Ангел Богданович
Никитенко как представитель обывательской философии приспособляемости
Съ этого времени и до 1862 года Никитенко безсмѣнно цензируетъ днемъ, а ночью, въ тиши кабинета, изливаетъ душу. «Цензоръ считается естественнымъ врагомъ писателя, – меланхолически заноситъ онъ 8-го января 1834 г. и со вздохомъ заканчиваетъ, – въ сущности это и не ошибка»(стр. 816). Это не мѣшаетъ ему съ горечью жаловаться на Пушкина, поэму котораго «Анджело» онъ окарналъ по приказанію министра, имѣвшаго зубъ противъ поэта. Пушкинъ «взбѣсился», а Никитенко пренаивно оправдывается: «Напрасно Александръ Сергѣевичъ на меня сердится. Я долженъ исполнять свою обязанность, а въ настоящемъ случаѣ ему причинилъ непріятность (какъ нѣжно!) не я, а самъ министръ». И долго не можетъ Никитенко проститъ Пушкину его гнѣва. Въ отзывахъ о великомъ поэтѣ постоянно слышится нотка горечи несправедливо обиженнаго человѣка. «Съ Пушкинымъ слишкомъ тяжело имѣть дѣло», замѣчаетъ онъ вскользь.
Почти 30 лѣтъ несетъ Никитенко свой цензорскій крестъ, твердо и неуклонно исполняя обязанности, и только въ «Дневникѣ» отмѣчаетъ тернія, въ видѣ удивительныхъ казусовъ по цензурѣ, то и дѣло заносимыхъ имъ въ лѣтопись. Такъ, напр. ему дважды пришлось посидѣть на гауптвахтѣ за цензурные огрѣхи. Въ первый разъ по слѣдующему курьезному случаю. Въ «Библіотекѣ для чтенія», которую онъ цензировалъ, были напечатаны стихи Виктора Гюго:
Когда-бъ я былъ царемъ всему земному міру,
Волшебница! тогда-бъ повергъ я предъ тобой
Все, все, что власть даетъ народному кумиру.
Державу, скипетръ, тронъ, корону и порфиру,
За взглядъ, за взглядъ единый твой!
И еслибъ богомъ былъ – селеньями святыми
Клянусь – я отдалъ бы прохладу райскихъ струй,
И сонмы ангеловъ съ ихъ пѣснями живыми,
Гармонію міровъ и власть мою надъ ними
За твой единый поцѣлуй!
«Болѣе двухъ недѣль прошло, какъ эти стихи были напечатаны, меня не тревожили. Но вотъ, дня за два до моего ареста, Сенковскій нарочно пріѣхалъ увѣдомить меня, что эти стихи привели въ волненіе монаховъ, и что митрополитъ собирается принести на меня жалобу. Я приготовился вынести бурю». Дѣйствительно: приказано цензора, пропустившаго стихи, посадить на 8 дней на гауптвахту.
Другой случай еще болѣе комиченъ. Въ повѣсти «Гувернантки» обратили на себя вниманіе Клейнмихеля два мѣста: «Я васъ спрашиваю, чѣмъ дурна фигура вотъ хоть бы этого фельдъегеря, съ блестящими, совсѣмъ новыми эксельбантами? Считая себя военнымъ и, что еще лучше, кавалеристомъ, господинъ фельдъегерь имѣетъ полное право думать, что онъ интересенъ, когда побрякиваетъ шпорами и крутитъ усы, намазанные фиксатуаромъ, котораго розовый запахъ пріятно обдаетъ и его самого, и танцующую съ нимъ даму… Затѣмъ, прапорщикъ строительнаго отряда путей сообщенія, съ огромными эполетами, высокимъ воротникомъ и еще высшимъ галстукомъ». По жалобѣ Клейнмихеля, увидѣвшаго въ этихъ строкахъ оскорбленіе для фельдъегерьскаго корпуса и вѣдомства путей сообщенія, Никитенко попалъ на одну ночь на гауптвахту.
