Андрей Умин
Атлант поверженный
Девичья комната лишь поверхностно пыталась скрыть антураж старческого жилища, доставшегося выпускницам детского дома после кончины пожилой пары. Поверх древних обоев, отвлекая внимание от комодов и антресолей, висели плакаты молодежных рок-групп, всюду валялась одноразовая посуда, а многие изломанные части стен закрывали виниловые пластинки. Вместо убранного из центра комнаты в дальний угол телевизора высилась пошарпанная стереосистема, какую у уличных торговцев можно выменять на что угодно, стоит лишь намекнуть. Пытаясь ориентироваться наугад в незнакомой для себя обстановке, Платон быстро нашел сгорбившихся над Лией врачей и наконец-то увидел, как выглядит его самое любимое в жизни окно, в которое он смотрел так много раз, но, впервые оказавшись по другую сторону разделяющей их стены, почувствовал себя попавшим в параллельное измерение, за кулисы спектакля, за полотно популярного фильма и словно проник в личную жизни недоступных публике звезд. Один из медиков поднял девушке голову и зажал пальцем язык, чтобы освободить горло, а второй рассматривал ее зрачки, щупал пульс и мерил давление. Затем он воткнул ей в вену катетер и набрал небольшой шприц крови для анализа, после чего ввел несколько кубиков адреналина. Платон стоял неподвижно, наблюдая за действиями не обращавших на него никакого внимания докторов. Комната Лии выглядела чище, чем у соседок, – закрывать дыры в обоях виниловыми пластинками ей не приходилось, одноразовая посуда аккуратно лежала в углу, а плакаты рок-звезд висели только на одной стене, над кроватью. Все вокруг выглядело идеально, словно парень попал в палату мер и весов, в интерьер эталонной комнаты. Рюкзак с тетрадями девушки лежал у изголовья кровати, вещи были аккуратно сложены в открытом шкафу. На учебном столике, если не считать лужицы ее желудочного сока, находились только кружка с горячим чаем, записная книжка и карандаши. У другой стены ровной стопкой высились накопленные за недолгую жизнь девушки личные вещи – коробки с обувью, бытовая техника, спортивный инвентарь – всё, для чего не нашлось места в тесной торцевой комнатушке самой маленькой квартиры на втором этаже.
– Можете нам помочь спустить ее вниз?
Платон завороженно смотрел, как безуспешно пытались откачать девушку, погрузившись в самый сильный в своей жизни ужас беспомощности и неотвратимости, так что медику пришлось повторить свой вопрос несколько раз. Поняв, чем он может быть полезен, парень взял Лию за ноги, тогда как второй мужчина аккуратно держал ее со стороны головы. На счет три они подняли и понесли еще живую девушку на улицу, пока один из врачей с большой медицинской сумкой под мышкой придерживал двери на их пути. В тесном подъезде оказалось сложно не споткнуться и не упасть, что добавило медикам еще головной боли. Справившись, они вышли на свежий воздух, погрузили Лию в машину скорой помощи. Девушка побелела и едва слышно стонала, ее ноги и руки поочередно вздрагивали.
– Вы ее родственник? – спросил старший медик, укладывая медицинскую сумку рядом с больной.
– Близкий друг, – выдавил из себя парень, будто пробиваясь через каменную стену в своем горле.
– Сань, запиши сразу, что от нее несет алкоголем. – Доктор поднял руку девушки и внимательно рассматривал циферблат с прожитым расстоянием, а потом опять посмотрел на Платона. – У нее есть родственники?
– Нет, эту квартиру передали детскому дому, – через силу говорил парень, продолжая борьбу с проклятием Горгоны, превращавшим его в кусок безобразного камня.
– Вот черт, – громко сказал второй медик, уже успевший занять водительское сидение, и повернул голову назад, чтобы коллега его услышал. – Эти беспризорники чего только не употребляют. Настоящая язва на теле общества. Я же просил операторов узнавать больше информации, чтобы мы не ездили понапрасну.
Платон почувствовал, как врачи начинают охладевать к идее спасения не такой уж важной для их совести жизни. В отличие от совершенно чужих людей, парень знал, что Лия была не такой испорченной, как подружки, не принимала запрещенные вещества и не злоупотребляла выпивкой. По крайней мере, раньше. При мысли действовать решительнее, чем бубнящий что-то невнятное, вкопанный в землю истукан, его надпочечники мигом выплеснули в кровь несколько кубиков адреналина.
– Я должен поехать с вами, у меня разрешение от попечителей, – ляпнул парень.
– Ну-ну, а документы у тебя есть? – спросил старший медик.
Платон начал растерянно рыться в пустых карманах, зная, что не найдет в них ничего, кроме нескольких мятых купюр.
– Ладно, хрен с этой бумажкой. Да он так растерялся, что полжизни будет ее искать, – крикнул первый медик, заводя двигатель. – Давай отвезем их в больницу, пока эта девка не заставила нас писать отчет о смерти пациента. Меня жена уже дома ждет.
– Давай малыш, запрыгивай, – махнул рукой второй медик.
Платон залез в кузов скорой помощи и сел на кушетку возле доктора, напротив лежавшей головой по направлению движения Лии. Никогда не попадая в подобные ситуации, он нервно озирался по сторонам. Взгляд бегал по полкам с медикаментами, по свисающим с потолка капельницам и по беспомощной красивой девушке на грани жизни и смерти. Машина рванула с места, и парень впервые в жизни почувствовал головокружительное ощущение езды. Его обычно стучащее раз в несколько метров сердце теперь забилось, как барабан из ударной установки фаната хеви-метала, вырабатывая еще больше пьянящего и окрыляющего адреналина. Автомобиль описывал дугу по круглой улице, от чего не привыкшего к транспорту парня бросило сначала на медика, а потом в сторону Лии. Едва успев ухватиться за поручень под потолком скорой помощи, парень увидел, как глаза девушки открываются и она удивленно смотрит ему в лицо. От высокой скорости она начала приходить в себя, наливаясь нежным румянцем, и Платон оказался первым, кого она увидела при возвращении с того света. Это было прекрасно. Не то чтобы парень мечтал именно о таком развитии событий, но улыбка на его лице предательски благодарила судьбу за то, что все произошло именно так. Что верзила Богдан накачал Лию выпивкой, пообжимал и привел домой, что медики, вопреки инструкциям, взяли Платона в больницу, что древние ученые вообще открыли смерть как таковую и рассказали всем, насколько это опасно, усилив тем самым эффект внезапного оживления.
Скорая уже подъезжала к ближайшей станции неотложки, а парень все не мог оторвать глаз от прекрасной, словно сошедшей с полотна художника, Лии. Она почувствовала неловкость, видимо, вспомнив, как ее вырвало прямо на глазах у соседа, но все равно ему улыбалась, виной тому было то ли счастье воскрешения, то ли несколько кубиков адреналина, заставившего ее покраснеть. Полный эйфорической радости, Платон осмелился взять нежную руку девушки. Ему казалось романтичным все, что связано с Лией, и, в полной решимости пойти на любые жертвы ради возлюбленной, он, словно рыцарь, стоял перед ней на одном колене, чтобы сохранить равновесие в белом салоне скорой помощи, уже подъехавшей к зданию неотложки.
Но все прекрасное когда-нибудь заканчивается. К счастью, отвратительное – тоже. Щелчок задних дверей прервал игру взглядов молодых людей. Два медика, помогая напуганной девушке выйти наружу, еще более утвердились в своем мнении о перепившей алкоголя беспризорнице-наркоманке. Пораженный ее внезапным оживлением Платон не мог их ни в чем упрекнуть, лишь искоса взирая на сделавших скоропалительные выводы докторов. Так они и вошли внутрь здания, недоверчиво посматривая друг на друга. Белый трехэтажный госпиталь обслуживал семь кварталов – собственный и еще шесть прилегавших к нему по принципу медовых сот. Две маленькие колоннады по сторонам от входа венчал треугольный фронтон с обозначением государственного медицинского учреждения. По пути им никто не встретился и только в глубине второго полусонного помещения вялая медсестра поднялась с насиженного места за стойкой регистрации, чтобы принять пациентов. Пухлая женщина в белом халате и белой шапочке с торчащими из-под нее кудрями черных волос отложила сканворд, как в замедленной съемке, отряхнула руки от вафельных крошек и принялась усердно заполнять один из сотен лежавших перед ней пустых бланков, чертя замысловатые каракули, как человек, впервые взявший ручку. В этот момент старший из двух медиков перевесился через стойку и стал что-то нашептывать медсестре. Еще недавно пустовавшее помещение наполнилось звуками голосов, дыхания и шорканий, леденящим душу эхом отскакивающих от стен. Обстановка пугала своей кафельной белизной, и Платон подошел вплотную к ничего не понимающей и растерянной Лие, пытаясь ее приобнять или в худшем случае просто приободрить, пока медсестра кривилась от заговорщицкого рассказа доктора и со все более брезгливым выражением лица посматривала на девушку. Каракули заполнили весь бланк, и мужчины из скорой помощи, делая вид, что понимают каждое написанное слово, поставили подписи, закрыв смену. Развернулись, отметили свои рабочие талоны в компостере и радостно ушли восвояси, оставив парня с девушкой на растерзание медсестре. Стало еще страшнее, и Платон прилип к Лие еще сильнее, неловкими движениями пытаясь оградить ее от вещей, пугающих его самого намного больше, чем привыкшую к самостоятельности девушку.
– Пройдемте за мной, – произнесла женщина в белом халате так растянуто по слогам, будто пыталась взять ускользавшую от нее ноту.
Она открыла двери в длинный коридор отделения, наполненный снующими между палат врачами. Чувство жуткого одиночества среди белых стен приемного покоя сменилось не менее зловещим страхом толпы, которая запросто может задавить тебя в узком длинном проходе, стоит чему-то пойти не так. Парень с девушкой гуськом шли за пышнотелой женщиной, теснящей всех, как ледокол теснит льды. Каждые три метра окошки дверей по двум сторонам коридора сменялись синими стенами с описаниями болезней и инструкциями по их профилактике. На потолке с равными интервалами светили холодным безжизненным светом флуоресцентные лампы. Всюду копошился народ, пахло едой и страданием. Возле третьей по счету палаты медсестра резко повернулась, и не успевшие среагировать на это молодые люди уткнулись в ее массивную грудь.
– Заходи, ложись! – скомандовала она девушке. – Доктор сейчас придет. А сопровождающим тут не место, ждите в приемном покое.
Платон скромно пожелал Лие удачи и предупредил, что будет ждать. На вопрос, стоит ли кому-нибудь позвонить, она с грустью промолчала и отвернулась.
Вернувшаяся обратно тучная медсестра, как поршень, полностью занявший коридор, едва не вытолкала своим телом пытавшегося успеть выскочить из отделения парня. Казалось, если он споткнется и упадет, тут же будет раздавлен. Только в пустой белой комнате приемного покоя со стойкой регистрации в одном углу и скамьями для ожидания в другом к парню вернулось самообладание, и он попытался запомнить такой непривычный и невиданный им ранее больничный хаос. Самые экстренные больные семи ближайших кварталов привозились сюда, распределялись по палатам, а работавшие на износ доктора носились между ними, пытаясь успеть вытащить хоть кого-нибудь с того света. Поэтому наркоманов и пьяниц – верных спутников бурного роста населения города – здесь не любили. Трудно было представить, как объявленный по рации скорой помощи смертельный случай спустя триста метров своими ногами зашел в палату и скромно сидел на кушетке в ожидании реаниматолога. Теперь Платон понял, почему, узнай врачи скорой помощи о вечеринке и алкоголе заранее, Лию могли вовсе проигнорировать, даже за ней не поехав. Очнулась бы она в таком случае? Парень не знал, что и думать. Несчастную девушку, у которой вообще никого нет, могли просто бросить, и больше о ней никто бы никогда не узнал. Великая несправедливость жизни – в отличие от заслуживавшей самого лучшего Лии, бедолагу Платона дома как раз-таки ждали и даже любили…
К сожалению, как и девяноста девять процентов в панике вызывающих скорую молодых людей, он не подумал, чем будет скрашивать утомительно долгое ожидание в больнице, и не взял с собой книгу, а ведь читать ему теперь мучительно хотелось. Любую, лишь бы черные буквы стояли на белом фоне. Голову следовало чем-то занять, отвлечь нервы от разрушительной тряски в теле. Увы, футуристические карманные устройства – умные гаджеты для развлечений – существовали пока только в художественных произведениях, которые он так любил читать в детстве. Уставившись в белую пустоту перед собой, он фантазировал, что совсем скоро на соседнем заводе выпустят ручные телевизоры с крохотным экраном и встроенными играми типа черно-белого тенниса, где две палки по сторонам экрана отбивают летающую между ними точку – мерцающий шар. Как же это прекрасно – пялиться в экран и развлекаться, не тратя свою жизнь на перемещения, не прожигая лучшие градусы юности на занятия спортом, хождение в кинотеатры или книжные магазины. Вот если бы кто-то позволил Платону устроиться на сидячую работу, чтобы с самодовольной улыбкой на лице наблюдать, как на его глазах человечество совершает свой безудержный спринт в будущее, где все эти изобретения уже существуют. Такое прекрасное, греющее душу счастье, которого он совершенно точно желал, пока не встретил девушку, перевернувшую с ног на голову вообще все в этой жизни.
Шум в приемном покое, начавшийся невинным жужжанием на задворках сознания, стал заглушать все остальные мысли. Из открывшейся рядом с ним двери больничного отделения вышла Лия с пожилым доктором в круглых очках в серой оправе, с взъерошенными седыми кудрями. На шее у него, как у всех местных стиляг, словно галстук, висел стетоскоп. Но вскочивший со своего места, как выстрелившая пробка шампанского, парень совершенно не интересовался никем, кроме своей соседки, вернувшейся к жизни, похорошевшей, налившейся еще большей, как казалось тогда, красотой. Когда кризисная ситуация миновала, стало возможным разглядывать ее с ног до головы. Виновница такого пристального внимания со стороны докторов поправляла васильково-синюю рубашку с закатанными рукавами, которую успела надеть по возвращении с вечеринки, неловко прятала руки в широкие карманы домашних брюк, переминаясь с ноги на ногу в белых домашних сланцах. Как никто раньше не замечал, что простая одежда может выглядеть сногсшибательно? Мир будто остановился, поняв свои прошлые заблуждения, пораженчески принимая последний писк моды. Лия выглядела лучше всех манекенщиц, родившихся когда-либо по эту сторону Великого разлома, трепала, поправляя, запутавшиеся пшеничные волосы, вытирала остатки туши с припухших глаз. Ничего более красивого и естественного невозможно было представить. Из всех возможных решительных действий, которые сердце тянуло его совершить с девушкой, Платон не выбрал ничего, и доктор взял слово.
– Странно, первый анализ крови, взятый у вас дома, показал сильное воспаление с огромным количеством лейкоцитов, но второй, взятый сейчас, говорит о том, что вы более-менее здоровы. Наверное, та пробирка повредилась в поездке или кровь так странно себя повела с расстоянием. Понимаете меня?
– Да, понимаю, – растерянно сказала Лия.
– Вы в полном порядке, голубушка, – продолжал доктор, сжимая в одной руке конец свисающего с шеи стетоскопа, а другой опуская очки, чтобы видеть собеседницу собственными глазами. – Готов поспорить, вы смешали алкоголь с каким-то наркотиком, а ваш наглый сосед не постеснялся вызвать скорую и пожертвовать расстоянием многих людей. Понимаете, как несуразно все получилось?
– Да, понимаю, – повторила она, чувствуя себя виноватой.
– На первый раз я, конечно, не стану записывать ложный вызов с вытекающими из этого последствиями. У вас, по словам принявших вызов медиков, действительно было неважное состояние, в причины которого я не собираюсь вникать, пусть этим занимаются безумцы-наркологи и судмедэксперты. Но лучше вам не злоупотреблять ни химическими коктейлями, ни звонками в скорую. Поняли меня? Если да, то кивните.
Девушка быстро кивнула, и доктор ушел. Белые стены стали давить подхваченной в воздухе флуктуацией осуждения, и молодым людям пришлось спешно ретироваться. Под сверлящим, как алмазным наконечником, пронзительным взглядом медсестры они вышли на улицу, прочь из здания, такого полезного для хороших людей, но вместе с тем коварного и мучительного для оказавшихся изгоями пациентов. Осуждение заставляло поверить в собственную виновность перед стройными идеалами общества. Солнце, в отличие от всего этого, одинаково ярко светило людям всех социальных классов, с присущей божеству добротой и невозмутимостью согревало улицу, ведущую от больницы до родного квартала двух молодых людей. Они беззвучно брели по тротуару, перешагивая обрывки газет и другой мусор. Их руки находились на расстоянии нескольких сантиметров друг от друга, но натянутые между ними невидимые нити смущения убивали в мыслях всякий намек на романтику. Со всех сторон стояли грязные, обшарпанные дома серого цвета с отвалившейся кое-где штукатуркой, обнажавшей ромбы гнилой деревянной опалубки. Эти улицы не имели ничего общего с новостями об успехах в борьбе с нищетой. Прямо на дороге стояли хаотично разбросанные мусорные баки, которые туда выдвинули городские бомжи. Переступая засохшие комья мусора, Платон пытался вести Лию прочь из грязного и недоброжелательного района, но по факту едва поспевал за бойкой девушкой, желавшей поскорее закрыться в своей комнате. Остаться наедине с позором. На другой стороне улицы на крохотной детской лавочке посреди ржавой игровой площадки сидел мужчина в сером твидовом костюме и серой шляпе. Он казался огромным относительно стоящих вокруг качелей, будто великан пришел разломать оставшееся от сказочного городка. Он положил одну вытянутую вперед ногу на другую, демонстрируя максимальное удобство отдыха на абсолютно неподходящей для этого крохотной лавке. Распахнутая перед незнакомцем газета закрывала лицо и бо́льшую часть тела, оставляя на всеобщее обозрение только ехидно прищуренные глаза, по странному стечению обстоятельств смотревшие именно в те места улицы, по которым шла молодая пара. Чувствующий неловкость в чужом районе Платон чаще обычного оборачивался и смотрел по сторонам – тогда распахнутая газета поднималась чуть выше, полностью закрывая подозрительного уличного зеваку. Но потом маленькие черные точки глаз неизменно поднимались из укрытия и следовали за целью. Когда парень с девушкой прошли достаточно далеко, серая рука мужчины достала из внутреннего кармана пиджака рацию и поднесла ее к губам, которые что-то в нее прошептали. В этот момент мусорщик, водивший по земле метлой дальше по улице, оглянулся назад и быстро кивнул серому человеку.
Платон пытался завести разговор, но момент был, мягко говоря, неидеальным. Понурая Лия смотрела себе под ноги, пиная попадавшиеся пустые бутылки и мятый картонный мусор. Так они и шли – наполненный чувствами парень и ничего не подозревающая о них девушка. Суммарно оба они были наполовину влюблены. Не бог весть какая новость, но парня устраивала даже призрачная возможность прикоснуться к прекрасному, побыть рядом с Лией и просто поговорить, хоть на миг успокоить ненасытную тягу. Набравшись смелости за первую половину дороги, он заговорил про город, улицу, траву и вообще все, что попадалось по пути, – обветшалые бетонные стены домов, забитые хламом ямы у дорог, зеленые деревья их относительно порядочного квартала метрах в двухстах впереди. Слово за слово и разговор перешел в обычную бытовую плоскость типа любимых книг, фильмов и телепередач. С каждым новым словом Платон понимал: не так страшно само общение с девушками, как страх с ними заговорить. Оказалось, что Лие тоже не нравятся развлекательные шоу и она вообще редко смотрит ящик, а отношения с соседками у нее не такие близкие, как могло казаться со стороны, когда видишь выходящих из одной квартиры трех молодых красоток. Между сожительницами оказалось много вопросов и нерешенных споров. Разговорившись в обществе малознакомого, но приятного человека, девушка тоже почувствовала себя комфортнее и уже с трудом сдерживалась. Обожествленный Платоном образ Лии рушился под ее обычными житейскими проблемами и интересами, делая ее еще ближе, доступнее, а чувства к ней – все более перспективными. Увлеченные беседой, молодые люди не замечали, что позади них шел дворник, старавшийся не привлекать к себе внимания, но постоянно наступавший на мусор вместо того, чтобы его собирать. Он просто водил метлой в воздухе, даже не дотрагиваясь ею до земли. Неловко поскользнувшись на банановой кожуре, он резко взмахнул руками и с грохотом выронил на землю рацию, но она удачно и мягко шлепнулась на мятый грязный картон. Удостоверившись, что парень с девушкой заняты исключительно друг другом, дворник поднял служебный аксессуар и что-то в него произнес, прошел еще несколько метров и остановился на границе квартала. В отличие от него, молодые люди продолжили идти как ни в чем не бывало. Наконец начался привычный и такой знакомый им с детства ряд трехэтажных кирпичных домов. Солнце будто светило ярче, а трава была зеленее. Можно было поверить в теорию заговоров, но квартал просто был относительно новым и изначально строился для фотографий в популярных журналах, расхваливающих тихий и спокойный Фрибург, а также экономические успехи страны. Даже застройка была выбрана очень низкая, что со стороны выглядело, конечно, красиво, но в реальности оказалось настоящим кошмаром для местных жителей, увеличивая расстояния до магазинов, заводов и школ. Многие сразу стали копить деньги на квартиры в высотках со всеми необходимыми удобствами прямо внутри здания. Но не все оказались столь прагматичными, не все вкладывали деньги с умом, кое-кто просто купил дорогой коллекционный автомобиль, приносящий даже меньше пользы, чем найденный на другом конце страны космический шаттл, на котором из-за больших расстояний никто не может никуда улететь. Платон даже умудрился обсудить и это, совсем заболтав уставшую девушку, а когда молодая пара, наполовину влюбленная за счет вклада парня, уже подошла к дому девушки, он решил еще сильнее открыть ей душу.
– Ты смотрела «Шоу Фримана»? – спросил он.
– Нет, я же говорила, что не смотрю ящик и в кино не хожу. Но я читала «Шоу Капоте», по которому он снят, – ответила Лия.
– А, ну так даже лучше, – смущенно продолжил парень. – Жизнь обычного человека превращена в телешоу, все вокруг подставные, а он даже не догадывается. Очень похоже на то, что нас окружает, тебе не кажется?
– Интересно, никогда об этом не думала, – сказала остановившаяся возле своего подъезда девушка и скромно сунула руки в большие карманы домашних штанов. – Необычная мысль. Любишь пофилософствовать?
– Да нет, просто интересно понять, как все устроено. – Платон переминался с ноги на ногу напротив нее, не в силах смириться с моментом, когда им придется расстаться.
– Ну а где же тогда камеры? Об этом ты не подумал?
– Некогда было, мне это пришло в голову только сейчас.
– И там был маленький городок, а у нас, даже несмотря на опасность больших расстояний, – огромная страна. И всюду кипит жизнь, все перемещаются и стареют. Наш детдом был далеко отсюда, я многое повидала, пока переезжала сюда.
– Ну да, наверное, ты права, – окончательно смутился Платон. – Глупая мысль.
– Эй, ты не давай так просто себя разубедить. Стой на своем, хорошо? – с подозрительной заинтересованностью порекомендовала она, а потом распрощалась с ним: – Ну все, пока, мне надо домой. Еще увидимся.
Лия слегка приобняла взлетевшего на седьмое небо парня и почти забежала в подъезд, но остановилась, уже перейдя порог.
– И давай этот случай останется между нами, хорошо?
– Ну конечно, разумеется, – сказал он и с хлопком закрывшейся двери провалился в одинокое, уже давно знакомое небытие.
Словно красная черта в приемном покое больницы, этот звук расставания разделил его существование на две совершенно разные грани – одну, полную смысла, счастливую жизнь и другую, пустую, депрессивную, выжженную одиночеством пустоту.
Дома его ждал хаос из разбросанных вещей. Всюду сновала мать и забивала чемоданы одеждой, посудой, бытовой химией и едой, даже не замечая пришедшего сына. Ее глаза покрывала пелена застывших в бессилии слез, не сумевших ни пролиться, ни высохнуть. На одном из век темнел огромный синяк. Напряженная атмосфера сковала парня, в один миг потерявшего смысл о чем-либо спрашивать и что-либо говорить. Первым брата увидела Лиза, усердно пихавшая все свои вещи в один маленький школьный ранец, уже похожий на накачанный до предела воздушный пузырь. Она посмотрела на Платона смиренным взглядом человека, от которого ничего не зависело, потом грустно опустила глаза и продолжила заталкивать капризную книгу в отсек рюкзака, и без того поставивший рекорд максимальной плотности вещества. Платон отрешенно прошел на кухню, открыл ящик с едой, взял последнюю коробку хлопьев и высыпал их в одну из двух оставшихся на опустевшей полке тарелок, залил хлопья остатками молока и стал циклично размешивать ложкой, уставившись в одну точку. Мать суетливо ходила туда-сюда, по несколько раз проверяя все шкафы и тумбочки, чтобы ничего не забыть. Разговора с ней долго ждать не пришлось.
– Мы разводимся, – сказала она возбужденным голосом. – Не понимаю, как я могла столько лет жить с этим козлом.
Платон ел размокшие сладкие хлопья, чтобы заполнить внутреннюю, растущую во все стороны пустоту.
– Все нормальные мужики копят деньги, что-то придумывают, выкручиваются и чинят эти долбанные податчики еды, чтобы постоянно не бегать в комнату. – Она бросила гневный взгляд в сторону сломавшейся дверцы между кухней и залом. – Переезжают из таких дыр, как наша, а не тратят все нажитое на бесполезную груду железа, которая ему роднее, чем мы.
Парень раз за разом посылал в рот хлопья, тщательно их пережевывая, не в силах оторвать пустой взгляд от точки между раковиной и шкафом, стоящим возле окна.
– Да, он отказался ее продавать! – продолжила тираду мама. – И смотри, что сделал!
Она подошла ближе к сыну и повернулась к свету, демонстрируя свежий синяк на морщинистой коже вокруг глаза. Платон уставился на него тем же взглядом, какой только что был у сестры.
– Я позвонила сестре, она примет нас у себя. Правда… – Женщина замялась, не зная, как лучше продолжить. – Правда, у них очень тесно и переехать сможем только мы с Лизой.
Платон наклонил к себе тарелку и зачерпывал остатки молока, громко звеня ложкой.
– Да, тебе придется остаться с отцом, – продолжила мама. – Там просто негде жить. И вообще ты уже взрослый, должен сам решать, что и как. А младшей сестре просто нельзя расти в такой обстановке!
Платон подошел к раковине и начал смывать прилипшие к тарелке хлопья сильной струей воды, делая это намного дольше, чем требуется. За окном раздался протяжный машинный гул, какой бывает у автофургонов или локомотивов.
– А вот и транспорт. Я договорилась с отделом перевозок с завода. Мы уедем на этом грузовике. Поможешь с вещами?
Словно приведение, парень вышел из кухни и принялся вынужденно помогать родным, как обреченный в концлагере, безропотно принимающий неотвратимую судьбу. Подождал, пока мама возьмет в обе руки по чемодану, а сам поднял три непонятно откуда взявшихся старых мешка, доверху набитых домашней утварью. Лиза надела свой школьный рюкзак, раздутый вдвое больше ее самой, и зажала подмышкой плюшевого медведя. Все трое зашатались вниз по тесной лестнице, пробираясь к выходу. На улице уже ждал курсирующий раз в градус заводской грузовик, переливаясь хромированными деталями на ярком солнце. Обычно он выезжал с завода без остановок, поэтому, когда представился шанс подольше поглазеть на диковинку, весь район высыпал на улицу изучать застывшего в пространстве железного исполина. Водитель помог загрузить вещи на задний ряд сидений и на глазах у всего квартала пожилая женщина, с грустью посмотрев на сына, забралась в кабину грузовика. За ней с усилием, как на шведскую стенку, забралась Лиза, напоследок обернулась к брату и помахала ему тонкой детской рукой. И в этот самый обычный, 257-й градус трехсотого круга после Великого разлома, когда стих рев двигателя и грохот удаляющегося фургона, Платон остался стоять возле дома, который уже никогда не будет прежним, родным, милым, уютным и безопасным.
