Андрей Максимов
Солнце на дороге
Затихли птицы, напуганные непонятными и жуткими звуками. И даже ветер от удивления, казалось, перестал шелестеть кронами деревьев.
Азамат открыл рот и опустил меч.
В его глазах Антошин увидел панику и понял, что победил.
Тутай рыдал уже во весь голос.
– Не трогай его! – сквозь слезы умолял он. – Ты что, не видишь, что он зверь?! Он даже страшнее зверя!
Тутай встал, шатаясь. Он ничего не видел. Он хотел одного: исчезнуть, чтобы не слышать этот ужасный, не человеческий, но и не звериный вой.
Азамат убрал меч, подхватил Тутая под локоть.
И уже через мгновение обры исчезли в чаще леса.
Стараясь не смотреть на женское тело, Антошин подошел к мальчику, в глазах которого читался только ужас.
Антошин хотел бы говорить ласково, но после воя в горле рождался только глухой хрип:
– Не бойся меня. Я – свой. Я – друг.
– Ты знаешь и наш язык тоже? – удивился мальчик.
Антошин попытался улыбнуться:
– Говорю же тебе: я свой.
Полковник схватил меч и разрубил веревки, которыми парень был привязан к дереву. Потом освободил мужчину, положил на траву, разодрал его рубаху, чтобы перевязать рану.
Рана оказалась довольно глубокой, и пленник потерял слишком много крови.
«Скорей всего, он не выживет, – понял Антошин. – Черт возьми, мальчишка лишился обоих родителей!»
Антошин был слишком занят пленником, к тому же он не ждал от спасенного ничего плохого. И потому не заметил, как мальчик нашел толстую палку, подкрался сзади и изо всей силы ударил полковника по голове.
Последнее, что услышал Антошин, были слова:
– Еще неизвестно, Леший, кто из нас чья добыча… Еще неизвестно…
Черная пелена накрыла полковника, и он потерял сознание.
2
Антошин открыл глаза и осмотрелся.
Теми же самыми веревками, которыми были привязаны пленники, теперь к тому же самому дереву привязали полковника. Причем так крепко, что дышать было практически невозможно.
Явно ему еще пару раз дали по голове: ныла она нестерпимо.
Антошин не попросил – потребовал:
– Развяжи меня!
Парень не обратил на его слова никакого внимания: он хоронил погибших родителей. Пока полковник приходил в себя, мальчишка успел сложить два погребальных костра. Лицо мальчика не выражало ни скорби, ни печали. Это было лицо человека, занятого важным и серьезным делом.
Антошин попробовал говорить вежливей:
– Пожалуйста, развяжи меня. Неужели ты не видишь, что я – друг?
Парень не слышал его: он сосредоточенно тер о сухую палку длинный обрывок веревки.
Антошин не сразу понял, что таким образом мальчишка добывает огонь.
Но зачем?
Угли от костра обров, который, судя по всему, загасил мальчишка, еще не остыли, и их вполне можно было раздуть.
– Там же есть огонь, – начал было полковник, подбородком показывая на угли.
Но тут же осекся.
Разве не очевидно, что от огня, который разожгли убийцы, нельзя поджигать погребальный костер для их жертв?
Антошин не сразу догадался об этом. Но парень, видимо, это знал.
Мальчик не спеша поджег один погребальный костер, затем – другой. Он стоял между двумя кострами и говорил что-то очень тихо, почти шепотом…
Антошин прислушался.
– Я не умею, – шептал мальчик, – я не знаю, как надо. Прости меня, Сваро́г. Я один. Я не знаю обрядов. Да кабы и знал, что я могу, неумелый и непосвященный? Могу я только просить. Я прошу тебя, Сварожич, сын Сварога, пусть души моих родителей в Вырии не забывают про меня. Я так боюсь, что мы встретимся потом, а они меня не узнают… Я так боюсь этого!
Только сейчас – впервые – полковник увидел слезы на глазах мальчишки.
Запах паленого мяса становился все более нестерпимым. Антошина непременно стошнило бы, но желудок его был уже абсолютно пуст.
«Два раза подряд вырвать не может даже в этом безумном крае», – подумал полковник.
Эта простая мысль почему-то успокоила.
Погребальные костры догорели. Мальчик снял рубаху. Мечом разрезал ее на две части.
В одну аккуратно собрал прах матери, в другую – отца. Потом все тем же мечом вырыл две довольно глубокие ямы и похоронил в них прах.
При этом он постоянно что-то говорил, вскрикивал, совершал непонятные движения…
Антошин чувствовал, что силы оставляют его. Тело одеревенело, дышать становилось все трудней. Полковник совершенно не представлял, как будет выпутываться из этой ситуации. Печальную неясность будущего Николай Васильевич Антошин ненавидел больше всего на свете.
Наконец похоронный обряд был закончен.
Мальчик положил на могилы еловые ветки, трижды поклонился и только после этого повернулся к полковнику.
Лишь одно смог прочитать Антошин в его взгляде – неприкрытую ненависть.
– Послушай… – начал полковник. – Ты же разумный мальчик. Подумай сам: ведь это я тебя спас. Я. Ну, ты вспомни, как все было… Если бы не я, ты бы… Ты бы сейчас где был? Сам подумай.
Мальчик взял меч и два раза, как бы тренируясь, прочертил им круги по воздуху. Он не слышал и не видел полковника.
«С медведем можно договориться. С хозяином леса Боровым. Даже с чудищем каким-нибудь. Обра можно напугать, и он сделает то, что тебе нужно. Но с ребенком, на глазах которого только что погибли родители, договориться не удастся никогда», – понял Антошин.
Ну и что делать в такой ситуации? Не молчать же в ожидании, пока тебе отрубят голову?
– Вот ты меня сейчас убьешь, – прошептал Антошин: сил на то, чтобы говорить громко, уже не осталось. – Голову отрубишь… Хорошо. Пожалуйста. Но знай, что я всю жизнь буду к тебе приходить во сне. Потому что те, кого невинно убили, обязательно приходят во сне к своим убийцам.
Мальчик внимательно посмотрел на полковника и произнес тихо:
– Странно… Ты немолодой вроде, а не понимаешь совсем простых вещей. Невинного убить нельзя. Если убили, значит, боги решили отнять жизнь. Значит, есть вина у человека.
Обрадовавшись, что парень заговорил, Антошин затараторил:
– А родители твои, родители, они что – тоже виноваты?
– Не тебе судить! – крикнул мальчик, а потом прошептал в сторону: – Деревню не защитили, сестер не уберегли… Невинные не погибают.
И парень снова очертил мечом круги по воздуху.
«Следующий удар – по моей голове», – понял Антошин.
Но мальчик, оказывается, хотел рубить вовсе не его голову. Он подошел к ближайшей осине, одним ударом срубил толстую ветку и начал, спокойно и молча, затачивать ее конец, превращая палку в пику.
– Ты чего это? Ты меня – этим? – возмутился Антошин. – С ума сошел?
И тут услышал над самым ухом:
– Он же считает тебя нечистой силой. Ну а нечистую силу, понятно, осиновым колом надо. Вот люди дураки!.. Придумают же глупости…
Боровой!
Антошин огляделся – никого!
Да и мальчишка, похоже, никого не видел и не слышал. Он продолжал сосредоточенно делать свою жутковатую работу.
Веревки между тем ослабли. Полковник снова услышал голос Борового:
– Головой-то не верти понапрасну: спрятался я. Ты что думаешь, хозяин леса в лесу спрятаться не сумеет? – Одна из веревок упала к ногам Антошина. – Не люблю, когда непорядок. Я порядок во всем люблю. Лес – это ведь порядок. Не бывает, чтобы цветы выше деревьев росли. Или чтобы заяц на лису напал. Обры эти тоже порядок нарушают… Но тут, видишь, не успел помочь. За всем-то не уследишь: лес вон какой большой.
Невидимый Боровой говорил, а сам при этом распутывал веревки.
Наконец Антошин понял, что свободен.
– Ну, вот и всё… – облегченно вздохнул Боровой. – Непорядок бы случился, если б он тебя убил, понимаешь?
Антошин с радостью согласился:
– Конечно. Спасибо тебе! Ты меня спас!
– Я вой как услышал – прибежал. Ты выл, что ли?
– Мм… – Антошин почему-то смутился.
Боровой вздохнул.
– Тяжелая у тебя жизнь, если ты так воешь. Ты уж давай как-то облегчай ее, жизнь-то, ладно? Я когда непорядок вижу, очень нервничать начинаю. Меня Боровуха за это ругает. Ну всё! – Антошин почувствовал, как Боровой хлопнул его рукой по плечу. – Вы теперь сами как-то. Теперь – порядок. Когда два человека не связаны, они всегда меж собой сумеют договориться. Если захотят.
Антошину показалось, что Боровой уходит. Странно: как приблизился хозяин леса, полковник не заметил, а как уходит – почувствовал.
И уже явно издалека Боровой крикнул:
– Парня-то Малко зовут! Это я тебе так, на всякий случай, говорю, ну, чтобы тебе проще было…
Конечно, можно было бы убежать, а если бы мальчишка попытался его остановить, полковник легко бы с ним справился.
Но парень понравился Антошину. Что-то в нем напоминало полковнику его сына.
Уйти сейчас, оставив парня одного в лесу рядом с могилами родителей? Нет, невозможное дело.
Да и Боровой посоветовал договориться. Почему бы не послушаться его совета?
На самом деле никакой логической причины для того, чтобы остаться с парнем, не было. Была не логическая, но абсолютная уверенность, что уходить нельзя.
Полковник Антошин Николай Васильевич знал: чувствам подчас стоит доверять больше, чем разуму. Разум можно уговорить – чувства никаким уговорам не поддаются.
Малко не просто затачивал осиновый кол, но и произносил при этом таинственные заклинания. Он до такой степени сосредоточился на своей работе, что не заметил, как его пленник освободился.
– Послушай, Малко… – начал Антошин и сделал к парню шаг.
Малко в ужасе огляделся, будто раздумывая, бежать ему или дать отпор. Парень все-таки выставил осиновый кол и прошептал:
– Ты не Леший – ты сам Боровой и есть. Ты узнал мое имя, но тебе не удастся взять меня в плен. Я все равно тебя убью. Я не стану тебе служить!
Антошин улыбнулся.
– Во-первых, я не Боровой. Боровой тут был – это правда. Заходил ненадолго, по дружбе. Но ушел уже.
– Значит, ты все-таки Лешак, – заключил парень.
Антошин изо всех сил постарался сделать приветливое и доброе лицо, хотя прекрасно знал: именно это ему никогда не удавалось. Его лицо добрым не делалось, как ни старайся.
– Ну какой я Боровой, какой я Лешак? – Полковник улыбнулся, как ему казалось, по-доброму. – Ты посмотри на мое лицо… Неужели ты не видишь: это лицо человека, пожилого, умного, но уж никак не лесного!
Мальчик вгляделся в лицо полковника, будто и вправду хотел открыть в нем какую-то тайну, и произнес спокойно:
– Ох и неприятное же у тебя лицо!
Они возникли неожиданно, как и должны появляться подлые враги.
Конечно, Антошин понимал, что обры могут вернуться. И должен был об этом помнить.
Но слишком уж много всего произошло, и он потерял бдительность.
Обры налетели вихрем. Азамат выбил кол из рук Малко. Тутай подскочил к Антошину, приставил ему к горлу меч и тут же улыбнулся своими гнилыми зубами.
Глаза Тутая были перевязаны, и он смотрел на мир сквозь крохотные щелки. Всепоглощающая, лютая ярость глядела на Антошина.
– Мы вернулись! – заорал Азамат. – Звери всегда возвращаются туда, где их обидели! Пусть ты – хозяин леса! Пусть! А мы свободные звери! Мы сильнее любых хозяев!
Антошин уже слишком часто попадал здесь в плен и решил, что с этой неприятной тенденцией пора заканчивать.
– Конечно… – вздохнул Антошин и чуть отступил от Тутая. – Ты прав: спорить с этим было бы нелепо.
Азамат самодовольно улыбался. И это было ошибкой. Самодовольство – верный путь к поражению. И не только в драке.
Антошин локтем ударил Тутая в живот, потом кулаком по глазам, а когда тот упал, еще раз – ногой в живот.
Один из волчьих клыков, висевший на шее Тутая, оборвался и упал в траву.
Меч у Тутая выпал, Антошин схватил оружие, прижался спиной к дереву, ожидая нападения Азамата.
Но тот и не думал нападать.
Азамат держал Малко за волосы и улыбался.
Свой меч обр приставил к шее мальчика, на которой уже обозначалась тонкая красная полоска.
– Ты обещал уничтожить этих людей, – сказал Азамат. – А я вижу здесь остатки погребального костра. Хозяин леса не будет хоронить людей – это и волчонку понятно. Значит, ты не Боровой. Ты просто один из них, да? Он ведь не твоя добыча, а твой друг. Так ведь?
– Да, – спокойно произнес полковник. – Этот мальчик – мой друг. Его зовут Малко.
Азамат еще сильнее потянул Малко за волосы.
Шея парня напряглась, рана становилась больше.
Азамат улыбнулся:
– Это хорошо, что ты не врешь. Эти люди… удивительные создания: почти никогда не врут. Фантазировать любят, а врать – нет… Так вот, если ты его друг, то ты ведь не хочешь, чтобы он погиб страшной смертью?
На такой дурацкий вопрос отвечать не хотелось.
Азамат продолжил:
– Прекрасно. Тогда брось меч, и твой друг умрет хорошей смертью, доброй и быстрой.
Малко не знал языка обров и не мог понять, что именно говорит этот страшный получеловек-полузверь. Но ему было совершенно ясно: ничего хорошего обр сказать не может.
Изо всех сил парень старался не дрожать.
Антошину уже становилось скучно. Пора заканчивать с Азаматом. Пора.
У него, Николая Васильевича Антошина, сил осталось только на последнее представление.
Полковник отбросил меч, рухнул на траву и затрясся в жутких конвульсиях.
Азамат с удивлением и ужасом смотрел на своего врага, повторяя:
– Ты чего это? Ты чего это?
Даже Тутай приподнялся и удивленно смотрел на полковника.
Антошин, продолжая трястись и издавая неясные звуки, понемножку подползал к опешившему Азамату. Наконец полковник прыгнул и своими ногами захватил ноги обра.
Азамат упал.
Воспользовавшись моментом, Малко вырвался из рук обра, отпрыгнул в сторону, но почему-то не убегал.
Антошин вскочил первым, ударил Азамата ногой в лицо, вырвал его меч.
Выпад – Азамат увернулся.
Они стояли друг против друга.
Антошин не хотел убивать безоружного. А в планы Азамата явно не входило погибать.
Сначала медленно и осторожно он стал отходить, а потом кинулся в чащу.
Следом бросился Тутай.
В противоположную сторону побежал Малко.
Ни желания, ни сил преследовать кого-нибудь из них у Антошина не было. Но и оставаться на этой поляне, среди могил, совершенно не хотелось.
Он взял оба меча и веревку. Без оружия здесь, видимо, не прожить, а веревка могла пригодиться, чтобы развести огонь, как это делал Малко.
Полковник пошел вперед – туда, куда глядели его глаза.
Идти совсем не хотелось – хотелось рухнуть в мягкую траву и хоть немножко поспать.
Но Антошину становилось не по себе от одной только мысли, что придется ночевать в лесу, где бродит бог знает кто, где в любой момент могут возникнуть обры, которые не простят обиды и на этот раз его точно не пощадят.
3
Искра не хотела появляться. Не хотела, и всё тут!
Хотя, казалось бы, как просто все получилось у Малко: потер веревкой о сухую ветку – и, пожалуйста, искра.
А Антошин уже столько времени старается, веревочка перетирается – вот тебе и весь эффект! Человек будущего, а огня добыть не может!
Кстати, интересно: а эти древние всегда так огонь добывают или только в походных условиях? Надо бы выяснить…
Хотя зачем? Это знание не приблизит его к молодильным яблокам, а что приблизит – неясно.
Но зачем ему теперь эти яблоки, если он все равно уже никогда не вернется в свое время?
Выполнение приказа привносит в жизнь смысл – вот и всё. Нелепый смысл? Иллюзорный? Может быть… Даже наверняка… Но ведь другого нет. Будем довольствоваться тем, что есть.
Его дело – найти яблоки. А потом… Вряд ли его тут бросят – найдут как-нибудь.
Полковник Николай Васильевич Антошин был, разумеется, осведомлен о том, что современные машины времени весьма несовершенны: и промахиваются часто мимо эпох, и зависают нередко…
Но главное, они могут пронести сквозь время только одного человека. Одного… Так что, даже если его каким-нибудь непостижимым образом и найдут, как вернуть в двадцать первый век – неясно.
Антошин очень соскучился по сыну. Разум говорил – кричал! – о том, что они могут никогда больше не встретиться. Разум был совершенно логичен.
Но чувства противились этому! Чувства почему-то были настроены оптимистично.
«Да и ладно, – решил полковник. – Мое дело – выполнять приказ. А там видно будет».
Стало совсем темно. Деревья исчезли, превратившись в грозную шелестящую массу.
Среди этого шелеста летали ночные создания, издавая тревожные звуки, – то ли летучие мыши, то ли иные неведомые твари, явно еще более отвратительные.
Сверху бессмысленно светила луна. От ее потуг светлей не становилось, разве только деревья приобретали более таинственные очертания.
Под ногами что-то зашевелилось. Антошин отскочил.
Что-то, зашипев, уползло.
«Наверняка здесь есть и змеи», – подумал полковник.
Вывод не успокоил.
Деревья скрипели, словно переговаривались. Антошину казалось, будто он находится среди загадочных, несомненно живых существ, которые замышляют против него что-то недоброе.
Какая-то тварь с отвратительным криком пронеслась над самой головой, слегка задев макушку.
Ветер усилился.
Антошин поднял голову.
Ему померещилось, что из темной однородной массы откуда-то сверху падают деревья. Причем падают они не хаотично, а именно на Антошина.
И тут он увидел ЕЁ.
То ли лунный свет все-таки умудрился пробиться сквозь листву, то ли женщина очутилась на освещенном месте. Но возникла она явственно, конкретно и неожиданно.
Она была реальна и отвратительна. Высокая, пожалуй выше Антошина, невообразимо худая, одноглазая старуха. Она пыталась улыбаться своей, как ей, наверное, казалось, самой обворожительной улыбкой. Во рту одиноко, словно айсберг среди морских просторов, торчал огромный зуб.
Можно встретить даже очень старых женщин, но со следами былой красоты на морщинистых лицах. При взгляде на эту одноглазую старуху казалось, что она сразу родилась такой старой и уродливой.
Надо было как-то начинать разговор, и Антошин произнес еле слышно:
– Добрый вечер.
– Здравствуй, милок, – ответила бабушка, присаживаясь на пенек.
Антошин готов был поклясться, что еще минуту назад пенька здесь не было. Впрочем, может, просто не заметил в темноте?
Голос у старухи оказался не менее отвратительным, чем ее внешность.
Испугать ее? Прогнать? За что? Разве старый человек виноват в своем уродстве? К тому же есть у кого про молодильные яблоки спросить. Вдруг она знает?
Даже самому себе полковник Николай Васильевич Антошин не мог признаться, что не гонит одноглазую старуху совсем по иной причине. Все-таки с ней в ночном лесу было как-то повеселее.
– Вы что тут делаете в такое время? – спросил Антошин для поддержания разговора.
В ответ старуха расхохоталась. Смеялась она неприятно, неискренне, будто зачем-то хотела специально продемонстрировать свою радость.
– Заблудились, что ли?
Вопрос Антошина вызвал новый приступ хохота.
«Сумасшедшая, – подумал полковник. – Сразу видно. Разве может нормальный человек оказаться ночью в дремучем лесу?»
– Может быть, вы потерялись? Может, вас домой проводить?
– Так здесь мой дом, неподалеку, – проскрипела незнакомка.
Луна снова укрылась облаками, и старуха будто растворилась на фоне темного леса, стала полупрозрачной. Но полковнику казалось: он видит ее однозубую улыбку, ее единственный глаз.
«Чего ж я так ее ругаю? – думал Антошин. – Ну сумасшедшая… А кто здесь вообще нормальный? Да еще неизвестно, каким буду я в ее возрасте…»
– Ну что, бабушка! – бодро крикнул Антошин. – Как здоровье ваше? И вообще жизнь?
Как полковник и ожидал, вопрос вызвал новую бурю смеха, старуха была не в силах сдержать свой непонятный восторг и стала вновь видна четко в свете появившейся луны.
Вдруг она вмиг посерьезнела.
Ее одинокий глаз блестел в темноте. Блестел, разумеется, недобро.
– А что? – произнесла бабушка твердым голосом, в котором и остатков смеха уже не было. – А что, милок, тебе, что ли, огонь-то нужен?
Антошин обрадовался, услышав наконец разумные слова:
– Конечно! С огнем-то ночью веселей!
– С огнем-то… – повторила бабушка. – А давай вместе разжигать?
Антошин улыбнулся виновато:
– У меня не получается. Может быть, вы?
– Вместе, – повторила старуха и встала.
И снова Антошин удивился ее исполинскому росту. Бабушки, они ведь должны быть маленькими, сухонькими. А эта…
– Вместе, – раздалось откуда-то с небесных высот. В темноте старуха казалась почти такой же огромной, как деревья. – Надо вместе: я и человек. Сообща.
Бабушка, совершенно точно, была сумасшедшей. А сумасшедшим, это Антошин знал наверняка, главное – не возражать. Еще не хватает, чтобы она истерику закатила посреди ночного леса. Что он тогда будет с ней делать?
– Вместе так вместе, – согласился Антошин. – Только как же мы сообща будем веревку о ветку тереть? Я держать буду, а вы тереть? Или как?
Сумасшедшая старуха на вопросы не отвечала, повторяла только:
– Вместе, – и наступала на полковника. – Вместе. Вместе. Вместе.
Она повторяла это слово таким тоном, будто собиралась не огонь вместе разводить, а чем-то другим заниматься, очень важным и значительным.
Старуха подошла совсем близко. Антошин смотрел на нее снизу вверх. Там, наверху, сиял один глаз и белел отвратительный зуб-гигант.
Полковнику стало не по себе.
– Вместе, – снова повторила старуха и протянула ему кусок веревки.
Веревка была другая, не его. Да и бог с ней… Может, и хорошо? Может, веревка сумасшедшей бабки окажется более воспламеняемой?
Антошин улыбнулся (с сумасшедшими ведь надо по-доброму) и произнес как умел ласково:
– Давайте вашей попробуем. Вдруг лучше получится?
Он протянул руку к веревке.
И тут прямо перед его глазами за бабушкиной спиной вспыхнул свет. Огонь!
Сначала показалось, что свет каким-то непостижимым образом висит над землей. Но потом стало ясно: его держит человек.
– Не бери у нее ничего! – крикнул человек с огнем. – Не вздумай что-нибудь у нее брать!
Старуха, не мигая, смотрела на Антошина своим сверкающим глазом.
– Давай вместе! Давай! Вместе! Сообща! – повторяла она.
Человек с огнем в руках подбежал к старухе, прочерчивая на ходу факелом, как кистью, странные фантасмагорические узоры. Потом он остановился и, пританцовывая, запричитал:
– «Плакун! Плакун! Плакал ты долго и много, а выплакал мало. Не катись твои слезы по чистому полю, не разносись твой вой по синему морю, будь ты страшен бесам и полубесам, старым ведьмам киевским и Лиху Одноглазому».
Старуха пошатнулась, но устояла на ногах.
А человек продолжал свои заклинания:
– «А не дадут тебе позорища, утопи его в слезах, да убегут от твоего позорища! Будь мое слово при тебе крепко и твердо век веком! Век веком! Да поможет мне Сварожич – сын Сварога! Да поможет мне!»
Как исчезла старуха, полковник не заметил. Казалось, она просто растаяла в черном лесу.
Выскочила луна. И Антошин увидел, что вместе с сумасшедшей бабкой исчез и пенек, на котором она сидела.
«Эта старуха пеньки с собой, что ли, носит, как складные стульчики? – удивился Антошин. – Бред какой-то…»
Человек положил горящий факел на землю и произнес:
– Давай накидаем на него веток – будет костер… Ты меня спас. И я тебя спас. Это правильно.
Костер начал разгораться. В его веселом свете разглядеть человека напротив было совсем просто. Впрочем, Антошин давно уже узнал его по голосу.
Сомнений не было: перед ним сидел Малко.
Пламя поднималось всё выше.
«Если костер не погребальный, он всегда горит весело», – подумал Антошин.
Малко еще подкинул веток в огонь и спросил:
– Ты, что ли, не знаешь, что с Лихом Одноглазым встречаться нельзя? Если с Лихом Одноглазым встретишься, оно на тебя такую порчу наведет – век мучиться будешь.
Полковник усмехнулся:
– Ты ничего не путаешь, Малко? Я же встречался с ним, говорил. Где же порча? Или она позже возникнет? Как тут у вас принято?
– Не волнуйся. – Малко шевелил ветки в костре. – Почему-то не смогло оно тебя пронять. Видать, потому, что ты инородец.
– Инородец, – согласился Антошин.
– Странно. А я думал, инородцы немые всегда. – Малко задумчиво помолчал и продолжил: – Вот если бы вы с ним руки друг другу пожали – тогда уж всё. Конец тогда уж. Инородец ли ты говорящий или местный кто – все одно конец.
Мальчик внимательно посмотрел на Антошина.
«Сколько ему лет? Тринадцать? Четырнадцать? Больше? – подумал Антошин. – Хотя… Если у человека на глазах зверски убивают родителей, он, наверное, мгновенно становится взрослым. А может, вообще здесь дети быстрей взрослеют. Мой-то сын его ровесник, а совсем пацан. А этот – уже мужчина».
Малко прошелся по поляне, взял оба меча, которые принес с собой Антошин, и на всякий случай положил рядом с собой.
Он посмотрел на полковника и спросил требовательно:
– Я немножко понимаю язык обров… Мало, но понимаю… Ты ведь сказал им, что я – твой друг. Зачем ты это сказал? Почему ты спас меня? Прежде чем я тебя убью, я должен это выяснить… Отец говорил, что тайна для того и существует, чтобы ее раскрывать.
«Опять меня собираются убивать… – вздохнул Антошин. – Как же мне это надоело!»
