Андрей Сергеевич Терехов
Зал ожидания (сборник)
Накатывает страх, Кнопка на миг оглядывается в сторону радио, затем снова, через силу поворачивается к снимкам. Азиат горбится, седеет, садится в инвалидное кресло, а юноша растет и растет, пока не превращается в огромного мужчину. Деревья увядают и по одному пропадают со снимков.
У Кнопки темнеет в глазах. Она понимает, что увлеклась, что слишком засмотрелась на фото, но одновременно приходит ледяной ужас осознания: и мальчик, и юноша, и мужчина имеют европейское лицо. Знакомое лицо.
– … девять человек взято живыми. Большинство – заключенные из лазарета лагеря номер 17. Двое из них скончались от осложнений во время этапирования. Таким образом, полиции не удалось обнаружить только одного беглеца. Это Лидия Соколовская-Книппер, шестнадцати лет.
Ноги Кнопки будто проседают, она повисает всей тяжестью на вешалке, и тут полицейский бросает взгляд назад.
– Установлено, что девушка имеет встроенный имплант самообороны и может представлять опасность.
Кнопка осознает, что оцепенела, что ослабела до невозможности и что гигант ЗАМЕЧАЕТ это. Его отекшие веки вздрагивают, она рефлекторно активирует тату на руке…
Тату не работает.
Гигант изворачивается, и бьет Кнопку головой в лицо. Девушка успевает ощутить гнилостный запах прежде, чем лоб раскалывает болью и стена наклоняется под диким углом.
Кнопка вскрикивает от удара ребрами и бедром. Тело на миг парализует, сверху что-то падает и каменным градом молотит по груди, по лицу. Девушка с дикой паникой понимает, что не может дышать. Сквозь волны боли доносятся быстрые, тяжелые шаги; из зеленоватого полумрака проступает гигантская фигура…
Что-то сшибает ее.
Девушка с хрипом вдыхает тоненькую струйку воздуха. В голове холодеет, и сознание на миг проясняется. Кнопка различает в паре метров металлическую дверь с иллюминатором. За ним, словно свиньи в морозильнике, висят на крюках мертвецы. Двое мужчин и девушка с зелеными, как трава, волосами. Дальше, где-то в расфокусе, где-то за жуткими тушками, блестит нержавейкой конвейер.
Кнопка чувствует, что проваливается в него, в этот металлический расфокус, судорожно выдыхает и бьет раненой ногой в пол. От страшной боли девушке удается поднять корпус, но слабость не уходит – тело трясет, тошнота подкатывает к горлу. Кнопка медленно поворачивается в другую сторону и видит схватку. Гиганта опрокинули на спину, его душит мужчина в сине-белой форме офицера военной полиции. Одной руки у военного нет – на ее месте культя, которую перетянули тряпкой.
Кнопка осматривается в поисках вешалки, разгребает банки и подтаскивает к себе за рога. Одновременно хозяин высвобождается из ремня, сует руку в культю военного и что-то вырывает, брызгая на Кнопку теплой кровью. Девушка запоздало прикрывается ладонью, офицер хрипит, гигант, как пушинку, переворачивает соперника и подминает под себя.
– Помоги, – военный замечает Кнопку. – Помоги!
– Помочь? – без выражения говорит Кнопка. Она вытирает кровь с щеки, опирается на вешалку и встает. – Одному из тех, кто отстреливает и сажает в клетки таких, как я? Помоги себе сам.
Военный теряется на секунду, и гигант пробивает слабый блок, наваливается руками на лицо противника, выдавливает его глаза. Офицер визжит, что-то чавкает, хрустит; тело военного выгибается дугой. Едва не сбрасывает соперника и обмякает. Кнопка замирает, к горлу вновь подкатывает тошнота.
Проходит минута или две. Гудит дизельный генератор, шелестят бабочки зелеными крыльями. Гигант с трудом, дрожа, хрипя, поднимается. Его сильно шатает; усталое, красивое лицо блестит кровью. Кнопка стискивает до боли вешалку, но тату не реагирует, и девушка ловит себя на мысли, что драться попросту лень.
– М-милая, – мужчина отворачивается и, тяжело дыша, направляется к раковине, – ты включила… систему подавления… Н-наверху. Твоя штука тут не будет… работать.
Гигант опирается на раковину – та жалобно скрипит, – вытаскивает из груды тряпку и вытирает лицо. У Кнопки от усталости сводит здоровую ногу.
– Это… Апельсиновое дерево?.. – не выдерживает девушка. Она бросает взгляд на ряды фотокарточек и добавляет: – Вообще живо?..
Мужчина качает головой.
– А твой брат, милая?
Девушка чешет за ухом.
– Можешь не отвечать, милая.
– В консервах сверху яд?
– Снотворное.
Кнопка нервно хихикает и разом, потеряв остатки сил, оседает на пол. Мужчина включает воду, подставляет голову под струю.
– Брат умер через месяц после того, как нас схватили. Извините.
– Он в самом деле хотел апельсин?
– Это просто было первое его слово. "Лепесин". Все называл эти словом.
Гигант слабо смеется.
– И все время нажимал кнопки, – тихо говорит девушка. – Просто из себя выводил.
Хозяин переводит дух и на дрожащих ногах хромает к военному. Хватает труп за одежду и медленно, чудом не падая, волочет в темноту.
– Зачем вы это делаете?
– М-мясо, милая. Просто мясо.
Лида подбирает ближайшую консервную банку и взвешивает в руке. Она медленно осознает, что съела человеческое "м-мясо", а потом – несмотря на омерзение, тошноту и слабость, – что снова голодна. – Это… вам нужен напарник?
Вечный сон
"… после трагической гибели жены и последующего инфаркта Габриэль Дамюр, негласный глава промышленного (и не только…) мира Г., передал управление империей брату, Доминику Курселю. Сейчас Дамюр, или, как прозвали его в преступных кругах, "Король", по словам родственников, проходит лечение в "краю морских ветров и солнца". Верится с трудом, но, несмотря на бесхребеность правительства Даладье, допускающего разворовывание государства на глазах всей Европы, юго-западное побережье Франции может наконец спать спокойно".
Раздел криминальных хроник "L'Humanité" за 23 июля 1933 года
Три года спустя.
Беспросветная ночь.
Гроза.
"Бом! Бом!" – долбят капельки по крыше "Фиата". Впереди серпантин; ограда его сломана в нескольких местах. Автомобиль мчится и мчится; в стороны брызгают фонтаны жижи, дворники месят воду по ветровому стеклу.
"Тик-Так! Тик-ТАК!" – щелкает в голове часовой механизм.
Меня тошнит.
В такие минуты понимаешь, насколько твоя жизнь похожа на кусок грязи. Ибо ты чертов алкоголик, который едет ночью по горной дороге, – потому что позвонил человек Курселя. Потому что Курсель не смог скупить все отделение полиции Г., но на тебя денег хватило. Потому что…
– Ты ничтожество, Седрик Мироль, – говорю я своим глазам в зеркальце заднего вида. Красным и отекшим, точно у Белы Лугоши, если бы кино вдруг стало цветным.
Шоссе Антампери выравнивается и уходит в сторону океана. Поворот – на обочине лежит искореженно-черный "Ситроен"; еще один, белый, годов 20-х, стоит рядом. В свете фар – струи дождя; несколько людей в непромокаемых тренчах "Раймон и Пети".
Паркуюсь, иду – едва не захлебываясь под неистовым ливнем.
– Седрик, мы ждали, – Изидор Виржин, усатый колобок в котелке, исполняет обязанности премьер-министра мафиозного клана. Сегодня мужчина выглядит помятым и грязным, как и его "Ситроен" – мелово-белый, с угольными царапинами.
– Мой принц, – я кланяюсь и снимаю шляпу. Волосы мигом намокают, но зато тошнит меньше.
Мужчина раздраженно дергает плечом и делает приглашающий жест. Спорю, с таким же видом усатик впускает шлюх в свой номер.
– Все шутишь. Проходи, не к месту.
Я зачем-то отряхиваю плащ и пробираюсь к изломанной машине. Через размокшую землю, лужицы бензина, крови.
– Что мне нужно знать?
Разбитый "Ситроен" похож на кусок шоколадного торта, который шлепнулся на пол и теперь высится невнятной массой крема, теста, кроваво-алого сиропа и лопнувшей вишенки.
– Три короля. На первый взгляд, упали.
– С неба? – порой крайне сложно удержаться. Курсель мертв? Мертв? Глава преступного мира вот так просто разбился? Хахаха. Господи, до чего глупая смерть.
Колобок хмурится.
– Седрик. Не к месту.
У машины лежат в ряд мертвецы – шофер и тройка мафиози. Ничем неприкрытые. Капли вгрызаются в их тела, будто пули. "Пуф. Пуф-Пу-Пу-Пуф".
Я смотрю вверх – там, на склоне горы, видна дорога и пролом в заграждении.
Чтобы выбить заборчик и рухнуть сюда, машина должна была нестись километрах на восьмидесяти. Никто в здравом уме не разгонится так в непогоду. Тем более в горах.
– Коронера вызывали?
– Никого, кроме тебя, – хрипло отвечает усач; затем вдруг очень тихо спрашивает. – Ты пьян? Скажи ты прямо! – и продолжает снова громко. – Трое глав мертвы. Найди, пока не поздно, убийцу или объяснение, в которое все поверят. Иначе завтра в Г. будет кошмар.
"Тик-Так! Тик-ТАК!!!"
– Просто взгляните внимательнее, – резюмирую я.
Изидор хмурится и медленно осматривает место аварии.
– И где ответ?
– На полке за вопросом. Они просто упали. Никто не виноват, ничего не надо делать.
– Ты что, смеешься? – злобно шепчет колобок. – Не позорь нас!
Я пожимаю плечами.
– Отнюдь. Хотя… Вот интересно, какой вопрос был самый-самый первый? Чтобы его спросить, ведь надо знать, что хоть чего-то ты не знаешь. А как же знать, пока тебя о том не спросят?
Усач смотрит на меня с какой-то смесью жалости и презрения. Так обычно смотрят на инвалидов.
– Что ж ты замолчал? – спрашиваю я и пытаюсь закурить. Проклятье, спички отсырели!
– Голова болит, – Изидор разочарованно вздыхает.
– А ты ее сруби. Болеть не станет, видеть правда тоже. Да и вообще немало трудностей, наверно.
Колобок сплевывает.
– Ты пьян, сукин ты сын.
Да, пьян. Меня тошнит от выпитого и бандитских рож. Курсель, Шове, Селли. Раньше, когда всем правил Дамюр, они были друзьями, а теперь… Теперь в городе три враждующих клана, жалких даже по меркам нашего захолустья.
Пускай я продажный ублюдок, но для всего Г. лучше, что троица мертва.
Хотя Изидор прав. Едва кланы узнают о случившемся, в городе начнется кровавая бойня. Проклятье! Проклятье!!!
"Чума земную твердь очистит от позора.
Кто выжил, заживут без горести и мук,
В добре и чистоте. А море и озера
Помогут им отмыть следы с кровавых рук", – мелькают в голове строчки из Аполлинера.
Откуда? Я его никогда не читал.
– Они друг друга ненавидели, – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь. – Зачем ехать в одной машине? Без эскорта и в тесноте. Как вы сами тут оказались, кстати?
Колобок удивленно переступает с ноги на ногу.
– Не знаю, Седрик. Шеф считал, что Селли готовит нечто. Мы следили за ним. Но аварии мы не видели. И как он и Шове сели в машину шефа – тоже.
– Ого, – присвистываю я. – Интриги, заговоры. А что Шове?
Усач разводит руками.
– Он просто никому не нравился.
Курсель хотел образумить Селли и поехал на берег? Зачем же Шове… Черт-те-что!
– Скажи, что дальше по этому шоссе?
Колобок вытирает мокрое от дождя лицо, смотрит на тело Курселя. Господи Боже, как потерявшийся щенок.
– Вроде бы, консервный завод, – медленно отвечает Изидор. Тут один из головорезов шепчет что-то, и колобок продолжает. – Нет, конечно. Сначала ремонтная мастерская. Мы оттуда звонили.
Все-таки не понимаю: зачем троице сюда ехать?!
Я подзываю двух громил, и мы переворачиваем "Ситроен". Под капотом – месиво из деталей, ремней. Если даже катастрофу подстроили, скажет только опытный механик.
Еще нигде – ни в салоне, ни у шофера – нет карты. Лишь никому не нужные бумажки: из отеля "Кюро", бара "Помни", пансиона "Утренний бриз" и мастерской мадам Дю Блессир.
И куда же Они ехали?
– Вы точно никому больше не звонили? – от шоссе к нам приближается горбатый "Форд".
Колобок выглядит удивленным.
– Нет.
Один из его людей спешит к визитерам.
– Здесь место преступления, уезж…
Грохот – мужчину почти разрывает выстрелом. Еще один! – сшибает с ног Изидора.
Я судорожно прячусь за машину; вытаскиваю пистолет. Гремят ружья, автоматная очередь. Дождь неистово стучит по железу, земле, одежде, коже.
– Ра… – захлебывается голос колобка. Крики, стоны, рокот залпов. Люди Курселя умирают, не успевая понять, что происходит.
Скрежет пулей по железу.
Ливень.
Соображай! Действуй! Сейчас пришельцы подойдут и конец…
На корточках огибаю кузов. За пеленой воды ничего не видно. Тень?
Я стреляю – мимо! – прячусь обратно. Бешено грохочет сердце. Сколько их? Пятеро? Шестеро?
Темная фигура выбегает из мрака. Вскинуть руку – нажать спусковой крючок. Прыгнуть в другую сторону. В лицо смотрит дуло обреза. Вбок! Вбок!!! Ребра обжигает болью, но – вспышка, отдача! – мои пули успевают отбросить врага.
Я у машины Изидора. В шуме грозы не слышно ни шагов, ни голосов. Сколько еще?
Вскакиваю – никого. Двое? Было двое?
Ночь вокруг пуста и неподвижна. Лишь холодные струи барабанят по корпусам машин.
Я перевожу дыхание. Надо подумать.
Вспышка молнии превращает бойню в сцену из фильма – с черной кровью и белыми лицами
Кто были новенькие? Как они тут оказались? Зачем?
Жуткий приступ тошноты сгибает меня пополам. Откуда-то изнутри по вискам, глазам и затылку ударяет боль.
"Тик-Так! Тик-ТАК!"
Седрик, держаться!
Я хлопаю себя по щекам – мокрым, прохладным от ветра и ливня. Зря, становится только хуже.
Кое-как собираюсь с мыслями и обшариваю карманы "приезжих". Жвачка, карта с отмеченным местом аварии, сигареты, патроны, спички из бара "Помни", платок… К слову, убийц все-таки приехало не двое – еще троих успели "положить" люди Курселя.
Обрез винтовки "M1 Garand".
Четыре "кольта" 1911 года выпуска на двадцать три патрона и один на тридцать.
Пистолет-пулемет Томпсона, модификация "М1А1", – та, что уже не с барабанным, а коробчатым магазином.
Эти ребята были вооружены, как профессионалы. Сказал бы даже, как военные или полиция, но слишком… Разномастно. Будто игрушечные кролики на празднике – синие, розовые, зеленые.
Я сажусь в свой "Фиат" – сиденья мокры, на полу лужа. Мерзкая погода. Непослушными руками вывожу машину на дорогу. На какой-то жуткий миг горы и серпантин слева кажутся рисованными. Что за черт?
"Тик-Так! Тик-ТАК!"
Седрик! Приди в себя. Убийство!
Странная вещь, ведь не прошло и десяти минут с моего приезда, когда появились новенькие. Либо они ждали где-то рядом первого визитера, либо следили за мной… Либо должны были убрать всех, кого встретят.
Мне нужно вернуться домой и выпить. Забыться. И ведь нельзя! Три мафиозных шишки мертвы – во что превратится Г., если ничего не делать? Через пару дней кланы перепахают город в поле для вендетты. Можно спрятать тела… Нет, тогда эти кретины обвинят друг друга в похищении. Бойня давно назревает, как новая война с Германией, нужен лишь повод.
Обратиться к своим? К полиции? А если она и устроила? Нет, черт, черт, черт.
Седрик, успокойся! Тела обнаружат не раньше утра, личности установят еще через пару часов. У тебя где-то половина дня.
Только надо не спать.
Только надо выпить.
Зачем же они ехали втроем? Начнем, пожалуй, с этого.
Я направляю машину в сторону от гор – к мастерской, в обглоданную дождем темноту.
Поворотов нет, домов у шоссе тоже. Эта ночь все больше напоминает мне шлюху, которую я однажды видел в Бордо, – с потекшей тушью, сигаретными ожогами на руках и пустыми, как выпитая бутылка, глазами.
Ищу под сиденьем и в бардачке – обычно парочка, да заваляется.
Не в этот раз, Седрик.
"Тик-Так! Тик-ТАК!" – щелкает в голове часовой механизм. У алкоголиков он появляется незаметно. Просто – раз! – и начинает считать минуты до следующего стакана янтарной жидкости.
"Тик-Так! Тик-ТАК!"
Со временем щелчки звучат все громче и чаще.
Затем появляются вторые часики, третьи, четвертые… Точно внутри тебя уже целый приборный завод: клацает, стучит, скрипит и требует жертвоприношения.
"Т-тик-Т-т-так! И-т-т-ик-Т-Т-а-т-ак!"
Господи!
Я торможу "Фиат". В голове крутится нездоровая карусель; подступает тошнота.
Седрик!
В полукилометре впереди – желтые точки. Окна?
Ремонтная мастерская сама требует ремонта. Просевший гараж изъеден ржавчиной и, словно барабан, гудит под дождем. Рядом жилой дом: постройка очень старая, времен Коммуны или даже Второй Империи.
Я поднимаюсь на крыльцо и стучусь. Ни звука.
– Эй?
"Идиот" – приглушенно ворчат внутри дома. Гремит нечто железное, наконец дверь открывается. Женщина в колпаке и с ружьем: немного синяков под глазами, капелька седины и сжатых губ. Вообще дама похожа на Свободу, ту гологрудую брюнетку с картины Эжена Делакруа, только в зрелости.
– Идиот, ночью я не работаю, – голосом хозяйки можно заколачивать сваи.
Мои мысли скачут в голове и неожиданно разворачивают транспарант: "Оп-ля!"
– Постойте, вы – механик?
– Кем, идиот, я еще могу быть?
– Па… – я собираюсь с мыслями. – Вы подъедете со мной на место аварии?
Женщина хлопает глазами.
– Ты идиот?
– Да прекратите обзываться, перед вами – офицер полиции!
Дама презрительно морщится, будто увидела дохлую мышь.
– Легавый? Все равно, ид… все равно я ночью никуда не поеду.
– Тогда я повезу вас в наручниках, с куском мыла во рту и дулом у виска.
Женщина задумчиво смотрит на ружье, потом на меня. Снова на ружье. На меня…
– Черт с тобой.
У машины я решаюсь спросить:
– Послушайте, у вас нет дома выпить? Погреться… понимаете?
– Нет, – дама тщетно прикрывается небольшим зонтом. – И не будет. Мой покойный муж тоже любил выпить, а потом колотить меня всем, что придется под руку. Однажды я вышибла этому идиоту мозги.
– Вы шутите.
– Думаешь, я часто шучу?
Я думаю, что стоит забыть на время об обязанностях полицейского а заодно – пару реплик женщины.
Мы забираемся внутрь.
– Тут мокрее, чем на улице! – ворчит "Свобода", пытаясь примоститься с ружьем на сухой островок. – Пятьсот восьмой?
– Что?
– Говорю, модель "Фиата" – пятьсот восьмая, ид…
Женщина замолкает на полуслове и смотрит на коробку передач.
– Четырехступенчатая, – со знанием дела и любовной истомой в голосе заявляет дама. – Сам ставил?
– Нет, такая была.
– Это же не серийная.
– Очень даже серийная!
Я вдруг замечаю, что на женщине – парик и сама она гораздо моложе, чем хочет казаться.
– У вас… – один миг, и видение пропадает.
"Тик-Так! Тик-ТАК!"
На лбу выступает испарина, чувствуется слабость.
– Что? – собеседница деловито вертит руль, затем достает из рукава отвертку и начинает копаться в приборной панели. – Я, думаешь, не знаю, как выглядит серийный "Фиат 508"?
– Нет. То есть, да. Нет, – я верчу головой. Панель передо мной разделывают, точно куриную тушку на кухне. – Давайте поедем!
– Погоди, ты явно давно не заглядывал в ремонт.
Женщина что-то с хрустом выламывает и швыряет в окно.
– Так гораздо лучше.
Полчаса спустя мы на месте аварии. Кароль – полуночная езда располагает к обмену именами – брезгливо переступает тела и подходит к "Ситроену". Ливень все также тарабанит в перемолотый кузов; добивает, будто врага – римский гладиатор.
– Это ты… – смотрит женщина на тела; вытирает мокрое от дождя лицо, – всех?
– Нет, только двоих. Остальные – друг друга. Кроме тех, что справа от вас… с ними пока непонятно.
– Идиоты. А ты, видать, неплохой легавый?
Ночь хохочет из темноты черной кошкой. Я пожимаю плечами.
– Нет, наверное… когда-то был.
Женщина заглядывает в сплющенный кузов, задумчиво прикусывает губу.
– Подержи зонт, – просит Кароль и по пояс залезает внутрь.
Молния сверкает, и вдруг машина становится плоской, точно картон. Мне хочется закричать…
– Я знаю этот "Ситроен"! – голос из железных недр развеивает мираж.
Просто похмелье, Седрик. Чертово, похмелье! Я с трудом разлепляю губы:
– К-как это?
– Что, "как"? Это первый переднеприводный автомобиль, который я видела, – женщина вылезает и дергает зонт из моей ослабевшей руки. Платье и накидка ее мигом намокают, точно брошенный в лужу кусочек газеты, – и перебирала. "Ситроен Траксьон Авант", модель шесть.
– Перебирали? – я мотаю головой. – Как?
– Да что ты заладил?! "Как?" да "Как?". Руками! Приезжают четыре идиота месяца три назад. Один, шофер, говорит, мол, трансмиссия вот-вот накроется. Я посмотрела – естественно, накроется, там черти что было, а не трансмиссия. Внешне машина, конечно, хороша, но начинка… Я бы сама Андрэ Ситроена пристрелила бы, если б он с позора не умер! Удумал автоматическую коробку передач поставить! Представляешь? И карданные шарниры на оси. Идиот! Слов нет.
– Но… перебирали? – чувствуя себя тем самым "идиотом", повторяю я.
– Да. Сказала им: берите из моего гаража машину, а я за пару дней вам все поменяю. Иначе на первом же повороте рискуете потерять и колеса, и головы.
– Постойте, эти? – я отхожу к Курселю и остальным, чьи тела наполовину скрылись в мутной воде.
"Свобода с ружьем" приглядывается.
– Господи Боже, ну и мерзость. Не сладко им пришлось… Вроде бы, они. Отец с сыном, шофер и премерзкий тип… Да, точно.
– Они не родственники. А, не важно. Вы знаете, куда они поехали? Может быть, говорили вскользь?
– И зачем мне это знать? – хмыкает Кароль. – Не помню. Или постой… кажется, они хотели вернуть кого-то. Все, вези домой, я промокла и устала. И так помогла больше, чем следовало.
Вернуть?!
Мы направляемся к "Фиату". Холодно, мокро, неуютно. Грохочет гром; землю вокруг раздирают и превращают в жижу снаряды-капли.
Ботинки утром можно будет выкидывать.
– Значит, машина после вас была в хорошем состоянии? – спрашиваю я.
– Еще бы! – Кароль вздымает зонт, как солдат на параде – винтовку. – Я бы своего первенца в нее посадила, еще когда он грудь просил. Самая безопасная и удобная машина, которую можно представить. Но, конечно, при падении с трехсот метров ничего не спасает. Тут на моей памяти уже машин семь или восемь падало. Все всмятку, как яйцо.
Неужели все-таки случайность? Слишком крутой поворот, невнимательность водителя – и вот, мафиозные боссы летят к земле здоровенным кирпичом.
Но откуда парни на "Форде"? И что они хотели?
Подумай, Седрик: колобок нследит за Селли, теряет его в какой-то момент, затем находит машину Курселя со всей компанией. Звонит мне. Я приезжаю; затем "Форд". Случайность?
Колобок звонит один раз – мне домой. Видно, "пришельцы" за мной наблюдали – иначе нам не появиться примерно в одно время.
Но зачем слежка? Они сразу начинают стрелять… Хотели убить меня? Глупость, это можно было бы десяток раз сделать дома: постучать в дверь и шандарахнуть из обреза.
Или колобок соврал? Позвонил еще кому-то, и им нужно было ехать столько же, сколько и мне… Плюс-минус десять минут.
Я сажусь в "Фиат" – ноги приходиться опустить в лужу на полу – и спрашиваю Кароль:
– Где-то часа два назад от вас звонил полный усатый человечек. Сколько звонков он сделал?
Женщина смеется, отряхивая зонт. По звуку ее хохот напоминает урчание спорткара.
– Ты не такой идиот, каким кажешься! Дважды. Один раз Седрику, то есть, видимо, тебе; второй – какому-то Растиньяку.
Растиньяк? Человек Селли – вроде колобка, только в другом лагере.
На первый взгляд логично: Селли погибает – лучше сообщить сразу, чтобы не было недомолвок. Но зачем врать мне?
Снова тупик.
– Ты любишь свою работу? – спрашивает Кароль. – Каждый день – кровь, насилие…
– "Я клянчу, день-деньской кручусь без передыха,
И только темнота – спасенье для меня.
Назавтра я пойду, кляня лихое лихо,
Приветствовать Зарю, встречать Электру дня".
– Красиво, – женщина выглядит удивленной. – Чьи они?.
Я пожимаю плечами.
– Аполлинера.
– Легавый, который читает Аполлинера?
– Я никогда его не читал.
– Тогда откуда знаешь?
– Я весь вечер задаю себе этот вопрос.
Вдруг перед глазами все плывет, к горлу подступает волна тошноты…
"Тик-Так! Тик-ТАК!"
Крыша "Фиата" стонет под напором стихии. Кажется, еще немного – и капли проломят, разорвут металл. Слава Богу, впереди уже видна мастерская и здоровенный плакат на фоне неба – агатовый на смоляном.
Вдруг меня осеняет:
– Послушайте, та машина, что была у вас в гараже.
– Да? – Кароль моргает, сонно и неуверенно.
– На ней кто-то ездил за последнее время? Кроме той четверки?
– Ездил? – шепчет "Свобода с ружьем" и нервно оглядывается. – Я…
– Поймите, если никто не ездил, можно померить уровень топлива и высчитать расстояние.
Кароль растерянно вертит головой:
– Этого же не было… Идиот, дорога! ДОРОГА!!!
"Фиат" резко заносит, на какой-то миг все замедляется и я вижу капли дождя – они чинно и медленно плывут за окном. Вдруг страшный удар, глухой, призрачно-далекий, сбивает машину с колес. Мир вертится перед глазами, визжит где-то в другой реальности Кароль, а капельки летят и летят мимо лобового стекла…
Виски ломит от боли. Господи!
"Тик-Так! Тик-ТАК!"
Я открываю глаза.
Машина стоит, как ни в чем не бывало. Соседнее место пусто – только вмятина на коже и зонтик в углу напоминают о сидевшей здесь женщине.
"Тик-Так! Тик-ТАК!"
Осматриваю себя, машину, точно Кароль могла спрятаться где-то в щелях обивки.
Никого.
Ни единой раны!
"Тик-Так! Тик-ТАК!"
Седрик! Седрик, успокойся!
Вдруг я вспоминаю – почему-то именно сейчас, – как в перестрелке мне угодили в ребра. Судорожно поднимаю плащ и рубашку – тоже ничего!
Что за чертовщина? Тот сукин сын попал в меня, ведь попал…
Седрик!
Я хлопаю себя по щеке – тошнота достигает предельного уровня, но зато истерика прекращается.
Нужно заняться делом.
Я судорожно выдыхаю и лезу под дождь. В лицо бьет влажная упругая волна – ветер, капли и скрежет ржавого металла вдалеке. Смутно виднеется мастерская – бегу к ней.
На стук не отзываются. Куда же пропала Кароль? И что за странная фраза: "этого же не было". Чего? Когда?
К черту, в гараж!
Двери открыты. Внутри три автомобиля… Какой нужен мне? "Пежо" с откидываемым верхом; блестящий "Додж" начала века – "Старушка Бетси", – который больше напоминает карету, чем машину? Или двухместный "Астон-Мартин", приземистый и вытянутый, словно такса?
Гараж оглушительно гремит под потоками воды; головная боль, и тошнота, и шум, и долгая ночь мешают думать.
Седрик!
Нет, их было четверо, "Астон" отпадает… А "Бетси", к несчастью, выглядит слишком древней – Курсель любил шик. "Пежо"!
Я нахожу шланг и пустую канистру на 1 галлон. Сливаю бензин у "Пежо" – четверть, даже меньше. Примерно 0,25 галлона или 1 литр. Теперь нужно узнать объем бака машины.
Если как следует побродить вокруг ангара, можно найти очень интересные штуки. Вроде бочки с водой, ведра, четырех кусков шланга и олененка с тоскливыми глазами. Зверек при моем появлении делает ногами что-то невообразимое и убегает.
Я сливаю воду в бак "Пежо" – "мерным стаканом" служит канистра – так… так, еще немного… ровно половина галлона!
Значит, потратили где-то четверть. Расход моего "Фиата" около четырнадцати литров на 100 километров. Надеюсь, у "Пежо" отличается не сильно.
Теперь простая пропорция: если 14 л – 100 км, то 1 – 7! В одну сторону – 3,5! Это совсем близко…
"Фиат", как ни в чем не бывало, везет меня в неизвестность. Я лихорадочно перевожу взгляд с километража на дорогу и обратно. Куда вы ехали? Курсель, Шове, Селли и навсегда безымянный шофер…
1 км.
Дождливая мгла за моей спиной, дождливая бездна – впереди. Мир без начала и конца, где есть лишь полоска шоссе. Блестит от луж, тянется и тянется, будто моя сегодняшняя тошнота.
2 км.
– Господи!
Вжимаю тормоз в пол. Ревут покрышки, "Фиат" чуть подскакивает и останавливается в паре метров от пропасти.
Какого черта? Дорога и земля просто обрываются, как будто их отрезал гигантский нож.
Я выхожу и бегу к краю.
Это невозможно. Это просто невозможно.
Небо под моими ногами, небо впереди, небо над головой. Мир завершается здесь, точно жирной точкой – бульварный роман.
Сверкает молния, и вдруг снова, как недавно, все становится рисованным, ненастоящим. Игрушечные холмы, плоская машина, струи воды из серебряных ниточек.
"Тик-Так! Тик-ТАК!"
Гигантские часы в голове ухают и ухают, к горлу в очередной раз подкатывает тошнота.
Куча вопросов и ни одного ответа.
Три убитых мафиози, парни на "Форде". Пропавшая женщина-механик…
"Этого же не было".
О чем говорила Кароль?!
"Тик-Так! Тик-ТАК!"
"Я клянчу, день-деньской кручусь без передыха,
И только темнота – спасенье для меня".
Откуда я знаю Аполлинера?
Просто ты всегда знал его. Читал и перечитывал, лелея маленькую книжицу, как ребенка. Именно ты, а не Седрик Мироль, продажный полицейский из портового города.
"Т-тик-Т-т-так! И-т-т-ик-Т-Т-а-т-ак!"
Я и есть Седрик Мироль!!!
Тогда откуда вся эта искусственность?
Или почему Кароль с колобком так странно говорили – то тихо, то громко. Будто…
Будто на публику.
Исчезающие раны, обрезанная дорога – все сливается в один невообразимый ком.
"Этого же не было…" В сценарии?
Господи!
Вселенная муторно сжимается до размеров небольшой сцены: серпантин с проклятым поворотом, упавший "Ситроен", мастерская. И там, там, где кончается шоссе, огни софитов освещают передние ряды – видны только колени и руки на них.
Я в театре.
В театре.
Меня начинает рвать прямо на сцену – до кругов в глазах, до полуобморочного состояния. Сквозь запись грозы слышатся возмущенные голоса зрителей.
Представляю, что напечатают газеты с утра. "Еще одна звезда немого кино не смогла найти себя даже в театре".
Господи, давно мне так плохо не было. Сколько я ни пил, но так…
Обессилев от тошноты, я сажусь на сцену. Дрожащими руками вынимаю сигареты, спички – они, конечно, не отсырели, – закуриваю.
Проклятая жизнь. Однажды ты просто открываешь глаза и видишь, что мир вокруг – не более, чем декорации. Машины из картона, стены из пенопласта; а звук дождя – всего лишь бесконечная фонограмма.
И сам ты рисованный персонаж. Со вздорной ухмылкой и грустью в глазах. Жалкое подобие актера, что спился до безумия и не умеет отличать реальность от вымысла. Который даже имя свое забыл!
И сценарий. Ха-ха-ха!
Я смеюсь, как сумасшедший. Я ни черта не помню, что должно быть дальше.
Наверное, разоблачение. Это же детективная пьеса. В финале всегда разоблачение.
Слегка приоткрываю глаза – зрители еще на местах. Ждут. Ждут, сукины дети, развязки.
Мне хочется попросить у них прощения и одновременно послать всех в тартарары.
"Надо доиграть этот спектакль, Седрик".
"Я не хочу! Я не Седрик! Я был прекрасным актером, который никогда не снизошел бы до такой чепухи".
"Так и докажи".
"Я не хочу ничего доказывать!"
"А себе?"
Господи!
Я вскакиваю на ноги. Утопающий во тьме зал вздыхает почти в унисон. Шатается под ногами сцена – точно палуба корабля в шторм.
Думай!
Это детективная пьеса. Все ответы либо в диалогах, либо в декорациях; только нужно быть внимательным.
