Андрей Умин
Атлант поверженный

– Я думаю… я уверен, что да, – начал отвечать приглашенный с завода эксперт, но подскочивший на своем месте, как на горячих углях, профессор решил срочно закончить беседу.

Профессиональный преподаватель замахал руками, чтобы переключить на себя все внимание и, следуя каким-то инструкциям, начал подводить итоги знакомства с гостем таким громким голосом, чтобы никто не смог его перебить. Вместе с этим он вплотную приблизился к заводчанину, взял его под руку и потянул к выходу из аудитории, расплываясь в благодарной улыбке за визит и, как из рога изобилия, сыпля обещаниями написать хвалебные письма о госте во все инстанции, заведения и дома Фрибурга. Знакомство с начальником отдела закончилось так же внезапно, как началось, и радостные студенты, совсем недавно ненавидевшие, а теперь просто не замечающие Платона, устремились на улицу мимо сидящего парня. А он все продолжал смотреть в одну точку на поверхности трибуны, за которую зацепилась веревка шарика-прыгуна, выпущенная гостем из рук в момент его внезапного удаления из зала. Круглый аналог солнца медленно двигался, как маятник, взад-вперед, пока полностью не остановился. В этот момент погас свет, и пространство перед парнем окуталось пугающей темнотой. В дверях стоял уборщик, ожидая выхода последнего засидевшегося студента.

Глава 2

Когда Платон вышел из университета, улица плыла в вязкой неге бескрайнего дня, наполняя людей сладкой ленью без необходимости куда-то спешить. Снова закончились учебная и рабочая смены, а вместе с ними спало и напряжение, стоявшее ранее в воздухе. Он словно стал гуще, как вода теплого моря в фильмах, в нем теперь требовалось плыть, мягко отталкиваться ногами от земли и перемещать свое ватное тело. Воздух как связующее звено передавал пульсации миллионов утомленных людей, создавая архетип отдыха и вселяя его в мысли каждого. Дурманящий сознание кайф от медленного движения расслаблял, как теплая ванна с мягкой облачной пеной или как руки опытного массажиста. А еще приятнее было в джакузи, с громкой музыкой и алкоголем, где в угаре стадного чувства, не боясь осуждения, можно было творить что угодно. Платона передергивало от таких мыслей, возникающих в голове, как вкрапления молний в спокойный и не предвещающий ничего хорошего градус.

Парень пошел мимо расположенной между университетом и школой площадки для рекреации, выросшей в пустом закутке квартала. Два человека играли в настольный теннис и еще несколько стояли вокруг, ожидая своей очереди. Зона размером три на пять метров была огорожена железной решеткой, чтобы не бежать далеко за имевшим свойство улетать в сторону мячиком – проигравший сет игрок просто наклонялся за отскочившим обратно к его ногам спортивным инвентарем – и все это под пристальным взором болельщиков с расстояния вытянутой руки. Зрелище было подобно рестлингу, когда два смельчака борются в центре, а еще несколько стоят рядом, подбадривают криками и ждут возможности ринуться в бой. Позади импровизированной железной клетки более спокойная молодежь играла в шахматы за маленькими столиками в тени высоких орехов, под покровом их размашистых крон. Дальше внутрь этого своеобразного, зажатого между двумя учебными заведениями парка, вдалеке от чужих глаз, сдвинув несколько лавочек в один большой стол, сидела шумная молодежь, что называется, навеселе. Они пили, играли в бутылочку, курили табак и обсмеивали все на свете, стараясь не вставать в полный рост, чтобы тень деревьев и неподвижные шахматисты не давали их разглядеть со стороны дороги. А еще глубже, ближе к бетонным с колючей проволокой стенам завода, в которые парк упирался своей тыльной, неприглядной стороной, в поросших плесенью темных зарослях кто-то курил травку или принимал запрещенные вещества, а может, еще и занимался любовью, но трудно было что-либо разглядеть. Иногда отличники собирали там бутылки и шприцы для сдачи в переработку, но сейчас в таинственно шуршащие кусты лучше было не соваться.

Платон шел к школе забрать сестру, но пользовался каждым подходящим случаем, чтобы обернуться в ту сторону, где уже собралась тусовка. Двор в дорогом частном доме в нескольких кирпичных трехэтажках от парня затянули брезентом, чтобы внутрь попадало меньше солнечного света, а наружу – меньше творящегося там тусовочного угара. К тому же все это было не на лужайке со стороны дороги, а на заднем дворе, окруженном плотной застройкой, так что вечеринка была практически закрытой от любых посторонних глаз. Оборачиваясь на каждый шум позади, Платон удивлял шедших за ним студентов, до которых, однако, ему не было ни малейшего дела, в отличие от пугающей, обтянутой брезентом дали, вызывающей дикую ревность, выбивающую землю из-под ног. Его мозг отказывался мыслить и бразды правления над опешившим организмом брали эмоции и гормоны. Платон тогда еще не знал всех коварных премудростей жизни и пытаясь верить в счастливое будущее, кое-как ковыляя к школе.

Младшая сестра после участившихся семейных скандалов боялась одна приходить домой и терпеливо ждала брата возле дороги. Она держала ранец в вытянутых вперед руках, пытаясь унять боль в спине, была причесанной, выглаженной и опрятной, видимо, успев позаботиться о себе после уроков. Парня удивляло, как она столькому научилась. В ее возрасте он мог только читать книги и играть в солдатики или настолки, впрочем, мужчины созревают позднее, всем это известно. Он поздоровался с сестрой, но сразу же усомнился в необходимости делать это так часто, и решил до конца градуса больше никого не приветствовать.

Девочка устала, поглощая огромные массы знаний почти без движения, не могла ничего вспомнить и повторить, но, когда они перешли дорогу и сделали петлю вокруг дома, знания в ее голове улеглись, и Лиза в порыве бьющей через край детской энергии принялась без умолку рассказывать все изученное за день. Убедившись, что родители находятся порознь и не представляют угрозы детской психике, Платон оставил сыплющую словами, как аппарат для попкорна – кукурузой, сестру возле матери и вернулся на улицу. Его тянуло к Лие, как стрелку компаса к полюсу. Он смотрел в сторону вечеринки, не в силах оторвать взгляд. Но любые движения по направлению к девушке, даже воодушевленные ее улыбкой, не делали тяжесть в его душе легче.

Платон раскачивался на опустевших детских качелях с задней стороны своего дома, пока Богдан тискал напоенную коктейлями Лию в джакузи под непроглядным брезентом. То были самые осторожные предположения, а за ними царил сущий ад. Идиллию подросткового саморазрушения нарушал грохот железа из мастерской, расположенной в архитектурном пробеле между четырьмя круглыми кварталами, прилегающими вплотную только в одном месте, а в других оставляя большое пространство под разные хозяйственные постройки. Одна из них больше походила на гараж с кучей хлама, где мужчины из ближайших квартир чинили старые или мастерили новые вещи. Отец любил там копошиться со своей колымагой после очередного скандала с матерью. Поэтому сам факт его занятия в мастерской уже внушал подсознательную боль и без того рефлексирующему парню, чьи нервы стали походить на оголенные провода. Замерев на слишком маленьких для его роста качелях, Платон пытался остаться незамеченным, но зоркий глаз отца, а может, родительское чутье мигом перепутали всего его карты.

– Эй, бандит, помоги мне с мотором! – раздался крик на всю улицу.

Привлекать всеобщее внимание хотелось еще меньше, чем помогать отцу, поэтому парень с трудом вылез из качелей и, не в силах оторвать взгляд от точки притяжения своего внутреннего компаса вдалеке, прошел пару десятков метров к открытому гаражу, рассчитанному на пятнадцать квартир, добрую половину которого занимала машина с разбросанным вокруг нее хламом. Платон помнил, как ущемленные в правах соседи ругались с его отцом, но грозный хамоватый мужчина пригрозил им еще бо́льшими проблемами и повесил личный замок на одни из двух ворот гаража, где с тех пор держал купленный на выигранный в лотерею джек-пот кроваво-красный кабриолет.

На что может потратить деньги постоянно нуждающаяся семья? На видеомагнитофон для записи познавательных передач? На автоматический передатчик еды из кухни к дивану чтобы лишний раз не ходить? На телевизионного репетитора для детей? Нет, конечно, на выставленный на продажу реквизит одного старого фильма, вышедший из моды и никому больше не нужный. В мире, где расстояния – это смерть, а высокая скорость сродни сжиганию жизни в открытом огне, на лишние деньги, конечно, нужно было купить автомобиль, на котором даже некуда ездить, ведь все спроектировано так, чтобы не отходить далеко от дома.

Отполированный красный «Норд Шеви» отражал любознательные, попавшие в открытые ворота гаража лучи удивленного таким выбором солнца. Было заметно, что за машиной ухаживали каждый день. Колеса с хромированными дисками в виде спиц, как у велосипеда, были очищены от пыли. Черная поднятая крыша надежно закрывала салон, выглядящий как музейный экспонат старой эпохи, запрещая под страхом смерти садиться внутрь и что-либо трогать. Гладкий красный капот был широко открыт, а внутри него, будто попавший в челюсти давно выпотрошенного животного, возился потный отец, став одной крови с маслянистым, обильно смазанным со всех сторон двигателем. Он зажал рукой какую-то внутреннюю деталь, а другой пытался ее прикрутить, поэтому не мог отойти ни на шаг.

– Дай ключ на десять, – буркнул он, почувствовав спиной приближение сына.

Платон окинул взглядом стенд с инструментами, найдя там зону для соответствующих ключей. Не помня, где именно искать цифры, он медленно осматривал железные силуэты, развешанные на картонной стенке, чтобы легче было доставать их и совать обратно. Ключей было мало, большинство фиксаторов пустовало, поэтому парень долго не мог найти нужный.

– Давай скорее, у меня спина болит, – потребовал отец.

– Тут только на девять и на одиннадцать, – с опаской ответил Платон, боясь вызвать гнев старшего.

– А ну и хрен с ним, давай на одиннадцать.

Мужчина выхватил из рук сына поднесенный им инструмент и принялся с хрустом прикручивать деталь. Матерясь от каждого проскальзывания ключа, он вскоре сообразил обвязать болт резинкой, какими стягивали выдаваемую на заводе зарплату, и дело пошло быстрее.

– Она работает? – осторожно спросил парень.

– Щас поменяю карбюратор и должна завестись как новенькая, – увлеченно сказал отец с некой внутренней радостью – наконец-то отпрыска начали интересовать действительно классные вещи. – Этот механизм подачи топлива был весь в грязи, но на заводе мы с мужиками его почистили и отшлифовали. Даже высверлили на токарном станке сломавшийся поплавковый клапан.

Не понимая некоторых слов, парень тем не менее признавал, что любая техника интересна, а конструирование интересно вдвойне, но всему должны быть свои момент и место.

– А когда ты последний раз получал премию на заводе? – проницательно подметил Платон и в ответ на удивленный взгляд отца уточнил свою мысль: – Тем, кто занимается личными делами на рабочем месте, ее вроде как не дают.

– А, ты про это, – как ни в чем не бывало сказал отец. – Когда-нибудь ты вырастешь и поймешь, что не в деньгах счастье. Счастье – это заниматься тем, что тебе действительно нравится.

– А как же автоматический податчик еды из кухни? – продолжил спорить Платон. – Мог бы для начала починить с мужиками его. Мама вынуждена постоянно носить тебе еду и пиво, разве тебе ее не жалко?

– Да господи, ничего с этой старой ведьмой не случится от нескольких лишних метров. Нашел к чему придраться.

Отец резкими движениями закрутил оставшиеся болты и выпрямился над открытым капотом с гневным выражением лица, способным, казалось, испепелить все живое, как в новых детских книгах-комиксах про супергероев, все чаще приносимых Лизой из школы. Человек-лазер там мог прожигать все глазами, стоило ему снять специальные защитные очки. Учителя осуждали это новое печатное явление почти без текста, с одними только красочными картинками, но дети им быстро увлеклись. И вот разъяренный отец будто сошел с этих, еще пахнущих краской страниц.

– Зато смотри, какая красота у нас есть, – сказал он с еще красными глазами, наливавшимися по любому поводу гневом. – Оставлю тебе в наследство, если пойдешь на завод.

Мужчина провел рукой по гладким линиям кузова, словно лаская любимого, отвечающего взаимностью человека. Работая над двигателем, он поставил несколько свежих пятен на свой рабочий комбинезон, доставшийся ему еще от дедушки, которого Платон почти не помнил. Темно-зеленая, выцветшая до оливкового цвета ткань покрывалась черными кусками засохшего масла вперемешку с грязью и потом. Стирать такую вещь обычной трубопроводной водой да еще и в городской черте было просто опасно для окружающих, а сдать в химчистку стоило слишком дорого. Поэтому отец просто носил этот комбинезон в ожидании, пока вся ткань не превратится в грубую корку канцерогенов и не рассыпется в труху при движении.

– Ну что, заведем малышку? – спросил он, заметив небольшое пятнышко на крыле и быстро вытерев его чистой махровой тканью.

– Это разве не Лизино полотенце? – удивился Платон.

– Может быть. Висело на веревке, – беззаботно ответил отец. – У нее же есть другое? А то все тряпки в этом сарае настолько грязные, что их нельзя подносить к «Шеви».

Мужчина открыл водительскую дверь автомобиля и едва не сел в него в грязном комбинезоне, дернувшись в последний момент как ошпаренный. Парень же, словно притягиваемый магнитом, уже стоял на выходе из гаража и, полностью освещаемый солнцем, смотрел в сторону накрытого брезентом двора через несколько длинных домов от них. Из-за круглой формы квартала он видел только край натянутой парусины, развевающейся в такт какой-то модной песне или просто от судорожной оргии всех присутствующих под ней. Разглядеть что-либо не представлялось возможным, зато воображение играло всеми красками, какие только знал задумавшийся парень. Отец к тому моменту уже скинул грязный комбинезон, оставшись в домашних трениках и растянутой майке, надел прозрачный целлофановый плащ, идеально закрывавший одежду от копоти лампового завода, а теперь защищавший его зеницу ока – идеально вычищенный салон автомобиля от грязи своего владельца, внешней и, хотелось надеяться, внутренней.

– Ты куда вылупился? – с издевкой спросил он сына. – Смерть свою, что ли, увидел? Рано еще. Давай, на счет три.

И он стал отсчитывать цифры, включив зажигание. Перед ним находился удобный круг управления – руль, за ним чуть ниже лобового стекла ровной линией индикаторов шла приборная панель со всей информацией об автомобиле. Под правой рукой торчал кожух коробки переключения передач, а в ногах ждали своего часа отполированные педали. Мужчина посмотрел в зеркало заднего вида, прикрепленное на уровне его глаз, и улыбнулся, как обычный, наполненный искренним счастьем человек. Каким бы гадким мужиком он ни был, эмоции не обошли стороной и его. Разве что они были слабыми и приглушенными пустотой его сердца. При первом повороте ключа лампочки расположенной перед ним приборной панели зажглись, стрелки аналоговых приборов ожили, плавая в ритме сердцебиения сотворенного из железяк организма. Затем он наклонил ключ под еще бо́льшим углом, и гараж наполнил пугающий скрежет стартера. Платон аж дернулся от испуга, но сразу же проникся чарующей красотой рычания заведенного двигателя. То была музыка без нот и мотива, но мощная и подкупающая своей простотой. Гимн человечеству, написанный в благодарность созданными им механизмами, символами развития и прогресса.

– Ты слышишь это? – восторгался отец, не в силах прятать эмоции. – Она работает! Ты только послушай, как ровно.

И он поддал газу. Шестицилиндровое сердце железного исполина рычало и билось в стальной клетке, словно на вершине Скалы гордости, где львы коронуют наследников, давая понять каждой заблудшей твари бетонных джунглей, кто здесь настоящий царь зверей. Черные клубы дыма из выхлопных труб вырывались за пределы открытого гаража, возвещая на всю улицу о победе человека над природой и здравым смыслом. Грохот нарушил сонливый покой улицы, но никто не успел потратить свое расстояние, чтобы увидеть его источник, – поиграв коробкой передач и педалями, довольный мужчина заглушил двигатель. Он, как обычно, продолжал несвязно рассказывать Платону технические подробности, распираемый впечатлениями, но сына и дух простыл. Дергал рычаг коробки передач, объясняя принцип ее работы вкупе с принципом работы педалей. Выжимаешь, переключаешь и даешь газу, медленно отпуская левую ногу, – вот и вся хитрость. Для уверенности в работе механизмов он несколько раз перевел коробку во все положения и восторженно расхваливал свой агрегат. Не замечая повисшего над ним одиночества, владелец машины продолжал болтать сам с собой.

Платон же вернулся домой и, сидя за маленьким кухонным столом, хлебал овощной суп. От нервов у него теперь разыгрывался аппетит – очередное новшество в копилку гормональных изменений юного организма, заставляющее с тревогой смотреть в будущее. Платон уплетал суп за обе щеки, едва не давясь. Кривил лицо от недостатка соли и перца, но не мог остановиться в попытке заполнить через желудок душевную пустоту. Рядом стояла мать и, домывая посуду, болтала по телефону с подругой. Длинный провод тянулся из комнаты и норовил вырвать зажатую между ухом и плечом толстую трубку, но женщина постоянно ее поправляла, оставляя на аппарате очередную порцию мыльной пены, стекающей на халат.

– Лиза увлеклась рисованием, – рассказывала она по телефону одной из своих подружек-домохозяек. – Любит пейзажи, такие яркие, цветные, прям не налюбоваться.

– А, старший? – продолжала говорить в телефон женщина. – Нет, еще не выпустился. Скоро получит диплом и станет бакалавром. А потом хочет пойти в магистратуру. Да, специальность вроде выбрал. Но, может, еще несколько раз передумает.

Мама посмотрела на давящегося ее супом сына просто ради приличия, чтобы не обсуждать человека за его спиной. Один взгляд с дежурной улыбкой, и он уже как бы вовлечен в разговор.

– Так вот, я не договорила про Лизу, – продолжала она, снова повернувшись к раковине. – Учитель сказал, что она лучшая в классе. Ох, хоть бы не сглазить. Надежда семьи. Растет такой красивой и умной.

Мама поплевала через плечо, постучав костяшками намыленных пальцев по деревянной столешнице..

– Нет, кредит мы еще не выплатили, – продолжала мама, сделав сильнее напор воды, чтобы сидящий сзади сын ничего не расслышал. – У нас даже передатчик еды не работает, приходится мотаться к этому козлу в комнату. Не слушаться? Отказать ему? Да он же меня убьет. Я как-то заикнулась про его чертов автомобиль, так потом ходила на работу в черных очках, чтобы никто не увидел фингалов. Да, мы работаем на заводе одинаково. Нет, по дому только я одна… А вы что, уже переезжаете в этот новый район? Какие вы молодцы. Двадцатиэтажный дом с магазинами и станцией скорой помощь на первых двух уровнях? И работа прямо через дорогу? Ох, если бы уговорила своего продать эту чертову машину, за нее ведь хорошо заплатят такие же безумцы-коллекционеры. Думаешь, не надо бояться? Пойти и поставить условие? Даже не знаю. Что? У вас еще и химчистка в подъезде? И игровые автоматы для детей? Ну хорошо, сейчас пойду и поставлю вопрос ребром. Скажи только, что было в последнем выпуске «Прямого эфира», а то я замоталась с готовкой. Да ну тебя! Не шутишь? Родила? Тройню? И все разного цвета?!

Последующая часть разговора даже не смогла кануть в забвение в голове Платона, потому что он ушел из кухни в свою комнату, откуда хорошо просматривался соседский дом с окном Лии. Чуть левее можно было видеть дорожку, ведущую от дороги к ее подъезду, как спасительную тропинку, по которой судьба снова должна вернуть девушку к парню.

Он кое-как доковылял до любимого столика у окна и уставился в солнечный, вечнозеленый пейзаж, состоящий из соседнего дома, дерева и закругленной дороги. Задняя часть дворов просматривалась так плохо, что был виден только край их гаража с кабриолетом, а затянутую брезентом вечеринку скрывал все тот же, расположенный слишком близко дом Лии. Впрочем, Платона это устраивало. Все, что было нужно ему в этой нахлынувшей, как лавина, новой жизни, располагалось в зоне видимости.

Чтобы скрасить ожидание возвращения прекрасной соседки с омерзительной алкотусовки, он включил университетский телевизор – встроенный в его стол маленький экран чуть дальше рабочей зоны, где-то в полуметре от лица. Ради безопасности учебного процесса аппарат не поддерживал обычное телевещание ни через антенну, ни через кабель. Мог принимать только специально выделенные для министерства образования частоты, не нужные больше никому. Парень щелкнул выключателем, и синий экранчик наполнился изображением какого-то скучного класса с микстурами для экспериментов и исписанной химическими формулами доской. Вялый ученый с характерными профессорскими очками на носу и не стриженной десятки солнечных кругов бородой медленно читал лекцию про синтез нуклеиновых кислот. Платон сделал чуть тише звук и покрутил второй регулятор каналов. Картинка вновь стала синей, промелькнула цветными квадратами и мгновенно вновь посинела. Платон вернул колесико немного назад и увидел лекцию по геологии, которую так долго ждал. Огромный макет земной коры позади молодого подтянутого преподавателя показывал, из чего состоит известная нам часть мироздания. Снимавшая процесс обучения камера захватывала макушки сидящих в аудитории зрителей, поэтому постоянно дергалась из стороны в сторону в попытках найти четкий ракурс. А профессор в этот момент рассказывал о происхождении угля и как из него делают жидкое топливо для двигателей – горючий бензин. Удрученный парень попытался увлечься лекцией и даже достал из нижнего ящика старую тетрадь по геологии, открыл ее на пустой странице и начал записывать. Камера устаканилась на молодом ученом, слова и красивые термины полились ручьем. Казалось, Платон вновь вернулся в свою колею, отбросив паразитические мысли и переживания, стал машинально записывать каждое слово. Но через несколько абзацев выяснилось, что он пишет бессвязные термины, даже не отсекая их точками и запятыми, наезжая одной строкой на другую, а голова его вообще повернута вправо, в сторону соседского дома. Окно Лии по-прежнему пустовало, а к подъезду никто и не думал приближаться. Очень странно, не могла же их тусовка длиться так долго. Но внезапно за зелеными ветками дерева, слегка загораживавшими обзор, началось движение. Сначала Платон увидел крупную тушу Богдана в кожаной куртке, а потом показалась и ведомая им под руку Лия все в той же черной юбке клеш и белой блузке, уже хорошенько помятой. Девушка слегка пошатывалась, стараясь аккуратнее наступать на землю, будто боялась упасть. У входа в подъезд, двери которого не были видны Платону из окна, девушка остановила своего ухажера, попытавшегося зайти с ней внутрь. Она несколько раз его оттолкнула, после чего Богдан перестал пытаться подняться к ней на так называемый чай, вместо этого схватив ее за талию и жадно впившись в прекрасные губы своим омерзительным ртом. В этот раз девушка перестала сопротивляться и слилась с ним в порыве невинной шалости, обхватив его массивную спину руками. Платон зажал в кулаке авторучку и уже хотел вскочить с места, но девушка закончила поцелуй и попрощалась со своим навязчивым кавалером, помахала ему рукой и скрылась за углом дома, предположительно войдя в подъезд. Богдан остался один на улице, закурил странно скрученную сигарету и расплылся в победной улыбке, довольно оглядываясь по сторонам. Платон слегка пригнулся, чтобы его не было видно в окне, а когда его соперник в борьбе за руку соседки ушел восвояси, выпрямился и уставился в окно девушки. Солнце все так же двигалось где-то далеко в небе, но не согревало расстроенного парня. Его руки и ноги дрожали, как от озноба. В порыве злобы он резко дернул головой, вернувшись к лекции с рассказывающим что-то непонятное молодым ученым. Не в силах сосредоточиться, парень пытался вспомнить, что же значат слова «геология» и «уголь». Ему стало чуть легче, когда Лия, пьяно покачиваясь, показалась в своем окне в наспех надетой вместо студенческого «наряда» домашней одежде и села за такой же ученический стол с телевизором, видимо, в попытке успеть сделать домашнее задание перед приближающимся занятием. Их взгляды привычно встретились, Платон помахал ей рукой и улыбнулся, а Лия, попытавшись улыбнуться в ответ, вдруг надула щеки, скрючилась, и ее вырвало на пол.

Парень смутился и, пока она убирала за собой, не смел смотреть в окно. Чтобы как-то замять неприятную ситуацию, он попытался сделать звук своего телевизора громче, но в смятении перепутал регулятор и нечаянно сменил частоту. Картинка вновь стала синей, полностью потеряв стабильный сигнал. Платон с досадой вертел ручку, стараясь вернуться на нужный канал, но ничего не находилось, не появлялась вообще никакая лекция. Разжав уже затекшие пальцы, он принялся бить по телевизору второй рукой, пытаясь избавиться от шипения и помех, изредка дополняемых возгласами читавшей комиксы Лизы:

– Вуооо!.. Вжух… Тремс!..

Соседка Лия уже вернулась за свой столик, склонила голову на левую руку, стыдливо закрывая лицо распущенными пшеничными волосами, и пыталась делать уроки, а у парня никак не получалось настроиться на какую-нибудь лекцию и отвлечься. Внезапно после очередного удара ладонью по экрану телевизора перед ним возникло пятнистое лицо дряхлого, морщинистого человека, совсем не похожего на преподавателя, по крайней мере практикующего. Оно занимало собой весь экран, не позволяя разглядеть антураж и вообще хоть что-нибудь позади. Старик говорил непривычным для лекций нервным голосом, похожим на шепот.

– Если меня кто-то слышит, я Станислав Шпильман и я все еще жив.

Платон удивленно замер, боясь пошевелить прислоненными к телевизору руками. Он оглянулся по сторонам, но увлеченную комиксами сестру или стыдливо закрывшуюся соседку ничто не могло отвлечь. А голова старика продолжала без выражения нашептывать слова, монотонно, будто в тысячный раз.

– Я не покончил с собой. Правительство упекло меня в психушку, но я не сломался, и поэтому они заперли меня подыхать в этой тюрьме. «Луна-парк № 2», повторяю, я в «Луна-парке № 2», это ее название. Я Станислав Шпильман и я знаю все про Великий разлом.

Платон испугался и хотел сделать тише, но побоялся шевелить замершими на переключателе пальцами. Он в смятении озирался по сторонам, боясь, что кто-то услышит эту трансляцию. Почему такая секретность? За что его могли посадить? Вопросы посыпались из бурлящего гормонами мозга парня, как мелкие зерна сомнений через сито тайн и запретов. Стало очевидно, что в сложившейся ситуации лишний раз упоминать имя этого таинственного человека означало самому подписать себе приговор. Лия в окне зашевелилась, и парень теперь испугался за ее судьбу, молясь, чтобы она ничего не услышала. Но девушке было не до этого. Она вдруг высоко подняла голову, схватившись за нее обеими руками, будто пытаясь что-то сдержать, и подозрительно закачалась вперед-назад, не в силах стерпеть разрывающую ее изнутри боль. Первой мыслью парня стало воспоминание о вечеринке и химических веществах, которые на таких тусовках продают драг-дилеры. В сочетании с алкоголем любой нейролептик может сотворить что угодно. Лия несколько раз вздрогнула и упала головой на стол, ее руки повисли, как плети, а чахлый старик на экране перед Платоном продолжал свой подпольный рассказ:

– Я работал в университете Александрии, исследуя этот таинственный катаклизм. Никто меня не замечал, но, когда я представил докторскую работу, все начали от меня отмахиваться как от назойливой мухи, а потом за мной приехали люди в штатском. В таких неприметных серых костюмах и шляпах, уволокли меня, оставив манекен для имитации самоубийства, и вот я подыхаю в этой дыре.

Переживающий за жизнь своей возлюбленной Платон начал звать маму или отца, но ответа не последовало, только сестра была в квартире, а может, и во всем внезапно затихшем доме. Парень вспомнил о долгожданном для жителей квартала градусе живой музыки в ресторане через дорогу, куда пошли почти все. Сожительницы Лии в окне тоже не появлялись, возможно, они остались на той молодежной вечеринке, а девушка, не выдержав слишком буйного рейва, решила уйти пораньше и теперь потеряла сознание, будучи совершенно одна. В попытке найти помощь, не отрываясь от тайного послания в телевизоре, Платон высунул голову в окно и увидел маму с отцом, спорящих возле гаража. По столу Лии маленьким ручейком начала стекать пена. Выбора не оставалось, нужно было самому вызывать скорую и бежать на помощь.

– Сообщите обо мне Олегу Орлову из Александрии, – продолжал вещать Шпильман шепотом. – Я не знаю, где он сейчас работает. Найдите его с помощью подземки, он поможет вытащить меня. А теперь что касается Великого разлома – это всего лишь эксперимент одного…

Изображение на экране пропало, как только Платон оторвал от телевизора руки, чтобы вызвать помощь. Он пробежал мимо безмятежно лежащей рядом сестры, мысленно поселившейся в мире комиксов, и схватил висевшую в коридоре телефонную трубку. С пятого раза трясущимися пальцами смог выкрутить на вертящемся дисковом номеронабирателе цифры 1, 1, 2 и вызвал скорую помощь с ближайшей станции экстренного реагирования в соседнем квартале, метрах в трехстах от их дома. Потом накинул висевшую у выхода синюю ветровку, попытался влезть в уличные кеды младшей сестры, но присмотрелся и со второго раза смог натянуть свои. Перед глазами все крутилось, как в калейдоскопе, – цветными картинками вокруг одной точки, смешиваясь в рисунок сюрреалиста, безумную картину, в которой конец света мог действительно наступить, и не в гипотетическом будущем, а прямо сейчас. Все, на чем был зациклен внутренний мир парня, сжималось в черную смертельную точку. Платон вылетел на улицу и, спотыкаясь, рванул к дому Лии. Впервые в жизни он так приблизился к вожделенному соседнему зданию, но, к сожалению, в не столь романтической обстановке и вообще без возможности что-либо осознать. Дверь в подъезд ожидаемо оказалась распахнутой, а вот квартира девушки на втором этаже была закрыта на ключ изнутри. Огромный кусок железа, отделяющий сладостное прошлое влюбленного человека от отвратительного кошмара будущего, нагло и бездушно смотрел на парня. Платон кричал в замочную скважину в надежде позвать соседок Лии, но, кроме нее, никого дома не оказалось. Он беспомощно кружился на лестничной площадке, пытаясь найти наиболее удачный момент разгона и бил плечом в дверь. Снова и снова ломился в несокрушаемую преграду, шумя, как толпа буйных школьников после первого выпускного, но никто из соседей даже не пошевелился – большинство ушло на концерт живой музыки, а оставшиеся одинокие старики смотрели телевизоры со своими немощно-бестолковыми слуховыми аппаратами, бесполезными в самый нужный момент. Запыхавшегося парня схватили под руки двое подбежавших врачей, в ответ получивших несколько неловких ударов руками и ногами, которые Платон не в силах был остановить. Испуганного молодого человека с легкостью приподняли над полом и, поставив в стороне, чтоб не мешался, быстро открыли дверь специально придуманными для таких случаев отмычками. Медики ринулись внутрь, за ними последовал и пришедший в себя Платон.