Марк Твен говорил: «Работа – это то, что человек обязан делать, а Игра – это то, чего он делать не обязан. Поэтому делать искусственные цветы или носить воду в решете есть работа, а сбивать кегли или восходить на Монблан – забава». К этим мудрым словам нечего прибавить. Именно потому, что от игры всегда можно отказаться, скорчить мину и сказать: «Какая глупость, это всего лишь игра», она такая притягательная для людей всех возрастов. По моему личному наблюдению, если человек во что-то увлечённо играет, с ним всегда можно договориться. Возможно, потому что я сама игрок в определённом смысле.
Чтобы ученикам (и, конечно, учителям) не было скучно, время от времени в школе проводились предметные декады. Две рабочие недели ученики, если так можно выразиться, «погружались в предмет». Даже если не умели плавать. А уж что проводить при этом, решали учителя. Хочешь – конкурсы показывай, хочешь – фильмы делай, или наоборот. Главное, пусть к тебе придут сколько-то штук учеников и, так сказать, проявят свою активность. А мы их потом наградим. Блокнотики купим, ручки, папки там…
Поначалу мне было немного грустно. Помню, казалось унизительным дарить подопечным на первое сентября календарики: они же взрослые мужики, в конце концов. Но, как я уже писала, даже такая мелочь для них была чем-то очень значимым. Теперь эта маленькая вещица становится их, только их собственностью, частичкой микробыта в спальне на тридцать человек. И дал эту вещь обычный человек с воли, учитель, просто так, за то, что они к нему пришли. И ученикам становилось приятно. «А если им будет приятно, то и мне будет приятно», – слегка перефразирую Рубика из «Мимино».
Дошла и до меня очередь. Русский и литературу на время декады объединили с английским языком. Собрались мы как-то учительским трио: я, ещё одна русичка и англичанин – и принялись судить да рядить, что делать будем. Расписали все дни, чтобы не разрывать активистов между собой, и стали придумывать.
А я в то время жила как Чехов. У того медицина была женой, а литература – любовницей, у меня же на эти роли были назначены тюремная и обычная «человеческая» школа. Я в ней ещё до увольнения один занятный проект с детьми вела, а потом, когда место работы сменила, всё равно туда наведывалась. Мы с ребятками посиживали, пряники жевали, отрабатывали проект, и это были у меня такие каникулы души. Но суть в том, что с этими детьми мы очень часто играли в разные игры: словесные, на общую эрудицию, на логику. И так мне стало скучно просто проводить очередную «муть для галочки», что я решила: будем, блин, в тюрьме играть!
Накачала шарад, чайнвордов и, самое главное, мою усладу – головохвостов. Это такое словесное извращение, которое при правильной подаче гарантирует полный «отрыв башни». Оформила, распечатала. Ещё и объявления сделала, и по коридорам развесила.
Поначалу шло слабо. Ученики заходили, брали листочки, чесали затылки… Кто-то листочек возвращал, кто-то нет… А потом начался караул и светопреставление.
Полколонии, не меньше, решало головохвосты.
Кто-то понёс листок в отряд, находил там самого умного мужика, и они сидели коллективно разгадывали. У кого-то надзиратели отобрали: подумали, что шифр какой секретный. Как-то раз я зашла в кабинет завуча и разглядела у неё на столе знакомый квиток.
– И ещё, Аня, – завуч устало посмотрела на меня и ткнула пальцем в листочек, – «ЛИ» и «ЕЛЬ». И что тут между ними поставишь?..
– Две буквы: «ТР». Получается «ЛИТРЕЛЬ»: «ЛИТР» и «ТРЕЛЬ».
– Вот блин, – сказала завуч и с досадой сплюнула.
Награждали победителей за конкурсы в по-настоящему королевской обстановке: класс был битком забит зрителями. Призёрам аплодировали, победителей чествовали, правильные ответы зачитывали. Это был мой триумф. Наконец и я показала всем «кузькину мать» и доказала, что достойна входить в тутошний конгломерат специалистов. Но потом опять пришли серые будни, и шум праздника поутих.
До сих пор вспоминаю ученика Юру, эвенка, всегда грустного от разлуки с родиной. Он как-то зашёл ко мне, потрепался и уже на выходе сообщил:
– А я до сих пор помню, представляете? «Эй, жлоб, где туз? Прячь юных съёмщиц в шкаф!»
Помню, Юра. Помню, как ты весь барак этой фразой пытал. И как начальника отряда слегка нервничать заставил. Это хорошо, что ты над чем-то ломал голову, кроме тяжелых мыслей. Значит, эта шутка немного скрасила твою жизнь.
Если ты устраиваешься работать в тюрьму, то одним из обязательных обрядов инициации становится посещение кабинета оперов.
Оперативники жили за железной дверью, укрепленной изнутри ещё и решёткой, отчего их кабинету иногда не хватало таблички «Не кормить!» Про оперов ходили легенды: говорили, что они везде и нигде, что знают про каждую закладку на зоне и что, как особисты, постоянно ищут предателей. Если верующих людей всё время искушают бесы, то сотрудников ГУФСИНа искушают опера. И когда дверь закрыта, это значит, что они поглощены тем, что строят свои злобные оперские козни.
Меня собеседовал низковатый дядечка с хитроватым прищуром. Или просто с прищуром – не знаю, может, романтический флёр уже сделал своё тёмное дело, и мой рассудок наполнился опасными предубеждениями.
– Почему решили работать в местной школе? – спросил опер.
Я как на духу ответила.
– Есть ли у вас сидевшие или сидящие друзья, родственники? – продолжил допрос мужчина.
Пришлось сказать, что хоть в моих предках значатся ссыльные, но исключительно по политическим статьям, а здесь у меня ни друзей, ни родственников не имеется. Я, наверное, со страху многое про себя наплела, так что прищур у дядечки становился всё незаметнее. Может, он даже подумал, что я какой-нибудь шпион, внедрённый в их колонию, чтобы вынюхивать изменников Родины. В неадекватности моих речей мешала увериться только моя свежеотштампованная справка от психиатра.
Наконец, разговор был окончен, меня предупредили, чтобы отношений личных на работе – ни-ни… Не больно-то и хотелось. Ну и чтобы по всем вопросам, которые меня тревожат, я сразу же стуча… Докладывала оперативникам. Вот те крест, не беспокойся, майн кляйнен оберфюрер.
Казалось бы, мы распрощались. Но это было не «прощай», а «до свидания».
В первые дни работы я познакомилась с секретарём школы – Ингой Юрьевной. Она была женщиной в самом расцвете лет и прирождённым секретарём. В том смысле, что умела оформлять кучу всевозможных приказов, терпеть нудёж директора и при этом хорошо выглядеть, а это выгодно отличало её от большинства учителей. Зэки ходили посмотреть на Ингу Юрьевну и заодно поздороваться так же неизменно, как туристы, оказавшись в Париже, топают в Лувр занять очередь к «Джоконде».
Инга Юрьевна рассказала мне один секрет.
Секреты на зоне – это то, что рассказывают друг другу шёпотом и без свидетелей, но знают всё равно поголовно все.
Повадился к Инге Юрьевне ходить в гости один ромалэ. В смысле, зайдёт в кабинет, поздоровается, но, гад такой, не уходит. То спросит, как здоровье, то начнёт рассуждать, пойдёт ли Инга Юрьевна с ним когда-нибудь в кино… Испытывает, короче, на прочность. Она ему и намёками, и прямо, мол, нет, дорогой, иди-ка ты лесом дальним, полем широким, нет у меня к тебе личного интереса, я работаю на работе. А он всё на своём стоит.
Однажды заходит к ней и вдруг театрально так в сторону – прыг! У Вас, несравненная Инга Юрьевна, говорит, бумажка какая-то на полу. Ба, да тут целое письмо! Обронил, может, кто? Хотите почитать?
Инга Юрьевна бумажку у него взяла, в глазки хитрые посмотрела и пошла прямиком в соседний кабинет, к директору.
Там они вдвоём налили чайку, взяли конфетки в руки и принялись читать записку.
А записка оказалась письмом аж на несколько страниц убористым почерком. Воздыхатель, пожелавший остаться неизвестным, признавался Инге Юрьевне в вечной любви, в том, что считает дни до своего скорейшего освобождения, и что хочет пригласить её на свидание, а пока что довольствуется фантазиями, как они вместе…
И ещё на одну страницу – собственно, откровенное описание того, чего они там вместе могут делать.
В конце приписка: если душа твоя не камень, жду тебя между вторым и третьим уроком у пятого светильника левого крыла на третьем этаже.
Идти или не идти, вопрос, конечно, не стоял. Не идти, конечно.
Но вот кто мог написать такое?.. И директор, и секретарь задумались.
А потом узнали, что ромалэ этот прекрасный, вылитый молодой Сличенко, работает на оперов. Тем, видно, скучно стало – компромату нет. А ведь известная пословица гласит: «Если хочешь сделать что-то хорошо, делай это сам». Вот они компромат сами и состряпали. Решили поймать развратную работницу школы на месте. Но не получилось. Порядочность победила хитрожопость. Письмо парень, видать, вместе с целым отрядом сочинял, налицо были явно фольклорные нотки.
Коварные опера и мне пытались в борщ нагадить.
Решили мы как-то с многоуважаемыми учителями математики чайничек купить на работу в складчину. Купить-то полбеды, самое главное – занести. Взяла я форму официальную, приложила к ней, кроме шуток, фотку чайника, всё расписала-оформила, чин по чину, понесла на подпись к начальнику колонии, чтоб на проходной чайник пропустили.
А мне говорят: вы бы сначала операм показали чайничек ваш. Мало ли что. Они же как раз по чайникам специалисты. А когда они добро дадут, возвращайтесь, и вам всё подпишут в лучшем виде.
Опер меня увидел, срочно заинтересовался чайником, сгрёб его вместе с коробкой и ушёл из поля зрения. Наверное, в специальную чайниковую лабораторию или к оперативно-сыскной собаке-сотруднику на обнюх. Вернулся, чайник отдал, поздравил с удачной покупкой, я на проходную поспешать стала…
После уроков зовёт меня Жанна Игоревна в свой кабинет. Я думаю: ну, сейчас мы с ней, как оговорено, чайку хлебнём.
– Смотри, – она мне говорит, – что я нашла…
Оказывается, этот замечательный опер вытащил чайник из коробки не просто так, а чтоб наклеить на диск снизу бумажку. Билет из банка приколов – пятьсот «дублей». Написал на них кривым почерком «Взятка», дату поставил и подпись.
Ну и кто он после этого?
Правильно, мудак. Нет смысла придумывать эвфемизмы там, где они бессильны.
Если мы сейчас не скажем, что «взятку» нашли, к нам потом оперативники в школу придут, заявят, что мы специально про неё смолчали: видно, постоянно сюда что-нибудь проносим. И выпишут на орехи. Неизвестно, чем всё кончится. А если мы честно пойдём и скажем операм, что мы справились с квестом и нашли их «дубли», то на орехи выпишут тоже. Но уже не нам, а тем, кто на проходной досматривает. Потому что они проморгали и как следует не разглядели чайник. Как-то не по-товарищески по отношению к ни в чём не повинным людям. Получается безысходность. Хрен кому что докажешь. Чайник Рассела какой-то.
Но «своя рубашка ближе к телу». Пришлось нам с математичкой идти к операм, пока они не пришли к нам.
Может, и можно было как-то намекнуть сотрудникам на проходной, что их в ближайшее время ждут неземные ласки, но мы, к стыду сказать, растерялись и не знали, можно ли нам поведать кому-либо о своей находке.
Пришли в кабинет к оперативникам. Те сильно удивились. А всё потому, что тот сотрудник-затейник, что придумал всю эту катавасию, «дубли» приклеил и благополучно забыл про них. И потом вообще у него был выходной, в общем, все пребывают в неизвестности. Коллеги того опера настоятельно просили меня с Жанной Игоревной им объяснительные написать. Видно, чтобы самим разобраться, что в итоге произошло.
Не знаю, как именно огребли сотрудники на проходной. Но подозреваю, что очень сильно. И что наказали их не «дублём», а самым что ни на есть рублём. Потому что они как-то резко здороваться перестали, досмотр личных вещей затянули и на все наши: «Да нет у нас ничего запрещённого», отвечали: «Ну-ну, рассказывайте больше, шпиёны-контрабандисты проклятые».
Так я, сама того не зная, разок поработала на спецслужбы. Не советую. Странные ощущения.
– О, представляете, я тут на «Калину» ездил!
– Да ну? Вы ж божились, голубчик, что в делах начальственных не будете принимать никакого участия!
– Да ладно, мне начальник отряда поощрение обещал. Ну, поехали мы с мужиками в женскую колонию, тут неподалёку. А я ж чечёточник. Да там как сбацал чечётку! Ушёл со сцены, меня на бис вызвали! Я им ещё раз сбацал! Девчонки балдеют! После концерта подошли несколько, адресок дали, сказали, чтоб написал обязательно. Я даже спать две ночи не мог.
– А это ещё почему?
– Не могу. Глаза только закрываю – и сразу передо мной бабы, бабы, бабы…
«Калина», она же «Калина красная» – что-то вроде КВН-а и шоу талантов одновременно. Очень престижное событие. Зэки ищут по всей колонии самых даровитых музыкантов, танцоров, художников и ещё чёрт знает кого. Руководство, по их словам, чинит конкурсантам всяческие козни, но на самом деле холит и лелеет. Ещё бы: выиграет зона – начальству поощрение. А когда начальство доброе, то и зэку хорошо.
К тому же праздник как-никак. Нечасты здесь веселье, песни, пляски, театральные миниатюры, что сказать. Но зато всё по-взрослому.
Есть и свои «хэдлайнеры», которые на своих плечах «выносят» публику. Есть Юрий – у него все зубы золотые и сердце преисполнено шансона. Поёт жалостливо. Есть Абдула-боевик. Про «Батяню-комбата» классно исполняет. Ещё недавно одного нового цыгана привезли, говорят, поёт как Киркоров. То есть, если переводить на нормальный язык, очень неплохо.
Теперь ещё один мой ученик переметнулся на сторону Терпсихоры и Талии. Нетипично рыжий ромалэ по имени Иван. Был он и впрямь давным-давно чечёточником, и даже в ансамбле каком-то выступал. Но что-то пошло не так, забросил Ванька школу и пошёл продавать наркотики, как многие из его братии. В минуты, когда накатывало на Ивана настроение, он сетовал:
– Эх, ни за что больше не женюсь на цыганке! Все они на одну масть: сами наркотой торгуют, а ты за них сиди. Лучше русскую жену себе возьму…
Он говорил это всегда с особым смаком, будто знал таинственный супермаркет, где можно походить, прицениться да и «взять» русскую жену на свой вкус.
Вано в школе учился мало и потому страшно оскорблялся на предложение почитать и пописать. Мол, жил же он как-то без этого всего и ещё проживёт. Поучиться вообще было не про него. А вот поговорить «за жисть» – всегда пожалуйста:
– Вот вы, – сказал он мне как-то раз, – работаете с утра до вечера за одну зарплату. А я на воле – с утра встал, созвонился с человечком, вынес ему товар, он мне сразу – тыщ писят… И я назад, в тёплую квартирку, под одеяло. Вот это жизнь!
Тогда мне пришлось включить всё своё ораторское мастерство, чтоб ответить и не посрамить честь бюджетника. Я развернула к Вано свой монитор, на котором в качестве обоев виднелся Памятник затопленным кораблям.
– Знаете, где это снято? – спрашиваю.
– Где?
– В Севастополе. В Крыму. Я сняла. Были там?
– Н… Не-ет…
– А я была. Красиво. Тепло!.. И море ласковое. Я, бюджетник, съездила. А вы с такими деньжищами – нет.
– Я вообще никуда дальше города не выезжал, – расстроился ромалэ.
– А я выезжала. И в Крым, и в Турцию, и туда-то, и сюда-то… Год работаю, не грущу, деньги коплю, а летом – в путь. А всё – зачем? Чтобы увидеть побольше. Чтоб было, что вспомнить на старости лет. И чтоб сказать себе: «Не грусти. Вон как классно пожила». Ну, и приятно, конечно. И я честным трудом работаю. Годы в камере не коротаю. Так что не всё так плохо. И вам скоро по УДО идти – есть к чему стремиться.
Как-то так я примерно сказала. Только ещё проникновенней. Богом клянусь, не хватало только текилы, соли с лаймом и фразы типа: «На небе только и разговоров, что о море и о закате…» Погрустнел Вано, стал сетовать на жизнь никчёмную. Божился, что исправится. Но что-то пошло не так: повздорил с начальством – загремел в карцер.
Пришёл оттуда злой, почему-то обритый и малоразговорчивый. Совсем ему стала жизнь не мила. А тут «Калина». Уж не знаю, какими обещаниями али угрозами его уболтали выступать, только вернулся Иван с концерта воодушевленный – мама не горюй! Вот что искусство с человеком делает. Или бабы, кто ж его знает…
Ещё один цыган был Егорка – красивы-ый! И чёрный как уголь. Наглый и весёлый хлыщ. Только немного стеснительный. В кабинет вплывает лебедем, шагает вразвалочку, улыбается всей белозубой пастью. А вот если надо где выступить – начинает волноваться, заикается что есть сил. Соглашается сыграть, спеть, но на сцене ловит жуткий мандраж. Как-то раз классуха его – боевая билиотекарша из нашей школы – подошла ко мне и сказала суровым голосом:
– В общем, так. У нас концерт будет ко Дню защитника Отечества. Всё по классике проведём: учителей-мужиков поздравим, Абдула про «Батяню» споёт, а ты с Егоркой сценку разыграешь по сказке «Каша из топора».
– И кого мне играть? – спрашиваю. – Топор?
– Бабку, конечно, – отвечает библиотекарша, покровитель русской словесности, – парням одеваться в женские тряпки западло.
Говорят, если маньяк напал и отбиться нет возможности… И дальше по тексту. Поняла я, что быть мне бабкой. Чего уж, все там будем. Стали мы учить с Егоркой слова. У него память наркотой ослаблена, мне же просто некогда. А слова в стихах. Выучили мы с ним с горем пополам, отрепетировали…
В день премьеры я надела платок, завязала его посмешнее за ушами, натянула ещё жилетку из собачьей шерсти. Егорка замаскировался под солдата. Вышли мы с ним на школьную сцену… И оба слова позабывали. Я по ходу действия новую сказку сочиняю, Егорка слышит: реплики-то непривычные! – и начинает путаться, заикаться. Я ему подсказываю, он заикается ещё больше, отвечает что-то невпопад, я ему «бабкиным» голосом вторю… Публика стонет от смеха, глядя на наше фиаско. Наконец, мучительные пять минут позора заканчиваются, каша доваривается вместе с топором, и мы сваливаем со сцены в подсобку. Зал взрывается овациями.
– Егор, какого хрена слова не выучил? – говорю.
– Да что-то растерялся я… – чешет ромалэ в затылке, – сроду столько не учил. Но ничего, мы с вами ещё им покажем! На Восьмое марта песню вместе споём! Эх, Стаса Михайлова…
Караул.
Егорка был на моих уроках на хорошем счету. Всё напишет, всё ответит. И «Калины» без него не проходили. Он же артист в душе, сам мне говорил. Правда, наркотой ещё немного торгует. У него и сестра сидит. И тоже сама себя в колонии развлекает – устроилась работать в тамошний клуб, номера концертные ставит. Видела я её как-то раз: стройная как деревце, глазищи чёрные и две огромные-преогромные косы, вот те крест. Да уж, кровь не водица.