Андрей Викторович Белов
Русская душа. Рассказы
К утру после бессонной ночи перед его взором в безумной круговерти проносились лица знакомых ему людей, сливаясь с ликами святых. Утром, как и всегда, он брел исполнять послушание, еле передвигая ноги. Братья спрашивали, не заболел ли он, но Кирилл, не отвечая, приступал к работе. Как-то вечером к нему в келью пришел отец Ипполит.
– Рассказывай все! – приказал он монаху.
Истощенный духовно и измученный телесно, тот, несколько помолчав, начал рассказывать. Чем больше говорил Кирилл, тем все безумнее становился его взгляд: он погружался в себя, уже не понимая, кому и зачем он рассказывает. Слушая, отец Ипполит мрачнел.
Наконец инок перешел на крик, затем голос его сорвался и, выговорив шепотом: «Помоги, Господи!» – он упал на кровать и потерял сознание.
Духовник привел его в чувство и увидев, что глаза монаха стали осмысленными и что Кирилл может понять его слова, сказал мягким вкрадчивым голосом:
– Мальчик мой, ты уже рясофорный инок, первый постриг принял, и пусть обеты ты еще не давал, но сделал первый шаг к истинному монашеству и к Богу, а путь к спасению ты будешь искать всю свою жизнь, сбиваясь с него и находя в себе силы снова идти по нему. Ты должен быть готов к этим испытаниям. Пока ты был трудником и затем послушником, Сатана не обращал на тебя внимания. Теперь же Лукавый борется с Богом за твою душу. Все проходят через это, и ты, я верю, пройдешь.
Увидев, что молодой монах успокоился и закрыл глаза, отец Ипполит подождал, пока тот уснет, и вышел из кельи.
Игумен Макарий задумчиво смотрел в окно. Большие пушистые снежинки опускались медленно и, казалось, нехотя. Иногда порыв ветра, играя, подхватывал их, и они радостно взмывали снова в небо, продлевая хоть на несколько мгновений свою жизнь, надеясь снова пролететь перед окном. И может быть, человеческий взгляд упадет на них еще хоть раз? Макарию представлялось, что Всевышний, покрывая все белым цветом, очищает мир людей от всего дурного, возвращая его к первозданной чистоте и безгреховности. Только темные силуэты монахов выделялись на белом снегу, но их черные одеяния говорили об отречении от всего мирского, разноцветного, уводящего в сторону от истинного пути. Насельники упорно пытались разгрести выпавший снег вдоль единственной дороги, ведущей от обители к трассе. Но тщетно: снег падал уже четвертые сутки.
Макарий вспомнил снежную горку, что была во дворе детского дома, себя, лихо мчавшегося на санках, и радостный смех воспитанников. Да, детский дом, а детство вспоминалось как пора счастья. Почему?.. Потому что это детство! Вспомнилась и учеба в институте. Жизнь казалась ему прекрасной, и представлял он, что такая она будет всегда. Но все сложилось иначе: война, кровь истощили полностью его душу, как и души многих, кто был там с ним. Пустота внутри него заполнилась беспросветной тоской. Как-то он проходил мимо церкви, и вдруг раздался звук колоколов. Он стоял и слушал, не в силах сделать и шага. Ему представилось, что стоит он перед церковью в древней Руси – вокруг избы, а за ними дремучий сосновый лес – и слушает музыку перезвона, извечную и ложащуюся благодатью на душу. Свою жизнь он посвятил Богу. «Да, давно это было. Почитай, уже около двадцати лет несу ответственность за тех, кто идет путем спасения!» – подумал игумен.
Послышалось приглушенное покашливание, Макарий обернулся. Перед ним стоял, смущенно улыбаясь, староста соседнего поселка.
– Здравствуйте, Евдоким Прохорович. Чем обязан лицезреть вас? Вы ведь у нас нечастый гость.
– Здравствуйте, отец Макарий. Беда у нас. Поселок наш, сами знаете, небольшой, но в нем есть больница. Можно сказать, даже не больница, а фельдшерский пункт, им пользуются наши люди и жители еще нескольких деревень в округе.
– Это я знаю. Помню также, что ваш доктор помогал налаживать работу фельдшерского пункта у нас в монастыре, за что ему и вам огромная и незабываемая благодарность. Мы и в молитвах вас поминаем и поминать всегда будем. Так что случилось?
– Заболел тяжело наш врач, Максим Леонидович, в районную больницу увезли давеча на операцию. Много лет у нас проработал. Сподвижник. Нравилось ему, что народ в шутку за глаза называл его Антон Павлович, как Чехова, даже гордился этим.
– Как же, помню его: седой, в больших очках, благороднейшей души человек. На таких людях ваш грешный мир держится. Выздоровления ему желаю, чтобы и дальше других исцелял.
– Вот я и говорю, – с грустью произнес староста, – он человек далеко не молодой и сможет ли дальше работать – вопрос. А когда район найдет ему замену? Неизвестно. Желающих ехать в нашу глухомань может еще долго не найтись. А люди-то продолжают болеть, и Авдотье Марковне, медсестре, без врача никак не справиться. Да и не молодая она тоже. Сестру-то ей в помощь я найду: внучка моя, Даша, просится туда на работу. Верующая она, и хорошая сестра из нее будет. А вот с врачом помощи у вас прошу. Может монастырь помочь?
Староста замолчал и с надеждой посмотрел на игумена.
Отец Макарий сразу же вспомнил о брате Кирилле и уверенно сказал:
– Поможем, обязательно поможем!
– Спасибо, святой отец, – сказал староста и, повернувшись, пошел к двери.
– Погоди маленько, Евдоким Прохорович. Скажи, а как так получилось, что внучка твоя верующая? Ты ведь, насколько я помню, Бога не жалуешь, даже в церковь не заходишь.
– Оно, конечно, так, да только отца с матерью она рано лишилась, с детства у меня живет, а мне с ней возиться некогда было. Вот она все около Авдотьи Марковны и вертелась, прямо в рот ей смотрела. А та верующая. Так и к церкви приобщилась.
– И еще, Евдоким Прохорович! – сказал игумен. – Может, и ты поможешь монастырю? Братия надрывается, а со снегом справиться не может. Трактор бы нам, хоть на денек.
– Завтра с раннего утра трактор у вас работать будет и до тех пор, пока всю дорогу не расчистит, – ответил охотно староста. – Только вы уж накормите Федора, тракториста. Он с характером, уважение любит.
Игумен улыбнулся, утвердительно кивнул головой, и староста ушел.
Находящийся при этом разговоре отец Ипполит не смог удержаться и высказал свои сомнения:
– Отец Макарий, воля ваша, но я бы не советовал отрывать брата Кирилла от обители, рано ему испытывать себя в мирской жизни: слаб он еще в вере.
Макарий удивленно посмотрел на старого монаха:
– Чудно мне слышать от тебя такие слова. По твоему наставлению мы благословили его на постриг. Не понял тебя! Я уже и старосте обещал. Да и некого больше послать: только у него медицинское образование. А если не выдержит испытания мирской жизнью, то и не быть ему монахом. На все воля Божья.
Отец Ипполит, покорно потупив взор, спросил:
– Я могу идти?
– Иди.
Игумен оделся и вышел на улицу; он не хотел вызывать брата Кирилла к себе. Тот работал вместе со всеми на уборке снега. Глядя на ежившихся от мороза монахов, игумен подумал: «Надо бы в епархии испросить материала братьям на подстежки». Тут же памятку сделал в блокноте. Увидев Кирилла, отец Макарий, перелезая через сугробы, с трудом добрался до него.
– Пройдемся, брат Кирилл, поговорить надо.
Они вышли на расчищенную часть дороги. Кирилл молчал, гадая, зачем он понадобился игумену, но душа его сжалась в преддверии чего-то плохого, и в горле стоял комок.
– Ты, как я помню, врачом работал?
– Да, хирургом в городской больнице.
– Завтра пойдешь в соседний поселок, в местной больнице послушание нести будешь.
Кирилл весь напрягся и дрожащим голосом произнес:
– Боюсь я, отец Макарий, в мирскую жизнь идти, твердости в вере еще недостаточно во мне.
– Я не спрашиваю твоего мнения, – произнес игумен раздраженно. – Послушание это, и его нести с покорностью надо, да и ты уже не новичок-послушник, а монах!
С минуту стояли молча. Наконец Макарий смягчился:
– Понимаю тебя, Кирюша. В этом чине ты только еще на пути к монашеству. Знаю, что рановато тебе еще монастырь покидать, от братии отрываться. Поддержка тебе пока нужна. Но и ты пойми: больница без врача, а туда ведь страждущие приходят. Кто им поможет? Так что завтра же иди. Там в поселковой церкви отец Игнатий служит, вот он и будет твоим духовником и наставником на это время. Я ему записку напишу, передашь. Помочь людям надо, Кирилл, я уже и старосте обещал, мол, поможем. Послушание, брат Кирилл, это испытание на твердость веры, прежде чем на следующую духовную ступень подняться – в малую схиму. Я не говорю, что если выдержишь, то станешь истинным монахом. На следующий чин пострижешься? Да! Но и тогда твоя любовь к Богу будет подвергаться испытаниям. И так будет до конца твоей жизни.
Разговор закончился, но брат Кирилл продолжал молча идти рядом с игуменом. Макарий понял, что молодой монах хочет что-то спросить, но не решается, и не торопил Кирилла, ждал. Только у монастырских ворот тот тихо и неуверенно начал говорить:
– Давно хотел спросить у вас, отец Макарий: может ли монах в миру жить?
Они долго стояли молча и смотрели друг другу в глаза. Ветер развевал их волосы, выбившиеся из-под шапок, трепал бороды. Вскоре Кирилл не выдержал и отвел глаза в сторону; игумен начал вкрадчиво и назидательно говорить:
– Да, брат, может! Надо, казалось бы, всего-то получить на это благословение и послушание, например, помогать страждущим в психиатрической больнице или помогать в детдоме. Да! Казалось бы! И о таких случаях я слышал. Но за всю мою монашескую жизнь мне такой человек не встречался! И я не удивляюсь этому, поскольку жизнь в миру вся пропитана греховностью. И этому я тоже не удивляюсь, потому как греховность и есть суть сосуществования людей в том мире. А иначе зачем были бы нужны монастыри? Устоять монаху против искушений если и возможно, то крайне трудно, и не надо обрекать себя на страшные духовные и телесные муки! Монахом надо жить в монастыре, а в миру надо хранить Веру в душе и помыслах, жениться, завести детей, воспитывать их в христианских традициях. Семья и будет опорой в жизни, оберегающей от греховных помыслов.
Игумен замолчал и еще долго стоял, обратив задумчивый взгляд куда-то вдаль, будто с сожалением вспоминая о чем-то.
Кирилл поклонился игумену, повернулся, натянул шапку глубже и пошел помогать братьям разгребать снег. Макарий посмотрел ему в след, слегка улыбнулся и трижды перекрестил его.
Медленно светало, и когда, перейдя монастырское поле, брат Кирилл подошел к лесу, все вокруг уже виделось отчетливо. Деревья стояли в снегу, и монах, идя через лес, заворожено смотрел вокруг. Ему вспомнился городской заснеженный сквер и Николай Васильевич. «А ведь он не стал переубеждать меня, а сразу же начал помогать в моем намерении уйти в монастырь! Почему? – подумал инок. – Наверное, вид у меня был столь жалкий, что он и не решился что-либо возразить. Даже о причинах не стал расспрашивать. Я был тогда уверен в правильности своего выбора! А уверен ли я так же сейчас, когда мысли о спасении души идут рядом с мыслями о том, кто виноват, что мирская жизнь моя не сложилась?»
На краю леса, у самого поселка, на одном из деревьев кто-то подвесил кормушку для птиц, и Кирилл долго смотрел на снегирей: он видел их впервые. «Как же хорошо жить!» – подумал он.
Ноги стали замерзать, и монах быстрым шагом направился к поселковой церкви. Одновременно с ним к ней подошел и отец Игнатий. Кирилл протянул ему записку игумена Макария. Прочитав ее, батюшка сказал:
– Староста, Евдоким Прохорович, уже предупредил меня, что монастырь обещал помочь с врачом. Сам-то он в район уехал, завтра будет, так что иди сейчас прямо в больницу. Пойдешь по этой дороге, – и показал рукой, куда идти, – на окраине поселка слева найдешь больницу, не заблудишься.
Минут через десять брат Кирилл уже вошел в одноэтажное здание с красным крестом над дверьми и вдруг встал как вкопанный. Воздух! Больничный воздух, пропитанный запахами медикаментов, хлоркой и людским горем – воздух, который, как он думал, уже забыт навсегда, неожиданно одурманил голову, и его начало чуть пошатывать. Мгновение – и Кирилл почувствовал, что порог отделил от него монастырскую жизнь и он оказался в миру. Он сразу же по привычке хирурга стал закатывать рукава. «Я врач!» – мелькнула мысль.
Теплая волна, ударив в голову, стала разливаться по всему телу… Через несколько мгновений он очнулся.
– Здравствуйте, православные, – громко сказал Кирилл.
Сразу же из комнат прибежала пожилая женщина и молоденькая девчонка. Они по-христиански низко в пол поклонились новому человеку.
– Дождались наконец-то вас, батюшка, – сказала та, что старше. – Меня звать Авдотья Марковна, а помощница моя – Дарья. Как вас-то будем звать?
– Кирилл Максимович, – ответил гость и обратился к Авдотье Марковне:
– Уже все знают, что придет монах?
– Да, в деревне, пусть и большой, батюшка, ничего не скроешь, – быстро ответила Авдотья Марковна. – Да и вы, поди, в рясе ходить будете?
«А права она, одежды другой, кроме монашеской, у меня нет! – подумал Кирилл. – Может, ряса и поможет мне в общении с больными: доверия и уважения больше будет?»
– Ну, хорошо, показывайте больницу.
Комната, где ему предстояло жить, Кириллу понравилась – небольшая, уютная, ничего лишнего: письменный стол, шкаф с историями болезней, второй шкаф-библиотека, до предела уставленный книгами, и простая кровать. «Напоминает келью», – подумал он и с трудом оторвал взгляд от книг.
Рядом с комнатой-кабинетом находилась маленькая кухонька. Вся больница состояла из палаты для больных, смотровой, процедурной, комнат для лекарств и инструментов. Кирилл остался доволен осмотром: везде чистота, белье на койках свежее, запас инструментов и ассортимент аптеки продуманы до мелочей.
– Не ожидал! – не поворачиваясь к сестрам, проговорил он.
– Спасибо нашему доктору, Максиму Леонидовичу, – быстро, но с достоинством ответила Авдотья Марковна. – Все его трудами. Он когда еще молоденьким к нам приехал, здесь всего-то фельдшерский пункт был в покосившейся избе.
Пациентов в этот день не было, и Кирилл углубился в чтение книг. Библиотека содержала в основном медицинские руководства. Кирилл выбрал справочник по психиатрии и, открыв книгу наугад, попал на страницу, посвященную неврозу навязчивых состояний. Он так увлекся чтением, что не заметил, как стемнело. Когда случайно взглянул на часы, понял, что вечерняя служба в церкви давно прошла. «Что со мной? – в панике подумал он. – Я забыл о молитве!»
Быстро оделся и побежал к дому, где жил отец Игнатий. Тот еще не спал и, выслушав брата Кирилла, сказал:
– Понимаю. Такое уж послушание – не знаешь, что может случится через минуту.
Брат Кирилл облегченно вздохнул.
Начались больничные будни. Посетителей приходило немного, и новый доктор был рад любому пациенту, пусть даже с занозой или мозолью. Понимал, что радость неуместна: человек-то болеет, а все же радовался оттого, что чувствовал себя нужным людям. Беря в руки какой-нибудь инструмент, он ощущал нечто давно знакомое – стерильное и прохладное. Иногда, если его никто не видел, он открывал пузырек с каким-нибудь лекарством и, улыбаясь, прикрыв глаза, с блаженством вдыхал его запах. Белый халат всегда стирал сам и затем долго и тщательно его отутюживал. Медицина – это была его суть, и призвание к врачеванию все отчетливее проявлялось из-под монашеского облика, который предполагал безразличие ко всему мирскому. Когда-то в самом начале работы врачом он ощущал только это призвание, теперь же после жизни в рясе прибавилось, как он понимал, самое главное для врача – чувство сострадания к страждущим. И не только! Теперь он начал чувствовать любовь к людям – ко всем людям.
Все сильнее проявлялся интерес к жизни: он отмечал преданность к делу Авдотьи Марковны, деловитость и настойчивость старосты поселка, безграничную любовь к людям отца Игнатия и, наконец, его глаз радовала стройная, худенькая фигурка Даши; он краснел, но оторвать взгляд не мог. Девушка, конечно же, заметила, что нравится новому доктору. Кирилл все это понимал и удивлялся: монах должен уходить от всего мирского, само слово монах означает одиночество; он должен любить одного Бога и всю жизнь приближаться к пониманию Господа. Все свободное время он закрывался в кабинете и читал. Ночами он заставлял себя оторваться от книг и молиться. В церковь ходил нерегулярно, и отец Игнатий не выговаривал Кириллу и не сообщал об этом игумену Макарию.
Кирилл убеждал себя, что он монах и только исполняет послушание, и одновременно он понимал, что ему выпало серьезное испытание веры – испытание, которое он может и не выдержать. В его голове мир раздваивался: работая врачом, ощущал себя мирянином, а уединившись в молитве – монахом.
Однажды в больницу зашла женщина из соседней деревни, лет двадцати двух – двадцати четырех и попросила проверить, беременна она или нет.
– Авдотья Марковна, может, у вас где-нибудь в чулане или за шторкой и гинекологическое кресло имеется? – спросил, улыбаясь, Кирилл. – Пусть складное и на колесиках.
– Нет, Кирилл Максимович. Чего нет того нет.
Он попросил пациентку пройти к смотровой кушетке, и, обернувшись, сказал:
– Дарья, ты будешь мне помогать.
Во время осмотра пациентки Кирилл обратил внимание, с каким напряжением смотрела на все его манипуляции девушка. Лицо ее сильно побледнело, и в глазах стоял даже не страх, а ужас.
– Дарья, выйди на улицу, подыши.
Когда осмотр закончился, он спросил Авдотью Марковну:
– Что с Дашей?
– Я ничего не заметила! – ответила та.
По тому, как сестра отвела взгляд в сторону, он понял, что его помощница либо знает причину, либо о чем-то догадывается, но говорить об этом не хочет.
Молодой монах шел из церкви в хорошем настроении: сегодня отец Ипполит похвалил его, сказав, что люди не только стали уважать Кирилла, но и полюбили за искреннее стремление помочь страждущим. День был солнечный и тихий, казалось, все вокруг замерло, слушая благодатную тишину, и только искрящийся снег поскрипывал под ногами. В этом скрипе Кириллу слышалось: «Хорошо, хорошо, хорошо…».
Оглядываясь вокруг, Кирилл подумал: «А ведь на самом деле хорошо! Скоро весна! Все начнет оживать, и так будет из года в год, всегда, вечно».
Вспомнилась его келья, братья, игумен. Легкая грусть охватила монаха, но неожиданный легкий порыв ветерка взлохматил его волосы, уже тронутые сединой на висках, и он, встряхнув головой, вновь погрузился в блаженство.
Уже на подходе к больнице неожиданно со стороны сарая, где хранилось старое больничное имущество, его внимание привлек еле различимый звук, похожий на вздох. Кирилл подумал, что ему послышалось, и уже хотел пройти мимо, как услышал стук чего-то упавшего на пол. Позже он готов был побожиться, что так и не понял, почему не задумываясь кинулся в сарай.
Обхватив одной рукой Дарьи вокруг бедер, второй рукой попытался снять с шеи веревку, но дергающееся в конвульсиях тело выскальзывало, и он вновь и вновь перехватывал его и снова приподнимал. Наконец ему удалось снять петлю. Он хотел уже нести ее в больницу, но тут раздался хрип и сильные судороги начали ломать ее тело. Кирилл уже не мог удержать ее на руках и, положив на пол, прижал своим телом. Она дышала урывками, то громко втягивая в себя воздух, то с силой выталкивая его из груди, то совсем переставая дышать. В эти мгновения тишины монаха охватывало отчаяние и спина покрывалась холодным потом. Вскоре дыхание восстановилось, и Даша затихла. Открыв глаза, девушка безумным взглядом стала оглядываться вокруг. Посмотрев вверх, где на перекладине висела веревка с петлей, все вспомнила и начала рыдать и вырываться из рук монаха. «Зачем? Зачем ты это сделал? Я не хочу и не буду жить!..»
Кирилл донес обессилевшую и уже безразличную ко всему Дашу в больницу и положил на кровать; она отвернулась и смотрела в стену больничной палаты.
Подбежала Авдотья Марковна, держа в руке шприц.
– Успокоительное?
– Да.
– Вводите!
Когда Дарья затихла и закрыла глаза, Кирилл спросил:
– Авдотья Марковна, вы что-нибудь понимаете?
– Да, Кирилл Максимович, – с трудом произнося слова, начала рассказывать медицинская сестра. – Даше восемнадцать еще только весной будет, а она беременна. Позора боится и своего, и деда: он же тут уважаемый человек – староста! Аборт делать боится и замуж за того парня, Федора, выходить не хочет. Натворила дел девка! А как только вы у нас появились, так она в вас влюбилась.
Неожиданно Даша, не приходя в себя, тихо произнесла:
– Да, – и вновь погрузилась в забытье.
– Я не говорила об этом, надеясь, что все как-то устроится, но после вашего появления здесь это уже третий раз, когда она пытается что-то сделать с собой, – сказала сестра, не глядя в глаза Кириллу; голос ее дрожал и на лице отражалось отчаяние. – Первый раз я схватила ее за руку, когда она уже собиралась вскрыть вены, затем я заметила пропажу в аптечке сильнодействующего лекарства и нашла его у нее в кармане халата. Кирилл Максимович, надо что-то делать!
– Что? – произнес молодой врач, зная ответ.
После долгого молчания пожилая сестра с трудом произнесла:
– Или дать им обоим, Дарье и ребенку, погибнуть, или спасти хотя бы мать.
– Авдотья Марковна, от вас ли слышу? Мы же все трое верующие! Аборт это страшный грех – это убийство! Никакие молитвы не спасут наши души, Бог отвернется от нас, не будет нам спасения. Я монах, Авдотья Марковна, монах, и никогда не сделаю этого. Пусть в район едет!
– Да как же она поедет? Она никогда из поселка не уезжала, какие дела могут быть у нее в городе? Хоть и на один-два дня, но что она скажет деду? Вскроется все? Позор! Тогда уж она точно руки на себя наложит. Я верующая, но я еще и баба! Как ни объясняла ей о счастье материнства, а сам видел, что сегодня произошло. Тебе, Кирилл, решать! Только от тебя все зависит!
– Вы, Авдотья Марковна, ни на минуту не оставляйте ее одну, – задумчиво произнес Кирилл и ушел к себе в кабинет.
Повидала Авдотья Марковна на своем веку и поняла: «Ждать надо!».
Три дня в больнице стояла тишина: никто не обращался за помощью, и монах трое суток не выходил из своей комнаты, ничего не ел; первый день даже воды не пил – непрерывно молился. Иногда напряжение истощало его настолько, что он впадал в дремоту, но вскоре, открыв глаза, глядя на иконы, снова обращал свои помыслы к Богу. Он уже перестал просить Господа о том, чтобы Всевышний вразумил его. Он стал просить только об одном: «Пощади!»
Утром четвертого дня Кирилл вышел из кабинета. Поверх рясы на нем был белый халат, рукава были закатаны.
– Готовьте Дарью, – только и сказал он Авдотье Марковне.
Через несколько минут он склонился над Дашей, но так и остался стоять неподвижно. В больничной палате повисла гнетущая тишина. Еще только что Кирилл видел все отчетливо, как вдруг все вокруг стало расплываться. «Бог пытается спасти меня, – подумал он отрешенно. – Поздно!»
Наконец пелена с глаз начала спадать, зрение почти восстановилось, и неожиданно в глаза ударил яркий свет и все вокруг погрузилось в полную темноту. Мелькнула мысль: «Прости, Господи!»
Через мгновение монах увидел очертания какого-то лица, которое медленно начало проявляться. Боль пронзила голову и ушла вниз, сжав сердце. «Нет, не хочу!» – в отчаянии подумал монах, понимая, что от него уже ничего не зависит.
Брат Кирилл пытался отвести взгляд, но куда бы ни поворачивал голову, он видел страшную рожу с рогами, на одном из которых висел нимб. Рожа непрерывно изменялась, но одно оставалось постоянным – жуткая гадливость, от вида которой по телу снизу вверх и обратно пробегали судороги. Тело монаха покрылось горячим потом и мурашками. Одновременно Кирилл услышал ангельское пение – оно становилось громче, громче и наконец, вытеснив рожу, заполнило весь мир. Инок чувствовал, что блаженные звуки вытеснили и его «я», и ему нигде нет места во Вселенной: его душа витала где-то между мирским и божественным.
Пение смолкло, а боль в сердце стала невыносимой. Отчаяние и тоска охватили монаха. «Где я? Бесы? Зачем? Бежать, спрятаться в своей келье, где мне было покойно и где мы будем только вдвоем – я и Он! Бежать, сейчас же!» – пронеслось в его голове.
Крикнув то ли бесу, то ли Дарье: «Во-о-о-н!» Кирилл выскочил в прихожую. Он никак не мог попасть левой рукой в рукав пальто. Распахнутый наполовину и не осознавая, что он делает, стремительно вбежал в кабинет, схватил одну из икон, прижал ее рукой к груди, запахнул пальто и выбежал из больницы. С безумными глазами шел он через белое заснеженное поле. Ветер развевал его мокрые от пота волосы и рукав пальто. Ноги запутывались в глубоком снегу: он падал, вставал и снова падал, и опять вставал. «Только уберечь!» —непрерывно повторял он и сильнее прижимал рукой икону.
Он почти ничего не видел перед собой, но знал, что если и есть для него, грешника, спасение то оно в монастыре, в келье, в молитве. На полпути к монастырю силы покинули его, и он, упав и обтерев лицо снегом, пополз.
Монах, открывший ворота, вскрикнул, отшатнулся и побежал к игумену. Кирилл добрался до своей кельи, попытался взобраться на кровать и…
Игумен Макарий, трижды перекрестившись, вошел в келью брата Кирилла. За ним чуть поодаль крадучись последовали монахи. В келье было темно. Попытались включить свет – не включился.
– Свечи! – приказал игумен.
Принесли свечи, зажгли и разом все, вскрикнув, отпрянули назад. На полу с всклоченными волосами сидел, облокотившись спиной на кровать, монах Кирилл, полностью нагой. Его лицо было перекошено, глаза смотрели на вошедших, рука указывала на икону в дальнем углу кельи. Разобрать в полумраке, кто изображен на иконе, было невозможно, но в мерцании свечей казалось, что святой хохочет, строя страшные гримасы. Глаза брата Кирилла выражали ужас и безумие. Неожиданно порыв ветра распахнул окно, свечи погасли, и в полной темноте раздался нечеловеческий вопль, зовущий куда-то в самые глубины сознания, откуда не возвращаются. Раздался гром, и молнии засверкали одна за другой. В краткие мгновения света мелькало мученическое лицо брата Кирилла, и при каждом всплеске молнии оно было разным, но всегда перекошенным судорогой. Казалось, в душе монаха сам Господь борется с Сатаной. Наконец все стихло. Игумен и монахи стояли, оцепенев и в полном безмолвии…
Свет включился сам собой. Кирилл по-прежнему сидел в той же позе, но глаза его не выражали ничего – взгляд их был пустым. Все: одежда, постельное, занавеска на окне – все было изорвано и разбросано на полу, но ни одна из святых книг не была тронута: все они аккуратно стопками лежали на подоконнике и на столе. Невидящий взгляд монаха был обращен к иконе Святого равноапостольного Кирилла. По губам монаха можно было угадать, что он непрерывно повторял: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного, Господи Иисусе Христе… Господи Иисусе Христе…»
Все облегченно вздохнули. Помешательство? Здесь видели и не такое. Вскоре брат Кирилл затих, и все вышли из его кельи.
– Надо бы его в психиатрическую больницу отвезти, но дорогу до трассы так замело, что не проедет скорая помощь, – сказал Макарию отец Ипполит. – И оставлять его здесь в таком состоянии нельзя. Что делать-то будем?
Игумен молчал, он и сам все это понимал. Минуты через две он принял решение:
– Выбора у нас нет, отправляй монахов с носилками в поселок, в больницу. Может, помогут брату Кириллу, успокоительные лекарства-то у них имеются, а мы молиться за него будем, а там как Господь положит.
Шесть человек в черном несли носилки через заснеженное поле. Со стороны казалось, что шла похоронная процессия. Шли монахи медленно, молча, по следам, проложенным сегодня самим же братом Кириллом. В этот день не мело и следы хорошо виднелись. Иногда кто-то из братьев оступался, падал, вставал и вновь подставлял плечо. Никто тогда не думал, что это путь в один конец. Больной постоянно вздрагивал и иногда в бреду что-то говорил. Тогда братья останавливались и, не опуская носилок, пытались понять его слова. Разобрать удавалось только: «Господи, дитя, спаси!»
Очнувшись через два дня, Кирилл с удивлением увидел над собой белый потолок и подумал: «Где я?»
В палату вошла Авдотья Марковна со шприцом и, увидев открытые глаза больного, вскрикнула:
– Слава Богу, пришел в себя! Даша, беги сюда! Очнулся, теперь на поправку пойдет.
Женщины стояли около койки и улыбались. Монах вспомнил все и, отвернувшись, тихо произнес:
– Спасибо… сестры.
По выздоровлению Кирилл не возвратился в монастырь, а продолжил работать в поселковой больнице. Вскоре стало известно, что прежний врач не вернется: ему требовался уход, и он будет жить в районном центре у двоюродной сестры.
Не раз Евдоким Прохорович говорил молодому врачу:
– Полюбился ты людям. Оставайся у нас? Я тогда отзову заявку на врача, а пошлю в район запрос, чтобы тебя врачом утвердили.
– Нет, уеду.
От предложенных старостой денег тоже отказался:
– Монахом пришел, монахом и уйду! Вы, Евдоким Прохорович, только распорядитесь новое монашеское сшить – пообносился я. Хочу вернуться в мир в рясе.
На том разговор их и заканчивался.
Весенним солнечным днем, к радости Кирилла, приехал новый врач: юный, улыбающийся, слегка кругленький, с добродушным выражением лица. На следующее утро, накануне попрощавшись со всеми, они пешком отправились на станцию. От предложенной старостой машины он отказался: хотел почувствовать себя свободным и независимым ни от кого. Кирилл был одет в рясу: он еще не был готов снять ее и отделить себя от Бога; да и не предавал он Господа, а уносил его в своем сердце. Улыбаясь и тихо насвистывая, молодой человек любовался весенним проснувшимся от спячки лесом и чувствовал, что душа его тоже просыпается. С собой он нес одну из двух икон, с которыми когда-то явился в поселок. Это была икона Богоматери с младенцем. Другую икону он повесил в больничной палате, чему до слез обрадовалась Авдотья Марковна:
– Вот и память о вас останется, Кирилл.
В одном месте лес поредел, вдалеке стал виден монастырь. «Ну что же, это теперь не только факт моей биографии – это часть моей жизни, навсегда изменившая меня. Монастырь открыл для меня Бога, и Он всегда будет во мне!» – подумал Кирилл.
Ранним воскресным утром Николай Васильевич варил на кухне кофе, когда раздался входной звонок. Он открыл дверь и с удивлением увидел на пороге обросшего монаха в рясе и с ним очень юную девушку. Только взглянув на нее, старик понял, что та беременна. Он растерялся и не знал, что сказать. Монах улыбался и тоже молчал. Наконец раздался радостный голос:
– Это же я, Николай Васильевич, я – Кирилл!
Старик наконец узнал Кирилла, отметив про себя, что на висках волосы уже тронула седина, улыбнулся и, с удивлением посмотрев на девушку, снова перевел взгляд на нежданного гостя.
