Анна Анатольевна Дюндик
Волноваха
30.
Я всегда чуял последние встречи. Так было с тобой, так было и с сержантом. Конечно, я никогда не верил своему чутью, потому что жизнь обещала новое свидание, и я верил в это. Но потом, вспоминая, я признавался себе, что знал. Наверное, я из тех, кто чувствует, когда связывающие нити обрываются и люди идут каждый в свою сторону.
31.
А потом наступила новая эра. Я понял, что это мне нужно от тебя отказаться. Мне. И даже если ты вдруг напишешь, что любишь, это я должен заблокировать тебя или проигнорить. Интересно, что это понимание случилось в один миг, в то время как другие выводы давались мне с кровью в сердце. И только тут я всё понял легко. А вот выдержу ли? Я посмотрел на сержанта. Он усмехнулся и протянул мне то, что курил. Мы сидели под огромным деревом и любовались на поле в жёлтой от солнца траве. Наступило лето, а война так и не кончилась. Мне хотелось говорить с сержантом. Он был единственной ниточкой, связывающей меня с этим миром. Хотя мир был сомнительным – всё ещё шла война.
32.
Когда ты меня заблокировала, оставив наедине с тупой болью и тупыми вопросами, я ещё что-то писал тебе. Не мог смириться с тем, что тебя не стало в моей жизни. Страдал, писал и натыкался на стену своим горячим воспалённым лбом. Стена, за которой тебя уже тоже не было. По сути, я страдал от безвозвратной потери. Я ещё раз испытал это чувство, когда умер сержант. Сосущее душу чувство потери так органично легло в дыру, которую пробила во мне разлука с тобою. Боль от смерти сержанта заняла место боли от потери тебя. И я страдал только из-за потери сержанта. Но самое смешное, что это было равно такое же чувство, ни банана не поменялось. И я понял две вещи. Первое – что потеря тебя была равнозначна смерти. Второе – что смерть уже не страшна и не удивительна после любви.
33.
Всё ближе был день твоего далёкого отъезда в ту, другую страну, навсегда. Всё больнее и больнее мне было от этого. Хотелось зачем-то попрощаться. Так и сержант. Совсем скоро будет 40 дней, и, может, тогда мне станет немного полегче. Но сегодня, когда твой самолёт ещё не взлетел и когда его душа ещё тут, сегодня это всё тяжело.
34.
Иногда я верю, что ты меня любишь. И тебе так же плохо, как и мне сейчас. Как говорит сержант: убить и умереть – это одинаково херово. Я думаю о тебе с нежностью, что ты любишь меня, просто понимаешь, что так правильно – стереть меня, уничтожить меня, вытравить меня из жизни, убить окончательно. Я понимаю тебя. Я не понимаю одного – отчего ж мне так херово? Словно я – не труп, который уже ничего не чувствует, а убийца, который каждый день пытается понять, что он сделал не так, что привело его к черте. Я, конечно, отправился на войну искать смерти, но в итоге цепляюсь за свою жалкую, никчёмную жизнь без тебя. И убиваю других. Шах и мат.
35.
Чем больше утекало времени, тем больше я думал про нашу последнюю встречу. Я уже писал о ней. Но не могу перестать думать, понимать, что она последняя. Сержант обнял меня и сказал: «Всё будет хорошо, только никого не убей», – и засмеялся своей идиотской шутке. Я часто вспоминаю эту последнюю встречу – свою и сержанта. Но и нашу с тобой. Вчера я так чётко представил тебя себе, словно ты была рядом. Твой образ уже не носил ничего плотского для меня. Война кастрировала меня духовно, и это мне ещё повезло. Я знал об этом. Я смотрел на твой образ со смертельной тоской, которая, не уставая, подкатывает к горлу. Я думаю о тебе всё меньше в последние дни. Сержант, и то волнует меня больше тебя. Я вспоминаю его гибель. Когда это случилось, первое, что я подумал, что мне будет что рассказать тебе, вернувшись с войны. Непонятно, почему я решил, что мы ещё увидимся. Непонятно, почему я решил, что вернусь.
36.
Когда сержант погиб, моя судьба в плену стала определённой и очень незавидной. Наверное, я нравился сержанту, он меня берёг. Теперь же я стал никому не нужен, какое знакомое мерзкое чувство. Я снова его испытал, когда мне велели встать, взять свои вещи и идти на расстрел.
37.
Упав и зацепившись хребтом за звёзды, догадываясь, что в эту ночь всё возможно, я постарался сконцентрироваться и подумать о важном. Надо мной висели звёзды, которые, возможно, видела ты. Я честно и открыто подумал о тебе, все претензии были наконец смыты кровью, правда моей. Я вспомнил, как твой муж рассказывал, как он увидел тебя впервые. Вы были студентами, ехали в трамвае, он с другом, и друг тебя знал и вас познакомил. И ты улыбнулась ему, своему будущему мужу. И в тот миг он понял, что хочет, чтобы ты улыбалась ему всю жизнь. Мне очень нравилась эта история, она была такая красивая и настоящая, как и всё у вас с ним. И сейчас, когда я смотрел на звёзды, которые, наверное, видела и ты, возможно, рядом с ним, но это уже было неважно и даже хорошо, в общем, сейчас я понял, как твой муж тогда в трамвае, я понял сейчас под звёздами, что благодарен тебе за каждую улыбку, которую ты мне дарила. Я наконец закрыл глаза, чтобы ещё раз увидеть её, достав из своей памяти. Спасибо тебе, что ты улыбалась мне. Спасибо. Я блаженно улыбнулся. Я понял, что наконец-то моя любовь к тебе умерла. И хотя это произошло только потому, что умер я сам, я был счастлив. Спасибо, спасибо, спасибо.