Аньес Мартен-Люган
Однажды я станцую для тебя
– Вы супер! – похвалила я, гордясь ими. – Перерыв две минуты, и начнем сначала.
Я сняла со станка полотенце и вытерла лицо. Сил у меня не осталось. Почувствовав на себе взгляд Эмерика, я повернула к нему голову. Он беззвучно произнес “люблю тебя”, и я задохнулась. Надежда… Потом он знаком показал, что ему пора, приложил два пальца к губам и послал мне поцелуй, а я едва слышно выдохнула “До четверга”, после чего он ушел.
Глава четвертая
Я пришла в ресторан с Сандро – Эмерик из-за неотложных дел в последнюю минуту задерживался, как всегда, и должен был присоединиться к нам позже. Бертий сидела за кассой, а в свободные минуты помогала в зале. Она была в своей стихии в баре, ровно так же, как и в танцевальной школе. Стефан открыл ресторан три года назад. Он мечтал о собственном бизнесе и, чтобы осуществить мечту, ждал, пока наша школа полностью войдет в ритм. Все имевшиеся у них деньги ушли на вступительный взнос за аренду и в особенности на ремонт. Когда они впервые увидели это помещение, оно было настоящей конурой. Сколько слез Бертий пролила на плече у меня или у Сандро в отчаянии от мужниной затеи! Но, приложив уйму труда и стараний, Стефан сделал это место великолепным, теплым и гостеприимным, похожим на него самого. У него получилось самое настоящее бистро, с полом, покрытым цементной плиткой, с отделкой деревом и металлом, с красным цветом в интерьере, с открытой кухней, работу в которой можно было наблюдать из зала. Стены кухни были облицованы белой кафельной плиткой, а в центре красовалась колода для разделки мяса. Меня всегда приводил в восторг стук медных кастрюль – он слышался, стоило войти в зал. Бистро Стефана выражало самую сущность хозяина – бесшабашного парижанина, обожающего незатейливую деревенскую кухню и высококачественные продукты.
Оторвавшись от кассы, Бертий одарила нас сияющей улыбкой. По крайней мере, она была рада нас видеть, наши взаимоотношения постепенно возвращались к норме. Однако я понимала, что нам с ней не избежать откровенного разговора. Нарыв придется вскрыть. Это касается, естественно, Эмерика. Ну, и школы тоже. Она все чаще делала мне мелкие упреки по поводу моего так называемого недостатка энтузиазма. Пора набраться храбрости и выложить все, что меня смущает в ее проектах, заверив при этом в своей заинтересованности в успешной работе школы. Ладно… этот разговор состоится уж точно не сегодня. Мы с Сандро взобрались на табуреты у стойки, а она поставила перед нами бокалы с белым вином, позвала мужа, который оторвался от плиты и приветствовал нас, помахав рукой, потом выкрикнул какие-то распоряжения своим помощникам и подошел к нам. Смачно чмокнул нас с Сандро.
– Что случилось, Ортанс, ты одна? – удивился он.
– Он скоро придет.
Мы чокнулись. Каждый из нас с восторгом предвкушал этот вечер.
– Ну вот, легок на помине, – пробормотала Бертий.
Действительно, Эмерик вошел в ресторан. Вид у него был озабоченный, и я беззвучно спросила у него, что случилось, но он дал мне понять, что все в порядке. Эмерик пожал руку мужчинам и перегнулся через стойку, чтобы поцеловать Бертий. Потом обменялся жарким поцелуем со мной. Ресторан Стефана был единственным местом в Париже, где он не опасался, что нас засекут.
– Что-то тебя не было в последнее время! – заметил Стефан. – Горишь на работе?
Эмерик уже не удивлялся неуместным вопросам мужа Бертий, который обладал раздражающей способностью забывать о нашем положении.
– Не слишком, – ограничился скупым ответом Эмерик.
Сандро прыснул, Бертий недовольно хмыкнула.
– В любом случае буду рад накормить вас сегодня вечером!
Он решил проверить работу, кипевшую на кухне, и нахмурился:
– Ладно, я пошел. Дорогая, я присоединюсь к вам позже.
Он, насвистывая, вернулся к готовке, и как только он снова стал к плите, мы услышали его возмущенный голос:
– Что за дела, парни, я оставил вас на пару минут, и тут уже полный бардак!
Меня растрогал полный нежности и любви взгляд, которым окинула его Бертий. Я почувствовала, как рука Эмерика гладит меня по спине, и подняла на него глаза. Он ласково улыбнулся мне:
– Все хорошо?
– Да, я счастлива, что мы сегодня вечером здесь. А ты как?
– Нормально, не беспокойся.
Бертий вышла из-за стойки и махнула нам рукой. С бокалами в руках мы пошли за ней, лавируя в заполненном зале между столиками и пробираясь к своему. Пока мы ждали, чтобы нам принесли заказанное, Эмерик расспрашивал Бертий о детях. К моему удивлению, она отвечала ему вполне дружелюбно, а потом и все более увлеченно. По сути, это было единственное, о чем они могли говорить на одном языке, поскольку Эмерик мгновенно подхватывал тему домашних заданий, или записи в коллеж, или вечернего сидения с детьми, то есть всего, что касалось семьи и повседневных забот, которые он знал там, в другой жизни. Было так странно чувствовать себя исключенной из их беседы, мы не совпадали по фазе, и я сознавала, что так будет всегда, ничто и никогда не изменится. Бертий не задавала прямых вопросов насчет его детей, но ей все равно удавалось выводить Эмерика на эту тему. Впрочем, она была достаточно тонким человеком, чтобы не ляпнуть что-нибудь невпопад. Зачем она это делала? Хотела донести до меня некую мысль? Зря старается. Мне известно, что у нее есть семья, муж, дети, и у Эмерика тоже семья – жена и дети. Я слушала их вполуха, болтала обо всякой ерунде с Сандро и приходила к окончательному выводу: Бертий терпит наши с ним отношения, но она их не одобряет и никогда не одобряла.
Если не считать последнего времени, она обычно избегала прямой конфронтации. До меня постепенно доходило, что три года она терпела, сдерживалась, даже старалась показать мне, что Эмерик ей нравится. Я вспомнила, как бесстрастно она выслушала мои объяснения насчет нашей с Эмериком связи. Я была слепа, а может, просто предпочла зажмуриться, чтобы защититься, чтобы отгородиться от реальной ситуации. Сегодня передо мной предстала голая правда. Как она, замужняя женщина, мать семейства, несгибаемая, словно само правосудие, могла принять тот факт, что я – любовница женатого мужчины? Наверняка она всякий раз ставит себя на место жены Эмерика, и сейчас, разговаривая с ним, в душе любопытствует, где она, что ей известно, и переживает за нее, а вовсе не сочувствует мне. То, как она с ним общалась, было лишь внешним проявлением вежливости. На самом деле она его не выносила, ненавидела и презирала. Эти ненависть и презрение наверняка зашкалили, когда он непринужденно положил руку мне на бедро и ласково посмотрел на меня. Она едва не испепелила его взглядом, но Эмерик этого не заметил, ведь он знал ее не так хорошо, как я. А я едва не задохнулась от злости. Кто дал Бертий право судить нас? Ей повезло встретить в двадцать пять лет милого, внимательного мужчину, и с тех пор все в ее жизни стало просто и ясно, ей уже не нужно предаваться мучительным размышлениям. Она, что ли, считает, будто я сознательно решила влюбиться в несвободного мужчину, который любит меня? Муж и сыновья обожали Бертий, она никогда не знала, что такое одиночество. Я догадывалась, что жизнь не каждый день кажется ей медом, но это вовсе не давало ей право осуждать меня, считать эгоистичной гадиной, разбивающей семью и к тому же надеющейся, как последняя идиотка, что однажды он бросит жену ради меня. Как же это все банально. И почему именно сегодня она проснулась и решила так явственно выразить свое неодобрение? Почему не сделала этого раньше? Зачем поворачивать нож в ране? Тыкать меня носом в дерьмо? Конечно, я знала, что моей жизни не позавидуешь, что она у меня скорее жалкая и грязная. Но это моя жизнь.
Я устала. С самого начала этой истории всеми своими переживаниями я откровенно делилась с Кати; со стороны Бертий особого интереса я не замечала. К тому же я хорошо знала строгость ее принципов и неуступчивость суждений. Но сегодня вечером что-то было не так: взгляды, которыми Бертий награждала Эмерика, были, как обычно, убийственными, а когда она смотрела на меня, в ее глазах проскальзывала жалость.
– Все готово, дамы и господа! – торжественно возвестил Стефан.
Он принес тарелки и подсел к нам.
Эмерик наклонился ко мне:
– Ты витаешь в облаках. Ничего от меня не скрываешь?
Я на мгновение прислонилась к его плечу, а он поцеловал мои волосы.
– Нет, все в порядке… просто задумалась.
– О чем?
К счастью, мне не пришлось отвечать – Сандро заговорил о лете.
– Слушай, Ортанс, если мы проводим летние курсы в Париже, это не повод отказываться от краткой вылазки на юг!
– Конечно! – радостно подхватила Бертий. – Как же нам без солнца?!
Я едва удержалась, чтобы не расцеловать Сандро. Как же легко он разрядил атмосферу! Он сам не отдавал себе отчета в своем даре гасить тлеющие конфликты. Улыбки расцвели на всех лицах, включая Эмерика, – ему тоже удастся заехать на пару дней в Прованс, как каждый год.
– Я пробуду там весь август! Ты когда закрываешься, Стефан? Мы подстроимся под тебя, чтобы я освободила для вас комнаты.
Заговорив о “Бастиде”, я забыла обо всем, тем более что Стефан открыл новую бутылку вина. Бертий как будто отложила на время свое недовольство и строила химерические планы, перечисляя всех, кто мог бы присоединиться к нашим безумствам. С этого момента ужин принял оборот, на который я уже не рассчитывала. Все мы весело загомонили, перебивая друг друга, подшучивая над собеседниками, а Бертий даже развлекала Эмерика забавными историями. Как будто напрочь распростилась со своим предубеждением. В конце концов я убедила себя, что мои умозаключения были продиктованы исключительно паранойей, успокоилась и наслаждалась каждым мигом этого вечера. Мы дурачились, чокались с Бертий едва ли не перед каждым глотком. Стефан и Эмерик увлеченно болтали о работе и никак не могли остановиться. Сандро валял дурака – рассказывал какие-то несусветные амурные эпопеи, слушая которые мы рыдали от смеха. Все клиенты обернулись к нашему столику, когда кондитер подал десерт – пять тарелочек с кусками великолепного торта-безе “Павлова”, как он объявил, “в честь наших танцовщиц”. Тут поднялся Сандро и заметил, что здесь есть и танцовщик, после чего исполнил несколько па самбы. Все зааплодировали, восторженно завопили, Стефан поблагодарил своего кондитера и нашего артиста, который порадовал всех выступлением, и пошел к стойке за бутылкой особой ромовой настойки в качестве дижестива. Все вернулось в обычную колею, у меня был прекрасный вечер, такой, о котором можно лишь мечтать, с любимым мужчиной и с друзьями. Для полного счастья мне не хватало только Кати и Матье. Такие мгновения были для меня спасением, без них я не сумела бы и дальше верить, что жизнь, которую я веду, того стоит, не смогла бы убаюкивать себя иллюзией счастья. Эмерик и я одновременно подняли глаза друг на друга.
– Спасибо, что придумал эту встречу, – прошептала я.
– На здоровье. Мне очень хорошо. Так приятно делать вместе обыденные вещи.
Мы с трудом сдержали желание поцеловаться. Электрический разряд прошил нас. Эмерик едва заметно ухмыльнулся, потом снова включился в разговор.
– Сейчас вернусь, – прошелестела я ему на ухо.
Он снова погладил мое бедро, перед тем как отпустить. У лестницы я оглянулась и посмотрела на него, внезапно почувствовав себя некомфортно. Ошибаешься, Эмерик, это не называется обыденной жизнью. Вечером мы займемся любовью, после чего ты за пятнадцать минут придешь в себя, обрызгаешься парфюмом и вернешься спать под боком у жены, тогда как я засну в постели, из которой еще не выветрился запах наших объятий.
Я стала спускаться, полуобернувшись к Эмерику.
И сразу поняла, что зря была недостаточно внимательной. Мой высоченный каблук сорвался со ступеньки, и я полетела вниз, словно наблюдая со стороны за своим телом, существующим отдельно от меня. Я тщетно пыталась как-то затормозить движение, но пальцам не за что было ухватиться, они бессмысленно цепляли воздух. Мне чудилось, что падение длится бесконечно долго. Когда оно закончилось, это не положило конец моим мученьям, я почувствовала, как щиколотка – чертова щиколотка, достававшая меня уже несколько недель, – подворачивается, выкручивается и застывает под совершенно ненормальным углом, не сумев противостоять падению. Я проклинала себя за то, что до сих пор не обратилась к ортопеду. Я услышала хруст, словно рвали ткань, и закричала от боли. Стукнувшись головой о стену, я окончательно приземлилась на копчик. В таком положении я оставалась, как мне показалось, целую вечность, вцепившись одной рукой в ступеньку, а другой в стену. Вдалеке раздался шум отодвигаемых стульев, зазвучали испуганные крики. Я подняла голову и поняла, что пролетела практически всю лестницу. Там, наверху, надо мной, царила неразбериха, я была оглушена, но разглядела бросившихся ко мне друзей и Эмерика, а затем и бледное как мел перепуганное лицо Стефана, который остался в зале. Сандро первым оказался рядом, выругался на родном языке и переступил через меня. Бертий загородила проход Эмерику, остановившись на ступеньку выше, и нежно провела рукой по моему лбу:
– Ортанс, ты меня слышишь? Скажи что-нибудь…
Я вся дрожала и всхлипывала, по лицу катились слезы.
– Ужас, – с трудом выговорила я. – Моя… моя нога…
Она опустила голову и увидела мою вывернутую ногу.
– Черт… Стефан! – заорала она. – Готовь лед, Эмерик, подымись к нему и поставь на кухне стул. Где-нибудь, где на него не будут натыкаться!
– Но…
– Не спорь.
Немного поколебавшись, он пошел выполнять ее распоряжение, не понимая, что делать и куда себя девать. Я почувствовала, как Сандро снимает с меня туфли, скривилась от боли и изо всех сил зажмурилась. Надо держаться. Реветь нельзя.
– Ортанс, ты не можешь здесь оставаться. Нужно подняться наверх. Мы поможем тебе встать.
– Не знаю, смогу ли удержаться на ногах… Я так испугалась…
Моя щиколотка раздулась, увеличившись в объеме вдвое, кожа краснела на глазах… Ногу словно резали ножом… Слезы неудержимо катились по щекам, я не могла их остановить. Бертий сжала в ладонях мое лицо, чтобы помешать потерять сознание.
– Посмотри на меня, – мягко уговаривала она.
Я послушалась. Ее взгляд обволакивал, успокаивал, придавал уверенности. Я цеплялась за него, словно за спасательный круг.
– Все позади. Мы с тобой. Ты же не можешь вечно лежать на лестнице у сортира. И там, наверху, ждет Эмерик. Мы отвезем тебя в больницу…
– Только не это! – задохнулась я.
Нельзя же всех напугать и навесить такой груз на Эмерика. Я отчаянно мотала головой из стороны в сторону, несмотря на боль, молотками стучавшую в висках.
– Все пройдет, надо подождать совсем немного, и все пройдет!
Бертий прищелкнула языком, что было у нее признаком сильнейшего раздражения. Наверняка догадалась о причинах отказа. Но моя паника заставила ее уступить:
– Но это же правда неразумно. Ладно, будь по-твоему… Тебе еще где-то больно?
– Нет, все нормально… только немного саднят ягодицы, чуть-чуть руки и стучит в висках. Надо же, что я устроила!
Она ощупала мою голову, нашла место, которым я стукнулась.
– Изрядная шишка. Ладно, пора двигаться.
Сандро просунул руки у меня под мышками и поднял меня.
Я автоматически поставила поврежденную ногу на пол и еле сдержала вопль, уткнувшись ему в плечо:
– Я не смогу. Не могу идти.
– Я понесу тебя на спине.
Нести на руках не позволяла узкая лестница, так что другого выхода не было. Он повернулся ко мне спиной, я обхватила руками его шею. Он поднял меня, как будто я ничего не весила, стараясь не задеть моей ногой стену. Бертий поднималась первой. Я не заметила ни как мы шли по лестнице, ни как пересекали зал ресторана. У меня кружилась голова. Я с трудом разомкнула веки, только когда мы добрались до кухни. Перепуганный Стефан встретил нас и повел в угол к стулу, пряча глаза, Эмерик растерянно смотрел на меня. Я впервые видела его таким – выбитым из колеи, не знающим, что делать. Нужно было его успокоить. Но мне было совсем плохо, и я ничего не соображала. Сандро осторожно усадил меня на стул. Подошел Эмерик.
– Но, Ортанс… послушай, как ты ухитрилась такое сотворить?
Я ожидала чего угодно, но не этого вопроса.
– Эмерик, ты считаешь, сейчас время для расспросов? – оборвала его Бертий. – Подержи ее ногу, а я приготовлю пакет со льдом. Ей нельзя ставить ногу на пол.
Он присел на корточки и осторожно взял в руки мою икру. Он явно боялся дотрагиваться до меня.
– Да я не знаю… Я не нарочно.
– Догадываюсь, – пробормотал он. – Извини… я…
– Подвинься, – резко потребовала Бертий.
Сандро сменил его, и Эмерик стал рядом, ласково гладя меня по волосам, нежно успокаивая. У Сандро было озабоченное выражение лица. Бертий протянула ему лед.
– Сейчас тебе станет легче, – сказала она.
– Я знаю, но…
От жгучего прикосновения льда у меня перехватило дыхание. Нужно было помочь гематоме рассосаться, не дать щиколотке раздуться еще больше. Боль была нестерпимой, она сверлила, пронзала, словно лезвия бритвы, которые загоняли под кожу. Снова набежали слезы, и я прижалась лицом к Эмерику.
– Ортанс, мне так жаль, это я во всем виноват, – ошарашил меня Стефан.
От его немыслимой реакции я на время забыла о своих муках, подняла голову и поискала его глазами – он стоял в стороне и грыз ногти.
– Ну что ты такое говоришь, при чем здесь ты?
– Я сто лет назад должен был сделать перила на этой убийственной лестнице! Рано или поздно такое должно было случиться. Прости меня… черт, черт, черт! Вот ведь как не повезло!
Бертий подошла к мужу, который кружил по кухне, не прекращая упрекать себя, и любовно погладила по руке.
– Прекрати, Стефан, я сама была невнимательна, – сказала я. – Тащи скорее свою целебную ромовую настойку, мне сразу станет легче!
Бертий послала мне благодарный взгляд.
– Да и вообще это полная ерунда, – продолжила я, поймав кураж, и даже почти сумела засмеяться. – Завтра буду скакать, как коза!
Никто из присутствующих не поверил ни единому моему слову. Никто, кроме Эмерика, который явно успокоился. С момента нашего знакомства я всегда старалась скрывать усталость, и у меня не было ни одной серьезной травмы. Иногда, конечно, что-то побаливало то там, то тут, но никогда ничего такого, как сейчас, когда мне, возможно, грозила полная неподвижность. Я чаще задышала, страх проникал в вены словно яд. Я нутром чуяла, что дело плохо. Я не просто споткнулась на лестнице. У этого падения будут последствия.
– Прекрасно! – воскликнул Эмерик. – Выспишься как следует, и тебе станет легче. Я отвезу тебя домой.
Я подумала, что Бертий пристукнет его на месте; Сандро поднял к нему изумленные глаза, продолжая прижимать лед к моей ноге.
– Спасибо за предложение поработать таксистом, – пробурчала Бертий, подходя к нам. – Ты сможешь побыть с ней сегодня ночью?
Он побледнел и стал что-то мямлить. Вот она, последняя капля, я была окончательно раздавлена.
– Бертий, прошу тебя, – умоляла я. – Он здесь ни при чем, не нападай на него хотя бы сейчас.
Она проигнорировала мои слова и продолжила:
– Ты же понимаешь, что ее нельзя оставлять одну, нужно помочь ей лечь в постель, положить лед на щиколотку, а еще следить за тем, что происходит с гематомой… Хочу напомнить, Ортанс – профессиональная танцовщица, так что ее голеностопный сустав не просто помогает ей утолять свою страсть, он – ее орудие производства… Итак, Эмерик, повторяю свой вопрос: ты можешь заняться ею сегодня ночью, да или нет?
– Но… она же сама только что сказала, что все не так серьезно…
– А ты поверил, да? Понятное дело, тебе это не кажется серьезным, но разве ты не понимаешь, как она мучается и как ей страшно? Ты же ее знаешь и должен бы догадаться, что она не хочет нас волновать. Ортанс – она такая, на случай, если ты не в курсе.
Он повернулся ко мне за поддержкой, я опустила голову. Бертий была права. Да, я мучительно нуждалась в нем сегодня ночью. Он присел на корточки возле меня, положил ладонь мне на щеку.
– Я… Ты же знаешь, я бы хотел остаться и позаботиться о тебе… но… я не могу. К тому же уже поздно… Мне очень жаль. Я могу отвезти тебя… но… но…
Добро пожаловать в реальность. Если бы он постарался, то обязательно бы что-нибудь придумал и остался. Всего один раз. Я много не прошу, пусть хотя бы один раз он сочинит ложь покрупнее, чем обычно, чтобы помочь мне. Но, судя по всему, это требовало от него сверхчеловеческого усилия. Я проглотила и слезы, и отчаяние, наклонилась к нему, прижалась губами к его губам.
– Я знаю, тебе надо домой, ничего не поделаешь, – успокоила я его. – Я разберусь сама… и, честное слово, действительно ничего серьезного.
– Но мы-то все тут, – перебил меня Сандро. – Бертий, ты поедешь с ней?
– Конечно.
– Ну а я догоню вас на скутере.
Я попыталась найти силы, чтобы успокоить их, сказать, что справлюсь сама, но мне не хватило смелости, я не хотела и не могла оставаться наедине с собой. Эмерик изо всех сил старался поймать мой взгляд, и мне было трудно вынести его смятение. Безусловно, у него не оставалось выбора, он должен был меня бросить, но я так нуждалась в том, чтобы он обнял меня, прижал к груди, сказал, что все будет хорошо.
– Скажи, что я могу для тебя сделать? – спросил он.
– Помочь встать, – ответила я, и мои слова прозвучали суше, чем мне хотелось.
Дорога домой стала моим крестным путем. Я стиснула зубы, чтобы не стонать при каждом толчке, увеличении скорости или торможении. В зеркале я могла следить за Эмериком, он нервничал, и моих жалких полуулыбок было недостаточно, чтобы его успокоить. Мы приехали, и Бертий сразу распахнула дверцу машины, а я оставалась на заднем сиденье, стараясь, чтобы нога ничего не задела, и чувствуя, как после поездки дает о себе знать ушибленный копчик. Эмерик все так же неуклюже попросил у Бертий разрешения помочь мне выйти из машины – будь я в лучшей форме, я бы посмеялась над ним сквозь слезы. Никогда раньше он не был таким сконфуженным. Он протянул мне руки, я за них схватилась, он донес меня, как невесту, до двери, открытой Сандро, я уткнулась носом ему в шею, а он тихонечко шептал мне “прости” при каждом шаге.
– Поставь меня, – распорядилась я, когда мы добрались до лестницы.
– Но почему?
– Прошу тебя…
Он подчинился, я старалась устоять на здоровой ноге, а он поддерживал меня, обхватив за талию.
– Поезжай, мы разберемся. Ты сам сказал, что уже поздно, к тому же ты все равно не можешь остаться… Так что иди.
– Мне очень…
– Ш-ш-ш… ты уже говорил. Поцелуй меня и беги.
– Давай, пошли, – прервала наш диалог Бертий. – Тебе нельзя так долго стоять.
– Ты права.
Эмерик с перекошенным лицом наклонился ко мне и очень крепко прижал свои губы к моим.
– Я тебе завтра позвоню.
Его сменил Сандро, взяв меня на руки.
– Ничего себе, нельзя трескать столько шоколада!
Я расхохоталась. Какое счастье, что он здесь и может разрядить атмосферу.
– Двинулись! – объявил он.
Я бросила последний взгляд на Эмерика, который пятился, не сводя с нас глаз. О чем, интересно, он думал, видя меня, страдающую, на руках у другого мужчины? Сможет ли он заснуть сегодня ночью? Станет ли искать успокоения в ее объятиях? Нельзя об этом думать. Бертий шла впереди, следом Сандро нес меня, и я потеряла Эмерика из виду. Гнетущая тишина накрыла нас. Сандро был весь внимание, стараясь, не дай бог, не споткнуться и не повторить мой подвиг. Хватало и одного раненого на вечер. Я хотела бы облегчить ему подъем, но это было невозможно. От боли меня тошнило, ныло под ложечкой, я балансировала на грани обморока. Как бы я хотела, чтобы мучения прекратились, однако догадывалась, что это только цветочки и все еще впереди.
Мягкое освещение квартиры было для меня словно защитный кокон, и на время мне стало как будто немного легче. Бертий раскидала на моей кровати подушки и подушечки. Сандро осторожно положил меня, после чего обессиленно свалился в кресло. Бертий тут же протянула мне большой стакан воды с растворенной таблеткой обезболивающего.
– У тебя есть лед в морозилке, сейчас я принесу. Что еще тебе сделать? – спросила она.
– Спасибо… Как тебе сказать… Мне бы наконец-то попасть в туалет.
Оба они в изумлении уставились на меня, а потом разразились хохотом. Невыносимое напряжение в мгновение ока рассеялось. Мы ненадолго поверили, что все уладится.
Полчаса спустя я уже была готова ко сну, моя нога покоилась на подушке, рядом со мной лежал запас льда. Я изо всех сил сдерживалась, чтобы не показать им, как мне больно.
– Идите домой, вы устали, я справлюсь сама. Честное слово!
– Я-то останусь, даже не пытайся торговаться, – ответил Сандро. – А вот ты, Бертий, возвращайся к Стефану и мальчикам и ложись спать.
Я кивком подтвердила, что она может идти. Бертий вызвала такси и присела на кровать рядом со мной.
– Ортанс, я уступила тебе с больницей, но, можешь поверить, жалею об этом. Ты обязательно должна пойти к врачу прямо с утра.
– Посмотрим.
– Не валяй дурака! Ты видела, что с твоим голеностопом? Чего ты хочешь добиться? Чтобы стало еще хуже? Я не позволю тебе, и не надейся! Завтра позвоню Огюсту, пусть пришлет своего врача. Это даже не обсуждается.
– Она права, – поддержал Сандро. – Судя по виду этой штуковины, ты как минимум порвала связку.
На лице Бертий было написано, что она согласна с диагнозом. Значит, нас трое, тех, кто так думает. К тому же они не знали, что моя нога уже много недель шлет сигналы тревоги. Я боролась с подступающим страхом, но он был сильнее, и я ничего не могла с ним поделать. Я пыталась успокоить отчаянно стучащее сердце. Ни за что нельзя показывать, как я напугана.
– Давайте выслушаем врача, прежде чем паниковать, хорошо?
Она встала и нежно поцеловала меня.
– Спасибо, Бертий.
Она открыла рот, чтобы ответить, но спохватилась. Я смутно догадывалась, о чем она собиралась заговорить. К счастью, в последнюю минуту она решила пощадить меня. На сегодняшний вечер.
– Поблагодари от меня Стефана и, главное, скажи ему, пусть перестанет грызть себя. Я и только я виновата, что упала.
Она мне улыбнулась, поцеловалась с Сандро и умчалась к своей семье.
Сандро ушел в ванную, а я, морщась, приняла более удобную позу и на несколько минут погрузилась в созерцание потолка. Я была без сил, у меня все болело, даже зубы, которые я стискивала, чтобы скрыть свои мучения. Я понимала, что уснуть мне будет нелегко. Эмерик забыл прислать традиционную эсэмэску. Этот вечер так и останется странным до конца. Впрочем, может, оно и к лучшему – не придется терзаться из-за невозможности ответить ему, а ведь мне так хотелось поделиться с ним своим страхом, паническим ужасом, который охватывал меня при мысли о том, что может быть с ногой. Мне бы так хотелось вдоволь выплакаться у него на плече, чтобы стало легче, опьянеть от бесконечных слез и уснуть, прижавшись к нему. Он был нужен мне. Его со мной не было.
Мое тело – мой самый верный союзник, я всегда в него целиком и полностью верила, и оно меня ни разу не предавало. Я была к нему внимательна, заботилась о нем, оно было моим рабочим инструментом, как объяснила Эмерику Бертий, более того, мое тело – это я сама. С самого раннего детства оно делало меня счастливой, было моим оборонительным оружием для борьбы с печалями, помогало жить и выражать себя. Оно помогло мне не сломаться после утраты родителей, я цеплялась за него, чтобы удержаться на плаву, справиться с горем, сохранить какие-то силы. Я и представить себе не могла, что оно вдруг подведет меня, покажет, что у него тоже есть свои слабости. Мне казалось, что я погибаю. Последние два с лишним часа, когда меня носили и перекладывали с места на место, были нестерпимы. Зависимость вгоняла в отчаяние. Сегодня вечером, принимая во внимание состояние моего голеностопа, другого выбора у меня не было, но мне казалось, что я вдруг стала вещью, что обо мне говорят так, будто меня здесь нет, и никто не спрашивает моего мнения. У меня чудесные друзья, я знала, что они возятся со мной не по принуждению, но я отказывалась висеть на них мертвым грузом. Меня сводила с ума сама мысль о том, что они должны будут следить за мной, заботиться, как о больной, беспомощной. Не важно, что на меня свалится после визита врача, я разберусь со всем без их помощи, ни о чем не прося.
– Эмерик прорезался?
Я вздрогнула: погрузившись в мрачные размышления, я даже не заметила, как Сандро вышел из ванной.
– Нет.
Он подошел к кровати, держа в руке новый мешок со льдом.
– Можно мне поднять одеяло?
– Перестань валять дурака, не то рассмешишь меня, а мне смеяться больно.
– Ладно-ладно, буду паинькой.
Его выражение лица – сосредоточенное, слишком, пожалуй, сосредоточенное для Сандро – сказало мне о многом. Он придерживался ровно того же мнения, что Бертий. Эмерик только что утратил некоторое количество очков даже в глазах Сандро. И ему нелегко будет набрать их снова. У меня не осталось желания спорить по этому поводу, я и так была достаточно подавлена.
– А теперь постарайся поспать, – распорядился Сандро. – Я прилягу на твоем диване, позовешь, если что-то понадобится.
– Как она? – Я мотнула головой, указывая на свою щиколотку.
– Не очень.
