Андрей Юрьевич Ненароков
Город любви 05
Совершенно неожиданно для Ховчина план по немедленной переброске батальонов в Москву начал давать сбой, обещанные автобусы в девять тридцать не прибыли. Полковник чуть не разбил телефон после разговора с директором автоколонны. Запрыгнув в машину, он отправился в город и, только сунув пистолет под нос директора, сумел выбить автобусы. На военный аэродром, находящийся в сотне километров от части, батальоны прибыли в пятнадцать часов. Но тут их снова ждала неувязка, два Ил-76, предназначенные для переброски солдат, еще не прилетели. Ховчин нервничал, несколько раз радировал в Москву, но там не больно шевелились.
Красное солнце, закатываясь в лес, посылало на аэродром свои последние лучи. Солдаты, рассыпавшись вдоль забора, отдыхали лежа на скошенной траве, подложив под головы вещмешки. Офицеры курили возле взлетной полосы.
– Не унывать! По выполнении задания всех представлю к следующим званиям и правительственным наградам, – подбодрил командный состав Ховчин.
Только что была получена радиограмма, что самолеты за ними вылетели. Повеселевший полковник, поднявшись по ступенькам в небольшую диспетчерскую, спросил:
– Когда прилетят?
– Примерно через час семьдесят шестые зайдут на посадку, – ответил ему капитан ВВС. – Сейчас новости по Би-Би-Си передавать будут, не желаете послушать?
Зашипел приемник, и полковник, в который раз за сегодняшний день услышал, что в Москву вошли танки, что Горбачев отстранен от власти, а Верховный Совет России отказался подчиняться ГКЧП. Ховчину все это казалось какой-то комедией. Он не мог понять, как, имея неописуемый перевес в силах и средствах, можно до сих пор не разогнать каких-то депутатов.
«Неужто они до такой степени боятся крови, – думал он. – Только бы добраться, только бы добраться до Москвы!» – повторял полковник про себя.
Сумерки сгущались над аэродромом. Завьялов приподнял голову с вещмешка и поежился от исходившей от земли прохлады. Поднявшись, он увидел, как от КПП к офицерам мчится черная «Волга», потом машина, притормозив у взлетно-посадочной полосы, резко развернулась и резво понеслась к диспетчерской.
– Полковник Ховчин? – спросил вошедший высокий человек в штатском, мельком показав красную книжечку. – Нам необходимо с вами срочно поговорить, – добавил он, не дожидаясь ответа. Выйдемте на свежий воздух.
Ховчин неодобрительно посмотрел на явившихся представителей спецслужб, но все же поднялся и вышел с ними из диспетчерской.
– Полковник, возвращайте свои батальоны в казарму, в Москве уже все решено и в вашем присутствии нет необходимости.
– Я подчиняюсь только лично министру обороны! А вашу красную книжечку можете засунуть себе в задницу! – вскипел от наглости сотрудников КГБ Ховчин.
– Не стоит раздавать подобные указания, Виктор Петрович, – мягко предостерег полковника приблизившийся второй высокий человек в штатском. – Вам внятно сказали, возвращайте людей на место и сами отправляйтесь домой к жене в теплую постельку.
Полковник криво усмехнулся и сделал шаг в направлении взлетной полосы.
– Не кипятитесь, Виктор Петрович, – схватив за рукав, попытался остановить его один из кгбшников. – Садитесь в нашу машину, потолкуем и придем к консенсусу. Право, не стоит вмешиваться в эту заваруху.
Но Ховчин стряхнул с себя чужую руку, как прилипший комок грязи, направился к своим офицерам. Оба сотрудника КГБ последовали за ним наперебой, уговаривая вернуться. Никто не заметил, как от черной «Волги» отделилась небольшая тень. Эта тень принадлежала очень юркому маленькому человеку, одетому в дешевый восьмидесятирублевый костюм. Такого человека невозможно было выделить из толпы, обычный работяга или мелкий служащий. Через год, уйдя в отставку, он начнет ловить рыбку в мутной воде, вскоре пользуясь несовершенством законодательства, связями в правоохранительных органах и неописуемой жестокостью к конкурентам, сколотит огромное состояние в сфере игорного бизнеса. А спустя пять лет будет убит из снайперской винтовки бывшим коллегой по цеху, садясь возле дома в бронированный «Мерседес».
Ховчин уже видел силуэты офицеров и собирался подать команду, чтобы непрошенных гостей выдворили за пределы аэродрома, когда его сзади ударили по плечу, и писклявый голос приказным тоном произнес:
– Вам все же придется проехать с нами!
Полковник самоуверенно повернулся лицом к наглецу, за его спиной находилась тысяча вооруженных солдат, готовых выполнить любой его приказ.
– Это ты мне…
Он не успел больше ничего сказать, пистолет с глушителем прижался у наградной планки, и его большое сердце через мгновение было разорвано пулей на мелкие части.
– В машину его, – приказал маленький человек двум верзилам, которые схватили Ховчина за локти и не дали ему упасть. – А я пока переговорю с замполитом.
Сотрудники КГБ так и понесли бездыханное тело полковника, ухватив за бока, в сумерках казалось, что Ховчин в окружении людей в штатском идет сам.
– Тяжелый гад, этот полковник, – тихо заругался один из кгбшников.
Маленький человек с небольшим сожалением посмотрел вслед удаляющейся процессии, в нем еще была жива эта способность, которая скоро исчезнет напрочь.
«Не был бы таким идейным, сидел бы дома с женой на печи, – подумал он. – Остался бы жив».
– Здравствуйте, товарищи офицеры, я капитан госбезопасности, – маленький человек предъявил свои документы. – Полковник Ховчин проедет с нами для уточнения кое-каких деталей, – произнес он совершенно спокойно. – Подполковник Гнедко, мне необходимо с вами переговорить наедине, – официальным тоном добавил капитан.
– Вы же понимаете, Вадим Геннадьевич, что Ховчин втравил вас в заговор, – говорил маленький человек, взяв своей сухонькой ладошкой за локоть замполита. – В Москве все уже решилось без вас и не в вашу пользу. Разворачивайте солдат и ать-два в казарму.
Замполит молчал, в его мозгу переваривалось огромное количество информации. По телу потным душком пополз страх. Он всю жизнь преклонялся перед КГБ, а тут Ховчина арестовывают, его обвиняют в заговоре. Хотя Гнедко думал, что главные заговорщики против партии и страны сидят в Кремле. Замполит тут же начал придумывать себе оправдание за невыполнение приказа, но, подумав, понял, что все итак сходится на Ховчине, а он не знал: куда радировать о прибытии, куда направлять солдат. Подполковник был просто ведомым во всей этой игре, и, оставшись один, совершенно не знал, что делать.
– Объявите солдатам и офицерам, что учения закончились, – подсказал маленький человек, видя, что замполит вконец растерялся. – Постройте солдат в колонны поротно и скорым маршем обратно в часть, а я прослежу. – Лады, Вадим Геннадьевич, – протянул он руку подполковнику.
Гнедко пожал сухую руку капитана КГБ, которой несколько минут назад был застрелен его командир, и крикнул:
– Отбой тревоге! В колонны поротно становись!
Черная «Волга» некоторое время ехала впереди колонны солдат, а потом резко свернула в лес. Через два месяца грибники нашли в овраге обгоревший труп мужчины, тело долго лежало в морге, и только по зубным коронкам следователь предположил, что это останки полковника Ховчина, пропавшего в дни августовского путча.
В Москве собирались многотысячные митинги. Люди, окрыленные победой демократии, скандировали: «Ельцин, Ельцин», а из в/ч 223 в срочном порядке рассылались по дальним гарнизонам все офицеры и солдаты, участвовавшие в неудачном походе. Завьялов даже не успел попрощаться с Лерочкой, как его и еще десяток солдат посадили в кузов ГАЗ-66 и отправили в какой-то медвежий угол в Архангельской области.
В конце мая девяносто второго года Завьялов демобилизовался из армии и решил навестить края, где прошла его армейская молодость. До Тамбова он доехал на поезде, а далее на попутках до знакомой развилки на шоссе, куда будучи «духом» часто бегал марш-броски. Дальше к офицерской пятиэтажке Игорь пробирался лесом. Из писем бывших сослуживцев он знал, что в в/ч 223 из прежних солдат не осталось даже поваров, офицеры тоже все сменились, и ему не хотелось давать объяснения какому-нибудь лейтенантику. С Валерией Завьялов не переписывался, но очень хотел видеть, слышать, ощущать ее тело все долгие девять месяцев разлуки. Было еще не поздно, у пятиэтажки играли дети, семейная пара прогуливалась с коляской. Игорь оставил в лесочке дипломат и, не жалея отделанной парадной формы, по-пластунски подполз к кустам возле детской площадки. Оттуда он, наконец, разглядел пару с коляской. Это его Лерочка прогуливалась со своим мужем, к ним то и дело подбегал их сын. Завьялов так и пролежал в кустах, пока они не ушли домой. Ефрейтор видел, как зажегся свет в квартире, из окна которой он когда-то смотрел на сосновый бор. Игорь почувствовал себя забытым и никому не нужным, затем в нем проснулась злость на Валерию и ее мужа. Ведь он даже не мог увидеть своего ребенка, даже узнать, мальчик это или девочка. Злоба и рождавшиеся в душе упреки уводили его все дальше в лес от дома, где он впервые узнал, что такое любовь. На шоссе Завьялова подобрала грузовая машина, садясь в которую он решил забыть Лерочку и ее дитя, но всю жизнь его изредка будут будоражить сны, пришедшие из юности, в которых вспомнится далекий 1991 год, красное знамя, развевающееся над частью, казарма, сосновый бор и Лерочка, живущая на пятом этаже.
Глава 3
Надежда, выгнав подвыпившего мужа из дома, тоже не могла долго уснуть, ей казалось, что все в ее жизни идет не так. На диване мирно спал Владик, ее сын, именно ее, а не их общий с Игорем. Наде жизнь с Завьяловым казалась обыденной, даже скучной, и во время ссор она вспоминала другое, давнее, немного забытое и приглушенное десятилетием чувство.
Семнадцать лет, близятся выпускные экзамены, а у Надюши Зайцевой на уме был один только Ванечка.
– Ты не сдашь математику, Надюша, если хотя бы эту последнюю неделю не посидишь за учебниками, – говорил Ваня Касаткин, стоя у подоконника на втором этаже школы.
Надежда, сидевшая на этом подоконнике, заболтала ногами, и без того короткая юбочка поползла вверх, оголив белые трусики.
– Ну, не сдам я эту математику и что: останусь на второй год, потом на третий, потом на четвертый, на пятый и буду вечной школьницей, – смеясь, сказала девушка и кокетливо одернула задравшуюся юбку.
– А потом станешь бабушкой и будешь с клюкой спешить по звонку в класс.
– Бабушкой? Нет, я буду вечно молодой школьницей!
Надежда пребывала еще в том возрасте, когда старушками кажутся двадцатилетние женщины с крикливыми младенцами на руках, а ее собственная юность будет бесконечно долгой. Ведь она стремилась к этому возрасту, когда ей будет многое позволено как взрослой, очень долго – все детство.
– Заходи вечером ко мне домой, вечно молодая, я тебя поднатаскаю по математике. Придешь?
– Не знаю, твоя мама всегда так подозрительно смотрит на меня, когда я у тебя бываю.
– Мамы сегодня дома не будет, она работает в вечернюю смену.
– Тогда, может, я и зайду к тебе, Ванечка, учить математику, – спрыгнув с подоконника, произнесла девушка и одарила юношу игривым взглядом чуть раскосых глаз. – А может быть, и нет, – убегая, засмеялась она.
Полдня Надежда готовилась к свиданию. Она купила в парфюмерном ларьке краску для волос и вскоре превратилась в блондинку. Потом Надя вертелась перед зеркалом, примеряя бижутерию. Белая блузка и короткая светлая юбка, перетянутая черным поясом, придали ей вид прекрасной бабочки. Не захватив с собой ни учебников, ни тетрадок, девушка выпорхнула из дома на переливающуюся от солнечных бликов майскую улицу.
Ванечка более получаса пытался достучаться до мозга девушки, объясняя, как решаются примеры, но Наденьке рядом с ним было не до математики. В итоге они, забросив учебники, начали целоваться на диванчике в комнате Ивана. Осмелевший юноша снял с девушки блузку и юбку. Он был настолько увлечен, что, как тетерев на токовище не слышит щелчков взводимых курков, не расслышал ни стука открываемого замка, ни скрипа входной двери.
– Ваня, я купила молока и десяток яиц, – произнесла мама Ивана, Тамара Сергеевна, открывая дверь в комнату сына.
– Ой! – воскликнула Надежда.
Тамара Сергеевна стояла на пороге и выпученными глазами наблюдала, как из-под сына выпорхнула почти голая девица и, подобрав с пола одежды, прикрыла свои весьма сформировавшиеся груди. Пакет с продуктами сам собой выпал из рук не вовремя заявившейся мамаши, и только треск яичной скорлупы нарушил тишину немой сцены.
Тамара Сергеевна, наконец сообразив, что она тут лишняя, вышла на кухню. Для нее воистину был сегодня не счастливый день. Перед началом работы в цеху, где работала Тамара, объявили, чтобы все уходили в неоплачиваемый отпуск на две недели. А когда кто-то из рабочих спросил про зарплату, сказали, чтобы и не ждали, а как ее не ждать, когда получку уже третий месяц не выдавали. Еще три года назад завод работал в три смены, за продукцией предприятия в магазинах выстраивались очереди. Но словно по взмаху волшебной палочки все изменилось, страна сначала развалилась на пятнадцать частей, а затем как в омут с головой бросилась в рыночную экономику. Из заграницы навезли импортного ширпотреба, ни весть откуда появилась инфляция, людям стали задерживать выплаты и без того мизерных зарплат и пенсий. На заводе расформировали сначала третью смену, а теперь и вовсе остановили. Тамара с грустью посмотрела на доску почета возле проходной, ее карточка во втором ряду, повешенная за победу в социалистическом соревновании в 1990 году, поблекла. Да и былой трудовой гордости, как было раньше, у женщины уже не осталось. Возле проходной Тамара Сергеевна встретила заместителя начальника цеха, молодого холостого Игоря Владимировича Завьялова. Она, зная, что многие у него берут в долг, попросила до зарплаты пятьсот рублей на продукты. Ей было стыдно и неудобно, женщина не привыкла брать в долг. Еще совсем недавно Тамара, стоя у станка, получала зарплату триста советских рублей, почти как директор завода, а сейчас хоть побирайся иди, чтобы жить, нужны миллионы. И вот сегодня еще один неприятный сюрприз: сын, которого она растила одна без мужа, холила и лелеяла, желала, чтобы он выбился в люди, вместо того, чтобы готовиться к экзаменам, притащил домой какую-то шлюшку.
– Мама, это совсем не то, что ты подумала, – прервал безрадостные размышления прибежавший на кухню сын. – Это Надя, она учится в параллельном классе. Она пришла ко мне готовиться к экзаменам по математике.
– Я видела вашу подготовку! По-моему, вы готовились к экзамену по другому предмету!
– Мама, ты не поняла, Надя – порядочная девушка!
– Конечно, порядочная, ведь на ней еще остались трусы!
– Как ты не можешь понять, мама, она не такая!
Надюша не дослушала этот спор, быстренько одевшись, она выскользнула на лестничную площадку.
Несмотря на скандальную историю, Надя не прекратила встречаться с Иваном, но на глаза его матери старалась не показываться. Школьные экзамены она сдала еле-еле, состояние влюбленности не дало ей сосредоточиться, и она пошла учиться на повара в ПТУ, куда брали всех подряд. Ивана же любовь напротив окрыляла, сдав экзамены на отлично, он подал документы в институт. Но мечта Вани Касаткина стать студентом не осуществилась. Для поступления в институт надо было дать приличную сумму на лапу ректору, а уверенный в своих знаниях юноша не думал об обходных маневрах, и его срезали на вступительных экзаменах. Иван пошел работать на стройку в надежде поднакопить деньжат и попытаться поступить через год. Надя, как могла, утешала его своим окончательно созревшим телом. Через некоторое время она заметила, что у нее напрочь отсутствуют критические дни.
– Ваня, я беременная! – со слезами на глазах начала она разговор с возлюбленным.
– Тебе, наверное, показалось, Надюша.
– Я ходила к врачу, – девушка пустила слезу по щеке. – Вероятность, что у нас будет ребенок стопроцентная. Ты ведь не бросишь меня, Ванечка, – она заглянула в глаза юноши и увидела там растерянность и совершенную неготовность стать отцом. – Ваня, я аборт делать не хочу, да и врач говорит, что поздно.
Касаткин, задумавшись, смотрел на девушку и думал, что детство закончилось, потом притянул ее к себе и, погладив по голове, утешительно сказал:
– Все будет хорошо, Наденька, я тебя не брошу.
– Но твоя мама, наверное, будет против?
– Я с ней все улажу, она добрая и все поймет.
Вечером, настроившись на решительный разговор с матерью, Иван зашел на кухню.
– Опять ты, мама, целый вечер у плиты.
– А что делать, надо готовить, не в ресторан же ужинать идти.
– Надо тебе, мама, помощницу найти, чтобы по хозяйству помогала, – чуть шутливо произнес сын.
– Это ты Надьку что ли мне свою сватаешь?
Тамара Сергеевна была женщиной резкой. Выросшая в рабочей среде, она не признавала деликатных обхождений. За это ее в прежние времена даже начальство на работе побаивалось, на партийных и профсоюзных собраниях, что угодно ляпнуть могла, но главное, всегда в точку. Тамару, наверное, поэтому и муж бросил, хотя был тихим, скромным, но гордым человеком.
И сейчас она пристально посмотрела на оробевшего сына и сказанула:
– Что доцеловались?! Бабкой меня сделать хотите?!
– Мам, просто мы с Надей решили пожениться.
– Не юли! Кто в наше время просто так женится в семнадцать лет?
Тамара просто буравила сына своими черными грозными глазами.
– Откуда ты все знаешь, мама?
– Сердце матери, Ваня, все чувствует. Я, когда в первый раз твою фифу увидела, сразу уразумела, такая тебе голову в два счета задурит. А после того, как она в одних трусах начала по нашей квартире порхать, то поняла, прощай твоя учеба.
Тамара Сергеевна, хоть и всей душой была против свадьбы, ломать сына не стала. В апреле ей удалось выбить на родном предприятии зарплату за полгода и справить сыну свадьбу, сроки уже поджимали, еще чуть-чуть и у невесты во всю начал бы выделяться живот. Во время регистрации в ЗАГСе Тамара была надутая, как сычиха, всем своим видом показывая гостям и родне, что невеста ее сыну не пара. Хотя Надежда выглядела как принцесса.
Во время ожидания бракосочетания к Касаткину подошел один жених и предложил поменяться невестами.
– Ну, и угораздило тебя, парень. Раньше надо было рассматривать, – взглянув на чужую невесту, рассмеялся Иван.
«Вот смешной человек, выбрал себе образину и заранее готов от нее сбежать, – подумал Касаткин. – Никто же его под страхом смерти сюда не тянул, как он потом с ней жить будет. Хотя должен же кто-то и на некрасивых жениться».
Во время бракосочетания Иван смотрел только на Надежду и не мог налюбоваться. Пышное кружевное белое платье и фата придавали и без того красивой девушке царственное очарование. Он вынес новобрачную на руках из здания ЗАГСа к украшенной лентами и шарами белой «Волге», и Наденька в этот миг казалась ему легче пуха. Вереница машин с родственниками и друзьями понеслась вслед за их «Волгой», сигналя на разные лады клаксонами.
В снятом для торжественного случая кафе, выпив водки и насмотревшись, как под крики горько, будто котята, лижутся молодые, сердце Тамары Сергеевны оттаяло, и она впервые за сегодняшний день рассмеялась. Она плюнула на все переживания и решила, будь что будет.
– Ваня, ты меня будешь всегда, всегда любить так, как сегодня, – шептала Надя, танцуя с женихом.
– Нет, с каждым днем все сильнее и сильнее.
А по залу разносились слова песни про Ванечку, который как пряник медовый и про сладко искусанные губы.
На веселом лице Надежды вдруг пробежала грустная тень, и ей ужасно захотелось плакать.
– Что с тобой, Надюша? – спросил Касаткин, заметив в ней перемену.
– Ваня, я больше никогда, никогда в жизни не буду такой красивой, как сегодня, – прошептала невеста и не сдержала слез.
На Надежду нахлынули те чувства, которые терзали, наверное, всех невест на Руси, что закончился короткий, веселый девичий век и не за горами обыкновенная бабская доля. Недаром в старину невест под венец наряжали с заунывными грустными песнями.
Ваня не нашелся, что ответить, а просто поцеловал любимую в припухшие от слез губы.
Свадьба вспыхнула искоркой веселья и надеждой на вечную радость, а за ней потянулись первые будни совместной жизни Ивана и Нади. Молодые поселились в квартире Касаткиных. Тамара Сергеевна относилась к нежеланной невестке все так же предвзято и критиковала почти все ее слова и поступки. Медовый месяц закончился на мажорной ноте, Ивану пришла повестка в военкомат. Тамара Сергеевна побежала по знакомым и через какого-то отставника вышла на офицера военного комиссариата.
– Чтобы ваш сын вообще не пошел служить в армию, нужно три тысячи долларов, – сказал ей при встрече офицер.
– Это очень много, – заискивающе произнесла Тамара.
– Не подумайте, что это лично мне. Нужно подмазать врачебную комиссию, чтобы они нашли у вашего сына неизлечимую болезнь.
– Но мой сын только женился, жена ждет ребенка. Я по нескольку месяцев не получаю зарплату. Нельзя ли сделать подешевле, ну хотя бы тысячу.
Взгляд женщины был умоляюще-просящий, но офицер, словно отрезав, сказал:
– Нет! А не хотите оставить служить его здесь в городе? – потом будто смягчившись, добавил он. – Я могу это устроить гораздо дешевле. Два года пролетят быстро, ваш сыночек сможет приходить домой в увольнения, а столкуетесь с его командирами, то хоть каждую ночь. Будет служить у вас на глазах, да и жена с ребенком останутся довольны.
– А сколько это будет стоить?
– Всего пятьсот долларов.
Несколько минут Тамара Сергеевна думала над предложением офицера, не решаясь сказать ни да, ни нет.
– Ну, как знаете, а то зашлют парня к белым медведям, – делая вид, что разговор окончен, сказал работник военкомата.
– Хорошо, я согласна.
– Тогда принесите завтра деньги в 105 кабинет.
Касаткина глубоко вздохнула и побежала собирать оговоренную сумму.
Офицер честно выполнил свое обещание, и Иван попал служить в местную мотострелковую бригаду. А через три месяца Надежда родила Владика. Роды для нее были трудные, но мальчик был здоровенький, и его крики теперь будоражили квартиру Касаткиных. Ваня часто отпрашивался по ночам со службы домой и возился с малышом, баюкая его на руках. Тамара Сергеевна даже после рождения внука не изменилась, все ей невестка была не такая.
Накрапывал мелкий, холодный ноябрьский дождь. Касаткин, перепрыгивая через лужи, подходил к своему дому. Бригада уже почти два месяца собиралась на учения, а он все еще не говорил об этом с Надей. Ему не хотелось расстраивать молодую жену тем, что ей целый месяц придется жить без него. В прихожей Иван скинул промокшую и тяжелую от этого серую шинель. Из кухни выбежала Надюша и бросилась на шею мужа, ее переполняла нежность, ведь она не видела его целых три дня.
– Пойдем пить чай, Ваня. Я пирог с яблоками испекла.
– А где Владик?
– Спит в кроватке, так что тише, не разбуди.
Но чутко спавший сынок, услышав перешептывание родителей в коридоре, проснулся. Он закричал, давая знать: я не сплю, нянькайтесь со мной. Надежда распеленала уписавшееся дитя и в одной распашонке поднесла к мужу. Большие серые глазенки ребенка настороженно смотрели на Ивана, затем в сознании ребенка что-то прояснилось, и он протянул к отцу еще непослушные слабенькие ручонки.
– Ух ты, какой молодец, узнал папку, – сказал Касаткин, беря на руки мальца.
– Осторожней, придерживай головку, он ее еще плохо держит, – предупредила мужа Надя.
Надежда перепеленала малыша, и они отправились на кухню пить чай.
– Как вкусно ты научилась печь пироги, – хвалил жену Иван, не решаясь начать разговор об учениях.
– Не сочиняй, пирог у меня не получился. Твоя мама готовит намного вкуснее.
– Надюша, я сегодня не останусь ночевать.
– А куда это ты интересно направишься?
– Вышел приказ, всем оставаться в казарме.
– Какой такой приказ, ты там никого себе не нашел? – засмеялась Надя, думая, что супруг шутит.
– Нашел, по фамилии «Калашников», теперь с ним в обнимку спать буду, это значит с автоматом, – добавил солдат, подозревая, что жена не поймет его шутки.
– Ах, с автоматом, а я-то решила, что ты ориентацию сменил, – еще громче засмеялась Надежда.
Ивану на миг вспомнилась та беззаботная смешливая школьница, которой Надюша была всего лишь год назад, а теперь она мать и жена.
– Надя, нас отправляют на учения в Осетию, – выпалил Ваня то, что не решался сказать. – Но они быстро закончатся, – затараторил он, видя, как напряглось лицо жены. – Через месяц я вернусь. Не успеете и глазом моргнуть.
– На месяц, так долго, – сразу сделалась грустной Надежда. – А может, тебе не ехать, у тебя маленький ребенок. Давай, я сама схожу к командиру и поговорю, чтобы тебя оставили.
– Не стоит, Наденька. Вся бригада едет, даже повара и тыловики. Меня никто не оставит, а ребята пальцем будут потом показывать, что я под юбку жены прячусь.
Надя приблизилась к Ивану и поцеловала в губы долгим поцелуем и, чуть не расплакавшись, проворковала:
– Я буду очень по тебе скучать, Ванечка.
Для молодой женщины это было первое столь длительное расставание с любимым, и она не представляла, как проживет этот месяц. Касаткин прижал жену к себе и молчал. По воинской части ходили слухи, что бригада едет не в Осетию, а в Чечню, усмирять мятежную республику, но об этом Иван боялся даже намекнуть жене, опасаясь, что у нее начнется истерика.
Побыв дома около двух часов, Касаткин начал собираться на службу. Опоясав ремнем еще не успевшую высохнуть шинель, он чмокнул Надюшу в губы. Она же в ответ прижалась к нему всем телом и перекрестила его лицо поцелуями: лоб, губы и обе щеки.
Завьялов шел мимо железнодорожной станции. Уже несколько недель он настойчиво искал себе новое место работы. После службы в армии Игорь перевелся в институте на заочное отделение и пошел на завод простым работягой. А уже через год в результате реорганизаций предприятия и своих деловых качеств был уже заместителем начальника цеха. Но его карьерный рост не давал никаких благ, страна на всех парах неслась к рыночной экономике. Все склады завода быстро заполнились продукцией, которую никто не покупал и заработную плату просто-напросто перестали выплачивать, а людей начали разгонять в неоплачиваемые отпуска. Лучшие работники начали потихоньку увольняться с завода, худшие стали тащить с предприятия все, что плохо, да и хорошо лежит. Один из начальников цехов жаловался Завьялову, что после таких простоев уже не сможет запустить оборудование в работу из-за отсутствия инструментов. Игорь посмотрел в честные голубые глаза говорившего и понял, что тот сам и украл инструменты, а теперь ходит и всем жалуется. Воровать Завьялов не умел, да и не хотел, и решил искать место, где платят зарплату. На путях возле железнодорожной станции скопилось множество платформ с военной техникой. Игорь был немного удивлен, что состав с танками и БМП стоят на станции среди белого дня и машины даже не зачехлены брезентом. В старые советские времена все перемещения войск осуществлялись по ночам и очень скрытно.
«Что поделать, холодная война проиграна, и всем теперь наплевать на секретность», – подумал он.
– Эй, служивый, война что ли началась? – спросил Завьялов у солдата, крепившего к БМП страховочный трос.
Касаткин посмотрел с платформы на молодого человека и ответил, как положено:
– Нет, не началась. На учения в Моздок едим.
Иван, проводив взглядом спросившего, спрыгнул на землю и пошел в вагон для личного состава. Съездить домой и увидеться с женой, сыном и матерью за прошедшие два дня у него не получилось. Солдат загрузили работой по подготовке техники к отправке в район учений. Надежда приезжала сегодня с коляской на вокзал, в части ей с огромным трудом удалось выяснить, где ее муж. Она уткнулась в зеленый бушлат Ивана и плакала, но прапорщик Ситников не дал им долго обниматься, сказав Надежде, что нечего отрывать солдат от дела «телячьими нежностями». Касаткин залез на платформу крепить тросы, а Надя долго стояла на перроне и не уходила, пока малыш не заявил криком, что его пора кормить. Жена помахала издалека Ивану рукой и крикнула, что навестит его завтра.
Ранним ноябрьским утром воинский эшелон был подцеплен к локомотиву, и городской вокзал вскоре растаял в тумане.
Колонна бронетехники поднималась вверх по отрогу Терского хребта. Гравийная дорога была покрыта полуметровым слоем снега, выпавшим за ночь, и шедший впереди мощный тягач то и дело сбивался с пути. Зима в этом году началась непривычно рано для южных мест. В первых числах декабря выпал первый снег, а вместо обычных в начале зимы оттепелей ударили пятнадцатиградусные морозы. При очередной заминке Касаткин вылез на свежий воздух из стального брюха боевой машины пехоты.
– Что, брат Ванька, вылез на свет божий уши поморозить? – спросил его сидевший на броне прапорщик Ситников. – Правильно, нечего в этой душегубке сидеть, – сам же ответил прапорщик на свой вопрос.
Прапорщику было лет тридцать, он был небольшого роста, но зато весь будто сделанный не из мышц, а из стальных тросов, не знавших усталости. Мороз тоже не брал его, и он, похлебывая небольшими глотками спирт из фляжки, с самого начала движения колонны сидел на броне.
Иван посмотрел на Ситникова и, поежившись от мысли, какой холодной должна быть покрывшаяся инеем броня БМП, спросил:
– Не замерзли, товарищ прапорщик?
– Русский солдат никогда не мерзнет!
Прапорщик приложился к фляжке и, поглядев, как бронированные машины штурмуют покрытые снегом каменистые холмы, от переизбытка чувств запел:
Брала русская бригада,
Галицейские поля,
И достались мне в награду,
Два еловых костыля.
Голос у Ситникова был как у петуха, но он, не чувствуя этого, кричал от нахлынувшего на него восторга:
Из села нас трое вышло
Самых видных на селе.
И остались в Перемышле
Двое гнить в сырой земле.
Слова солдатской песни о старой войне начала века, отразившись от скал, эхом пронеслись над Н-ской бригадой.
– Хороший ты солдат, Ванька, а знать не знаешь, где на БМП нужно сесть, чтобы не замерзнуть, – сказал прапорщик, улыбнувшись широким ртом, обнажив два ряда зубов, одетых в стальные коронки. – Возьмем Грозный, представлю я тебя, Ванька, в ефрейторы.
Двигатели боевых машин снова загудели, и Касаткин поспешил скрыться в люке.
Утром последнего дня 1994 года Н-ская бригада вышла к северо-западной окраине Грозного. Жилые и промышленные районы города хорошо просматривались в бинокль. Армии, с которой еще совсем недавно народ был един, предстояло брать свой собственный город. Три года назад войска покинули республику, возжелавшую суверенитета, оставив сотню танков, несколько сотен артиллерийских стволов и огромные склады со стрелковым оружием и боеприпасами. За три последующих года бандформирования обучились и разрослись до двадцати тысяч штыков и представляли теперь маленькую, но сплоченную, боеспособную армию. Только когда из Чечни потянулись тысячи беженцев, стронутые с насиженных мест новой бандитской властью, а республика превратилась в никому не подвластную черную дыру, великие политические деятели современности, сидевшие в Кремле и делившие богатство и власть новой России, спохватились. На усмирение мятежной республики была отправлена армейская группировка и части МВД.