Андрей Звонков
Приключения Атреллы. Дорога на Регалат
Погода в Ганеволе слякотная. Снег в безветрии мягко покрывал брусчатку, таял на зачарованных камнях и чвакал под ногами. Повсюду фонарные столбы светили молочно-белым светом. Атрелла пошла в указанном направлении, и тут ударил большой колокол. Ратушные часы отбили полночь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой орий Маркав Рэнд навещает старого приятеля и поднимает на дороге пыль.
В то самое время, когда решительная Атрелла подъезжала к порту Ганевол, далеко на юге по тому же меридиану на самом экваторе вершились темные дела.
Остров Орий с большой высоты похож формой на хищную морскую рыбу. Основное его население просыпалось с закатом.
Дневное светило – Лит, солнце обжигающее и дарящее жизнь, характерно для экватора, быстро зашло за горизонт, окрасив на несколько минут нежно-розовым светом край облаков.
В наглухо закрытых домах зеленых ориев начиналось движение: открывались плотные ставни, из труб потянулись белые дымки разжигаемых плит… население острова готовилось к завтраку и трудовой ночи.
В единственном крупном порту, где обитали только люди, жизнь, наоборот, затихала, загорались окошки канцелярии портовой охраны и таможни со складом – там, где шли прием-выдача грузов. Подчиняясь распорядку ориев, люди тоже приступали к ночной смене. Им предстояло выдавать прибывшие с материка грузы и загружать тяжеленные ящики с драгоценным орионом.
Людей на острове – единицы. И каждый на учете. Ории знают, если кого из людей вдруг не досчитаются – их ждут большие неприятности.
Люди не ории, ории не люди, у каждой общности свой график сна и бодрствования. На покрытом зеленью и горами острове почти двадцатитысячный народ ориев, по преимуществу мужчин, сотни лет занимался сельским хозяйством и последние пятьдесят лет – горными разработками и добычей минерала под названием «орион».
Порт, носящий имя Ларин, был единственным, что связывало Орий с большим миром. Единственная накатанная дорога вела от порта через весь остров до рудника – огромного карьера в горах на юге, а вдоль нее тянулись поля карликовых древовидных папоротников с огромными сочными зелеными листьями, богатыми хлорофиллом. Вдоль дороги расположились фермы, а ближе к руднику – четыре больших поселка горняков.
На первый взгляд, все было тихо и благообразно – если бы не патрулировавшие побережье острова боевые корабли объединенной эскадры империи Эленсааров и республики Рипен.
Остров Орий гигантская резервация и тюрьма для ориев. Сюда свозят тех, кого поймают.
В сумерках над островом появился дирижабль. Опытный капитан воздушного судна на подлете уменьшил подачу горячего воздуха в оболочку, и дирижабль, пересекая полосу прибоя и прибрежных скал, принялся чиркать спущенным якорем по мясистым листьям папоротников, выдирая острыми растопыренными лапами клочья сочной зелени.
Наконец крюки вцепились в древесину, и началась посадка. Из гондолы вылетели гарпуны, вгрызаясь в каменистый грунт. Негромко прожужжали лебедки, прижимая к самой земле пассажирскую гондолу.
Раскрылся люк, и в тропическую ночь выпрыгнула высокая гибкая фигура, затянутая в черную эластичную ткань. В темноте виднелось только бледное лицо. По движениям и пластике, по росту и цвету кожи лица можно было догадаться, что это орий. Он отошел от освещенного фонарем проема и хрипло сказал:
– Са мной не фосфращайтесь! Я сам уйту.
Из гондолы приглушенно отозвались:
– Слушаюсь, господин. Но как же вы отсюда выберетесь?
– Не фаше тело!
Черный орий захлопнул крышку люка и, проворчав: «Послала ш Нэре итиотов…», метнулся в темноту под развесистыми вершинами папоротников и растаял. На дирижабле принялись травить концы, поднимаясь. Один из пилотов отцепил якоря и на последнем лебедкой вернулся в гондолу.
Под брюхом воздушного корабля показался вымпел Рипена. Отлетев от острова на изрядное расстояние, дирижабль поднялся еще выше, поймал нужный воздушный поток и сменил вымпел погранслужбы Рипена на флаг почтовой службы Регалата. Теперь, когда он отлетел уже достаточно далеко, чтобы никто на острове не услышал, его паровые машины заработали на полную мощность. Дирижабль уходил на Запад, в сторону континента Зилябра.
Из-за облаков вынырнула молочно-белая луна и уставилась мертвым глазом на остров.
Черный орий тем временем пробрался к дороге, под папоротниками облачился в костюм горнорабочего и, уже спокойно выйдя на брусчатку, дождался проходившего транспорта, что собирал рабочих. Он ловко вскочил на подножку проползавшего паровика и придал лицу скучающее выражение, как и у большинства голубокожих существ. Пассажиры не отреагировали. Кто зевал, кто читал флюоресцирующую газетку «Рабочий Орий». Новоприбывший обратил внимание на большой заголовок: «Найдены дневники Кри́на Хо́льста! Проблема ориев скоро будет решена!». На обороте газеты светилась статья: «Если ории станут людьми, кто сможет добывать орион?»
В глазах его промелькнула ярость. Он уже видел эту статью, она-то и заставила его прилететь на остров. Действовать нужно было очень быстро.
От рудника уже доносились взрывы, редкие, ухающие… потом наступала тишина… и опять раздавался грохот, масса серо-голубой породы поднималась в ночной воздух и оседала крошевом. Ории лопатами нагружали породу в вагонетки и на руках откатывали к желобу. Вагонетки одна за другой опрокидывались, порода скользила в жерло обогатительной фабрики… Оттуда день и ночь отвозили в порт тяжеленные ящики серого песка – ориона. Уже на материке материал спрессуют в тяжелые черные полусферы – тепловые элементы. Работа на острове физически настолько тяжела, что справиться с ней могут только мутанты-ории.
Черный орий с ненавистью глянул на равнодушную массу работяг: эти хоть сейчас готовы вернуть себе человеческий облик… Многие из них даже не успели толком повоевать. Их брали недоделанными, грузили в трюмы на корабли и отправляли сюда. Главное, они так и не узнали вкуса настоящей теплой пьянящей крови поверженного врага!
Соскочив с подножки транспорта, пришелец направился к зданию Управления горных разработок. Особая пластика его движений контрастировала с поведением массы работяг, да и выражение красных глаз, светящихся в огнях молочных фонарей, что стояли вдоль дорожек и вокруг площадки паровых машин перед зданиями, было иным: у него – «пылающий рубин», у остальных – «клубника со сливками».
Черный уверенно вошел в здание Управления и поднялся на второй этаж. Он увидал шедшего впереди ория. Тот распахнул дверь одного из кабинетов, шагнул… и черный вихрем проник туда следом за хозяином.
Начальник смены, не почуяв опасности, прошел к столу, потянулся и только тогда увидал незваного гостя. От неожиданности хозяин кабинета подпрыгнул, в глазах мелькнуло выражение, схожее со взглядом черного ория, но он быстро взял себя в руки и, не здороваясь, указал гостю на стул. Сам уселся на свое место и, проведя голубой ладонью по шару настольного фонаря, засветил его.
Мягкий молочный свет наполнил помещение. На столе лежала та же газета с сообщением о находке дневников.
– Сфет, это лишнее, – проворчал черный, – но касить не нато, рас уш сашёг.
– Сащем ты стесь, Рэнд? – нелюбезно спросил хозяин кабинета. Он напоминал гостя: такой же высокий, худощавый и абсолютно лысый, нежно-голубая кожа, синие губы, рубиновые зрачки в обрамлении голубых белков, прямой нос с небольшой горбинкой и впалые щеки. Несведущий мог бы принять собеседников за братьев – только тот, что прилетел на остров, двигался быстрее и увереннее, и мимика его была заметно богаче.
– Соскущился по тепе, – хищно улыбнулся гость, – феришь?
Хозяин еле заметно пожал плечами, несколько равнодушно ответил:
– Если скашу «ферю», ты ше не поферишь мне, я лущше промолщу. И… – он кивнул на газету, – смотри, щто пишут!
– Франьё! Хольст – пешка… щто он мок сснать о проекте? Фолшепники пытались нас опмануть…
– Фитишь ли, – сказал хозяин кабинета, – мешки сщитают Хольста отной ис клющефых фикур ф нашей фойне и попете нат нами… Ты не сокласен?
– Мое мнение уше не имеет сснащения. Прошло мноко фремени, ты, наферное, фсе сапыл? Я топрашифал Хольста, он ничеко не снал о селье опратного префращения.
– Я фсе помню. Но его тефка приняла етинственную тозу и опять стала щелофеком! – он помолчал, вспоминая события пятнадцати вековой давности, – Хотел пы сапыть, та не сапыфается… Если п ты не оттал прикаса статься лютям, мы п сейщас не раскофарифали. Шисснь, таше такая, лущше смерти. Ты снаешь, какими нас штут ф сарстфе Песутешной?
– Я – снаю, – мрачно ответил черный. – Там мы снофа люти. Нэре мы такими не нушны. Меня токта переикрали эленсары. Помнишь, как я хотел, чтопы хоть отин из них стал моим нащальником штапа?
– Сащем ты сейщас стесь? – повторил собеседник черного ория свой вопрос. – Фсе-таки ты сильно рискуешь…
– Песс прифкуса крофи шисснь кашется прессной, а, Се́рник? Ты-то уш сапыл, какофа она на фкус?
При этих словах орий, названный Серником, изменился в лице, в глазах появился хищный блеск, пальцы вцепились в край столешницы.
– Я нищефо не сапыфаю, как кентеры. Уше кофорил! Но если нато хлепать селёную пурту, я хлепаю и молщу в тряпощку. Ты-то непось и фкуса папоротникофой похлепки не сснаешь. Укостить тепя?
– Та пропати ты пропатом с ней! – черный весь скривился, будто ему предложили что-то уж очень непотребное. – Терьмоеты, – сказал он и тут же пожалел. Чтоб перевести тему и сгладить напряженность обстановки, он вытащил из-за пазухи небольшой сверток, извлек из него черную блестящую пластину и отломил прямоугольную дольку.
– На, попропуй, – он ловко перебросил кусочек на стол, прямо под нос Сернику.
Тот прикоснулся к плитке, сжал в пальцах и поднес к лицу. Ноздри дрогнули, мелькнул черный язык. Серник снова понюхал кусочек:
– Она! Откута?
– От бархуда, – усмехнулся гость. – Растфори в теплой фоте и пей, этот кусок примерно на полофину щашки.
– Шутишь? – Серник откусил немного и теперь смаковал… – кофорят, что наши, кто уселел в Харанте фсех Хоко-Токо истрепили, питаются отними сопащками?
– Серьессно, бархужья крофь. Фысушена и расфасофана в прикеты. – Черный выложил на стол увесистый брикет, – я не слешу са популяцией монстроф в Харанте. Хоко-Токо лучше не слить…
Серник отложил кусочек, достал из стола термос с кипятком и сделал, как посоветовал черный.
– Снащит, ты решил меня растрафить, кофарный.
Гость пропустил замечание мимо ушей и, пока хозяин размешивал багровую жижу в кружке и пил маленькими глотками, спросил:
– Храм Песутешной на острофе еще есть?
Серник кивнул, не отрываясь от кружки.
– Это хорошо. А кто слушпы фетет?
Серник поставил на стол пустую кружку, облизнул верхнюю губу и ответил:
– Ты ефо снаешь – Хе́лирт. Он рукополошился в шреца Нэре.
– А тафно ефо фсяли?
– Лет тритсать уше тут. Рипенский патруль фсял еко ф Харанте. Он орканисофал стесь храм, опщину, фсе саконно, никаких присыфоф к фосместию… Просит у Нэре милости тля фсех и терпения.
– Ммм… та, – только и произнес гость в задумчивости.
– Ну а ты кте?
Черный только помотал головой:
– Это лишнее. – Он поглядел на Серника: – Как себя щуфстфуешь?
Тот, вот только что сидел за столом – и уже стоял перед гостем. Движения его заметно изменились, и в глазах зажегся такой же рубиновый огонь, как у черного.
– Тафненько я не пил ее… Но ты феть не укощать меня припыл?
– Ну, пощему ше? – сказал гость и протянул Сернику весь брикет. – У меня к тепе телофое претлошение.
– Я слушаю, – тот вернулся к столу, обнюхал пакет и произнес мечтательно: – А сапах!..
– Мне нушен орион.
От этих слов Серник не сел, а рухнул на стул:
– С ума сошел? Каштый крамм на ущете, кте я тепе фосьму?
– Ты тощно отупел от селёнофо терьма, Сер, ну напряки моски… Я тепе орканисую постафки сушеной ши-ту, – орий использовал старинное слово, обозначающее кровь для жертвоприношений, – а ты, са сщет тофо, что тфои рапотяки потымут фырапотку в нощь, всё, щто наперется сферх плана, сакотофишь тля меня. Пока орион не прошел ущет, еко мошно пустить налефо.
– А если тело фскроется? Кто-нипуть стуканет мешкам?
– Та? – неподдельно удивился черный орий. – Это после тофо как ты их прикормишь ши-ту? Сомнефаюсь. Сснащит так, сатницу от стула оторфи и саймись орканисацией, я тфа раса ф нетелю путу тепе присылать ящики с питанием. Спрасыфать их путут с непа. Поэтому опретели тощно место – кута китать. И место, кте они саперут орион. Ты остроф сснаешь лущше меня, потыщи тощку ф корах. Пока мне нушно три ящика. Ты понял?
Серник уже только кивал. Гость закончил инструктаж. Он встал и направился к двери.
– Сколько тепе фоопще нушно ориона? – хрипло спросил Серник.
– Мноко, – черный орий развернулся у двери и повторил: – Мноко. Маки-тепловики «светятся», ты ше снаешь. А на орионе тиришапль нефитим. И хоть ши-ту я тепе путу присылать ощень мноко, не путь слишком щетрым… Та, фот щто! Отфети меня к Хелу… Фот уш по кому я тейстфительно соскущился.
– Сейщас, – Серник спрятал подаренный сверток в сейф и повел гостя за собой. – Ты так сфопотно хотишь по острофу… феть ты ф росыске. А если кто усснает?
– Фы тут фсе спите на хоту, кто усснает? Щтопы усснать, нато хотя пы класа от семли потнять и поклятеть на меня… Та, умело фас тут спеленали, как крутных тетей… – гость шел за Серником, в сторону от рудника. Наконец тот вышел на дорогу между плантациями и, указав направление, сказал:
– По прямой ити, слефа уфитишь пещеру. Фокрук фхота натпись – молитфа. Мешки понащалу пропофали сакрыть храм, но мы отстояли… такая переписка, пюрократия… но расрешили.
– Это хорошо, – гость остановил уходящего Серника, – я у тепя еще пояфлюсь…
– Когда?
– Не фашно, кокта нушно путет. Ты, клафное, напери мне три ящика.
Гость качнулся в сторону и пропал, только взметнулись клубы пыли, указывая его движение по дорожке.
Серник понюхал пальцы, еще пахнувшие кровью.
– А щто? Мошет, и фернем сепе пылую слафу тетей нощи… «Плакослофенна Нэре и топра к щатам сфоим», – произнес он начало орийской молитвы.
На дороге оседала пыль.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой Атрелла опять лезет не в свое дело, бог Лит прощает ей грехи, а хозяин гостиницы «Баркас» расплачивается с ней по своему.
Хозяин гостиницы «Баркас» оказался совсем не толстым и бородавчатым, как подумалось сначала Атрелле (такой образ навеяло прозвище Жабель Дохлый). Был он тощим седым дядькой с желтушно-землистой серой кожей и желтыми склерами глаз. В гостинице стоял еле заметный приторный запах тлена, будто в морге.
«Печень, точно, – подумала Атрелла, – а вот что у него с печенью, нужно разбираться». И сразу, как молоточек по темечку: «Лицензия!». Девушка заставила себя стать обычной постоялицей обычной гостиницы. Как и посоветовал Ларик, она сослалась на рыжего водителя дилижанса.
Жабель заломил четыре нюфа, Атрелла пожала плечами и сказала, что если это цена лучших аппартаментов, то нормально, но сначала нужно посмотреть. Жабель сыграл бровями и спросил:
– А что же нужно юной госпоже в глухую ночь?
– Мне нужна комната с удобствами, чистое белье, и все это максимум за один нюф в сутки.
– Это цена какого-нибудь притона в трущобах на краю порта, а не приличного отеля, как мой «Баркас», – возразил Жабель, – я же вижу, что вы с ног валитесь. Уступлю номер за два, если снимете на неделю вперед.
Атрелла прикинула: четырнадцать нюфов, по одному за стол – еще семь, а сколько она проживет в Ганеволе? Кто б знал… а что она ищет? Сама себе на этот вопрос ответить не могла. Бегство из дома еще не казалось ей опасным предприятием, и все события, связанные с ней и вокруг нее выглядели словно само собой разумеющиеся и давно запланированные.
Она достала из сумки один лит:
– Хорошо. Добавьте трехразовое питание в номере, и по рукам.
Жабель улыбнулся. Девушка ему понравилась. Он протянул руку для скрепления договора. Атрелла протянула свою ладошку.
Как только их руки соприкоснулись, волна информации ударила ее прямо в темечко изнутри. Организм хозяина пылал от боли, которую испытывал Жабель. Но эта боль никак не отражалась на его лице, а юная лекарка ощутила ее как свою, диагноз родился сразу: опухоль уже заполнила живот, она была огромная, бесформенная и внутри нее что-то чвакало и бурлило, а белесые вонючие шары метастазов грызли печень… один из них опасно расположился рядом с крупной артерией. Еще несколько дней и все будет кончено. Атрелла побледнела, на лбу выступил пот.
– Вам нужно к лекарю, дяденька, – сказала она жалобно. Она попыталась извлечь руку из ладони Жабеля, а тот вдруг прищурился и спросил хрипло:
– Лекарка?
– Еще нет, дяденька, только учусь.
– Хорошо ж ты учишься, если одним касанием определила мою хворь. («А я ее от порога определила», – подумала Атрелла.) Был я у лекаря, говорит: поздно… дни мои сочтены. Осталось денег собрать да в храм Нэре отнести, чтоб уйти без боли и не мучаясь.
Юная лекарка знала, что жрецы Безутешной практикуют за огромные деньги безболезненный переход в царство Нэре безнадежных больных или вообще людей, желающих поскорее окончить земную жизнь. Человек ложится на алтарь, жрец читает молитву, человек исчезает. Все. Был и нету. Храму выгодно. А все что выгодно, по утверждению нэреитов – морально.
Жабель не выпускал руку Атреллы, потому что ощущаемая им боль, разделенная на двоих, уменьшилась. А уставшая лекарка не знала, как отделаться от хозяина, и, скорее инстинктивно, чем намеренно, направила мощный импульс на уничтожение опухолевой ткани. Жабель почувствовал мощную волну энергии, пролетевшую по руке и завершившуюся ударом по опухоли в животе. Он невольно отпустил ее руку.
– Покажите мне комнату, – шепотом сказала Атрелла.
Жабель побледнел. Он молча смотрел на девушку, потом оторвался от стойки и подошел к внутренней двери, стукнул кулаком два раза:
– Де́ри! Вставай, проводи постоялицу. – Он оглянулся на Атреллу: – Мне нужно прилечь, что-то знобит… – прошел мимо заспанного портье и повалился в забытьи на теплую кушетку.
Портье, не заметив хозяина, с хрустом потянулся, поглядел на девушку.
– Вещи где?
– Все мое ношу с собой, – процитировала Атрелла древнюю арвальскую пословицу.
– Тогда пойдем.
Номер действительно оказался вполне приличный. Портье сдернул колпачки с вечных свечей, чтоб осветить все помещения. Показал, где удобства, постель, белье, как пользоваться запором на двери и шнурком для вызова горничной.
– Правда, горничной у нас нет, но приду я или хозяин, или его жена.
Атрелла умирала от усталости и невольно подталкивала портье к выходу:
– Я спать хочу, Дери! Я разберусь, идите.
– Да! В ванной спиртовая горелка для горячей воды, спирт в бутыли в шкафу. – Дери стоял в дверях, ожидая чаевых. – А еще там мыло, полотенце…
Она поняла, чего хочет настырный портье, и сказала:
– Я хозяину оставила лит, из сдачи возьми себе пару гимиков, остальное принесешь утром. А сейчас иди! И до утра меня не тревожь.
Дери ушел. Атрелла, наконец, разделась. Она шла к ванной, стаскивая с себя одежду и бросая ее на пол. В ванной она заправила горелку и, пока кипятилась в бачке вода, вертелась перед зеркалом, рассматривая себя и так и этак, распуская русую косу. Задумалась.
Изменить внешность? Чуть-чуть… ямочку на подбородке сделать, пару родинок на губе и на щеке. Нет, это все запоминается… Она помассировала ладонями лицо, одновременно посылая импульсы через пальцы к носу, щекам и лбу. Через минуту на нее смотрела из зеркала рыженькая простушка со сплошь усыпанным конопушками лицом. Похожа на себя и совсем не похожа. Может быть, добавить пигмента в кожу? Нет, рыжие – они плохо реагируют на солнце… рост не добавить, скелет менять сложно и долго. Глаза не поменять… нос сделать покурносее, губы потоньше и рот поменьше? Она мяла нос и смотрела, как лучше. Лицо ее приобрело недоброе, мстительное выражение, больше свойственное нэреитам. И вдруг она испугалась: а сможет вернуться к прежнему виду? Закрыла ладонями лицо и постаралась припомнить себя прежнюю. Посмотрела – она! Соломенные, слегка вьющиеся волосы и чистое белое лицо, без особых примет. Рассмеялась: и зачем ей маскироваться? Погладила себя: грудь нормальная, может, уменьшить? Нет… это самое ценное. Попу подтянуть? Это можно. И будто услыхала отцовский голос: «Физкультурой надо заниматься, а не перекраивать тело…». Действительно, ведь организм хитрый, уснешь измененной, а проснешься как была… за ночь все вернется.
Бачок в душевой засвистел паром – водичка вскипела!
Атрелла с наслаждением залезла под теплую струю и смыла дорожную грязь, усталость и обиду на отца. Про себя решила: поживет тут до весны, сходит в местный госпиталь, может, наймется на работу. И будет потихоньку разузнавать, как там папа живет?
Уже чистая, она покрутилась в комнате, определяя, где восток и, следовательно, восход, встала на колени и помолилась Литу привычной лекарской молитвой:
– Благодарю Тебя, Лит пресветлый, за все, что дал Ты мне в день прошедший, знания для определения болезни, твердости духа в принятии решения и сил к исцелению больных. Прости меня за прегрешения вольные и невольные, за гордыню и поспешность в поступках, и не оставь меня в милости своей, дай отдыха ночью и защити от гнева жены Твоей во время ее, – ощутив теплый толчок в груди, довольная поднялась с колен. Всегда приятно, когда тебя слышат, особенно если слышит бог.
Она накрыла все свечи, на одну нахлобучила чехол с дырочками и, устроившись под одеялом, сложила руки поверх и сказала:
– На новом месте, приснись жених невесте, – хихикнула и почти мгновенно уснула.
Снилась какая-то ерунда. Она куда-то бежала, за ней гнались, вдруг впереди появилась огромная фигура с длинными руками, ее схватили, прижали к твердой как дерево груди – и она колотила в эту грудь кулаками, но слышались удары словно в доску или дверь.
В номер драбаданили нещадно. Не имея времени одеться, Атрелла укуталась покрывалом с кровати и подошла к двери.
– Кто?
– Хозяину плохо! Вас зовет! – голос Дери прерывался от волнения и бега по лестнице.
Атрелла распахнула дверь. Портье тоже был в исподнем.
– Но я же не лекарь… – она поправила волосы, дернув головой. Под покрывалом, не было ничего, но портье не дал ей одеться.
– Хозяин зовет вас, пойдемте, – Дери схватил ее за руку и повлек за собой вниз по лестнице.
Атрелла вырвала руку:
– Я хоть немного оденусь! Сейчас приду!
Жабель лежал на кушетке и тяжело дышал, лоб его покрывал холодный пот. Дери оставил Атреллу и подбежал к хозяину гостиницы:
– Она пришла!
Жабель приоткрыл один глаз:
– Помоги, дышать не могу!
Атрелла встала на колени рядом с кушеткой и заплакала:
– Я не имею права, у меня ничего нет, ни диплома, ни лицензии. Меня же посадят!
Жабель разлепил пересохшие губы и, еле ворочая языком, проговорил:
– Как поговорили с тобой, боль утихла, а потом так затрясло – сил нет. Помоги – или исцели, или дай умереть, не мучаясь…
Откуда-то выскочила невысокая пухлая женщина и налетела на девушку.
– А, змея! Ты мово мужа уморила! Порчу напустила! – принялась она причитать и рвать на голове волосы. Атреллы касаться она боялась, только ругалась. А Дери ее удерживал и успокаивал.
– Умолкни, дура! – сказал Жабель. – Она тут ни при чем, – и впал в забытье.
Атрелла положила левую руку ему на лоб. Информация покатилась волнами: боли уже не было, а было что-то странное, опухоль скукожилась и стала малюсенькой и плотной, метастазы из больших шаров превратились в пустые водянистые пузыри, сердце тарахтело, перекачивая наполненную трупным ядом кровь, почки стояли, моча не шла. Атрелла поняла – ее инстинктивный импульс, конечно, вызвал быстрый распад опухоли, объем которой был уже так велик, что разрушенные мертвые раковые клетки заблокировали работу почек.
Атрелла убрала руку и повернулась к Дери и жене:
– Приготовьте очень много воды.
– Зачем? – удивились те. – Сколько?
– Я попробую его спасти, но мне нужно будет много пить. Два ведра не меньше. И отхожее ведро поставьте. А сами идите, пусть только Дери сидит тут рядом .
Уже рассвело, когда бледная, изможденная Атрелла отняла руки от живота Жабеля. Тот, порозовевший, спал и дышал спокойно. Она за ночь раз десять бегала на горшок, очищая его кровь, и пила странную смесь: разведенные в воде мед, соль и соду. О соли и меде она вспомнила в последний момент – когда-то отец ей говорил, что при тяжелой работе, очистке организма больного с поврежденными почками, лекарю нужны три вещи: вода, соль и сахар. А иначе он сам погибнет, растратив все силы.
Она уснула прямо в комнате хозяина у стеночки, так устала. Не заметила даже, как Дери на руках перенес ее в номер и уложил в постель.
Девушка проснулась, когда в дверь деликатно постучали. Она крикнула:
– Кто там? Заходите!
Все происшедшее ночью показалось ей сном. За окном тускло, по-зимнему светило полуденное солнце. Она попробовала прикинуть, который час – выходило, что уже далеко за полдень.
Дверь отворилась, вошла жена Жабеля, внесла поднос с яствами.
– Ваш обед, госпожа лекарь! – елейный голосок лишний раз подтвердил, что ночной скандал был всего лишь сном.
Сытая, отдохнувшая, Атрелла спустилась в холл таверны. Жабель стоял на привычном месте, лицо его приобрело розовую окраску, и он с наслаждением посасывал большую трубку, а по залу распространялся аромат отличного табака марки «Капитанский».
Атрелла осмотрела зал – он был полон едоками. Женщины-блюдоноски сновали меж столами, посетители – преимущественно одетые в морскую форму – дружно стучали ложками и зубами.
Девушка подошла к хозяину:
– Доброго дня, – она хотела еще спросить, где тут ближайший госпиталь, но Жабель достал трубку изо рта и сказал:
– Воистину добрый, девочка! – он положил перед ней на стойку золотой: – Вот твоя монетка, дочка.
Атрелла покраснела:
– Что вы? Я же уплатила за комнату.
– Ты уже расплатилась с лихвой, живи сколько тебе нужно. Год или два – за все уплочено.
– Я не понимаю, – растерянно сказала девушка.
– Да чего уж… – Жабель погладил ее по голове, – спасла меня. Неужто, не помнишь ничего?
Понимание забрезжило. Атрелла догадалась, что ночные приключения – совсем не кошмар лекаря, а реальность. Ей стало страшно. Она опять без лицензии оказала помощь. И на этот раз она уже не пошутила, как с фардвами в дилижансе, а при свидетелях выполнила работу целой бригады лекарей высших рангов. Такое ей бебешники точно не простят. Стоит сболтнуть Дери или жене Жабеля… и все. А ведь ее имя записано в книге посетителей: Атрелла Орзмунд. Девушка побледнела, от страха ослабли ноги, нос набух, и глаза наполнились слезами.
– Ну вот! – сказал Жабель. – А чего ж теперь реветь-то?
– У меня лицензии на практику нет, – всхлипнула Атрелла, – меня арестууууют и принесут в жертву Безутешной…
Жабель понял. Он затянулся, выпуская дым колечками.
– Вот что, девушка, главное – не дрейфь. Я-то, ясен пень, не сболтну, а вот за Дери или женку ручаться не могу, особенно за жёнку. Не захочет, а проболтается. – Он опять покурил и продолжил: – Ее я сегодня ж отправлю в Но́ртел к сестре, на недельку, пускай там поживет. Дери велю рот зашить… а тебе, тебе… – он опять затянулся и медленно, с наслаждением выпустил дым через нос: – Ох, хорошо-то как!
Задумчивый взгляд его шарил по залу. Он подозвал одну из официанток:
– Ла́ра! Ты видела сегодня Шармина́?
– Капитан Шарми́н только что пришел и сделал заказ, – ответила, подбежавшая с полным подносом, Лара.
– Предай ему, что я прошу подойти в мою комнату на пару минут. Есть серьезный разговор.
Официантка удалилась, а Жабель взял Атреллу за руку и повлек за собой.
В комнате, которую девушка вспомнила, хозяин усадил ее в кресло, а сам встал у раскрытой форточки и продолжил курить.
Вошел огромный широкий дядька в бороде и водонепроницаемом длинном плаще с капюшоном. Он держал в толстых пальцах деревянную зубочистку и выковыривал мясо между зубами.
– Жабель! – хриплым басом спросил вошедший. – Скажи мне, что за разговор смог оторвать меня от вырезки запеченной на углях? – он выудил, наконец, кусок мяса и пожевал его.
Хозяин гостиницы оторвался от форточки, положил трубку на стол, подошел к капитану и, пропустив его вопрос мимо ушей, задал свой:
– Шармин, когда вы выходите в море?
– Да мы только стали под погрузку! Везем красную сосну в Кренг, – ответил капитан. – Может, завтра отчалим, это если до утра закончат. А может, и послезавтра! А что?
– Ты говорил, что тебе на судно лекарь нужен.
Атрелла вскочила, но Жабель махнул ей рукой: «сядь!». Она послушно опустилась в кресло.
– Нужен, верно, – Шармин даже ковырялку свою отложил. – Чтобы хотя бы царапины моим оболтусам залечивать мог.
– Тут вот какое дело, – Жабель подошел к капитану, – эту девочку нужно отвезти в Рипен, за провоз она может в плаванье лечить твоих охламонов.
Шармин поглядел на пунцовую Атреллу, потом перевел взгляд на Жабеля.
– Баба на судне… – начал он.
– Эта девочка спасла мне жизнь, Шарм, и ей нужно уехать, если бебешники узнают…
Капитан махнул рукой:
– Молчи, это лишнее. А мне достаточно знать, что она помогла моему старому другу. То-то я гляжу, морда у тебя неестественно румяная. Думал, по возвращении помянуть тебя, почившего, да видно не судьба.
– У меня нет лицензии, – пискнула Атрелла.
Шармин откинул плащ, достал огромный нож, засучил рукав на левой руке, завернув свитер – и полоснул, да так, что кровь ударила фонтаном.
– Залечи, – повернулся он к девушке, протягивая руку с огромной раной. Кровь полилась на пол.
Атрелла никогда не боялась вида крови. Она подбежала к капитану, накрывая ладонью порез. Кровотечение мгновенно остановилось. Лекарка просунула пальцы второй руки в рану, ногтями свела края перерезанных сосудов и коротким импульсом сварила их. Кровь устремилась своим обычным путем. Еще несколько секунд, и из-под ладони девушки показалась нетронутая кожа, на которой не осталось и рубца. Атрелла отошла, кровь с пальцев исчезла, превратившись в воду. О том, что на руке когда-то был разрез, напоминала только небольшая лужа крови на полу. Атрелла присела и провела по ней рукой, лужица исчезла.
– Вот. – занимаясь с раной, она забыла провести полную проверку организма капитана.
Шармин потряс Атреллу за плечи. Она чуть не прикусила язык.
– Хороша! Чистюля! – гаркнул капитан. – В море лицензии не нужны, акулам их показывать? Мы завтра, в крайнем случае, послезавтра выходим в Кренг, у меня лесовоз «Нарвал» – придешь в порт, спросишь, покажут. Вахтенному скажешь – прислал капитан. Возьму, как пассажирку, плата за провоз – будешь лечить команду. По рукам?
Атреллина ладошка утонула в капитанской лапе. Тот был абсолютно здоров.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой Атрелла переселяется на корабль и хочет превратиться в мышку, а бебешники уже идут по следу…
