Андрей Юрьевич Ненароков
Город любви 05
До Нового 1991 года оставалось всего несколько дней. Плац как всегда на утреннем разводе был заполнен шеренгами солдат. Стоявший на левом фланге своего взвода Завьялов, выполняя команду смирно, наблюдал за тем, как начальник штаба, смешно подпрыгивая на коротких ножках, несся с докладом к полковнику Ховчину. В жизни Игоря произошли перемены: на его черных погонах желтело по одинокой лычке. Впрочем, звание ефрейтора получили почти все солдаты его призыва. Большие перемены были в другом: Завьялова избрали комсоргом роты вместо убывшего в запас сержанта Кирилова. Игоря освободили от нарядов, и у него появилось больше свободного времени, которое он проводил в армейском клубе, где собирался элитный кружок солдат и сержантов. Они ели жареную картошку с тушенкой, пили крепкий чай, а иногда и добытый в ближайшей деревне самогон. В подсобках клуба нашлись две потрепанные электрогитары, синтезатор и усилители. Солдаты уговорили замполита организовать собственную вокальную группу «Серые шинели». Завьялова взяли в группу по двум причинам: у него был хороший голос и к тому же он переделал тексты в некоторых известных песнях, и теперь они очень подходили к солдатской тематике. Музыкант же из него был никудышный, из гитары он мог вымучить одни блатные аккорды, но, слава Богу, в части сыскались настоящие профессионалы, окончившие музыкальное училище. Теперь Игорь проводил длинные зимние вечера на репетициях, готовясь к новогоднему концерту.
Над частью звучал бас полковника, но смысл его изречений не доходил до Игоря. В мозгу ефрейтора звучали куплеты песни об офицерских женах. Потом он обратил внимание, что трое стоявших посреди плаца старших офицеров похожи на трех толстяков. Ховчин походил на огромного вставшего на дыбы бурого медведя, Гнедко – на кабана, а маленький, но пухленький начальник штаба Грибовский – на подсвинка.
– В походную колонну! Повзводно! Первый взвод, прямо, остальные – налево! Шагом арш! – разнеслась над частью команда, вспугнув на деревьях ворон.
Под хриплые звуки духового оркестра колонны солдат пошли маршем перед трибуной, на которой стояли три толстяка.
– Вы слышали последний анекдот про Сталина, Виктор Петрович, – обратился Гнедко к командиру части.
– Нет.
– Оживили Сталина. Собрались вокруг него члены политбюро и говорят: «У нас между Азербайджаном и Арменией война за Нагорный Карабах. Что делать, Иосиф Виссарионович?» Сталин закурил трубку, подумал и говорит: «Надо объединить эти республики в одну». С ним не соглашаются: «Товарищ Сталин, между ними опять возникнет спор, где быть столице в Баку или в Ереване». Сталин затянулся и утверждающе произносит: «В солнечном Магадане у них столица будет».
Ховчин лишь утвердительно хмыкнул, а Грибовский притворно захихикал, так как уже слышал этот анекдот.
– Сегодня мороз не такой сильный как вчера, – сказал полковник начальнику штаба. – Первую и вторую роту отправить на стрельбище и патронов не жалеть.
Солдаты подходили на рубеж пятерками, отстреливали по мишеням десять патронов и уступали свое место другим. Завьялов отстрелялся неплохо и, получив еще патронов, готовился ко второму заходу. Невдалеке он увидел, как пожилой, сухой, как вяленая вобла, прапорщик Дроздовский распекает Джавхаева, недавно назначенного гранатометчиком.
– Тебе приходилось, ефрейтор, в детстве из рогатки пулять?
– Да.
– Ты же повыше цели брал, когда стрелял! Так и здесь нужно чуть повыше прицел брать! А ты словно из автомата стреляешь и под низ мишени метишься, вот от этого и недолет выходит, граната же не пуля, она тяжелая. А гранатомет, ефрейтор, это грозное оружие пехоты, во время штурма Берлина танковый полк за два дня сгорал от немецких фаустпатронов. А ты мне, Джавхаев, из гранатомета пукалку бесполезную делаешь.
Аслан скрипел зубами, но молчал.
– Чтоб со второго выстрела макет танка был поражен, иначе ты у меня из караулов не вылезешь.
Закинув за спину гранатомет с учебной болванкой и шепотом послав прапорщика на три буквы, Джавхаев направился к огневому рубежу.
В армейском клубе перед Новым годом творилось небывалое. Командование части для сплочения офицеров в приказном порядке постановило совместно встретить Новый год. Откидные кресла были убраны, из столовой принесли столы и составили в один ряд как на деревенской свадьбе, для детишек постарше поставили отдельные столики. Офицерские жены, суетясь, сервировали стол принесенными из дома салатами, маринадами и приправами. Каждой хозяйке хотелось в этот день блеснуть своими кулинарными способностями.
Возле сцены стояла высокая пушистая ель. Наряжать ее было поручено Завьялову. Гирлянды он уже развесил и теперь водружал на ветки стеклянные шары и сосульки. Помогать ему вызвалась библиотекарша Лера.
Игорю раньше приходилось сталкиваться с Лерой в библиотеке, куда он в последнее время частенько заглядывал. Валерии шел всего лишь двадцать третий год, и Игорь покрывался румянцем, когда протягивал ей выбранные им книги.
– Сергеев-Ценский «Севастопольская страда», – говорила она тогда Завьялову, записывая выбранные им книги. – И вы можете такое читать? Это же скучно.
Валерия всегда обращалась к солдатам на «вы» и это было так приятно, что Игорь, еще больше покрывшись румянцем, пробурчал:
– Мне нравятся исторические романы.
– Я вам лучше дам почитать Булгакова. Недавно получили его книгу, и я сама только прочла и больше никому не давала.
По вечерам при слабом свете дежурного освещения ефрейтор два раза подряд запоем перечитал «Мастер и Маргарита», и Маргарита Николаевна в его воображении почему-то обрела образ Валерии Николаевны, впрочем, в романе отсутствовало точное описание героини, кроме красоты и косящего глаза.
– Эти шары со звездами повесим ближе к макушке, – отвлек Завьялова от воспоминаний бархатный голос Валерии.
Очнувшись, ефрейтор внимательно посмотрел со стремянки на стоявшую внизу молодую женщину. Из сведений, почерпнутых в солдатском телеграфе, он знал, что она замужем за старшим лейтенантом Калюжным, переведенным куда-то недалеко в другую воинскую часть. Но с жильем, а тем более с работой для жены на новом месте службы было вообще никак, поэтому Валерия с сыном остались пока здесь, а старший лейтенант раз в две недели приезжал на выходные.
Остался последний шар со звездой. Игорь потянулся, чтобы повесить его на дальнюю ветку, но шар не зацепился и, полетев вниз, вдребезги разбился об паркетный пол.
– На счастье! На счастье! – почему-то очень весело закричала Валерия.
Завьялов с ребятами из группы сидел за кулисами. Из зала доносились тосты и поздравления с Новым годом.
– А сейчас выступит ВИА «Серые шинели»! Солист ефрейтор Завьялов, – наконец объявил замполит их выход, обозвав их группу замшелым понятием – вокально-инструментальный ансамбль.
Выйдя на сцену, Игорь постучал пальцем в микрофон, в динамиках звук усилился и с гулом и скрежетом обрушился на зал. Проведя небольшую подготовку, синтезатор с гитарами заиграли вступление и дальше полились слова про подснежник, который должен распуститься в срок.
Голос Завьялова высоко парил над залом. За столом утихли офицеры и их жены, все с удивлением наблюдали, как солдат берет высокие ноты. Валерия смотрела на сцену как завороженная, для нее с детства грезами сладких снов были артисты. Ее совместная с сестрой комнатка в родительской квартире была обклеена глянцевыми плакатами и просто вырезками из журналов с фотографиями популярных певцов. Выйдя на сцену и взяв в руки микрофон, Игорь встал с артистами в один ряд. Лере казалось, что всего час назад она так запросто общалась с полубогом.
После исполнения нескольких популярных эстрадных песен ефрейтор запел любимую песню гарнизонных женщин:
Офицерские жены,
Офицерские жены,
Кто в глухих гарнизонах
Ждет со службы мужей.
После этой песни, дважды исполненной на бис, с места поднялась дородная жена замполита Оксана Карповна. Уже изрядно выпившая, она тоном, не терпящим возражений, крикнула:
– Ефрейтор! Шагом марш за стол! Девчата, организуйте стул и чистую тарелку с рюмкой!
Никто из офицеров не посмел возразить замполитше. Она и трезвая могла так обложить матом любого вставшего на ее пути, что с ней предпочитали не связываться.
– Садись рядом со мной, солдатик. Сейчас мы с тобой так спивать будем, что хор имени Пятницкого позавидует.
Оказавшись сидящим за одним столом с офицерами, во главе которого восседал сам полковник Ховчин, Завьялов поначалу оробел, но сидевшая с одной стороны жена замполита, а с другой Лера Калюжная, вдохнули в него уверенность. Библиотекарша наложила Игорю полную тарелку салатов и, не успокоившись, постоянно предлагала испробовать то или иное блюдо, а Оксана Карповна собственноручно налила ефрейтору стограммовую рюмку водки. За общим шумным столом командиры уже были абсолютно не строгими, и даже сам полковник Ховчин не казался таким уж грозным.
– Солдатик, давай подпевай, – шепнула Карповна и затянула необыкновенным грудным голосом:
Несет Галя воду,
Коромысло гнется,
А за нею Ганка,
Як барвинок вьется.
Жена замполита была родом с Полтавщины, и в ее памяти, как на долгоиграющей пластинке, были десятки тягучих украинских песен. Игорь, иногда не знавший слов, просто подхватывал вслед за певуньей уже произнесенные ей слова, и два их голоса, дополняя друг друга, брали самые высокие ноты. Вслед за ними запели и другие. Кто-то только бурчал себе под нос, кто-то просто кричал петухом, но некоторые попадали в такт. Завьялов ощутил, что его ногу под столом гладит чья-то рука. Он удивленно посмотрел на Валерию, женщина пела тоненьким голоском, на губах сияла блаженная улыбка, а в глазах мерцали вспышки елочных гирлянд.
«Неужто, это она», – подумал ефрейтор, и у него перехватило дыхание, что несколько секунд он не мог произнести ни слова.
Петь наконец-то перестали, у Игоря от взятых высоких нот першило в горле.
– Пойдемте танцевать, – пригласила его Лера, решившая, что сам ефрейтор не отважится.
Они, тесно прижавшись, медленно покачивались в такт музыке. Тонкая талия библиотекарши была опоясана ладонями Игоря, а ее голова прижималась к его груди. От близости податливого женского тела у солдата пересохло во рту, но он тихо повторял немного охрипшим голосом слова песни, доносившейся из динамиков, о том, что он хочет с ней быть в комнате с белым потолком.
Валерия давно так не прижималась к мужчине. Муж приезжал редко, а когда и бывал дома, то предпочитал валяться на диване возле телевизора. Пять лет назад курсант Калюжный сбегал из военного училища в самоволку, лишь бы увидеть свою Лерочку, а теперь, приезжая раз в две недели, уделяет молодой жене ноль внимания. Валерия не знала, что на складе с ракетным топливом, где служит сейчас муж, произошла токсическая утечка и что через пару лет он вообще перестанет интересоваться женщинами.
Лера чувствовала прижатым к ефрейтору животом, что он давно возбужден, его желание передалось и ей, не выдержав накатившей снизу живота истомы, она прошептала:
– Я совсем устала, и голова разболелась. Проводите меня, пожалуйста, до дому. Только я пойду первой, а вы перелезете через забор возле санчасти.
Снег предательски скрипел под сапогами, Завьялов шел к санчасти, прячась в тени, избегая светлых участков. К глухому забору в снегу была вытоптана тропинка, этим укромным местом часто пользовались солдаты, идущие в самоход. Забор был высотой под три метра, но в крови ефрейтора бурлило столько гормонов, что он, заметив небольшое возвышение, не задумываясь, взбежал на него и прыгнул. Его пальцы уцепились за край забора, еще мгновение и натренированное тело Завьялова, подтянувшись, перемахнуло через казавшееся непреодолимым препятствие и рухнуло в снег у ног завизжавшей от неожиданности Валерии.
– Тише, а то всех караульных перепугаешь, – сказал ей Игорь, поднимаясь.
Солдатская шинель Завьялова была белая от снега, мальчишеское лицо разрумянилось от мороза, выпитой водки и близости женщины. Лерочке на миг показалось, что это не тот стоявший на сцене полубог. Но Игорь, получивший от нее за вечер очень много недвусмысленных намеков, не дал ей опомниться. Отбросив все условности, он, схватив библиотекаршу за руку, потянул в лес, и она, уже больше не задумываясь, побежала вслед за ним по узкой тропинке. По этой идущей через лес дорожке люди ходили редко, и солдат не опасался, что в двенадцатом часу пускай и новогодней ночи им кто-нибудь встретится. В Завьялове проснулось заглушенное армией детство, и он принялся кидать в Леру рассыпающимися в воздухе снежками. Молодая женщина, смеясь, убегала все дальше и дальше в лес. Игорь нагнал ее у старой сосны и, прижав спиной к рыжему стволу, поцеловал в холодные, но необыкновенно сладкие губы. В этот миг над воинской частью взвилось десяток разноцветных ракет.
– С Новым годом, – прошептала Валерия.
– С Новым годом, – ответил ей Завьялов, и глубоко вдохнув, вновь впился долгим поцелуем в холодные сахарные уста женщины.
Возле офицерской пятиэтажки было темно и пусто – все еще гуляли в клубе. В вышине над зданием по небу неслось созвездие Ориона. Игорь вслед за библиотекаршей, переступая через одну ступеньку, быстро поднялся на пятый этаж. У двери ему показалось, что Лера слишком долго возится с замком, наконец, и это препятствие пало, и они снова слились в долгом поцелуе в маленьком коридорчике однокомнатной квартиры. Трепещущими руками Завьялов стянул с женщины блузку. Свет был выключен, и он на ощупь с трудом справился с застежкой лифчика. Сердце как молот бухало в груди ефрейтора, когда он повалил Валерию на тахту.
– Погоди, я хоть колготки сниму, – смеясь, произнесла библиотекарша, немного притормозив прыть Завьялова.
Валерии было весело и приятно, что солдатик оказался таким неопытным, ей показалось, что она совращает сладкоголосого ангела. Угрызений совести перед обманутым мужем Лерочка не испытывала, он не был первым и единственным мужчиной в ее жизни. Может быть, она давно бы откликнулась на предложение стать любовницей капитана, жившего этажом ниже или прапорщика из соседнего подъезда, но боялась огласки, да и не нравились ей эти самодовольные усачи. А этот робеющий херувимчик приглянулся Валерии в библиотеке уже давно.
Для Леры все закончилось очень быстро, даже не успев толком начаться. Игорь же посчитал, что все прошло нормально. Завьялов все время переживал, что у него выйдет как на КПП, и он изольется, едва ткнувшись между женских ног. А ему все же удалось проникнуть в сладкую расщелину и даже сделать несколько качков.
– Ты что, Игорь, первый раз этим занимаешься? – немного насмешливо спросила Валерия, перейдя на «ты».
Завьялову было неудобно признаться, что это фактически правда, и он, напустив на себя важности, ответил:
– Почему первый? Нет! У меня были и до тебя женщины. Не здесь, на гражданке.
В груди Завьялова вновь затрепетал огонь, ему захотелось сделать Лерочке что-нибудь приятное, и он начал покрывать ее лицо поцелуями, достигнув маленького ушка, ефрейтор прошептал:
– Я тебя люблю!
Валерия лежала и пыталась избавиться от плотской энергии, не нашедшей выхода. Нежные губы херувимчика, так Лера про себя называла солдатика, целовали ее лоб, глаза, шею, и вдруг она услышала, что ее любят. Женщина уже стала забывать, как звучат подобные слова, после рождения сына подобные слова напрочь исчезли из лексикона мужа. А в ухе опять зазвучало: «Я люблю тебя, Лерочка». От сладости этих слов мурашки побежали по всему телу Валерии, а навалившийся сверху Игорь вновь начал раздвигать ее ноги.
Второе соитие длилось уже дольше. Во время третьего соития библиотекарша закричала: «Ой, мамочки», и всем телом забилась в конвульсиях, четвертое было для Лерочки просто приятным и расслабляющим. После пятого раза из Игоря не вытекло ни капли семени, он просто как десятилетний пацан, занимающийся онанизмом, ощутил сладкое подергивание внизу живота и обессиленный рухнул на женщину.
– Уже почти четыре часа, – включив свет, взволнованно произнесла Валерия. – Быстро одевайся! Скоро все из клуба пойдут по домам, а мне еще нужно забежать к соседке и забрать сынишку.
Завьялов зажмурился от ударившего по глазам яркого света лампочки, висевшей посредине потолка без абажура. Подниматься и идти, куда бы то ни было, ужасно не хотелось, он был словно выжатый и высушенный лимон, забытый на пару дней в блюдце.
– Одевайся!
Лерочкин голос зазвучал еще более требовательно, она уже накинула байковый халат и припудривала у зеркала покрасневшее от страстных поцелуев лицо. Игорь свесил ноги с тахты и, осмотревшись по сторонам, натянул на себя кальсоны, в зимнее время трусы солдатам носить не полагалось.
Комнатка семьи Калюжных обставлена была убого: шкаф, тахта, письменный стол, детская кроватка и черно-белый телевизор в углу. Вот и все пожитки, правда, в маленькую комнатку навряд ли еще что-нибудь поместилось.
– Только о том, что между нами было, никому ни слова, – сказала на прощание Валерия и выпроводила ефрейтора за дверь.
Уставший, но довольный Завьялов возвращался назад той же тропинкой. Ефрейтор видел, как через КПП выходили компании офицерских семей, и он, спрятавшись за деревом, ждал, когда они скроются с глаз. Только, когда перестали доноситься пьяные возгласы и песни, Игорь перемахнул через забор.
После новогодней ночи Завьялов еще чаще стал заходить в библиотеку. Там они прятались с Лерочкой в подсобке и целовались. Навещал он библиотекаршу и дома. Зимой, когда темнело рано, Игорь говорил в роте, что идет в клуб на репетицию, а сам спешил к забору возле санчасти. Обычно он уходил в самоволку, когда по телевизору шел интересный фильм и во дворе офицерской пятиэтажки пустело. Окольными путями ефрейтор подбирался к первому подъезду и со скоростью, которой бы позавидовали чемпионы по легкой атлетике, взбегал на пятый этаж. Ведь при встрече кого-нибудь из командиров ему грозило десять суток ареста на гарнизонной гауптвахте в областном центре. Побывавшие там солдаты рассказывали, что там такие порядки, что их часть домом родным покажется. Условленным сигналом он стучал в дверь и через секунду уже целовался в коридоре с Лерочкой.
– Я тебя так ждала, – шептала Валерия, расстегивая крючки на солдатской шинели.
Завьялов кидал солдатский ремень в детскую кроватку, в которой копошился годовалый сынишка Леры. Тот начинал усиленно изучать новую игрушку, а взрослые тем временем уединялись на кухне и занимались любовью. Сын был мальчиком спокойным и позволял маме расслабиться.
Игорь покидал квартиру Калюжных тоже очень скрытно, прислушиваясь к каждому шороху на лестнице. Но один раз он что-то не предусмотрел и почти нос к носу встретился на лестнице с начальником штаба, жившим на третьем этаже. Майор возвращался с улицы, размахивая мусорным ведром. Слава Богу, что в подъезде опять перегорела лампочка, солдат вжался в стену и перестал дышать. Офицер был, видно, навеселе и, насвистывая себе под нос про туман, похожий на обман, прошел мимо.
Весной встречи влюбленных стали редкими, по вечерам стало светлее, и Завьялов сбегал из казармы только после ночной проверки. Но зато он мог оставаться у Лерочки на всю ночь. После таких бдений ефрейтор выглядел как зомби, но в душе был несказанно счастлив. На политзанятиях, вместо того чтобы конспектировать работы Владимира Ильича Ленина, Игорь сочинял любовные стихи, а потом нес их как дар в библиотеку к ногам Валерии Николаевны.
Боевая учеба в части набирала все большие обороты. Об отправке солдат для охраны стратегических объектов совсем забыли. Вместо автоматов им стали выдавать щиты с дырочками в верхней части и длинные резиновые дубинки, которые народ прозвал демократизаторами.
– Плотней щиты, плотней щиты! – кричал капитан, обходя строй развернутой на плацу роты. – Делай раз! – щиты чуть разворачивались влево. – Делай два! – в проем между щитами устремилась сотня рук с демократизаторами. – Делай три! – солдаты вновь закрылись щитами.
На этих занятиях Завьялов чувствовал себя римским легионером, который вот-вот должен выступить в поход, например, в Дакию, и встретиться там с ордами варваров.
Игорь никому не рассказывал о своей связи с библиотекаршей. На вопросы товарищей, куда он бегает в самоволку, Завьялов отвечал, что до одной колхозницы в деревню, и больше никаких подробностей. Это вызывало еще большее любопытство, его пытались расколоть, ведь среди солдат любимым занятием было обсуждать свои действительные и мнимые похождения, но Игорь молчал как партизан. Он с ухмылкой наблюдал, как за Валерией пытаются ухаживать солдаты и офицеры. По вечерам Лерочку по очереди провожали то капитан из четвертой роты, то прапорщик из первой. Игорь иногда специально проходил в такие моменты возле возлюбленной, печатая асфальт строевым шагом и отдавая честь командирам, которые отворачивались или небрежно козыряли, а Лерочка одаривала его украдкой обворожительной улыбкой.
Валерии изредка требовались доказательства, что она сделала правильный выбор и влюбилась в необыкновенного мужчину. В такие минуты она заходила в клуб, на репетицию ансамбля и убеждалась, что Игорь стоит с микрофоном на сцене, а не выполняет строевые упражнения на плацу, под командой какого-нибудь сержантика. Особенно Лерочку Калюжную распирала тайная гордость на концертах, которые давали «Серые шинели» в клубе по праздникам. Восьмого марта ей хотелось выбежать на сцену и при всех расцеловать солиста, но пришлось сдерживать свои эмоции. Она даже позавидовала некоторым офицерским женам, не стеснявшимся бросать к ногам Игоря подаренные мужьями цветы.
В начале июня их отношения стали почему-то охладевать. Валерия сделалась резкой и раздражительной, перестала звать Игоря в гости. Он гадал, в чем причина, писал ей нежные записки, но Лера оставалась глуха к его просьбам и мольбам о встрече, на все его предложения у нее были веские отговорки. Ефрейтор сделал неутешительный для себя вывод, что он скорей всего не удовлетворяет женщину в постели.
Около месяца Завьялов терпел подобную пытку. Наконец, он застал возлюбленную в библиотеке одну и затащил в подсобку для решительного объяснения.
– Что случилось, Лера? Ты меня больше не любишь? – спросил Игорь, нежно притягивая женщину к себе.
– Я устала!
– Мой поцелуй излечит тебя от усталости.
Ефрейтор притянул Леру к себе и попытался крепко поцеловать, раньше библиотекарша сама в порыве страсти искусывала ему губы, а тут оттолкнула любовника и закашлялась. Спазмы сдавили желудок Валерии позывами к рвоте.
– Отстань от меня, не видишь, что мне плохо!
– Тогда тебе надо к врачу, – участливо произнес Завьялов. – Давай, я сбегаю в санчасть и позову доктора.
– Нет!
– Но надо же узнать, что с тобой! Может, у тебя серьезная болезнь.
– Спасибо! – резко ответила Валерия и бросила на солдата испепеляющий взгляд. – Я уже свое заболевание знаю! У меня восьминедельная беременность. И отец этого ребенка ты! – выкрикнула женщина в запальчивости то, что еще пять минут назад собиралась никогда не произносить.
От такой новости Игорь остолбенел. Для него дети было чем-то очень отдаленным и хлопотным. Все его познания в этой области были фактически равны нулю.
Валерия вопросительно смотрела на возлюбленного и ждала каких-то слов. Как более опытная и уже испытавшая на себе, что от любви рождаются дети, она понимала, что тут во многом ее вина. Но в стране царил полнейший дефицит на все, в том числе и на контрацептивные изделия и препараты. Лерочка, как могла, предохранялась народными методами, но вовремя концертов библиотекарша теряла голову и забывала обо всем. Девятого мая после выступления Игоря, она затащила его в библиотеку и отдалась прямо там. Теперь женщина вынашивала плод того необузданного порыва.
– Что ты собираешься делать? – наконец-то спросил Завьялов, пришедший немного в себя.
– Рожать! Мой муж хочет второго ребенка.
– Ты ему все рассказала?
– Нет, он просто хочет ребенка. А про нас, он даже подозревать не должен.
– А как же я?
– Игорь, хватит объяснений! Я уже жалею, что сказала тебе! – прервала Лера тягостный разговор. – За мной должен зайти капитан Птицын. Я не хочу, чтобы он видел нас вместе.
Завьялов вышел из библиотеки в смятении чувств. Он любил Валерию первой настоящей преданной любовью. Целую ночь ефрейтор думал о возлюбленной и о том, как им дальше жить. Утром он хотел побежать в библиотеку к открытию и высказать Лере все свои мысли, но комсоргов вызвал к себе замполит. Несколько часов подряд подполковник втолковывал им о сложной ситуации в стране, о том, что среди солдат нужно вести разъяснительную работу о преданности Советскому Союзу. Игорь слушал офицера вполуха, а сам мысленно был возле Валерии. Как только замполит распустил комсоргов, Завьялов побежал к ней.
– Лерочка, – полушепотом заговорил Игорь, будто опасаясь, что их кто-нибудь услышит в пустом читальном зале. – Максимум через год я дембельнусь, ты к тому времени родишь маленького. И мы вчетвером поедем ко мне домой: я, ты, Сашка и наш ребеночек. У меня добрые родители, они все поймут и примут тебя.
– А с чего ты взял, что я с тобой куда-то поеду, – прервала его монолог Валерия. – Я уже выбрала отца этому ребенку, и им будет старший лейтенант Калюжный.
Женщина неприязненно посмотрела на солдата, и этот взгляд был красноречивей всяких слов – вопрос решен и пересмотру не подлежит. Все, что намеревался еще сказать Игорь, застряло у него в горле. Он тупо заморгал своими большими ресницами. Оказалось, что Лерочка вовсе не горит желанием связывать с ним свою жизнь, ей совсем не хочется менять установившийся уклад жизни и очертя голову бросаться в любовный омут.
– Значит, ты меня не любишь?!
– Люблю! Но бросать мужа, квартиру, работу не хочу. А примут ли меня с двумя детьми твои родители, это неизвестно.
Завьялов недолго постоял, глядя в глаза любимой, потом нечетко развернулся и, ссутулившись, не прощаясь, вышел из библиотеки.
Полковник Ховчин стоял у окна в своем кабинете и наблюдал, как ефрейтор Завьялов неуверенной походкой идет в клуб.
– Надо усилить комсомольскую работу в подразделениях, – сказал полковник стоявшему за спиной замполиту.
– Я сегодня уже собирал комсоргов и разъяснял текущий момент.
– Недостаточно, Вадим Геннадьевич. Обязательно сами проведите политинформацию в ротах. И еще, меня очень беспокоит настрой офицеров. Солдатам то мы уже три месяца никаких газет кроме «Красной звезды» не выдаем, даже просмотр программы «Время» запретили и крутим вместо нее в клубе старые советские фильмы. А офицеры приходят к себе домой, включают телевизор, читают газеты и журналы.
– С ними я работаю ежедневно, но конечно вы правы, молодые могут подкачать. В глаза они мне могут говорить одно, а думать совершенно другое.
– Попытайся им разъяснить, что если страна рухнет, то придавит своими обломками всех, не разбирая чинов и званий. Сейчас за нашими спинами эти твари такие договоры с американцами подписывают, что просто диву даешься, как на глазах все меняется. Варшавский договор распался, Германия объединилась, русские для всех оккупанты, и это там, где еще пять лет назад сапоги нам были готовы лизать.
– Да, Виктор Петрович, столько русской крови пролили наши отцы, деды и прадеды, спасая то грузин, то болгар, то Европу, а теперь в нас за все благие дела плюют.
– Задушил бы, задушил бы гадину, – на поповский манер пропел Ховчин.
Полковник не был отъявленным коммунистом, а просто любил Родину. Из всех участников гражданской войны он больше всего уважал генерала Корнилова и очень сожалел, что генерал не смог навести порядок в августе 1917 года.
– Вадим Геннадьевич, время «Ч» приближается, и, если мы не используем этот последний шанс, грош нам цена как офицерам. Я уже вижу, что из всей этой демократии одна хрень выходит и все их достижения в том, что болтать разрешили. А болтовня и дело – это две такие большие разницы, не мне вам объяснять, Вадим Геннадьевич.
Время «Ч» пришло ранним августовским утром. По всем телевизионным каналам показывали балет «Лебединое озеро», а к вечеру с обращением выступила шестерка ГКЧП. Но всего этого солдаты в/ч 223 не видели, после завтрака над частью призывно заревела сирена тревоги. Два батальона с полной боевой выкладкой: автоматами, рюкзаками, наполненными боезапасом и трехдневным сухим пайком и сверх того, со щитами и дубинками, в девять часов утра были выстроены на плацу.
Полковник Ховчин ждал этого дня два года. Именно тогда в 1989 году он потерял весь остаток веры в перестройку, гласность и демократию. Ховчин служил тогда в Западной группе войск, в Германии. Полковник ехал в кабине «КамАЗа» во главе колонны из трех машин по маленькому немецкому городку вблизи Потсдама, когда из окон домов и подворотен полетели камни и послышались крики: «Russisch das Schwein hinaus von hier aus das Deutschland». Ветровое стекло от попавшего булыжника покрылось паутиной трещин, но Ховчин будто оцепенел. Возмущение переполняло его душу, ведь камни бросали вчерашние камрады, с которыми он, бывало, пил пиво. На следующий день пала Берлинская стена, и Ховчину ужасно хотелось пустить себе пулю в лоб и хоть этим высказать свое негодование по поводу случившегося. В ту радостную для немцев ночь полковник закрылся в своем кабинете и пил в одиночестве водку. Тогда он впервые произнес слова: «Задавлю, задавлю гадину».
Ховчин прошел вдоль строя, и выйдя на середину, громовым голосом произнес:
– Товарищи солдаты и офицеры, отечество в опасности! Круг лиц, стоящих у власти, забыло о своей ответственности перед народом! Все их действия направлены на развал Союза Советских Социалистических Республик! Приказом министра обороны нам доверена честь восстановить на просторах нашей Родины спокойствие и порядок. Помните, что вы давали присягу, и все наши действия не будут ей противоречить!
Еще год назад Ховчин знал, что скажет в этот миг солдатам. Тогда высшие чины из генштаба предложили ему создать на базе учебной части хорошо подготовленное соединение в тысячу человек, способное выполнять боевые и полицейские функции, морально устойчивое и верное командиру.
«Ну полковник и загнул, оказывается, отечество в опасности, – подумал стоявший во втором ряду своего взвода Завьялов. – Теперь понятна вся эта муштра и политинформации. Не будут теперь больше по телевизору показывать передач типа «Взгляд», и Лерочку я теперь не скоро увижу. Но может оно и к лучшему: вернусь через несколько месяцев, Лера соскучится и сама бросится ко мне на шею. А то в последнее время хожу за ней как провинившийся пес, а она только фыркает».
Стоявший впереди лейтенант Елизаров нервно перебирал пальцами зажатую в кулак автоматную пулю. Ему претила мысль, что его хотят использовать как душителя демократии, но выйти из строя и высказать свое мнение не хватало смелости. Пуля выскользнула из потных пальцев и, дзынкнув, покатилась под ноги. Полковник бросил на лейтенанта грозный взгляд, и Елизаров инстинктивно подтянулся и замер в строю. Находившийся рядом Джавхаев, получивший недавно сержантские лычки, откровенно радовался, что вырвется наконец-то из опостылевшей казармы и примет участие в настоящем деле, а не в бесконечных учениях и хозяйственных работах.