пусть нелишним скажет сон ему,
Одичав ты верить стал всему,
Что и древний путь своих имён души,
Заставляешь сон пускать на свет,
Принимая тяжесть жизни этой,
Будет ли изжит его портрет —
Знает только истина в вине.
Обращал свой философский ветер
Над зеркальным словом, словно мир,
Верил, что почти внутри излил —
Пусть ещё несбыточный оценщик —
Каждую упавшую звезду
Над пощадой власти из сердец,
Будет ли играть её вину —
Зеркало науки в том любви итоге,
Или думать наяву сквозь сон
Обнищания уверенного счастья —
Ты упрятал верности засов,
Чтобы обращать искусству зло
По конечным идеалам счастья.
Зная этот день на той вине —
Пусть окончит просьбу в глубине
Солнечное зеркало твоей науки,
Занимая роскошь в тленном сне
И спокойно видимой, как мне,
Устрашению слов на долгой скуке
Ты проходишь, думая как слуги
И строптиво укрощаешь вечность,
Под обломками искусства на глазах.
Философское начало без конца
Антагонизму пишет сладостный конец
Спокойный сон из страха повседневного,
Он убеждён, что честью в мире фарс,
Пускает стрелы мирной тени в нас
И честностью обезоруживает словом мира.
Но частый возраст в тени – глубина,
На повседневной лени стройных глаз —
Всему вина из мира прежних роз,
Спокойно ожидающих начало бытия.
Твой мир неочевиден и прибит к тоске,
На смыслах роет свод дощатой пыли
И смертью в том изнемождён умом —
Ты стал сегодня думать не о цели.
За ценность воплощаешь мир теней,
А роза чёрной видимой пощадой —
Всё светит миру в полной темноте
И ждёт упорно в думах обо мне,
Случайностью души – не попрощавшись.
Сплотили фарс на сумерках пажи
Уступкой формы обладания сложили —
Свои антагонизмы, чтобы жить едва —
Из страха вера сердца укрывает их
И трепет мирных снов его ума
Ты видел на оконченной игре поэта,
Но за тобой исходят миром света —
Покорность и тоска любви пера.
Им без конца ты обрисуешь мифы
На этих страхах заново – к лицу,
Что миром светит подло за советом —
Не жить в конце веков на праве этом,
Но умирая сердцем долгой сказки
Поговорить, что ты уже прибит умом
На этом сне дощатой жизни права,
Что светит очевидностью под солнцем,
Его манерой начинать сначала жить
За бесконечным словом мести ворошить —
Пути от философии, упорно как и сам
Ты опираешься на возраст за пером,
Его утерей зла и подлых лейтмотивов
В заношенной истории своей любви.
Апологеты бытия
Мотив античный открывает пропасть,
Ты проверяешь сердцу долгий клич
Свободы идеала, что излила повесть
На сходствах знака будущего я.
В апологет природы ценности ума
Заслуга честности уносит бытие,
Оно сложнее миру над античной
Пародией оценки слова – в нас,
Заходит мера фарса некритично
Предчувствием на облике мечты —
Ты формам отучаешь видеть лично
Свою свободу на поруганной игре.
Где шанс, в котором слёзы на огне
Сплотили вид под сумраком весны,
История сняла погоды ветра мира
И чёрный шахматный наряд убила
За этой тенью времени из слёз?
Что стало в безымянной красоте
Нуара собственного счастья из основы,
На странном часе усмотрев беду
Под новым чувством зла апологета?
Ты забываешь частный возраст у себя,
Античной пробой мании величия,
Что маска поглотила скорбь – любя
На этой жизни без начала и отличия.
Всё время осуждаешь страх, ища,
Свой мир у трона ветхости последнего,
Им час пробил, заискивая миром клич,
Ты форму сердца обрисуешь видимой
Картиной мысли будущего я.
Но сон апологета стал не твой
И редкий свод тумана за тобой,
Как ветхая античность слова «мир»
Крадёт довольство утомлённых видом,
По преимуществу за знаковой игрой,
Уверив быль искусству за собой
Считать свою историю античной.
Жизнь ради искусства
Лишь совесть рассуждает о былом,
Внутри заметив историчность лет,
Несёт её портрет – твоя модель ума,
Она сложна и беглый перевод души —
То утончённое предчувствие внутри,
На нескончаемом плато из жизни вечной.
Выходит жизнью вопль – опередив
На выжженной природой слова, вдруг,
Ей тешит сердцу комплекс бытия,
Он – робкой глади полное лицо
Из небывалой спеси видеть мир
В твоём присутствии, чтобы объять перо
Над идентичным ходом мысли посторонней.
Где генетичен складный реверанс
Над окончанием природы в дар игры —
Ты осуждаешь мир, которого уже
Не стало внутренне и стихло просторечием,
Расплылся круг иллюзией былин,
Потухло сотнями образчиков – начало,
Где было светом – одичало правом,
Но жизнь искусства в том опередив.
Разлит в морали совершенного ума
Тот личный, видимый рассвет и до него
Ты отличаешь сердцем ищущего я —
Свою печаль по форме блага притчи.
Укажет смыслом музыкальной тенёты
Твоя пародия из склепа томных лет,
Её портрет прочёл иллюзией вослед
И жалко стало оборотню жизни.
Лишь совесть рассуждает в дар любви —
Течёт её огромный казус лет,
Что точный возраст в мыслимой заре
Интеллигентной рамки быть умом.
Он сложен, горделив и ищет свет
На мозаичной проседи за словом,
Чтоб поэтическое чувство сном закованного
Дарило солнечное эго в лицах мира.
Предсказываешь числам склад вокруг
Обыкновенной маски и руки из плена,
Но не пленяет сердце в звуках мук
Твои года из быстроты разлук,
Что говорящим словом управляют этим миром.
Как тень внутри душевной суеты —
Ты весь один и трепет в постоянстве
Твоя иллюзия на скованной Земле,
Ей сном одним моральный тлеет пепел.
Фатальных мук в законченной игре —
Служил ты очерк из немого плена,
Но преднамеренно сказало Солнце мне,
Что ты один и ходишь современно,
Стоишь над пропастью из мысленного я,
Внутри укладывая дерзостью искусство,
Модерн – твоя порода от любви
И сон вещей из неги духа чувства.
Где воет смыслом и трепещет ад,
Ты поворачиваешь склон манерам мира —
Назад, чтоб выяснить их страх
И думать объективностью под прахом
Над полной темнотой картины идеала.
Предубеждая волю страхом на глазах
Садится Солнце из твоей игривой
Печали думать над искусством так,
Чтобы объединить свои мотивы на умах
И жить сквозь пережиток из мечты,
Раскидывая долгий ветер мира
Над смыслом экзальтации из нег,
Его культуры естества модерна.
Знакомой жизнью слышится и ждёт
На ровной колее из тихой заводи —
Твоя манера полной пустоты,
Где нет тебя, но смыслом были стыл
Твой ад на снах искусства за игрой,
Её укромной мифологией пути,
При солнечном достатке этих лет
Причина автора – последовать за светом.
Увидев ролью актуальный взгляд
Ты говоришь, что весел и несметно рад
Из долгой объективности страдать,
Чтоб только жить на снах порока чувства,
Для этой полной, видимой луны
Искать пути искусства, как взаймы —
Смотреть из склепа мирного восхода,
Где был ты над поэтом стилем пустоты.
Закрывает каждый на себе глаза
Проникает в сложный дым твоей
Кровной пищи слова из забытого —
Век на утопичности быть сильным,
Зарывая волей новый день,
Над твоей обычностью им вынес
Каждый равный на себе глаза,
Думал лишь критично сон вокруг
В частом взгляде милого лица,
Что быть может счастья им – глаза,
В смазанном столетии над благом.
Закрывает над причиной крест
И молчит, что ужас томной ночью
Самый благоверный сердцу мести —
Идеал из собственной души.
Не прошит он гордому наградой,
Голой притчей не изгладит след,
На котором высмеяла взглядом
Путь история о новом благе личном.
Пусть неясно, как стихает бред
Из любви в своей картине ада,
Он топорный сердцу воли след
Из притворства чистоты быть ядом.
Проникает в личной смерти круг
Долгой выгоды однажды быть умом,
На своей манере слов из мести,
Осторожно высмеяв путь лести.
На глазах готовый ад – теперь,
Хочет век терпеть, ему ведь не хотеть
Убеждать мотивом право завтра,
Нам служа из сложной пустоты.
Чёрной притчей выстроена важно
Каждая особенная сердцу смерть,
Думает над тоном в мир однажды,
Чтобы философски к Вам смотреть,
Обожая слов прононс и важность
Человеческий уносит гордый свет,
Тот потомок, на котором скажет
Мир иллюзий к личности – им став.
Необъятен этот искус – ад,
Неприличен из одной им скважины,
Обоняет на стихах логический обряд,
Достигая лучшей цели чистоты,
Он твой общий мифа постулат,
Над которым числа слепят разницы
На глазах закрытых, словно яд
И несущих чистый свет из под Земли.
Роскошный миг отравы гедонизма
Сожжён дословным именем любви,
Когда из мига равнодушной правды —
Ты выбирался, думая над личным благом
Ему роскошной ленью и отравой,
Приправил ноосферу в той тиши,
Что снег затронув частным объективом —
Несётся лень и унывает миром
Под светом равнодушия доказанной любви.
Её понурый ад ты топчешь идеалом,
Скрываешь свет из укоризны дней,
А заводь потупила частью слова
Мечты, о тонком имени и потеряла смерть.
Нет больше участи страдать своим умом,
Он ханжески извёл досужий хохот
Над собственной персоной в миг воткнув
Свои излюбленные стрелы бытия.
Одни они, лишь гложут смерть твою,
Пленяют век на тоненькой отраве
И между строчками о слове наяву —
Ты убеждаешь жизнь на этом берегу,
Что личный эгоизм ему – покорность блага.
Не вдумался отживший декадент
Творя свои симфонии над прошлым,
Желания вонзить упорный яд
Под социальный визг дремучей пустоты,
Когда приходят за одним из нас —
Потомки интеллекта в дар чудес
И обещают смерти новый бег
В сиюминутной дерзости конца её преград.
На этот фосфорный мерцающий обряд
Ты положил искусственные тернии,
Сложа свою опору слова над потерей
Внутри истории о чуткости любви.
Она грядущим грандиозна в мире,
Пленяет сердце и опять умом зовёт
В твой миф о парадоксе свойства слова,
Над этой безысходностью, смотря в себя.
Не ты ли властвовал умеющим любить
Свои нетленные картины повседневности,
Печатая об этом взгляде диалект,
Он – страх на современном счёте им,
Крадёт свою печать и словом мирно
Становится как личный декадент,
Снимая волю из обрывков мира,
Пленяя воздух в сердце над судьбой.
В который миг ты эхо из ума,
Скитающихся черт отравы после,
Изводишь частью эйдоса свой стих,
Коль скоро страху мифы не дают
Сегодня одолеть причину стиля,
Обдумав долгое над этим словом «шанс»,
Создав иллюзии из собственной души,
В которой нет остатка гедонизма?
Голый месяц философской темноты
Надело Солнце из мешка любовь,
Казалось ей, что жизнью одолело
Свою печаль под истиной быть смертью
И ставить сложный формы декаданс,
Но личный ад спадал на ложь внутри,
Стекая вечностью небесной красоты
В художественных линиях барокко,
Преобразуя долгий поля ренессанс.
Одна любовь осталась ей последней,
Отжившей юностью из праха слов благих,
В чьём месяце уносит ревность – страх,
За этим миром прикрывая гордо.
Отличный ли мотив успел сказать,
Додумывая голый месяц праву,
Что он один и честью снова рад бы —
Успеть иллюзии картины слов снимать,
Но дух барокко притаил нам смерть
И ждёт под философской темнотой
Её обыденное утро слов – мечтой,
Стихии ложных чувств и стиля мира.
На этом взгляде точное в любви
Износит чуткий пафос в дрожи слов,
Опустошая склеп пародии другой,
Оставленной над пропастью невзгоды.
Но из мешка ты снова вынимал
Свою тоску и жил проворно адом,
Из старых черт аллюзий стал рабом
Своей искусственной души – её награды,
За эго не заметил только стиль,
Стекая на понурый слой Земли
Из этой вечности, утопленной как яд,
Давления пародии на мифы красоты.
Не объяснил тебе твой гордый силуэт,
Что этот день становится наградой
За каждым месяцем, его спокойным сном
И оперившимся искусством быть войной.
Считая новый век готовой красотой,
Уже явившей участь и нетленный стиль,
Досужим отрицанием быть лишним,
В природе думая за взглядом темноты.
Не ужас сковывает тонкие черты,
Услужливо топорщась нам вослед,
А этот холод из спокойной тени мира,
Всё внутренне ища свою любовь.
До этих смыслов – не дотронувшись
Упущен свод из маленькой души,
Неясно, как же стать внутри последней
Декадой символизма в смерти здесь,
Не оборачиваясь призраком из тени,
Усиленно смотрел в свои огни
До этих смыслов не дотронувшись столетием
Сегодня ровный склад работы лжи,
Души его похожего наследия.
Демократически не слепит ножны им,
Склонив манерный искус декадента
В твоей игре, что думает о личном
Притворстве порчи за своей спиной,
Немного укротив за этой тьмой,
Последней роскошью ты выжил из ума,
Она спасала редкое затмение
Иллюзий сердца непроглядной ночи.
По этим снам ты затопил умом
Свой реверанс и стал концом наследия,
Частичной повести происходящей в том
Подобии народной глубины ума.
Не дотянувшись смыслом правит трон
Из неги преисподних черт над памятью
Твоей души ли – ставшей смертью нам,
Или утопии под клетчатой преградой?
Не объяснил свою потерянную дрожь
Ещё один катарсис в снах пророчества,
Затеял мирный ад и с ним мораль
На этот берег вынесло войной.
Знакомый оберег ты вновь берёшь
Из выемки сплочённых черт других,
Чтобы опять достигнуть воли глупых,
До этого доступных лени гнусных —
Эквивалентов мании природы дорогих.
Они толпятся в слаженном бреду
И стелют мир под носом чалой правды,
Но информация как посох нам в душе
Не достигает цели права под умом.
Её слоновий формы вольный склеп
Сегодня обращает стены к миру,
Как каждая звезда из чёрных мест
Скитания под жаждой слов благих,
Пока укроет ницшеанский ад
Свою проблему декаданса близкого
Ты – верный спутник и формальный раб
Его утопии под личным светом глупого.
Приятный сон в непонятом аду
Цифра на цифру не бьётся душой,
Стелет посредник стрелу из затмения
Новому правилу думать над сердцем,
Высказав сложные мифы к лицу.
Слажен к приятному сон из приметы,
Волей отложен на мире из прошлого,
Образом шепчет, что гиблое мира,
Но не доказан на смерти из линии.
Лишь на строфе опирается точкой
В смыслах лицо из погоды столетий,
Ценностью ищет причины от грусти
На недоказанном сердце из благ.
Как неприятно в аду быть оставленным,
Мёртвым и слишком упорным душой,
Что из гнетущего склепа над пройденным
Ты вынимаешь свой мир, как осколок.
Нет ли ему утончённой руинам мечты
Видеть примету и слаженный ад напоследок,
Выстрелом сложного толка уже не уйти
И не отнять иллюзорной беды на уме,
Встал и остался ты в этом чалом бреду,
Роскошью льётся твоя неприметная воля,
Чтобы оправить историю в цифрах любви,
Сложной системы упора внутри глубины.
Над философией тона она пробегает,
Слепит и снова старается выждать мечту,
Сном о последнем, в котором его не успеет
Здесь утомить за простором уставшей души.
Нет и её, от которого смысла ласкает
Стоны вопроса из проз засмотревшихся лиц,
Но из простора умом не выносит упорно
Самая подлая смерть над одном берегу.
Вымыслом быть неприятно и сном одному,
Как идеалом летать над иллюзией гладко,
Снова смотря на окно из проблемы потом
Ты одичал на просторах из цифры умом,
Сделал своей теоремой «пути напоследок»,
Чувству пространства нечаянной боли ума —
Ты обезличенный квант и реальность за сном,
Медленно движешь иллюзии ролью примет.
Будет ли ищущий свет за нетленным окном
Миром твоей обнадёженной лёгкости – править,
В этом просторе из цифры, что бьётся потом,
Чтоб не увидеть искусственный почерк реальности?
Не забывая упор и неявный восторг
Ты отличаешь внутри утолённые ночи,
Здесь, за больной объективностью шепчет восход,
Где – то иллюзией став человеческой прозы.
Им непонятен твой стыд и манерный укор,
Спало безоблачной нивой простое умом,
Цифры забегали пропастью между ревнивой
Болью отправиться в этот гнетущий надзор.
Нет и ему расторопного света за рамкой,
Съела мораль утончённый остаток руин,
Где – то железному склону мелькает под маской
Новое общество в смерти иллюзии с ним.
Пишет о сне солидарного уровня стиля
Сон нигилизма и страшный ответ наяву,
Что объективностью стало похожее время,
Сняло мотив и уложенный искус на праве.
Жаль, непонятен на вкус одичавшему слову
Твой утончённый манер и искусство внутри,
Держит за цифру могильное общество смерти,
Чтобы душить идеальное мужество с ним,
Падая в сон откровения нового блага,
Где историчностью видели гнёта огни,
Но не они обличали за мерзостью плату —
Стали искусственным разумом в смерти – одни.
