Андрей Молчанов
Взорвать Манхэттен
ЗАСЕДАНИЕ СОВЕТА. ДО 11.О9.2001 г
– … И еще меня крайне тревожит, господа, движение нашей экономики в сторону ее виртуализации. Биржа перегрета и готова взорваться. Отношение капитализации акций наших компаний составляют к реальному росту прибылей подчас сотни процентов!
– Вы преувеличиваете.
– Я не говорю о ваших компаниях, Джонатан. У той же Yahoo данный показатель перевалил за тысячу процентов! И Yahoo – не исключение. Ее примеру следуют практически все предприятия, формирующие индекс NASDAQ. Половина населения страны – держатели акций структур «новой экономики», и я вижу, что их биржевые вожделения воплощаются в автономный мир призрачных финансов.
– Уточните.
– Пожалуйста: ценовые тренды существуют вне хозрасчетного фундамента. Причем – повсеместно. При этом доходы тратятся не на развитие бизнеса и технологий, а на манипуляции общественным мнением, презентации, поддержку популярности, и всякого рода воздействия на коллективную психологию держателей акций. В это трансформируется и биржевая аналитика. Портрет нашей экономики – это портрет Дориана Грея.
– Надеюсь, не в финале его карьеры?
– Я тоже на это рассчитываю, но зловещие признаки мы тщательно ретушируем. Мистер Пратт, вы что-то хотели сказать о проблеме информатизации…
– Да, поскольку я представляю авиацию, и о наших новациях с электронными билетами и компьютерным управлением их продажами вы знаете… Но мне хотелось бы расширить тему. Я имею в виду повальную информатизацию производства и перманентный upgrade. Они дают положительный эффект лишь в очень узком экономическом секторе. В широком же плане это почти никак не сказывается на хозяйственных достижениях. Выгоды несопоставимы с затратами на капитализации фирм, работающих на рынке информационных технологий и услуг. Акционеров убеждают, что сдвиги произойдут позже, и, эксплуатируя такие ожидания, действительно можно получать стабильный и основательный доход, но суть его порочна и входит в противоречие с объективными хозрасчетными показателями. Сектор реального производства утрачивает свое значение…
– Мы перебарщиваем в виртуальной игре с финансами, это верно. Объем денег на рынке деривативов чрезмерен. Рынок опционов, свопов, варрантов, фьючерсов, опционов на фьючерсы выплеснулся за все какие-либо приемлемые границы. С другой стороны, военно-промышленный комплекс – основа геополитического влияния, где и в самом деле существует явное производство, утрачивает не только свою мощь, но и оправданность. Он обеспечивает нам доминацию в мире, а его неуклонно разрушают игры с виртуальными финансами. Продлись такое положение дел еще с год, и грянет катастрофа. А мы успокаиваемся своей же пропагандой.
– Это верно. Я посмотрел цифры роста ВВП, в них – потенциальные затраты граждан на жилье, но откуда взялся этот произведенный кусок, в случае, если жилье – частное? Мы оторвались от реальности старых объективных оценок. Если угодно – консервативных. Я не стану называть имена некоторых наших коллег, присутствующих здесь, но им пора задуматься, что будет, если критическая масса выпущенных ими акций будет востребована в некий реальный эквивалент?
– Вы имеете в виду деньги?
– Или деньги, или торговое покрытие. Вы понимаете, что, пойди такой процесс требований лавинообразно, мы столкнемся с тотальным крахом всей мировой финансовой системы, поскольку она прямо связана с долларом.
– И с нашей экономикой в целом, помимо того.
– Где, замечу, тридцать процентов граждан США заняты не в производстве, а в обслуге. Она опасно раздута и становится маргинальной. Всех потянуло на быстрые доходы. Поэтому производство и инвестиции каждодневно смещаются за рубеж.
– Но это объективно, там другие экологические нормы и хорошие цены на рабочую силу.
– Так, но это только усугубляет эфемерность нашей экономики и порождает лживых манипуляторов успокоительными цифрами. К тому же нам надо учесть фактор европейской валюты, она становится куда более весомой, поскольку ее философия – из старых традиций… А с учетом новых систем европейского энергосбыта из России, мы теряем концепцию снабжения третьих стран из арабского мира и наши затраты по контролю за ней… Все это ударит по доллару. К тому же нельзя забывать об угрозе появления третьей валюты, азиатской. Если это будет юань, его обеспечение несомненно привяжется к реальному производству, и он будет весьма привлекателен.
– Ресурсное и стратегическое объединение Европы – не только угроза доллару… Это повсеместное ослабление всех наших позиций.
– А вам не кажется, что слишком много сил и средств мы отвлекаем на внешний мир? Не стоит ли нам уделить больше внимания собственной территории? В конце концов, общеконтинентальной…
– Это хороший предвыборный лозунг. Но и не более того. Торможение внешних процессов чревато созданием для нас будущих непреодолимых препятствий. Вот там-то, извне, нам необходимо ежечасно подогревать наши виртуальные иллюзии процветания. И если те, кто вкладывает в данный сектор средства, начнут их оттуда выводить, грянет коллапс. И ни с какой «великой депрессией» он несравним, если учитывать нашу доминирующую роль в планетарном масштабе.
– Нам нужен прорыв. Иначе мы потеряем страну.
– Я не вижу возможности резкого прорыва в экономике. К тому же он – не панацея от всех нацеленных на нас копий… Здесь нужен неожиданный политический элемент.
– Предтеча значимых положительных перемен – это война…
– В том или ином смысле?
– Естественно. Агрессия уместна лишь как ответ на угрозу. И если создавать угрозу, примитивных конструкций следует избежать. Проект должен быть парадоксален, но убедителен.
– Я думаю, это далеко не праздная мысль.
МАКСИМ ТРОФИМОВ
Привал устроили в небольшой лощине, повалились, ощущая гуд в ногах, на сырую травку и некоторое время не произносили ни слова. Заодно напряженно прислушивались: не скрипнет ли ветка, не идет ли за нами враг?
– Шашлычка бы сейчас, – произнес я, сглотнув голодную слюну.
– С винцом кисленьким, – поддакнул мне Рогальчук, отвинчивая крышку с походной фляги.
– По пути есть одно село, – лениво доложил один из соратников. – И овчарня там имеется. Под вечер можно наведаться. Стены из гнилых досок, акцию проведем молниеносно…
– А потом с бараном в часть попремся? – спросил я. – Или на поводке его поведем?
– Ша! – вскакивая на ноги, проронил командир, видимо, что-то услышавший. – К бою!
И в считанные секунды мы рванули на уже примеченные, поросшие кустарничком и молодым папоротником позиции по краям лощинки, превратившейся в окоп. Вжавшись в землю, замерли, вслушиваясь в лесную тишину, и едва я подумал, что тревога была ложной, окружающее пространство внезапно словно бы сузилось, сжатое грохотом и пламенем первых яростных взрывов.
Противник ударил по нам с ходу всей боевой мощью, и по плотному свисту пуль, выстилающих над нами свинцовую смертоносную сеть, по настырному уханью гранат, гвоздящих сырую почву, я понял, что мы капитально и цепко окружены бандой с сотней стволов.
Мы слепо лупили из автоматов по зарослям, оглохнув от разрывов начиненных тротилом болванок и упруго поющего свинца. В его уходящем в никуда вое словно чувствовалась досада промаха и неутоленность своего губительного предназначения.
Пороховая гарь въедалась в потные, оцепенелые от напряжения лица, приторно било в ноздри запашком оружейного масла и горячей стали.
И вдруг наступила тишина. Прострекотал одиноко и хлопотливо, как швейная машинка, вражеский пулемет и – замолк, словно захлебнулся.
Я наобум повел ствол в сторону этого стрекота, нажал спуск и расслышал лишь беспомощный щелчок бойка. Патроны в последнем магазине кончились. Я потянулся к кобуре пистолета, хотя прекрасно понимал смехотворность данного оружия в этаком боевом раскладе, однако внезапно уяснил, что левая моя рука странно задеревенела. А затем почувствовал противную тяжелую влагу, напитавшую рукав.
Следом долбанула сверлящая боль в плече. Вот оно, то самое первое ранение, которое я безрадостно ждал и, увы, дождался. Но что это ранение, да и вообще все предыдущие мои неприятности в сравнении с тем, что меня ожидает в самые ближайшие минуты? Нас ведь не просто убьют. Нас… Впрочем, не будем хныкать. Я знал, на что шел, выбирая профессию, знал, что такое война и знал, что подобный финал более чем вероятен. И не раз думал о той финальной пуле, что собственной рукой придется пустить себе в башку, дабы избежать участи вживую разделанного барана. Господь, полагаю, такой шаг оправдает. Ибо шансов…
– Спецназ, сдавайся, лучше будет! – энергично и зло выкрикнули из зарослей.
Я оглянулся на своих ребят и – содрогнулся. Гранаты сделали свое дело. Вокруг меня, ничком уткнувшись в пологий откос, лежали трупы в камуфляже, испоротом десятками осколков.
Далее я действовал, руководствуясь спасительной мыслью, хотя и сознавал некоторую ее порочность, не отвечающую моральному облику готового биться до последнего вздоха бойца. Передо мной встал выбор, сознаваемый ранее как весьма умозрительная вероятность: я мог или достойно умереть, или попытаться хитроумно выжить, за что неизменно ратовали мои педагоги в разведшколе. Другое дело, за счет чего и кого выжить? Судьба посылала мне редкий шанс сделать это, не замарав совесть.
Я хлопнул себя по нагрудному карману, ощутив под ладонью тонкую книжицу иностранного паспорта; мысленно оценил свою одежку, – нет ли в ней чего-либо вызывающе-спецназовского? – и, решив, что нет, а доставшаяся иностранная куртка как раз кстати, сполз на дно лощины. Вытащил из вещмешка веревочный стандартный кляп с валиком, сунул его себе в рот, подтянул петлю; после переложил содержимое своего мешка в мешок Рогальчука, опорожненный брезент откинул в сторону, а далее, стиснув зубы от осекающей дыхание боли в плече, завел левую руку за спину, туда же последовала и правая с уже застегнутым на ней наручником, и, едва челюсти его замкнулись на свободном запястье, вновь грянула пальба.
Замельтешила в воздухе скошенная пулями трава над краем обрывчика, взметнулись земляные фонтанчики, затем рванула очередная граната, сыпанув на меня комья тяжелой и влажной глины.
Я спешно пополз к глубокой трещине в склоне обрыва, из которой струился тонкий мутноватый ручеек. На пути ручейка лежала оброненная кем-то из наших походная фляжка в защитном, уже черно-подмокшем брезентовом чехле.
Поднатужившись, я начал втискиваться в глинистую податливую трещину, но тут последовал новый торжествующий «ух»; звездопад, плавающий в моих глазах от боли в плече, застила оранжевая мгла, смененная волной сухой горячей черноты, и я растворился в ней безропотно и безоглядно, как капля дождя в океане.
АБУ КАМИЛЬ. ДО 11. 09.2001 г.
Агенту он сказал, что выполняет задание по внедрению в среду экстремистов, то есть в тот круг, где доверенное лицо обреталось, готовясь быть востребованным для участия в акциях набирающей силу Аль-Каиды. Собственно, так называемая среда состояла из пяти человек, простых молодых работяг со строящихся нефтяных промыслов. Все пятеро занимали одну комнату в общежитии, чей модуль стоял на отшибе от города, в серых песках пустыни, среди сосредоточия алюминиевых баков с опресненной морской водой и с газовой подстанцией. Вечерами пятерка уходила в город, к духовному наставнику, кому был представлен Абу.
Агент обозначил его, как своего родственника, суннита, бежавшего из Ирака от нападок властей. Наставник, Хабибулла Хасир, молодой, лет тридцати человек, подвижный и остроумный, встретил очередного неофита с сердечностью, выразив готовность помочь ему с работой и с временной визой. Разговор сразу же коснулся религии, а вернее, ее новейшего ответвления, именуемого ваххабизмом, ересью «салафитского» толка с идеей радикального реформаторства.
– Наше единство – в Коране, – начал свою проповедь наставник. – Кое-кто намерен извратить спасительное учение, и оттого происходит вражда между родственными народами, и ты, Абу, жертва такой вражды. Мусульман стараются разобщить и развратить, дабы управлять нами. И это, увы, удается. Мне пришлось побывать в Тунисе, и что я увидел? Женщины ходят в коротких юбках и плавают в бассейнах вместе с мужчинами. Они знакомятся с европейцами на улицах. Повсюду пьют вино, его производство – часть экономики страны. По телевидению – засилье западной рекламы и фильмов. Американцы насаждают нам свои ценности, дабы превратить нас в послушный бездумный скот. Но мы должны быть умнее их. Мы можем соглашаться с ними на словах, но не в душе. Мы должны использовать их, чтобы нарастить свою мощь, но затем нам все равно предстоит решающая битва. К 2050 году от Марокко до Аравии будут проживать пятьсот миллионов мусульман. В Южной Азии иранцы, афганцы, пакистанцы составят население в семьсот миллионов. Плюс – триста миллионов индонезийцев. Наконец – полтора миллиарда индийцев, среди которых наша вера, думаю, станет главенствующей. А что Запад? Европе предстоит принять сто семьдесят миллионов иммигрантов, чтобы сохранить баланс между пятнадцатилетними и теми, кому в ту пору исполнится шестьдесят пять. А если они захотят восполнить естественную убыль населения, им придется принять полтора миллиарда человек. И это не гипотезы, а математика. Запад уже проиграл нам все, он догнивает в своем обжорстве, но не стремится уменьшить аппетиты. Вот парадокс! – чем богаче страна, тем меньше в ней детей. Они делают все, чтобы жить в удовольствиях и в неге, и копают себе тем самым могилу. А мы – сила нового миропорядка, чистая и устремленная к истине. И если ты, Абу, хочешь быть в авангарде правого дела, мы поможем тебе…
Кадровый разведчик без труда подыгрывал незатейливому вербовщику, мгновенно уяснив свою роль чуткого и признательного ученика. В душе же Абу всецело соглашался с мыслями учителя, а потому, наверное, был непритворно искренен, однако холодный разум говорил ему иное: за сакральностью провозглашенной цели стоит устремление к деньгам и к власти тех, кто вербует его в свое воинство, должное послужить всего лишь расходным материалом в будущих битвах. И вновь перед его глазами возникала картинка из детства: два снисходительных шейха, возвышающиеся над распластанной на бетоне толпой простаков… Знакомство же с наставником было в первую очередь важно для него как часть наработанного материала для дальнейшего торга с разведкой чужеземцев.
Через одного из американских предпринимателей, кто жил в Дубае и, как было Абу известно, сотрудничал с ЦРУ, он вышел с предложением своего контакта с резидентурой. Скрываться на промыслах становилось опасно: его сослуживцы наверняка рыскали в поисках беглеца по всем Эмиратам, а кажущаяся людская скученность в городских оазисах среди бескрайних пустынь, медленно, но верно сортировалась профессионалами неумолимого сыска, кому надлежало поставить в судьбе предателя финальную точку. Удручало и положение Мариам, сидевшей взаперти в маленькой квартирке на окраине города.
Наконец американцы назначили ему долгожданную встречу.
В безлюдном районе возле пляжа Абу сел в машину, судя по номеру, взятую в аренду у местной компании, застав за рулем человека лет сорока с усталым и хмурым лицом. Принужденно улыбнувшись, человек представился ему как Хантер и тронул автомобиль с места.
Некоторое время они колесили по городу, – американец явно и тщательно проверялся, хотя и болтал, не умолкая, на всяческие отвлеченные темы. В итоге они оказались в номере дешевого отеля, где обитали в основном мелкие пришлые торговцы из России и Восточной Европы, занимавшиеся закупками здешнего грошового ширпотреба для своих лавчонок.
Номер был пропитан табачным дымом, палас на полу затерт до дыр, а узкие кровати кособоки и продавлены. Из соседних номеров, сквозь хлипкие стены из гипсокартона, доносился игривый женский смех и звяканье бутылок: вечером чужестранцы не отказывали себе в привычном времяпрепровождении.
Уселись за низеньким журнальным столом, заляпанным белесыми кольцами следов от мокрых стаканов и горячих кружек.
– Должен предупредить, – кисло и заученно произнес американец, – что основой нашего разговора должна быть правдивость и искренность, иначе… – Он задумчиво поиграл бровями. – Иначе я не могу гарантировать конфиденциальности наших отношений.
Абу хмуро кивнул, невольно сцепив кисти рук в замок – знак отчужденности и обороны. Ему не нравился этот американец. А может, ему претила собственная роль – просителя, должного унижаться перед совершенно чуждым ему по духу и крови неверным. Только сейчас он остро и неприязненно ощутил всю инородность сидящего перед ним человека, выросшего на другой земле, под другим небом, исповедующего другие ценности, пропитанного пресной, напичканной химией и антибиотиками пищей. Наставник Хабибулла – смуглый, опрятный, чистый, омывающийся солнечным песком, вдруг показался ему словно родным братом, которого безжалостная судьба требовала подло предать, отдать на растерзание свиньям…
Между тем Хантер начал неторопливый допрос. Тон его отличался доверительностью и участием, но глаза были равнодушны и пусты.
Ответы Абу он стенографировал известной ему тайнописью в блокноте. Работая на чужой территории, пользоваться аппаратурой он не мог: любая техническую запись – серьезный промах, попади она в руки властям, эту азбуку разведки Абу, так же, как и собеседник, знал превосходно.
Отработав вопросы, касающиеся биографии беглеца, американец принялся расспрашивать его о родителях и родственниках; затем перешел к разведшколе, уточняя имена преподавателей, курсантов, дисциплины, расположение учебных классов…
– Поймите, Хантер, – произнес Абу, невольно скрипнув зубами. – Или же Джон, Джеймс… Я могу еще целые сутки диктовать имена, рисовать схемы зданий, указывать, где в кабинете моего начальника стоит стол, а где сейф; я также великолепно понимаю, что мой статус достаточно скромен: я сотрудник среднего звена, пусть и из главного аппарата… В том числе я сознаю и другое: если бы перед вами находился не перебежчик, а действующий агент противника, могла бы строиться какая-либо перспектива, пусть с допущением провокации и так далее, и тому подобное. Но перед вами именно перебежчик, невозвращенец. А посему главное для вас – выжать информацию. Всю. До капли. Поэтому, чтобы не быть выкинутым в мусорную корзину как выжатый апельсин – простите за банальное сравнение, – я должен иметь реальные козыри и сыграть ими не здесь, а в ваших Соединенных Штатах. Козыри таковы: мне известно, каким образом, куда и кем распространяются в арабском мире современные технологии по производству химического, бактериологического и ядерного оружия из бывшего СССР. У меня есть агентура и знакомые среди исламских террористических движений, и я знаю, каким образом руководство моей страны будет пытаться использовать их в своих интересах. Своего здешнего информатора я передам вам.
– М-да, – озабоченно откликнулся американец. – Хорошо, я буду всецело откровенен: в мою задачу входит определение степени вашей полезности, а потому мне необходимы детали… И вот почему. Подробности – доказательство компетентности. Мало ли кто что слышал или видел… Я обещаю, что сделаю все возможное, чтобы вы улетели отсюда в США в кратчайшие сроки, но пусть они там… – косо указал в потолок, – мои шефы… поверят, понимаете… В вашу действительную ценность.
– Стоп! – Абу легонько хлопнул ладонью по журнальному столику. – У нас пошел торг. Бессмысленный. Вот паспорта. Мой и жены. При следующей нашей встрече в них должны стоять американские визы, а между страницами лежать авиабилеты. Все. Дальнейшие переговоры бесполезны. Лично вы ничего не решаете, решают в Вашингтоне. Я не хотел бы избирать резкий тон, поскольку от вас зависит довольно-таки много, но как профессионал вы должны меня простить и ничего личного в наши оперативные отношения не вносить.
– Хорошо. Визы и билеты?
– Да. Наша внешняя контрразведка дышит мне в затылок. Если вы не поторопитесь с решением…
– Мы позаботимся о вас, не переживайте.
Они вышли из отеля в душный тропический вечер, под беззвездное небо, словно затянутое пыльной черной шалью, в дробящееся сияние несчетных неоновых огней, которыми полыхал город, и через считанные минуты уже катили в плотном потоке автомобилей в сторону трассы, проходящей мимо вилл, отгораживающих ночную безбрежность теплого, спокойного залива.
Иногда в Лэнгли умели торопиться с выводами: через день в сопровождении Хантера Абу и Мариам вылетели в Вашингтон.
До своего отлета Абу сумел навестить наставника, сказав ему, что получил гостевую американскую визу и собирается некоторое время провести в Америке, подработав там. Однако ни в коем случае не намерен терять связи с учителем, отрываться от корней и веры, а потому просит благословения на вынужденное перемещение в цитадель неверных.
С минуту Хабибулла озабоченно молчал, погрузившись в раздумье. Наконец, качнув недоуменно головой, произнес:
– Дай мне знать, когда устроишься там.
Абу почтительно поклонился. Он был уверен, что Хабибулла расценивает его, как возможного агента в стане врага. На него смотрели, как на ценный товарец. На самом же деле для Абу отныне товарцем являлся проповедник радикальных исламских толкований. Абу Камиль сделал ставку на всемогущую Америку. И теперь ему предстояло неукоснительно и усердно набирать очки перед новыми хозяевами. В мире секретных служб, к которому он уже привык как к естественной среде своего обитания, различий в правилах поведения не существовало: любая двойственность неизменно сулила гибель. Посему одни неизменно предназначались для заклания другим. На заклание Америке он приносил все свое прошлое, дабы обрести будущее.
Так Абу Камиль окончательно свернул с пути правоверных.
