Андрей Скабичевский
Плещущийся
– Иваныч, а давай по приколам?
Приколами Костян называл иностранные спиртные напитки или коктейли. В моменты пьяной «дерзости» он внезапно осознавал, что жизнь проходит, а он так и не пожил как нормальные люди. В случае Логунова жизнь «нормальных людей» означала всего лишь потребление крепких напитков, которые пьют герои зарубежных фильмов и сериалов. Он уже водил бригаду в неполном составе (Паша, естественно, пропускал по причине предварительного отключения сознания посредством водочки из трактира «Маргарита») пробовать мартини в бар «Сказка», который находился недалеко от районного исполкома. Логунову нравился Джеймс Бонд, не конкретно кто-то из актеров бондианы, а сам образ уверенного, сильного мужчины, которого боятся враги и в которого влюблены все женщины. Поэтому приведя в бар «Сказку» Щавеля и бригадира Кобчика, он громко закал три мартини, не забыв добавить «взболтать, но не смешивать». Бармен, с первого взгляда понявший социальный и интеллектуальный уровень заказывающего напиток Бонда, естественно, не стал заморачиваться с приготовлением коктейля Веспер или Грязного мартини, а просто налил в коктейльную рюмку первого попавшегося вермута, густо посыпал сахаром края бокала, предварительно смазанные лимоном, и добавил по паре оливок. Троицу вкус напитка вполне удовлетворил, хотя бригадир Кобчик и посетовал, что для такого мужика как Бонд, напиток слабоват. Вкусовые рецепторы у них уже были забиты трехчасовым полосканием водкой в трактире «Маргарита», но все мысленно поставили себе галочку «выпить мартини, как Джеймс Бонд – выполнено!». Ощущение прикосновения к культовому персонажу кинематографа Костяну понравилось и в моменты алкогольной «дерзости» его всегда тянуло попробовать новых напитков и новых ощущений.
– По хуёлам, – пусть и пьяный, но ответственный бригадир Кобчик продолжал поражать коллег своим поэтическим даром, – завтра на работу, ’мля.
Аргумент был весомым, но жажда приключений пересиливала. В итоге бригада приняла соломоново решение: бригадир Кобчик едет домой, а Костян с Гоменюком едут в бар «Сказка» в поисках приколов. Щавель не удержался, обнял бригадира на прощание, но тот, на удивление, не рассердился по обыкновению, видимо, Серегино увольнение чиркнуло его по сердцу, а дал младшему коллеге напутствие:
– Не бзди, ’мля! Все буде хорошо, ’мля!
И пыхтя папиросой в уголке рта, зашагал на автобусную остановку. Костян с Серегой, держа Тихохода под руки с обеих сторон, ждали своего трамвая. Первым подошел ТРИНАДЦАТЫЙ.
– Давай дождемся четырнадцатого? – попросил Щавель.
– Какого хрена? – Костян, вцепившийся в подмышку постоянно заваливающегося, как Пизанская башня Тихохода, начал заводиться.
– Ну, так. Просто, – Сереге неудобно было признаваться в собственных суевериях.
– Короче, не хочешь – не едь, – озлобленно поставил вопрос ребром Логунов.
Щавель подумал секунду и рассудил, что, во-первых, ему ну о-о-очень не хочется вот так заканчивать вечер – волна добра и теплоты требовала еще больше жидкости, а во-вторых, все, что могло с ним сегодня случиться плохого – уже случилось. Коллеги занесли Пашу в полупустой вагон, усадили на свободное заднее место, где и оставили, полностью доверив его дальнейшую судьбу полной красноносой кондукторше, а сами сели рядышком возле средней двери.
Через полчаса они уже были на нужном месте. Смеркалось. Курить в баре не разрешалось, и Костян решил перекурить возле входа в бар. Возле самого бара «Сказка» на стульчике сидела пожилая цыганка, с большими золотыми серьгами, в цветастом платке, накинутом на плечи, длинной черной юбке и при этом босая. В руках цыганка держала картонку, на которой черным маркером без знаков препинания был указан весь спектр производимых ею услуг: «ГАДАЮ НА ТАРО КУПЛЮ СЕРЕБРО». Что такое таро Гоменюк не знал. Подумал, что это, скорее всего, какая-то кофейная гуща. Бывает же чай каркаде, наверное, есть и кофе таро. Цыганка, увидев, что Серега смотрит в её сторону, начала свой обычный цыганий маневр издалека:
– Молодой, сколько времени?
Серега полез в карман за мобилкой. Зарядка мигала последним ненадежным делением. Сфокусировав зрение на расцарапанном экране, он, уже не пытаясь перевести увиденные цифры в двенадцатичасовой формат, ответил как робот:
– Двадцать – сорок две.
– Молодой, дай сигарету, – абсолютно игнорируя предыдущую поступившую информацию, цыганка продолжила плести свои сети.
– Не курю, – ответил Щавель и даже подумал, не стрельнуть ли сигарету для цыганки у Костяна, но та, видимо, удовлетворилась налаженным контактом с потенциальным клиентом и зашла с козырей:
– Дай погадаю, молодой. Ай, вижу беда у тебя на сердце.
Серега сначала дернулся, его поразило, как смогла цыганка сразу про Вальку узнать, но потом вспомнил истории про так называемый цыганский гипноз и решил сразу на гадание не поддаваться, а вместо этого цыганку испытать.
– А что такое оле-гу-нар-соль-скья-ер?
Цыганка вопрос абсолютно проигнорировала и продолжила как ни в чем не бывало:
– Ай, красивая тебя морочит, заноза в сердце.
Серега не считал себя простаком, понимал, что цыганка хочет у него денег выманить. Денег у него, естественно, не было, но узнать, что же такого цыганка про них с Валькой знает, очень хотелось. Поэтому он напустил на себя загадочный вид и спросил недоуменно:
– Кто такая?
– Дай руку, все скажу.
Щавель заколебался, но тут в дело вмешался Костян. Он докурил, решительно открыл дверь бара и, повернувшись к Сереге, нетерпеливо спросил: «Ты идешь?» Выбор был очевиден – Костян из «дерзких», он второй раз приглашать не будет, нужно пользоваться удачей – то есть халявой – пока она идет в руки. Серега отвернулся от цыганки и проследовал в бар.
В баре было хорошо и прохладно. Негромко играла какая-то инструментальная музыка, горели неоновые огни, обрамляя углы и картины с какими-то странными мадамами в старомодных платьях. Пахло духами и жареным мясом. Народу в это время было немного: треть столиков стояла пустыми, вокруг бильярдного стола порхала пара парней Серегиного возраста. Костян прошел сразу к бару и залез на высокий табурет. Щавелю не оставалось ничего другого, как усесться рядом. Немедленно материализовался бармен, учтиво поздоровался и поинтересовался, что друзья будут пить. Логунов поводил взглядом по пестрой витрине и остановил свой взгляд на красивой прямоугольной бутылке с красным колпачком и нарисованным на белой этикетке человечком в странной одежде.
– Это что?
– Это джин.
Ответ бармена Костяну понравился. Он слышал неоднократно об этом напитке из фильмов и сериалов, но никогда не пробовал. А название звучало так притягательно. Такой короткий, ёмкий, но убедительный звук, как будто стрела, попадающая точно в цель. Джин-н-н. Да еще и бутылка такая красивая и интересная.
– Давай, два по пятьдесят.
Бармен достал прямоугольную бутылку налил из неё бесцветной жидкости в серебряную мерную стопку, а потом перелил из неё в низкий бокал цилиндрической формы, подвинул перед Костяном салфетку и поставил на неё бокал. Затем повторил этот завораживающий обряд для Сереги. Друзья важно и торжественно подняли бокалы, чокнулись. Щавель ритуальным выстрелом выпалил «Быть добру» и проглотили жидкость. Джин опалил Сереге горло и сбил дыхание. На глазах выступили слезы, во рту стоял густой хвойный привкус. Костян тоже заметно поперхнулся, но быстро взял себя в руки и, причмокивая губами, совсем как гурман, оценивающий ноты послевкусия, с видом знатока заметил:
– Ну, ничё так.
– Та да, – согласился Щавель, хоть напиток ему и не понравилось, самогон самогоном, но не говорить же правду другу, тем более когда тот платит за угощение.
Костян в состоянии крайней «дерзости» стал допытываться у бармена о крепости и происхождении напитка. Бармен, у которого было не особенно много работы, охотно отвечал. Удовлетворенный его ответами, а также удовлетворив свою жажду пожить как в кино, Логунов перестал понтоваться и заказал еще две по пятьдесят водочки. После выпитого Костяна потянуло на разговоры, хотя правильно было бы назвать это монологами, так как Щавель по своей привычке только пьяно улыбался и кивал головой в знак поддержки и понимания. Истории Костяна про заниженные заводские тарифы, зарплаты на объектах второй сетки, про армейские приключения, про сто раз повторенные козни соседей Чупиных не интересовали Серегу. Сейчас все слова были не важными. Важно было ощущение добра и теплоты. Это уже не было волной. Волна накрыла его еще на плитах, а нынешнее состояния было просто океаном, в котором Серега не человек, а красивая морская звезда – лежит себе на дне, ощущая всю бескрайность, гармоничность и справедливость океана и слегка покачивая щупальцами-лучами в такт ритма океана. Когда-то по телевизору он слышал, что тибетские монахи всю жизнь проводят в молчании, молитвах да медитациях, чтобы достигнуть «просветления», некого состояния в котором становится понятной природа реальности и устройство мира. Этого Щавель понять не мог. Зачем всю жизнь ждать, когда придет «просветление», если оно может прийти в любой день после пары пива и трехсот пятидесяти грамм водочки. Причём в любом месте, хоть в баре «Сказка», хоть на плитах, хоть в посадке на подстилке, хоть дома за кухонным столом? А истина мироздания проста и, на удивление, очевидна. Все люди, по сути, одинаковы. Обращать внимание нужно только на то, что в душе, а не на занимаемую должность и сумму в расчетке. Если есть в душе добро – значит, нужно быть к человеку ближе, если добра маловато – значит, нужно его этому добру научить. А определить, есть ли в душе добро или нет, очень просто. Нужно с человеком выпить. Хорошенько так выпить. Если он окажется «задумчивым» или «откровенным», значит, все в порядке, значит, человек полон добра и всяческого позитива. Если окажется «дерзким», ну, в принципе, не страшно, это человеку внимания не хватает. Главное, лишь бы он не переходил на стадию «агрессивный». Вот конкретно «агрессивных» нужно спасать, эти люди несут в народ зло и криминал. Не зря люди говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». А также в руках. «Задумчивые» и «откровенные» никогда не носят с собой ножей, дубинок или набор для поджога – это все реквизит «агрессивных». Вот с ними нужно проводить беседы, показывать добро, а потом напоить их хорошенько и проверить, как урок усвоен. Если «агрессивный» абсолютно не меняется после проведенной дрессировки, то можно его и изолировать от общества, невелика потеря. Это же так очевидно! Для понимания мироустройства иногда всего лишь нужно почувствовать себя морской звездой на дне океана. Дрейфуя в океане добра, теплоты и в гармонии с природой, Серега подумал, что, наверное, так же ощущают себя люди в раю. А потом морской звезде мочевой пузырь напомнил, что он человек. Прервав горячечный пересказ Костяна о монтажной пене в замочной скважине коротким: «Я щаз», Щавель, покачиваясь, отправился в туалет, который был рядом с входом в бар.
Сделав все свои дела, Серега вышел из туалета и застыл, словно громом пораженный. В бар зашли три молодые девушки. И вот ведь совпадение, одной из них оказалась Валька Жукова! Хотя для их района, в котором по-хорошему только два приличных заведения и одно из них бар «Сказка», не такое уж и совпадение. Но пьяному Сереге опять почудился здесь перст судьбы. Синие джинсы туго обтягивали её широкие бедра, белая блузка с цветным принтом в стразах подчеркивала пышную грудь. «Есть все-таки в мире справедливость, – подумал Щавель, – и если в одном месте убывает, значит, где-то точно прибудет». Казалось бы, только он потерпел неудачу и лишился работы, а вот уже и счастье в личной жизни замаячило. «Таких совпадений не бывает – это точно знак судьбы, сам Господь толкает Вальку в мои объятия», – вдохновлено размышлял Серега. Он широко улыбнулся и сделал шаг навстречу девушкам. Валька увидела его и растерялась. Она совсем не ожидала увидеть его в баре. Подружки, увидев её реакцию, тут же стали оценивающе рассматривать Гоменюка. Это не укрылось от Вальки и только добавило тревожности. Она совсем не понимала, как поступить в данной ситуации. Они с подругами ходили в этот бар, который все три считали самым элитарным местом в районе, для того чтобы познакомиться с парнями. По их мнению, такие места должны посещать достаточно обеспеченные молодые люди, которые как раз соответствуют запросам подружек. Но подругам не особо везло. Как правило, парням в баре нравилась только яркая брюнетка Надя, а всех троих угощали коктейлями только раз. Да и то сразу после угощения последовало приглашение совершить вояж в сауну, от чего подружки решительно отказались. Согласно негласному женскому табелю о рангах Валька занимала только третье место в компании, её подружки были гораздо стройнее и гораздо раскрепощеннее еще не пережившей всех подростковых комплексов Жуковой. И вот, блин, какая дилемма: с одной стороны наконец-то мужчина в баре обратил внимание именно на Вальку, а с другой – ну никак Щавель не тянул на перспективного молодого человека, чей социальный статус соответствует запросам милых, но расчетливых посетительниц бара. Хотя нужно отдать должное Сереге: выбритый, в белой рубашке, черных штанах и туфлях он тянул на заросшего пьяного дикого офисного работника, что, по мнению девушек, считалось рангом выше, чем простой работяга с завода. Пока Жукова лихорадочно соображала, как поступить в данной ситуации, Щавель улыбаясь подошел к ней и с довольной пьяной улыбкой выдал: «Приве-ет!» По его голосу подружки сразу же поняли, что молодой человек находится уже в полуфинальной стадии опьянения. Обычно в такой стадии выпившие люди считают, что вполне себя контролируют и могут вести осознанную и интересную беседу, приправленную обаятельным и искрометным юмором, но на самом деле уже совсем не попадают в разговор и только раздражают присутствующих своей навязчивостью и неуместностью. Именно в этой стадии выпивший хочет всем доказать, что он не пьян, и, как правило, в качестве доказательства совершает какую-то глупость, свойственную только глубоко пьяному человеку. Не став дожидаться подобной глупости от Сереги, Валька, как когда-то давно на школьной дискотеке, решила взять инициативу в свои руки. Повернувшись к подружкам, она многозначительно улыбнулась и проворковала: «Я сейчас». Затем взяла Щавеля за локоть и легонько толкнула его в сторону двери.
– Идем, поговорим.
Серегу это вполне устраивало. На улице было темно, в лицо пахнуло ночной свежестью. Цыганки с картонкой не обнаруживалось. Щавель поднял голову, в небе луна со звездами плыли в сверкающем хороводе. «Блин, вертолет включился, нужно водички попить и что-нибудь съесть, пока окончательно не развезло», – автоматически диагностировал он свое состояние. Но сразу же забыл об этом. Ведь рядом с ним стояла любовь всей его жизни. И пусть он узнал об этом только четыре дня назад, это абсолютно ничего не меняло. Для настоящей любви, считал Серега, время не важно, для неё вообще ничего не важно, настоящая любовь выше всего. Морская звезда, еще недавно вальяжно плескающаяся в дружественном океане добра и теплоты, теперь преобразовалась в романтического морского конька, рассекающего волны любви в поиске своей половины. Ощущая, как чувства его переполняют, Щавель качнулся к Вальке и попытался передать словами все, что творилось у него в душе:
– Валька! Я к тебе два дня… веришь? Два дня ехал… короче. Но там, короче, ну… подвели меня, суки…
– Не ругайся, – нервно одернула его Валька и посмотрела по сторонам. Оправдывался худший поведенческий сценарий выпившего человека.
Но Сереге её протест, наоборот, показался милым и каким-то домашним. Он тут же представил, будто они с Валькой давно женаты, и она по-семейному беззлобно корректирует его не всегда примерное поведение.
– Моя ж ты умница, – пьяно умилился Щавель и, не выдержав такой щемящей сердце лирической ноты, полез целоваться.
– Так, Сергей, спокойно! – выставил руки вперед как упор, Валька попыталась сохранить дистанцию между собой и романтическим морским коньком.
И тут Щавель услышал самый противный голос в мире.
– Девушка, он к Вам пристает?
Серега обернулся. В нескольких метрах от него, словно персонаж плохого романа, возникающий из ниоткуда в нужном месте, скрестив мускулистые руки, стоял Андрей Мищук. Естественно, в красной футболке любимого клуба. Валька замялась, как всегда, судьба подкидывала ей нелегкие выборы. С одной стороны поведение Сереги действительно можно расценить как приставание, и то, что молодой мускулистый (это Жукова даже в темноте рассмотрела) парень вступился за нее, невероятно льстило её женскому самолюбию. Но с другой стороны – это же Сережка Щавель, тот самый Щавлик, в которого влюбилась маленькая неуверенная школьница, которая пускай не видела его много лет, но уверена, что он и мухи не обидит. Она уже открыла рот, чтобы ответить незнакомцу, что все в порядке, но тут свой ход конем сделал Серега.
Романтический морской конек, почуяв опасность, стремительно преобразовывался с небывалой скоростью в различных обитателей дна морского. Хитрая мурена недоумевала, что именно Мищук забыл ночью возле бара «Сказка» – тут же нет ни турников, ни велосипедных дорожек, ни вегетарианского ресторана. Большая белая акула требовала немедленно крови любителя футбола за все то, что он сделал плещущемуся в волнах эмоций Сереге Гоменюку. Боком пятился трусливый, но реально оценивающий свои и соперника силы краб, который был не против забиться под любую безопасную корягу. Всколыхнутая неожиданным появлением ненавистного Мищука, вся морская фауна Серегиной души требовала немедленных действий, каждая тварь беззвучно вопила о чем-то своем. Щавель, аки избранный Нео, соединил всех своих сущностей в одного большого синего Посейдона и приготовился сказать божественную речь. Даже в такой непредвиденной жизненной ситуации Серега не перепрыгнул в категорию «агрессивные», хотя некая его часть была весьма не против. Тибетские монахи сейчас могли бы позавидовать Щавелю – его просветление достигло своего самого светлого (если такое вообще бывает!) пика. Он хотел сказать Мищуку, что тот кармически не прав, отравляя жизнь такому светлому существу, как Сергей Николаевич Гоменюк. Что сегодня в конторе любитель английского футбола совершил невероятное вселенское зло, оклеветав немного заблудшую, но все равно чистую и прекрасную душу молодого бетонщика. Что он переживал это зло весь день – он ненавидел и презирал Мищука, питал Вселенную своими самыми темными и грязными чувствами, но теперь встретил в Вальке Жуковой такое же чистое и прекрасное существо, как он сам, и в этот самый момент, когда он практически познал ответную любовь и ласку, в этот самый момент он настолько близок к свету, что даже такую гниду, как Андрей Мищук, за все им причиненное зло он, Сергей Николаевич Гоменюк… прощает.
Ливень всепрощения обрушился в океан любви, добра и теплоты, вытеснив из Вселенной все остальное. Щавель сделал шаг к Мищуку, торжественно пытаясь произнести свою речь, навеянную синим Посейдоном. Но изменчивая земля вдруг стала уходить у него из-под ног. Серегу чуть занесло, он автоматически произнес «сука!», ругая вероломство опорно-двигательного аппарата, и чтобы не упасть, в качестве опоры схватил Мищука за левую руку, в районе запястья. Почувствовав относительную устойчивость, Щавель открыл было рот, но было поздно. Мищук принял его ругательство на свой счет, а хватание за руку, как сигнал к физическому рукоприкладству. Не выдергивая свою левую конечность из Серегиных рук, он размахнулся правой и что есть силы приложился к физиономии конченого алкаша. Щавель даже не успел увидеть удар. Боль вспыхнула в районе левого глаза и лишила его равновесия, потом слилась с болью в затылке, когда его голова встретилась с асфальтом и Вселенная Сереги Щавеля провалилась в густое черное окно.
В тот день увидеть свет через это окно Щавелю больше не удалось. Иногда были какие-то проблески, но весьма слабые, будто одной пластмассовой зажигалкой пытаются осветить целую пятиэтажную хрущевку. К тому же Серега не был уверен, что эти проблески были правдой, а не игрой его травмированного разума. Через мрак ему вроде бы слышен был Валькин голос: «Сережа вставай», потом капризный женский голос издалека проныл: «Валь, ты идешь?», и раздался быстрый цокот каблучков. Потом как будто что-то бубнел Костян и вроде даже подымал его и отряхивал, вроде в его поле зрения попадали еще какие-то люди, но в их реальности Щавель не был уверен. Вроде бы рядом кто-то курил, вроде бы Серега держался за дерево, ощущая руками его шершавую кору с налетом доменной пыли, вроде бы автомобиль сигналил где-то рядом, вроде бы кто-то светил в глаза фонариком. Образы, шум и запахи появлялись из ниоткуда и снова пропадали во мраке. Единственный раз Щавель ненадолго пришел в полное сознание в трамвае. Откуда и куда ехал трамвай, было непонятно. За окном темно, лишь мелькали фонари, на которые было больно смотреть. Голова раскалывалась, хотелось пить, левую половину лица стянуло болезненной опухолью. Щавель посмотрел по сторонам. В салоне было пусто, если не считать Васю Жомуля. Он сидел через два пролета сидений, почему-то лицом к Сереге. Вася пристально смотрел на Щавеля и молчал. Под правым глазом у Васи багровел кровоподтек. «Наверное, его бил левша», – подумал Серега. В другой раз собственная наблюдательность подбодрила и развеселила бы Гоменюка, но сейчас он был эмоционально и физически опустошен настолько, что мгновенно отключился. В следующий раз он очнется уже утром в своей кровати. Доберется он туда на автопилоте, который еще ни разу не подводил бесчувственное тело хозяина. Пока сознание Щавеля дремлет, заботу о носителе берет на себя спинной мозг. Конечности, исключительно благодаря мышечной памяти, доносят Серегу Гоменюка до дома.
Дверь не заперта. Мать не запирает её, пока сын не вернется. Он пьяный не всегда может открыть её ключом. Тело Гоменюка заходит в дом и, не разуваясь и не раздеваясь, падает на кровать.