Анна Атталь-Бушуева
Почёт ли – смерти приговор на Земле?
Пролог:
Зачем на том эпохальном сне культуры прячешь свой
родственный день, как идеал потери и сомнения к личному? По этим
снам ты всходишь, как строка и спрятанная нить земли. Её
прошедшей влаги и сухого утра, оно неспешно обнимает этот день.
Знаком ли свист плохой разлуки на том краю земли, где свили
однорукие цели – причины ждать другого поворота судеб? К тебе ли
схожим диалектом сражается их полуденный восторг и месть, что ты
уже страшнее, что выгода на интеллектуальном солнце прямого
поворота тени земли? Страдаешь и устрашаешь своей надеждой
ждать упрёка к смыслам похоронного времени, встречая этот свист у
самого холодного дня времени года. Как был вопрос, ты задаёшь
ему и точный возраст другой мифологемы счастья, по времени к
чему уходишь на длительное памятью расположение земли под
страхом медленных невзгод. Когда бы ушли твои роли о сожалении
и ужасах приготовленной, последней ночи к талой причине быть
хаотическим и нужным восторгом внутри патетического зрения,
встречающихся глаз впереди радости иллюзии? Вместе с ней ты как
бы снова исчезаешь, и страхом увенчанный мир располагается на
твоей маске умышленного чувства юмора. К чему ты был сегодня
джентльменом и расторопным желанием описать самый трудный
день своей равнодушной жизни.
Не спрашивая о чутье, его заводит между тленным опытом
похоронившей маски – твоя имманентная притча быть дураком без
наследственного положения и мнения чуткого судьи перед работой
благородства на наитии. Как же холоден и трепет, что сиюминутно
струится на ладони неприхотливого ужаса смерти, по которому
стекают капли умеренной страсти стать идеалу её красоты – нужнее
чем быть человеком. Не схоронив свой попустительский набор
юмора по понедельникам в особо тщетной панораме схожего дня, ты
расстилаешь своё положение мерой руки и натягиваешь ужасную
боль нерадивого путника смерти, проходящего по стене из каторги и
любви к одинокому преткновению мечты. Как бы не бывало плохо
от стороннего меча твоей природы идеалов состояния к личному -
ты устремляешь свой взор на естественное право стать лучшему в
своей жизни, как магический оборотень привлекательного
философского наследия бытия перед собой. Но не спеша, так близко
ходит интеллект дремучей суеты мироздания, в чём сходство
поэтического разума гнетёт и утверждает твою аналогию новой
жизни и пленительного ада рассуждения о своём конце. Не
жизненной ли сказкой ты напророчил цель на собственном аду из
преткновения природы и философской схожести быть жизнью на
причале ветреного смысла бытия?
Что – то нечеловеческое и очень знакомое уводит тень
расслоения мысли и ханжества внутри состояния блага над
рождением другого идеала. Такого, что ещё вчера ты бы отдал
жизнь на перо одной модели смерти, но сладок был потерянный
манер у ценности своей мечты. Как чёрный шар на многолетней
слаженной природе откровения её личной заслуги, перед
ментальным бытием сознательного определения своей сущности.
Как же твоя пленительная старость учит сегодня о формах
философского умо снисхождения на земле? Что ещё одно поколение
мысленного счастья забыть свой фатализм – становится новой
культурой и перманентной системой давно забытого идеала
социального возраста? Сражаясь ли с заслугой по отчим дням твоих
надежд ты обустраиваешь век и солидарный аппарат на тоненьком
участии своего эго перед материальной заслугой быть человеком
самому себе. Или же кому – то из большего чувства особой культуры
риторического проявления мира свободы права. В этом сборнике
поэзии, как учит этическое наследие вины перед романтикой
культуры – снова восстанавливает день твоя нарочитая мудрость -
свой последний фатализм на земле, его целостные системы и
пародии на идеалах жизни перед творением благородства. Многие
обращались бы к тебе, но тон родства и собственного блага уж
станет снисходителен и мал, что вольность от эпитета к твоей
любви. Как звучному условию мира и предчувствия элегии стать
человеческим. Но таким, какое бывало в картинах твоей моральной
фобии безумия и становления личного к социальной власти
культуры. В ролевом смятении её перманентной особенности жить
среди людей, таких же как и твоё сознательное эго.
Усталый подвиг равноправия
Ведёшь тщедушный разговор,
А твой надзор так близко недалёк,
Он вынул фобии отчисленное я,
Чтоб преподать тебе – бесчисленный урок.
Пока торгуешь снедью от былин,
Пока ты жалок в чувствах на покое -
Ты ждёшь иллюзий в собственной груди,
Им места нет в прелюдии – со мною.
Искать ли то пространство бытия
Или забыть случайный ропот разговора,
Пока идёт в надмении длина
Твоей руки из медленного взора?
Ты ищешь ей опальный элемент,
Чтоб завтра душу смертью – отводить,
А боль потом в уме души – хранить
И думая в предтечи отдавать.
Зачем же спор на равном берегу
Сложил твои слоновьи глаз приметы,
Ведь ты один и словно на бегу -
Всё исчезаешь в призраке последнем?
Когда б надеждой вспахано – во вне
Искусство думать в каждой тишине,
Чтоб смерть держать за это опахало -
Такое же, как миф вопроса в нас?
Не угадаешь им растерянный износ,
Не занимая вопль внутри – своей прохлады,
На равноправном, численном и плавном
Системой обнаруженном следу.
Он жив, что зов чутья на этом сне,
Им ветер сложит крылья – в глубине
И ты увидишь лик потворный мира -
За этот ли вопрос на самом дне?
То что оставил человек не мне -
Не быть тому – предчувствием управы,
А только формой облачать сквозь дым -
Безоблачное дерево – за ним.
Как сладкий час в исчадии в аду -
Берёшь свою гитару на ходу
И форма счёта временем прошла
Сегодня думать в мифах – об иное.
Она – твой мимолётный ориентир,
Она свобода в пропасти слепого,
Когда ты видел интеллектом мир
И жил сквозь призму облачного дня.
Дав равноправный облик от меня -
По правому лицу – из нот мотива
Ты ищешь сердце медленно, ревниво -
Пока за этим светом мысли – сам
Ты не устал над подвигом – хранить
Звезду различий в юности управы,
Как этот день от смерти равноправный,
Что очерк звёздам задаёт – под стиль.
Ведёшь ли этот спор на медном сне,
Его реальность стала полноправной
И лик луны всё ищет свет во мне,
Как будто он зовёт – на этом сне.
Где нет времени думать
На сером постоянстве у идей
Ты хочешь знать, задумывая слово,
Что хочет бытие любить -
Какой ценой у истины прямой?
Осталось воли к малому уму
Сегодня, думая не так и много,
За долгим светом мифы обойду
И жизнью утомлённой проведу -
Один сюжет на призраках забытых,
Им сорок лет мучения и слёз
Заранее из слепленного яда -
Ты не пронёс и в тождестве ума -
Настало бытие другого взгляда.
Ему пророки задают вопрос:
«Что делать нам, когда и жизни нет,
А тот портрет стоит внутри лицом,
Повёрнутым над обществом – потом?»
На сером постоянстве нет идей
И формы авангарда спели рядом,
Где думали одни потёртым ладаном,
Через искусство сожаления последнего.
Оно – богатый к нежности маньяк,
Лежит и охраняет сердце лени,
Им тешит отрок мужество подряд,
Чтобы понять, как жить без утомления,
Но твой пророк души – устало спит
И скромный голос, говорящий правильно
Не отражает сердце, сквозь гранит,
Не ищет пользы блага над прямой.
Задев её ты строишь мир земной,
Окольной честью ближе к именам,
Их слепит рай и доблестный стоит -
Манер успокоения, как блик,
Ему спросило нужным – обаяние.
Нет смерти думать к праву и уму,
Настало равенство, пока идёт борьба,
Но срыв покрова – малая судьба,
Ещё не спетой ценности на свете,
За ней присмотрит слово мудреца,
Оставит часть покоя от Вселенной
Над смыслом отношения им стать,
Пока свобода думает опять
И охраняет мысли судеб – непреклонно.
Одна стоишь и тает на восток
Природа чувства к спелому взрослению,
Ей философский почерк, как исток -
Твоя надежда к лирике из роз,
Над чёрной негой спаянной души -
Одни расстались думать во Вселенной,
Ушли и не оставили нам след,
Пока на звёздной каторге – рассвет
Уходит в поклонение им – думать.
Но что же делать в разуме пути,
Когда нет места слову в бытие,
Оно рассталось притчей на лице
И мудро тешит звон прямой тоски,
Когда нет места праву – предлагать
Ту роскошь боли в длинной суете
Из жизни этой в сказанном – летать
По поднебесной чувства к малой высоте?
И рок не остановит мысли вспять,
Он думал также честью на уме,
Как слон, блуждая в этой темноте
По нужному условию – быть квантом,
Приобретая сложный час судьбы -
Ты роль его в культуре – над душой,
Опальной роскошью идти ему – вослед,
Как слово неприкаянное – думать.
Одинокому пониманию твоей печали
Тефлоновой мечты не затворить
Судьбу от тех советов посторонних,
Когда под одиночеством ходить
Ты стал – в наличном своде лет.
Над нимфой в обездоленный совет
Искал ты пищи к личному уму,
Где твой источник – видит ли вину
По сотням разметавшихся страниц?
Отдашь им слово в личности своей
Внутри от нарочитых дней печали,
По смерти ли – прийти опять к твоей
Судьбе готического слова на лице?
Что будущий – ты ищешь за умом,
Сложённый вид проторённой дороги,
Ей открываешь солнце день за днём
И пашет твой тефлоновый проём,
Там где один устал – уму сомнением
Внутри обычной роли за мечтой,
Там были ложь и юмор на лице -
Таком же лишнем – в праве отнимать.
Искал ли счастье в одиноком сне,
Но город нищих в памяти растратил
Свою добычу страха для двоих
И одинокий склеп – под миром бытия.
Ты осуждал тот ветер верениц,
Искал у птиц затерянное счастье,
Но всех их выбил в юморе – под стих,
Что одиноко пишешь на Неве.
В почтамт – там относя ему углы
Вопроса мести к равному начальному,
Истории – доступному лицу
И без него – тот вымысел прощая.
Ты сам прошёл обратно к наглецу
Испить кровавый полдень на дозоре,
Где совесть ищет прах и это горе
Внутри растраты мифа о добре.
Ему тефлоновый замер сквозь идеал
Сегодня прав – он думает, что воля
Твоя – простору мысленная гладь,
Где одинокий ветер будет думать.
Искать морали верные шаги
И ей просить обдумать – это счастье,
На долгом берегу по той Неве -
Напрасно ли, но лучшему по мне.
Нерадивый почерк в силе обаяния
Минутный шум в потерянных ушах
Застыл – под правом смерти на тебе,
Чтоб думать в этом мифе – о любви,
Держа скульптуру счастья и погибели.
Ты – старый вал из низменной гряды,
В тебе пребудет слава – сквозь ходы
Моральных граней пищи от Богов
И тёртой формы времени до нас.
Чтоб думали мы этим – по любви,
Но шаг искали в счастье бытия
За этим ли притворством и свободой,
Когда осилит почерк – дрожь свою?
Почём ты стал на фатуме – идти,
Предчувствуя моральные забвения,
Как глаз элегии – доподлинно найти
Сегодня интеграл от слов любви?
Ты обаятелен и смерти и себе,
Сквозь чёрный мир – опально видит там
Твой дух слезы и почерком у сна -
Свои шаги – до безобразия холит.
Под чёрный крест нарезан идеал,
Под шагом мира, ниспадая светит
Твой ветер о подземные ходы -
Он этим видит формы от беды.
Почуяв обаятельный восторг,
Взлетев от солнца прошлого, взрослея
Ты стал не уготованной игрой,
Под свод своих желаний им – лететь.
Погода точной былью на тебе -
Сегодня лечит век внутри сомнения
И каждый сон всё думает – о нас,
Предчувствуя свой чёрный монолог.
Не стал он нерадивой былиной,
Не этим сводом о бездонный дух,
Но ищет впалый миф – от этих рук
За вдохом пользы – мысли от любви.
Ты будешь идеальным от разлук
В модели монолога – ждать сегодня
Того, который видимостью сна
Не стал по силе – обаять свой век.
Он сам устал и смотрит на любовь,
Что жила словом – в чувствах у беды,
Но чёрный взгляд предчувствия воды
Всё тешит самость личного устоя.
Что жив твой нерадивый элемент
Внутри – очеловеченной природы тела,
Не знает он, что будущему враг -
Ты стал себе и в этом описал
Под уникальным светом бытия -
Простор моральной формы идеалов,
Но свет для обаятельной звезды -
Не форма страха – в сумраке ночном.
На вид – по нерадивой пелене
Случайности из игр подобной тени -
Ты ищешь славу – в собственной беде,
А сам таращишь подлинный рассвет.
Внутри огромных ран – у этой льдины,
Что вторит городу – обратные года,
Но знает чёрный мир, как иногда
Он видим был под смертью половины.
Голографическое тождество мучительной болезни
Осунулся под тысячами роз
К прилежной были складчатого я,
Не зная – думать ли в вопрос
Мучительного общества за нами?
Чтоб день искал приличные года,
Их нехотя в измученном столетии -
Голографически в искусство – на глаза
Ты проложил и этим бы не рад.
Что хворь твоя – не пагуба о грот,
А тысячи искусственных наречий,
Не пища, от которой видит взгляд,
Чтоб человеку мыслью – совладать
В пути манеры, мучаясь в болезни -
Искусства ли, но очерку сказать -
Ты так хотел, что превратился в ад
На снах понурой серости – теперь.
Всё ищешь смерть и подлые глаза,
А чёрный сгусток воронит наследие
Под дух тележной вольности – сказать
О чём – то важном к праху от любви.
Она заснула на твоих глазах,
Свинтила счёт в манере от стихов,
А слёз поток ей видит, что любовь
Не самая прощальная надежда.
Ей ты сидел от смерти – по уму
И тайну сам растрачивал во тьму
Моральной неги – думать о себе
Или о ком – то личном – в памяти своей.
Ты ищешь тождество на каждый день,
В мучении свой грот перенимаешь,
Чтоб он казался на восходе лет -
Единством праха – к счастью от любви.
Но ищет человек не тот портрет,
Он сам летает в счастье – в облаках,
Над заданным природой им – веках
И смотрит в упражнениях – к любви.
Когда голографически возьмёт
Тот мир искусства – смелое лицо
И сам посмотрит в смыслах – о любовь
На этом свете муки – без отличия.
Остановившись терпит идеал -
Упадок личной логики – к уму,
Но жизнь играя – тешит потому,
Что сам ты стал – той волей неприличия.
Правомерный осколок человеческого
За целью видит сложный силуэт,
Сидя в своей квартире без огня -
Свобода мысли, мучая меня
Под тонкий правомерный идеал.
Скелетной гранью ближе от среды,
Завидев ранний светоч от сердец -
Ты ищешь странный – уровня свобод,
Спонтанный праздник мира и людей.
Но ждал он рано будущему – свет
И стал в квартире мыслью от игры -
Такой же близкой – в чувстве идеала,
Но боли – веской истиной тебе.
Осколок мира в счастье разведу,
Им вид, как лира над прямой дугой -
Другая сила, что тащит бытие
И верит прозой гордому уму.
Желаешь быть ей к доводу людей,
Желаешь видеть сложный силуэт,
А только ночи ветреной – немы
Свободы почерка – на силе этих слов.
Апологету стал ты этим днём -
Искать под смертью – нужный идеал,
Но только шагом на квартире стал -
Любого призрака и быстро по уму.
Ты не последний счастью – одному,
Твой гнёт осколок жизни в рукаве -
Свободу чувства жить или летать
По слов квартире – в медленном огне.
Спускаясь в нижний позы – монолог,
Дожив последний праха идеал -
Ты выжить смог бы чёрному, но сам
Остался смертью это вынимать.
Как свод любовный – счастья на бегу,
Им видишь повод времени в снегу
И маска смерти – кажется другой,
Такой же бурной мимикой и силой.
Ты прав за целью, видя силуэт
У этих ровных стен – от бытия,
Что новый праздник лучшего ума
И тень портрета – выживать теперь.
Думаешь о чём – то новом?
Закрывая лицо – о других говорить,
Западая под смертью на избитые роли,
Ты не думаешь ими, просто прахом своим -
Обучаешь искусство, говоря о взрослении.
Столько думал умом, о котором ласкал
Идеальности свод в непроглядном оскале,
Что задумал свои – инфернальные дни
Утолять под Невой в непочатом рассказе.
С озлоблением грёз – в безызвестность смотря
Ты не ищешь вопрос над подножием мира,
Лишь лишившись своих идеальных веков -
Повторяешь для слов – оправдание рода.
Им ты думаешь стать и немедля устам,
Изымая сквозь власть – подопечное тени
Ты нарочно молчишь, и немного о чём – то
В думу времени мчишь – идеальный рассвет.
Что посеян для глаз и без радости в нас
Он – итог бытия, там за смертью взросления,
Он древнейший намёк озарять этот день
В непокорном окне, удивляя томление.
Ты бы взял от него свод космической тьмы
И направил у жизни – за границы молчания,
А потом вознемог и без резкости слов -
Всё искал одному, восклицая прощание.
Смерть не думает там и нарочно к глазам
Неприглядно горит – этот город дознания,
Если смог ты дожить и без устали сам -
Принимаешь фактуру за основой прощания.
На свече озарит – ночью тусклый магнит
Из него говорит – ночь на праве веков,
Будет жить для своих – эта пустошь о той
Неприметной главе, утоляя молчание.
За обрывками в нас ты на Невский погас
И его берегов – ты свечу в оправдание
Всё ведёшь от сердец, чтобы думали здесь,
Отличая магнит, по которому чаяние
Этой светит порой – в непонятной игре,
Закрывая позор социального края,
Стать бы им потому к облучателю звёзд
И наверно во тьму – этой участью зреть.
Думал сам для себя – подопечный родник,
Как свеча в монолитном опустении грёз,
Что сегодня укроет эту пользу – твою
За границами света, подзывая свечу.
Думать ей – лишь твоя не пройдённая даль,
Нам за смертью стоять и просить отдаление
Стало верным умом к обращению сна
Городской тишины – у последнего солнца.
Холод загадывания мифа
По озеру проглядывает миф,
Он жук твоей фортуны и молитвы,
Над ним свод обязательства томит -
Прохладу идеального вокруг.
В одежде слов, изнеженных нам с виду
Ты вечером – противным стал клеймом,
А холод забывая за вином -
Отчасти смел той бытной чередой.
Искал ту участь жизни – за немой
Озёрной пропастью в нетленные века,
Так жил на берегу у слёз – пока
Не растворился в темени под сон.
Несёт тебя сквозь холод – в унисон
Манера власти к способу прожить
За бытностью искусства – эту жизнь
И страх очеловеченной надежды.
Её ведёшь сквозь озеро, дрожа,
А холод забывает склеп едва -
Над правом носит ветер приговор
Сквозь блёклый призрак утреннего неба.
Пока ты сосчитал пороки звёзд -
Им были рыбы в почерках немы,
А ты стоял под словом – до войны
И ждал свою студёную прохладу.
Не мифом славен – отчий склеп вещей,
Он ждал своей утопией под старость,
А жёлтый свет так нарочито был -
Тебе – у лунной площади наградой.
За эту слов скрижаль ты, поднеся -
Ведёшь искусству новые границы,
По той озёрной воли – веренице
И ей загадываешь чёрные глаза.
На свете белом видел ты – о них
Рассвет утопий к смелости внутри,
По той, которой был ты впереди -
Озёрной формой в глубине морей.
А стал подземным горем у руля -
Искать формальный отблеск идеала
И там катить под камень небо – в век,
Где выйдет ролью каждый человек.
Внутри озёрной площади – за право
Ты ждёшь свой век и открываешь им -
Понятный мир на берегу прохлады
И словом миф – на тонкости любви.
Им жили рыбы к пище об итог
И каждый мог им говорить слова,
Такие же под ролью – о восток
В нетленной форме озера из чуда.
Шаг исторического почёта
Ты высчитал идеи – для почёта,
Им смертный облик, словно говорит
За опытом классического шёпота
И там от одиночества – хранит
Войны скупые нравы – переправы,
За долгим светом в шаге от весны,
Что ждать тебя, высчитывая право -
Сегодня будет на примерном поле.
Ты завладел той участью в неволе,
Под каменным утёсом шли года,
А ты катил свой ужас, как тогда
Над приведённой розгой времени – у боли.
Искать ли счастья в подлинной вине -
Ты сам не знаешь в чувствах ли, на мне,
А только шёпот мечет страх земной,
За мной, касаясь вечности немного.
Ты дышишь этим утром за весной,
И что – то счётом видит по-другому,
Досталось ли тебе почётом – в том
Иметь свой исторический предел?
Ты внял той серой правде – бытие,
Принял моральный оттиск над равниной
И шлёт под эталонный перенос -
Скульптурный очерк мужества в себе.
За шаг, которым будешь говорить,
За счёт у чёрной ловкости – хранимый
Источник чуда в мысли – обо мне,
Где звон земной пародии почёта -
Твой страж уводит в почерк бытия,
Твой род запомнит верой и намедни -
Ты открываешь свет, предчувствуя, скорбя,
Что стал им мерить пафос на уме.
Где звал почёт в намеренной игре,
Спустившись со скалы в немое чувство,
Ты ждал историю и словно память стрел
Смотреть нам предлагал – в понурой тьме.
За берегом не скалится тот ад,
Досадой стал им ветер по любви,
Что истину укроет в сон кровавой
Опустошённой вольности твоей.
Занялся бы твой ветер в монолог -
Искусством думать правильно – от тени,
В которую ты превращаясь стал -
Судьбой от шага мысли – на себе.
Тем поколением искать другой рассвет
И счастья тон щадить над эталоном,
Могучим ли, отжившим на словах,
Но этой ночью, архаично в лучшем.
Самовластие убирает ножи
На дне игольной впадины видна
Исчадия потусторонней силы -
Вина прожить свой возраст и отнять
Моральные бега под сон надежды.
В спокойный океана монолит
Ты погружаешь вереска раскаты,
Чтоб знали слог российский за одним
Прибитым словом мира – наравне.
Он исчезает в день утопии – в себе,
Когда по городской идёшь харизме
И тешат словом мании пера:
Твой ум и самовластие мотива.
Как быть тогда на этом берегу,
Тем думать в воду мысленно – с тобой,
Когда над безымянной мостовой
Мы вышли в свет иллюзии за право?
Им дух московский дышит и зовёт
Свои дома саратовской зарницы,
А блеск тюменской роскоши ведёт
Покой, откуда вышла та весна.
Она открыто убирает сложный
Манер ножей – привыкнуть от того,
Что дух российский думает сложить
Ментальный вид по быстрой тишине.
И там, ты опираясь светишь – мне,
Как роза чайной функции из масти -
Всё видеть слог над удалью сердец,
Там думая в российской глубине.
По улицам открыто светит власть,
Видна отрада мифа по харизме,
А ночь ведёт тот юмора итог
И что – то пишет горько между строк.
Ей не видна подобия – отчизна,
Тот лёгкий шорох вымысла в глазах,
Там только ночь упрячет в небе страх,
Чтоб ожидать над вереском ножи.
Одни они остались нам и хнычут,
Чтоб видеть сон усталого меча,
Его войну в задворках сгоряча
И тленный ужас милой темноты.
В засов упрятал весь свой идеал
Потусторонней ловкости наивной -
Оскал внутри инертной глубины
Сквозь зов – по человеческой игре.
И так идут московские отчизны,
В глаза нам смотрят мило – над углом,
В котором стыло общество ножей,
Там смело провожая новый день.
Испуганный рассвет прилип к окну,
Внимательно в рассказах замирает,
Он точно знает фокус в той игре
Московских стен из мифа – по нутру.
Там были мы, играя в сон людей
И кто – то разворачивал надежды,
Что чёрный страх сходил ему в окно,
Где самовластие всё открывает ход.
По времени оно идёт и дышит
Московским смогом к вечности твоей,
Наверно днём им что – то там услышит
Понятный рокот жизни городской.
