Андрей Курков
География одиночного выстрела
Глава 17
Вечерело. На загустевавшей синеве неба проклевывались первые звезды. Приближалась седьмая ночь пути в Новые Палестины, и люди, число которых доходило уже до нескольких сотен, пережидавшие дневной свет в овраге неподалеку от невидимого городка, собирали пожитки, выбирались на проселок, чтобы оттуда снова пуститься в дорогу.
– Архипка! Где Архипка? – криком спрашивал расхаживавший среди этих людей дезертир, именовавший себя уже главным дезертиром, так как обычных дезертиров среди идущих прибавилось.
– Тут, тута я! – ответил ему беглый колхозник, ведущий всех к справедливости. Ему уже порядком надоело сообщать всем, что зовут его не Архипка, а Степан, и поэтому откликался он теперь на имя той звезды, за которою шли они, откликался охотно и без всякой обиды.
– Ну че ты копаешься! – ругался главный дезертир. – Народ тебя ищет, спрашивают: «Не сбег ли?»
– А че мне сбегать?! – Архипка-Степан пожал плечами, поднимаясь с земли.
– Ну давай, счас идти будем! А этот, ангел, где, не знаешь? – тут же спросил главный дезертир.
– Там был, под орешником! – кивнул в нужную сторону беглый колхозник.
– Ага, – сказал главный дезертир. – Ну давай, иди!
Ангел все еще дремал. Настроение у него было пречудесное. Последние четыре ночи пути напоминали сказку. Прибавились к ним, идущим в Новые Палестины, и случайные одинокие путники, невесть от кого или чего бегущие или скрывающиеся по ночам. Потом вышли они на ярко освещенное кострами место, где в ночной темноте шла большая стройка. Подошли все к этой стройке вплотную и даже не испугались, полагая, что ночью могут строить только что-то тайное и скрываемое от советской власти. А оказалось – это ударная бригада строила новые коровники стахановским способом без отдыха и сна. Коровники уже были почти закончены, когда ошеломленные рабочие с опухшими от недосыпа глазами увидели себя окруженными разным народом, среди которого проглядывали и лошадиные, и коровьи морды. Ошеломление длилось долго, однако когда строители узнали, кто их окружил и куда этот народ движется – сразу тоже захотели идти в Новые Палестины, но чтобы все было по порядку, провели они голосование всей своей стахановской бригадой, и выяснилось, что все «за», а только бригадир сначала был против, но увидев, что один он такой, – взял и воздержался, сказав об этом громко, хотя никто и не понял – что это «воздержался» может обозначать. Так и строители пошли с ними, прихватив весь свой инструмент, и бригадир пошел, потащив с собою целый чемодан, набитый разными бумагами, в которых нарисовано было, как коровники строить.
Строители оказались ребятами покладистыми и добрыми, и даже с крестьянами сошлись быстро, хотя некоторым бывшим колхозникам и не нравилось, что уж очень часто они крестьянских баб случайно руками задевают.
В другую ночь идущим пришлось пережить немного испуга, потому как настигнуты они были конным отрядом красноармейцев. Уже и бабы плакали, и крестьяне, да и сам Архипка-Степан готовился к худшему, когда завязался с красноармейцами совсем не вражеский разговор. Оказалось, что нагнал их отдельный красноармейский отряд по поимке беглых сельских учителей. Комиссар, у которого был список беглых этого уезда, хотел было устроить проверку всем окруженным, но тут завязалось сразу несколько бесед меж крестьянами и простыми красноармейцами, которые в сути своей, да и по рождению тоже, крестьянами были, и когда красноармейцы услышали про Новые Палестины, не захотели они больше беглых учителей ловить. Тоже задумались, как им дальше жить. И зря комиссар кричал, призывая их к бдительности и дисциплине и размахивая большим маузером, все равно красноармейцы долго медленно думали над своею судьбою и жизнью. А когда комиссар стал уже расстрелом всем угрожать, один из красноармейцев взял и пульнул ему в ногу, чтобы не вопил и не мешал думать о будущем. Комиссар свалился с коня и жалобно матерился, но на него уже не обращали внимания. Тогда он снова хотел выстрелить из маузера, но приклад у маузера был тяжелый, и неудобно было комиссару лежа стрелять. Поэтому положил он маузер у себя под боком и задумался о боли в раненой ноге.
А тем временем строители подсказали красноармейцам, как правильно все разрешить, и те тоже провели голосование, в котором только один комиссар не участвовал. И тоже все были «за», а значит сразу же они присоединились к хвосту идущих и стали как бы охраной всего шествия. Один только красноармеец отстал на минуту – спрыгнул с коня, перевязал комиссару ногу, чтобы кровь зря не лилась, и снова на коня вскочил, чтобы догнать идущих к справедливости.
Так и получилось, будто целый народ в Новые Палестины шел: и крестьяне, и плотники, и Красная Армия, и ангел, и сельская учительница – светловолосая девчушка, которой ангел помогал нести тяжелую стопку книжек, и главный дезертир, и, конечно, Архипка-Степан, которому всеми воздавалось столько уважения, что он не только потолстел за это время, но и очень часто подвыпившим был.
– Эй, ты, ангел, подымайся! – затормошил ангела за плечо главный дезертир. – Темнеет уже! Идти будем!
Ангел протер глаза, приподнялся на локте и огляделся по сторонам. Зеленое травяное днище оврага, еще совсем недавно заполненное людьми и их животными, было теперь почти пустым, за исключением, может быть, двух-трех старух, заканчивавших завязывать свои вещи в небольшие узлы.
– А где люди? – спросил сонно ангел.
– Наверху уже. Давай!
Ангел встал, оправил на себе уж очень помятые военные одежды и пошел следом за главным дезертиром. Потом вдруг остановился и оглянулся, внимательно осмотрев место, где спал.
– А Катя тоже там? – спросил он у дезертира.
– Училка? Да, давно уже. Сидит, книгу читает. Поднялись наверх. Там звучали зычные мужские голоса и происходило не совсем понятное перемещение народа в одном месте.
Главный дезертир подозвал стоявшего рядом под невысоким деревцем мужичка и спросил его:
– Чего тут такое?
– Да красноармейцы строют всех, чтобы маршем идти – так, говорят, быстрее будет! – ответил мужик.
Дезертир на минутку задумался, а потом, повернувшись к ангелу, произнес:
– Эт дело, наверно. По-военному оно всегда быстрее…
– Архипка! Где Архипка? – снова, крича на ходу, появился рядом с ними мужичок в грязном ватнике.
– Тут, тут он! – ответил ему кто-то, и поспешил мужичок на этот голос.
– Готовсь! – перекрыл всякий шум еще один, совершенно незнакомый голос.
Народ затих в ожидании.
– За Архипкой левой ать!!! – снова взгремел этот голос, и тут же затопали сотни ног, выбивая из земли пыль и соки трав.
Только главный дезертир, ангел да еще некоторые стояли неподвижно, ожидая узнать направление пути.
Построенные военным образом люди тронулись в путь, и шли они так медленно, натыкаясь друг на друга, что ангел и главный дезертир без спешки обогнали их и поравнялись с Архипкой, рядом с которым шагало еще несколько человек, в том числе и малорослый горбун, неизвестно откуда появившийся.
Увидев товарищей по побегу, беглый колхозник Архипка-Степан кивнул им, но ни слова не сказал, так как сразу возвратил свой взгляд на небо, где мельтешили слабыми огнями звезды и звездочки, и всякая на свой манер куда-то звала.
Городок остался позади. Шли они как раз между полем и лесом. Шли и разговаривали вполголоса о том, что нынче и есть седьмая ночь, а значит сегодня они придут к заветной цели. Некоторые с коровьих морд повязки поснимали, и оттого время от времени тоскливо, но так по-человечески мычала какая-нибудь корова.
Луна, еще не полная, имевшая как бы только надрезанный краешек, забиралась на звездное небо, светила желтушным светом.
И кони ржали – отряд по поимке беглых сельских учителей замыкал шествие, и, видимо, поэтому непривыкшие к такой малой скорости, к отсутствию азарта погони, выражали кавалерийские кони свое неудовольствие.
Ангел пару раз отставал, разыскивая среди идущих сельскую учительницу Катю, чтобы забрать у нее тяжелую стопку книг и самому ее нести, но этой светловолосой девчушки нигде видно не было.
И вдруг загромыхало что-то, будто гром, и земля закачалась под ногами у ангела и остальных. Бабы заверещали. Малорослый горбун подпрыгнул к дереву и залез на нижнюю ветку, остальные рассыпались по земле: кто в поле побежал, кто в лес. И ничего понятно не было, только звучали частые глухие удары, и от них земля вздрагивала, словно каждый удар заставал ее в испуге.
Ангел тоже пробежал назад, все еще пытаясь разглядеть среди начавшейся суматохи учительницу Катю, но там его кто-то сбил с ног, а потом кто-то другой, и тоже не нарочно, а из-за испуга, на бегу наступил ангелу на ногу, и услышал ангел, как негромко хрустнула его косточка.
А грохот продолжался, и совсем рядом пронеслась молча обезумевшая корова.
Захотел ангел привстать, но боль в ноге держала его на земле, и снова он лег на спину.
Грохот все еще продолжался, но через некоторое время все стихло и наступила такая тишина, что стало ангелу страшно – ведь знал он, что тут где-то рядом сотни людей, кони, коровы, и даже не верилось, что все это живое скопление может так затаиться от испуга.
Боль в ноге, казалось, поутихла. Ангел попробовал согнуть ногу, и это ему удалось. Только между коленом и щиколоткой сильно болело.
Привстал и, хромая, стараясь как можно быстрее переступать с правой на левую ногу, вернулся он на дорогу и осмотрелся по сторонам.
Желтушное свечение луны было достаточно ярким, чтобы разглядеть ночной пейзаж: всюду лежали люди, припавшие к земле, вжавшиеся в нее, обнявшиеся с ней. По полю бродили кони и коровы, а за ними что-то возвышалось, похожее на маленькую гору, что-то, чего до этого грохота в поле не было.
Люди зашевелились, стали подниматься. Зазвучало в темной тишине оханье, кряхтенье, тихое бабье взывание к Богу. На дорогу стали выходить мужики, но в то же время с земли поднимались далеко не все. Многие продолжали лежать, и ангел, сделав несколько трудных шагов к ближайшему лежавшему на земле человеку, нагнулся и дотронулся до его плеча. Однако лежавший даже не пошевелился.
Где-то рядом вдруг завопила какая-то баба, и тут же на нее кто-то прикрикнул, и она, должно быть, сама заткнула себе рот рукою, продолжая при этом выть.
Мужик, лежавший на земле перед ангелом, был мертв. Рядом с ним лежал округлый черный камень, как раз размером почти что с голову мужика. Видно, этим камнем его и убило.
– Архипка! Архипка! – кричал кто-то, расхаживавший между лежащих и поднимавшихся.
– Ну что? – прозвучал в ответ голос беглого колхозника.
– Живой!!! – радостно завопил кто-то, и крик этот прозвучал довольно зловеще на фоне усиливающегося плача.
«Что это было?» – думал ангел, стоя над мертвым человеком.
– Ну ты как? – спросил подошедший к ангелу главный дезертир. – А?
– Живой, – ответил ангел.
– Федьку убило, – скорбно сообщил дезертир.
– Кого?!
– Ну того, что с нами с машины прыгал, ружье еще обломал… – напомнил дезертир.
У ангела нога заболела сильнее, и он опустился на землю.
– Ты чего? – спросил дезертир. – Тоже задело?! Ангел кивнул.
– Ну отдохни пока, я там сейчас разберусь, – забормотал главный дезертир. – Надо ж дальше идти, а то не успеем.
Ангел снова остался один. Хорошо освещенная луною ночь не скрывала происходящего в ней, и видел ангел, как люди поднимали лежавших на земле и сносили их в одно место, как строители-стахановцы стали рыть большую яму у самой дороги, как какая-то баба бросалась на одного лежавшего на земле и не давала двум красноармейцам поднять его, чтобы отнести к остальным лежавшим. Все видел ангел, но понять причину обрушившегося на них бедствия не мог. Не могла это быть карающая рука Божия потому, что Господь милостив. Не мог это быть и дьявол, потому как ударяет он выборочно. Нет, не мог понять ангел: откуда взялся этот каменный дождь, остановивший их шествие, словно бы нарочно не желавший их вхождения в Новые Палестины.
А ночь тем временем отступала. Из заземных глубин всплывали первые лучи. И звезды тускнели, и будто небо втягивало их в себя, в свою синюю ткань, пропадали они совсем, и на их месте ничего не оставалось.
Ветерок поглаживал кроны леса, шелестя листьями. Пели птицы. Плакали, уже почти беззвучно, женщины и старухи, сидевшие на земле рядом с мертвецами. Уставшие, дрыхли на опушках лесных оставшиеся в живых и среди них – Архипка-Степан.
Все было хорошо на земле, и с природной точки зрения – красиво. Посреди поля возвышался черный камень-скала с пообтесанными боками – пришелец из миров потусторонних и непонятных. Может быть – осколок потухшей и застывшей звезды, может быть, что-нибудь другое. А вокруг него большими градинами лежали сотни таких же черных округлых камешей размерами от детского кулака до медвежьей головы.
Восходило солнце, и лучи, уткнувшись в эти каменные градины, заставляли рождаться новые и совершенно незначительные тени, и только тень от камня-скалы ложилась на землю широко и могла бы укрыть собою до двух десятков человек – положи ты их там в рядок, а то и в два ряда.
Ангел спал, но боль от ушибленной ноги пробиралась и в сон, и вот уже снилось ему, как ноет нога и как он, пытаясь идти куда-то – наверно, в те самые Новые Палестины, мучается и оплачивает страшной болью каждый шаг, сделанный в желанном направлении. И не видит он из-за этой боли ничего и никого вокруг, думая и беспокоясь лишь об одном: как бы не отстать от других, как бы не потеряться. А на деле идет он в полном одиночестве и единственная спутница его – боль – страшна и мучительна, но никак не отделаться ангелу от ее присутствия.
А тем временем солнце вставало все выше, укорачивая тени. И стали один за другим просыпаться оставшиеся в живых: и красноармейцы, и крестьяне, и строители. И стали они собираться вместе и говорить о трагическом происшествии, пытаясь найти причины или каким-либо иным способом объяснить смерть товарищей. И не могли они этого сделать так, чтобы все были согласны с объяснением.
А ангел все спал. Тень от высокой ели, укрывавшая его, еще не была подрезана солнцем.
– Архипка! Где Архипка? – спрашивал громко мужичок в грязном, замазанном высохшей глиной ватнике.
– Ну что? – ответил Архипка-Степан осипшим голосом, видимо простудила его охладившаяся ночная земля, на которой он спал.
– Пошли! – сказал мужичок. – Там тебя требуют. Надо решать, как там хоронить наших и что дальше делать.
Архипка-Степан подошел.
– Вот он, пропустите Архипку! – звонким голосом перекрыл разговаривавших людей малорослый горбун. – Пусть он решает!
Архипку пропустили в середину и тут же стали засыпать вопросами, но хор вопросов был настолько спутанным, что беглый колхозник, знавший путь в Новые Палестины, озадачился и ни слова не говорил.
– Вы вот что, по одному давайте! – сказал он, когда хор затих.
– Хоронить как? С ружейным залпом или искать попа для отпевания? – быстро проговорил один из красноармейцев.
Архипка-Степан задумался глубоко. Потом сказал:
– Надо и с залпом, и с отпеванием, чтобы все было по-людски.
– А закапывать? Всех разом или построим здесь кладбище? – прозвучал следующий вопрос.
Понял Архипка-Степан, что нелегкое это дело – пользоваться уважением у сограждан. Будь он простым беглым колхозником, никто бы не задавал ему таких трудных вопросов и уж тем более не требовал на них обязательных ответов.
– Давайте я помогать ему буду! – вдруг предложил толпе малорослый горбун, продвигаясь поближе к Архипке.
– А ты кто ему такой? Брат, что ли?! – недружески спросил один из строителей-стахановцев.
– Я счетоводом был, – ответил горбун с неподдельной гордостью за свое прошлое.
– Ну пусть Архипка решает – хочет он тебя в помощники али нет! – уже покладистее сказал кто-то из красноармейцев.
– Пускай, пускай будет! – с радостью ответил Архипка-Степан.
– Ну так давай, помогай живее! – сказали после этого горбуну-счетоводу.
– А что там за вопрос был? Про то, как закапывать? – переспросил горбун. – Ну так я думаю вот что: надо рассортировать покойников на три ямы, так чтоб красноармейцы к красноармейцам, строители к строителям, а колхозники к колхозникам. Потом пересчитать их и закопать в общих, чтоб было понятно, кто где лежит.
– Дело говорит! – поддакнул кто-то из колхозников.
– А баб? – спросил кто-то. – Баб куда закапывать? Они ж все крестьянские…
– Да нет там баб! – ответил кто-то другой.
– Как нет? Что, ни одной не убило?! – удивился вслух кто-то третий.
Красноармеец сходил к мертвецам, проверил и, возвратившись, подтвердил:
– Не, нет там баб, одни мужики. Народ пожал плечами от удивления.
– Ну че, копать будем?! – призывно спросил горбун-счетовод. Строители взяли в руки лопаты и привычно, будто под фундамент яму начали рыть, взялись за работу.
Ямы углублялись прямо на глазах. Земля была мягка и податлива, да и до удивления легка, из чего строители сделали вывод, что совсем недалеко уже осталось до Новых Палестин.
Проснулся ангел. Встал. Огляделся вокруг и, увидев работающих строителей, подошел к ним.
– А ты где был? – окликнул его главный дезертир, тоже наблюдавший за рождением братских могил.
– Спал, – ответил ангел.
– Счас похороним, закопаем этих, тогда можно будет еще поспать до темноты, а ночью уж наверняка на место придем. Как думаешь?
– Придем! – ответил ангел уверенно по причине того, что сам твердо верил в достижимость Новых Палестин.
Ямы вскоре выкопали и все разом пошли сортировать мертвецов.
И тут выяснилась еще одна озадачившая всех вещь – среди убитых не оказалось ни одного колхозника. Было это красноармейцам и строителям как-то неприятно, и косились они на крестьян с явно выраженным во взглядах неудовольствием.
– А может, они своих ночью закопали, по-людски? – предположил вдруг красноармеец Трофим, тяжко переживавший гибель своего товарища Федьки.
– Да нет, не хоронили мы никого… – отвечал кто-то из крестьян.
– А над кем же ваши бабы всю ночь выли? – тут же спросил, как к стенке поставил, другой красноармеец.
– Да над вашими и выли! – ответил кто-то из крестьян. – Вы ж без баб пошли, над вами ведь и повыть некому, случись что!
Этим словам, казалось, поверили, и зависла над полем тишина тягостная, какая возникает порою на осенних кладбищах.
В этой тишине рассортированных мертвецов поднесли к двум ямам, и выяснилось, что красноармейцев погибло одинадцать человек, а строителей восемь, и в числе этих восьми был и бригадир, знавший письменные секреты строительства коровников и жилых домов.
– Надо бы митинг провести, как положено… – неуверенно, но очень упрямым голосом сказал красноармеец Трофим. – Чтоб боль нашу высказать.
Красноармейцы зашумели негромко и одобрительно. Крестьяне промолчали, так как не знали они о природе митингов ничего. Собрания были им известны, а митингов в колхозах еще не проводилось.
– Ну тогда я начну! – осмелевшим голосом заявил красноармеец Трофим, и тут же народ отодвинулся от него, образовав круг, в центре которого и остался красноармеец. – Я говорить не мастак… Трудно мне говорить, но очень жаль мне товарища своего Федьку, погибшего прошлой ночью за правое дело… И хоть не знаем мы, кто наших товарищей убил, но я от имени Красной Армии перед лицом народа клянусь найти и отомстить врагу, сделавшему это грязное дело.
Договорив, Трофим ушел из середины человеческого круга, и осталась эта середина пустая. А люди траурно молчали, думая о погибших.
– Пусть кто из строителей скажет! – негромко произнес мальчишка-красноармеец, на гимнастерке которого блестел орден.
В середину человеческого круга медленно вышел немолодой рабочий.
– Я… я красиво говорить не обучен… Но только до слез жалко мне наших товарищей, и хочу поэтому назвать их поименно, чтобы все знали, кого мы сегодня хороним: это Прохоров Степан, Кирилл Путильцев, Сафронов Павел, Рыжков Иван, Богодухов Иван, Стрельцов Григорий, Кузнецов Максим, бригадир Шубин Борис… мы, конечно, присоединяемся к словам красноармейца и, как сами будучи только строителями, просим Красную Армию отомстить врагам и за наших товарищей, незаслуженно погибших. А сами обещаем, как только придем в Новые Палестины, поставить там памятник нашим товарищам, строителям и красноармейцам так, чтобы стоял этот памятник века, и выбьем на нем имена всех товарищей, которых мы закапываем сегодня здесь…
Досказав, строитель вернулся на свое место, и снова осталась середина круга пустой, а люди стояли немо и чувствовали, как нарастает скорбь в мире, окружающем их, и как ветер притих, чтобы не нарушить человеческое горе шелестом трав и листьев.
– Эх, был бы поп, чтоб как бы отпеть их! – громко вздохнул один из крестьян.
– А ангел, ангел подойдет? – спросил главный дезертир. – С нами ж ангел есть!
И все закрутили удивленно головами по сторонам. Не знали ведь они, что ангел с ними идет.
А главный дезертир подошел к ангелу, вытолкнул его в середину круга, говоря: «Ну давай, говори чего-нибудь!»
Стал ангел, посмотрел на людей, его окружавших. Подумал чуть-чуть. И решился он говорить, надеясь на разумность слушающих и на их стремление к справедливости.
– Радостно мне быть среди вас, – говорил он вполголоса, но слышали его все, притихнув. – Ведь там, на небе, эту страну страшно грешной считают… Непонятно им, почему люди из этой страны после смерти в Рай не попадают. Непонятно это и мне. Ведь вижу я, как вы стремитесь к справедливой жизни, как на этом тернистом пути теряете вы своих братьев… Я уверен, что пройду этот нелегкий путь с вами вместе до конца, и мы вместе, прожив безгрешно и справедливо, войдем в ворота Рая, и тогда я буду прощен за то, что ушел оттуда, а вы будете приняты, как самые дорогие небесные новожители…
Закончив свои слова, огляделся ангел и увидел слезы в глазах у многих мужиков и баб, и смущенные, чуть радостные, улыбки, выражавшие мечту о Рае, которая так скоро могла стать действительностью. И увидел он учительницу Катю, лицо которой было чуть строже, чем у остальных, но когда взгляды их встретились, показалось ангелу, что лицо ее смягчилось и стало добрее.
Ушел он из середины человеческого круга, и на этом кончился траурный митинг. Красноармейцы уложили своих на дно братской могилы, строители – своих. Засыпали их землей, нагребли над двумя могилами холмики. На одном укрепили буденовку, прикрученную бечевой к срубленному стволу молодого клена, на втором просто посадили березку, выкопанную тут же рядом в лесу.
Красноармейцы выстрелили из ружей в знак последнего прощанья.
После этого сели в лесу кушать. Женщины разносили молоко в кружках: они сами словили разбежавшихся по полю коров. Из коней только два вернулись к красноармейцам, остальных, видно, далеко испуг загнал, так далеко, что не вернулись они назад.
Архипка-Степан, ангел, главный дезертир, Трофим и горбун-счетовод кушали вместе.
От одной компании к другой ходил мужичок в грязном ватнике. Носил он в руках большую бутыль с самогоном и наливал понемногу всем, у кого было во что, говоря при этом: «Помянем, помянем наших…»
Солнце еще светило, но тени уже удлинились, приближая вечер и готовя землю к ночному сну.
Красноармееец Трофим, помянув товарища несколько раз, лежал отдельно на траве и плакал. Его не трогали и только время от времени бросали в его сторону сочувственные взгляды.
На все еще светло-синем небе проклюнулось несколько звездочек, а на восточной части показалась и луна, круглая, как райская паляница, и такого же золотистого цвета.
Ангел смотрел на нее, жуя грубоватый черный хлеб из крестьянских запасов, твердый и жесткий, выпеченный так, чтобы можно было его две недели есть. Смотрел и о счастье думал, и отгонял от себя наваждение нескромного свойства, картину придуманную и достаточно желанную, показывающую, как он с учительницей Катей в ворота Рая входит. Отгонял, отгонял и все-таки отогнал он эту картину, подумав одновременно, что наваждение это не желает добра Кате, так как для того, чтобы с ним в ворота Рая войти такой красивой, какой есть она, должна эта светловолосая девчушка умереть молодой, не изведавшей полною мерою земной жизни. А поняв это, испугался ангел своих мыслей и, пожелав Кате долгих лет, задумался о недавно прошедшем митинге, на котором выступил, о яме, выкопанной да так и оставленной пустой из-за избирательности небесного камнепада, убившего только строителей и красноармейцев.
А вечер опускался все ниже и ниже, оставляя за собою уже довольно темное небо с разбуженными от дневного сна скоплениями звезд.
– Подъем! Подъем! – заорал неожиданно Архипка-Степан, встав и ткнув указательным пальцем вверх. – Уже видно! Подъем!
Зашевелились люди, засуетились, собирая пожитки и готовясь в дорогу. Кто-то спешно доедал пищу.
Постепенно люди собрались, вышли на дорогу, лежавшую между полем и лесом, посмотрели на прощанье на две свежие братские могилы, поклонились им и, когда во главу плохо организованной колонны стал Архипка-Степан, тронулись в путь.
Рядом с Архипкой-Степаном шагали главный дезертир и горбун-счетовод, чуть поодаль нетвердою походкой шел Трофим. Ангел, затесавшись в самую середину колонны, помогал нести Кате ее книжки, однако при этом с ней не заговаривал и даже не отвечал на ее косые взгляды, полные любопытства. Сама она, правда, пробовала заговорить, то есть задала ангелу вопрос: «Так ты думаешь, что Бог есть?!» Но, ясное дело, вопрос показался ангелу странным, и он промолчал, а новых вопросов не последовало, и шли они дальше молча под ночными звездами, слушая глухую музыку грунтовой дороги, о которую ударяли сотни упрямых подошв.
Луна, полная и круглая как райская паляница, медленно катилась по небесам. Длилась восьмая ночь пути. Силы иссякали, и только огромная человеческая мечта да уверенность в скором окончании пути заставляли людей передвигать отяжелевшие от долгой дороги ноги.
И вдруг Архипка остановился, остановились шедшие за ним следом, а задние уткнулись в спины передних, и прошло по колонне смятение из-за непонимания остановки.
А Архипка-Степан стоял и пытался что-то сказать, однако язык его не поворачивался нужным образом, и он только показал пальцем правой руки туда, вверх, в синее-синее небо. И те, что были рядом с ним и за его спиной, посмотрели на небо и увидели, к ужасу своему, как катится вниз с небесного купола какая-то маленькая звездочка, катится и тускнеет на глазах, а потом уже срывается и летит вниз. И кажется сначала им, что летит она прямо на них, но над самой землей звездочка гаснет, и тут вырывается из груди беглого колхозника жалостный громкий крик: «Архипка-а-а!» И все начинают понимать, что произошло в эту восьмую ночь на безоблачном огромном небе. И слезы застилают глаза многих, и бабы снова воют и в этот раз оплакивают уже не мертвых, а еще живых, но остановившихся.
– Ты что, ты чего? – дрожащим голосом спрашивает главный дезертир обалдевшего Архипку-Степана.
– Сорвалась… – жалобно лепечет беглый колхозник.
– Ну и что? – спрашивает главный дезертир. – Ты видал, откуда она сорвалась?
– Видал, – кивает Архипка- Степан.
– И я видал! – говорит горбун-счетовод.
– И я! И я! – шумят сзади мужские и бабьи голоса.
– Ну туда и пойдем! Ясно? – спрашивает главный дезертир. Архипка-Степан кивает.
– Давай, шагай! – командует дезертир. – А то народ взбунтуется! Ради чего товарищи погибли?!
И снова медленное свое движение продолжает плохо организованная колонна; всякая обувь и копыта коровьи топчут дорогу, а два коня, что сами к людям вернулись, идут послушно без седоков по краю поля.
А через какое-то время дорога грунтовая сворачивает налево, а люди все прямо идут, и уже поле у них под ногами, мягкое и нежное, а впереди холмы, покрытые лесом. И уверенно ведет их к цели беглый колхозник, не отрывающий своего взгляда от того места на небе, от той осиротевшей черной дырочки, еще недавно занимаемой звездой Архипкой. Ведет и становится злее, и увереннее в том, что и без звезды доведет он их в Новые Палестины, где останутся они навсегда и откуда если и уйдут, то только в Рай.
