Андрей Жеребнёв
Пожар Латинского проспекта. Часть 2
Эх, пусти меня в огород!
* * *
Мы встретились с ней на мосту – со святой моей Татьяной. Так было уговорено по телефону – сразу после практики. Она издали распростёрла мне объятия, и я – надо было счастливо оканчивать вечер – ринулся в них, как рыцарь на ристалище.
– Сегодня Нахимова девчонкам вдруг разоткровенничалась: ничего у неё сейчас, кроме танцев, в жизни нет. Сказали мне: «Таня, следи за своим мужем!»
После Татьяна купила своему мужу в супермаркете, несмотря на настойчивые его отнекивания, зимнюю куртку («Ты должен здорово выглядеть!») и синий контейнер для бутербродов – «тормозок».
А вот это действительно нужная вещь!
* * *
В воскресенье я ушёл из дома – так было надо. Тёща, включив маленький телевизор, стоящий на холодильнике в тесной нашей кухоньке, заводила тесто, собираясь приготовить что-нибудь воскресно-вкусненькое. Старалась побаловать нас, оглоедов, она каждый выходной. И надо было не помешать послушать Марии Семёновне по радио «Калину красную» – единственная отдушина человеку за целую неделю заключения с нами в двухкомнатной квартире. Семён в нашей комнате уже засел за компьютер, насмерть рубясь компьютерными рыцарями. Татьяна, укрывшись одеялом на диване, смотрела канал «Histori». Привычный воскресный расклад. А так как мне ехать на работу нынче было некуда, то пришлось искать повод умыкнуть – срочно занадобилось отдать фотоплёнку в печать. «А тебе точно надо? – допытывалась Татьяна. – Посидел бы сегодня дома» – «Да я – одна нога здесь, другая там! Сейчас вернусь».
Отдав плёнку в уголочке «Kodak» огромного супермаркета на привокзальной площади, я свернул к автовокзалу. Но ехать сегодня никуда не предполагалось – на билеты тратиться, да и времени нет. Поэтому побрёл за трамвайное депо, через железнодорожный мост, туда, где стояли в отстое товарные вагоны и не было ни машин, ни людей. Зачем? Подумать не о чем, высматривая под ногами брусчатый, уложенный когда-то и кем-то камень.
В последний год часто случалось так. Уходя в воскресенье из дому, я честно собирался ехать на работу, но, придя на остановку (а порой уже и по пути на Ушакова), вдруг садился (пересаживался) в автобус другого маршрута. И ехал куда-нибудь: в другой конец города или за край его – частенько к своему «Мальборку»: коснуться кирпичей, почувствовав вечность, и потрогать заодно, крепко ли они, год назад положенные, ещё стоят. Бесцельно побродив, пусто поразмышляв, так и дотягивал время до второй дня половины: теперь уже можно было ехать домой. Ни с чем.
Ну, не несли на Ушакова ноги!
А в последнее время сделалось совсем худо – ехать стало некуда! Во всех, куда ни кинь, направлениях что-то да напоминало уже об Ушакова, о незавершённой там работе, о вечном – нескончаемом: «Надо успеть!.. Надо заканчивать!.. Надо!..» И я прекрасно знал: чтобы разорвать этот круг, чтобы опять увидеть все четыре стороны света – надо стать свободным. А значит, надо замкнуть этот каменный круг – только так…
И вот теперь я сделал это.
Пришло время жить, дышать полной грудью, идти на все четыре стороны – идти в море. И что держала теперь какая-то бумажка стоимостью каких-то пару тысяч (копейки!) – сущая ерунда! Добуду, сделаю – я же теперь вольная птица, и вольный же каменщик – всё в моих руках! А жить, дыша полной – до головокружения – грудью я уже начал.
Любви спасибо!
* * *
Вторничное занятие опять сулило мне одиночество: Люба не могла прийти – родительское в школе собрание («…А оно только начнётся в семь, так что, Лёшечка, иди один»). Жаль – не будет ни её счастливого пришествия (в середине, как водится, разминки), ни проводов. Ладно – с ней в сердце пойду («…Ты что – иди, даже не думай!»). Надо гнуть стопы и тянуть мысок, приседать и выпрямляться, шагать размашисто вперёд и отступать назад – надо тянуться за своей партнёршей. Замечательной. Лучшей. Единственной.
Да неужели же я не смогу, при Гаврилином-то трудолюбии, старании, терпении и сноровке, научиться танцевать не хуже, хотя бы, того пижона с бородкой – «эспаньолкой»? Ведь ты, Гаврила, Ушакова одолел! Давай так же – по камешку, по фраг-ментику, – создай себя в танце: ведь не тяжелее же того будет!
Как говорил заклятый мой ушаковский сотоварищ – неглупый, при всём, Олежка: «Зато, когда ты отсюда уйдёшь, тебе ни-че-го уже страшно не будет».
А было ча-ча-ча. Совсем теперь мне не страшное, почти уже и любимое. И светловолосая красавица – Оксана, и улыбчивая смуглянка через плечи своих партнёров тихонько справлялись во время пауз: «А где же ваша партнёрша?»
Но долго солировать мне не пришлось.
В студии с самого начала появилась девица с носом горбинкой – сдавалось, ломаным, с невыразительным пучком русых волос, похоже, тысячу раз обесцвеченных, и неясным, мутноватым взором карих глаз, словно плавающим в каком-то опьянении. Татьяна сразу взяла новенькую в обучение, показывая основные шаги в сторонке от основной группы. Наконец, когда уже мы проходили под музыку основные танго шаги, а за ними файф-стэп, Татьяна призывно поймала, перехватила мой взгляд.
По доброте душевной, поспешил я и её выручить, и новенькую одну не бросить – стесняется, верно, человек. Даже помогать, как старший товарищ. Начал:
– Да вы не волнуйтесь! Вот теперь вы шагаете с левой назад, а я иду на вас.
– Я занималась бальными танцами вообще-то, – с изрядной хрипотцой в голосе поведала девица, – сейчас кое-что забыла, вспомнить только надо.
До половины занятия я добросовестно ей в этом помогал, а после откровенно стал «рожу воротить». Погорячился я, конечно, со стеснением её: жеманство красавицы к тому моменту стало уже полностью базарным.
– Ой! Ты мне на ногу наступил! – оглашала чуть не всю студию писком она. – Ай! Ты ж держи меня!
Да, у Любаши пред ней было стоическое терпение!
Ощутимо – в студии появилось что-то чужое и чуждое, из мира, что находился сейчас за стеклом. Инородное, от чего так старательно и негласно оберегали все мы этот наш космос.
К счастью, занятие всё-таки кончилось.
– Ну как вам новая партнёрша? – с улыбкой спрашивала меня на лестничной площадке Оксана.
– Да ну! – отмахнулся я, добавив тише: – Какая-то торговка семечками! Чего ей тут надо?
– Зато, – опять улыбнулась она, – будет теперь с чем сравнить.
– А я никогда не сомневался, – поспешил заверить я, – моя партнёрша – лучшая на свете! Для меня, конечно… До свидания, Оксана, удачи вам!
Как сказал бы Миша с Ушакова: «Отстрелялся – зачёт!»
А на улице уже стояла в дорогой – по-моему – шубе сегодняшняя моя случайная партнёрша и, жадно куря (насилу, верно, дождалась), говорила кому-то в трубку:
– Да!.. Нормально всё! Да – и партнёр тут есть… Дома, приеду – расскажу!
Кому это, интересно, она расскажет? Бандиту какому-нибудь низкопошивному, с которым сейчас живёт?.. «Партнёр тут есть»! Не про вас – уж прощевайте!..
* * *
На протяжении всего танцпола,
Гаврилу теребила мысль одна:
Ещё разок пропустит Любонька арт-школу —
С партнёршей новоявленной шагнёт он из окна.
* * *
В среду, дождавшись, пока все разбегутся из двухкомнатной нашей квартиры по работам и школам (и в том, под ногами не путающимся, была моя им помощь), выбрался я из постели. Времени – до 18.00 четверга – было целый вагон, а дел, как сказал бы Булгаковский Коровьев: «Самая малость». То есть, буквально никаких, кроме как картошку к ужину пожарить, да себя, неприкаянного, занять.
Я пошёл в церковь. По островкам свежевыпавшего и вовсю уже тающего снега, минуя, по возможности, непролазь грязных проплешин. Надо было разбодяжить эту унылую серость светлыми красками радости, нужно было разогнать беспрестанно наползающие на солнце снеговые облака, нагнав внутрь себя бодрости духа.
Надо было пролить хоть толику тепла – а может, и счастья! – ей на душу. В это неуютное, неприкаянное утро. Посему я набирал по ходу на телефоне: «В самом воздухе вечера, казалось, витала светлая грусть – танцпол без тебя скучал. Все тебя хватились».
Прости, Господи, грешного!
Теперь надо было подгадать под перемену – отправить. Душе страждущей.
Вообще-то, друг мой европейский – и брат славянский! – Томек, говорил: «Тебе у церкув ходить теперь не надо!» – «Почему?» – «Так ты ж на коленках тут столько отползал!..» Я тогда хохотал от души – прав был поляк! В наколенниках своих фирменных, «палубу» ушаковскую камнем мостил – всё ведь на четвереньках. Год с лишком отстоял! Вспоминая, правда, при этом не «Отче наш», а Альвидаса мать – к слову…
Телефон вякнул о прибывшем sms:
«Спасибо» – мысленно сказала,
Улыбку скрыв от сотни глаз.
«Спасибо» – тихо прошептала —
Придёт, придёт наш звёздный час!»
Счастье безудержной волной хлынуло внутрь, затопив всего меня без остатка. Она ответила мне – стихами! В порыве души (и урока, судя по тексту, по ходу) она спешила, не ту буковку тиснула даже впопыхах!
Впрочем, телефон тут же затревожился ещё одним принятым sms: «В слове: «звёзЗный» читать: «звёздный»!»
«Растележила»! А то я бы не понял! Любашечка, ну не на подиуме же – свои люди!
Надо было выручать партнёршу. Дабы не перечеркнуть пустячной этой ошибкой-опиской барышне счастья «звёзЗного» хотя бы миг.
«Гаврила всё прочёл, как нужно!
Гаврила – вумный человек!
Описке милой непотужно
Счастливой sms испортить ввек!
(К слову: «милой» ставить вопрос: «какой», а не «чьей»).» Отключив мобильный телефон, я вошёл в церковную ограду Храма, в котором крестился – одиннадцать всего-то лет назад.
* * *
– …Плечи ровные! И во время разворотов в файф-стэпе верхняя часть туловища должна сохранять всё ту же замкнутую рамку плеч и рук. Вот, как будто, верхнюю половину тела заковали в гипс.
Мы жучили танго. Любимое моё – в программе стандарта!
– Когда подставились в файф-стэпе – взгляд у обоих через рамку рук – как пулемётный прицел, помним, да? А стопы в этот момент – по одной линии. Так, что если приставить вплотную друг к другу, получилась бы шестая «стэповая» позиция.
О, эти пять шагов в диагональ! Шагал бы их без конца и шагал – с партнёршей, конечно, только своей!
Своей, и только своей!
– Та-ак, дошли, подставились, и вот в этот только момент взглянули друг другу в глаза!
Теперь резко – чик! – передёрнули голову взглядом на ту же стену, и опять – краткий только миг! – взгляд глаза в глаза.
Вот! Вот из-за этих мгновений я и готов шагать, как заведённый!
– Колени, когда подставляем бедро, полусогнуты внутрь – вот, как будто, держите ими мячик… И когда бедро подставили – партнёры! – вот тут вы должны сообщить движением рук – вот этим, почти незаметным со стороны, некий импульс партнёрше! Дёрнуть её – и тотчас на место возвратить. Вы передаёте ей свою энергию, вашу внутреннюю экспрессию!
Дёрнуть – и на место возвратить. Как это: «Увести чужую жену несложно, сложно вернуть её обратно».
– Вот эта вот, видишь, – шепнул я в паузе, только что экспрессию свою сообщив, Любе. – Какая-то торговка семечками, скажи!
– Ну, – чуть склонила голову набок Любаша. – Мамы разные нужны!
И, исподволь оценивающе оглядев сквозь зеркальное отражение вторничную мою партнёршу, заметила с некоторой, как показалось, долей зависти:
– Но туфли у неё бальные.
Вот эти вот, что ли, чуть не детские, блестящие босоножки, только что на каблуке?!
– Хорошо! Теперь смотрим следующие пять шагов!.. Давайте встанем партнёры на партнёрш!.. Вставайте тут рядом со мной, не стесняйтесь!
И он увёл зардевшуюся Любу по правую свою руку…
Мы дотанцевали программу занятия до конца – пока круглые часы, идущие своей минутной стрелкой в обратную сторону, не показали пяти минут восьмого (значит, было без пяти семь).
– Подожди минуточку, – упредила Люба мой широкий распах двери пред ней. – Татьяна, а что, вы говорите, надо для регистрации и участия в турнире?
– Ксерокопия первой страницы паспорта, квитанция об уплате пошлины на все сборы турнира – там что-то около ста тридцати семи рублей с человека. Ну и – если захотите – после турнира возвращаемся сюда, на вечеринку, это по четыреста рублей с человека: на шампанское и торты.
– Всем пока! – Это вторничная партнёрша, по-свойски весело махнув рукой и Татьяне, и Любе – как будто была с ней сто лет знакома! – на ходу ущипнула мой далеко не могучий торс в распахе куртки.
Шуруй себе мимо!
А Люба лишь улыбнулась ей вслед радушно.
* * *
– Вот видишь – ты уже и один ходишь, а раньше говорил: «Без тебя – никуда!» – улыбалась она.
Ленинский проспект горел всеми цветами неоново-электрического спектра.
– Я так понимаю, что на турнир ты всё-таки пойдёшь?
– Мы, – задорно поправила Люба, – пойдём! А как ты хотел: назвался груздем – полезай в кузов!
– Да я ж не против!.. Единственное, что – партнёр тебе никудышный попался.
– Но-ормальный! Ты посмотри, как день ото дня у тебя всё лучше получается! Думаешь, я не вижу, как ты стараешься! А до турнира ещё почти месяц!..
– Ну, вообще-то, да! – воспрянул было духом я. – Если в жизни сейчас, как су-урьёзные люди говорят, не потеряюсь, то уж в ногах, наверное, не запутаюсь.
– Но ведь, кажется, – очень осторожно начала Люба, – в твоей жизни сейчас всё нормально… Татьяна говорила, что вы собираетесь на будущий год в церкви венчаться… Что хотите ребёнка ещё одного – девочку.
– Ну да, всё, вроде, так, да только теперь я… Тебя…
– Не надо, Алексей! – Умоляюще сдвинув брови, она упреж-дающе подняла ладонь в чёрной перчатке. Точно, как учил Артём, должна обозначать партнёру партнёрша опасность столкновения сзади, – Я всё знаю!
«Хорошо, – «сдулся» я про себя вслед за Мишей Ушаковским, – что мы оба об этом знаем!»
Мы прошли немного молча.
– Да ладно… Скорей бы в море уйти – море всё спишет!
– Будешь там, где-нибудь в Рио-де-Жанейро, в белых штанах на дискотеке класс показывать, – с грустинкой, как показалось, улыбнулась она.
– Да куда там! – Я не хотел, чтобы она печалилась хоть чуть: не для того к ней был приставлен! – С кем? Без партнёрши-то своей – первой!
– Ты у меня тоже – первый партнёр…
Вот так да!
– Как, а когда ты в школе танцевала?
– Но это было давно так! Там был Дима – лучший Сергея друг. Как оказалось потом, он был тайно очень в меня влюблён.
– А чего же не признался?
– Не хотел дорогу Серёге переходить – дружба! Не смог через это переступить.
Мне оставалось лишь покачать головой – да ладно: «давно так» – так давно!
* * *
Любовь бы Гавриле в юности такую – уж он бы смог! Шаги основные, не спотыкаясь, проходить.
Ты видела, как всё с твоим приходом озарилось?
Артём на радостях рукою – правою! – к себе пригрел.
Каким там снобам значимым такое снилось?
Нести, напастям вопреки, в мир этот счастье – твой удел!
Вот так вот! И шелуху чтоб строго в урну сплёвывали!
* * *
– Слушай, Тань, а что это обозначает, если особа женского пола тебя – вот так – за живот щипанёт?
– Заигрывание сексуальное – явное, причём! Нахимова, что ли?
– Да не, не! Не со мной, вообще – с другим, там, одна…
* * *
– Ну что, Гаврила, в сине море отплываешь?
– Отбываю. Пусть смоет всё за мной солёная волна,
Оставив лишь одно: «Сама всё знаешь!»
– Да – знаю всё! – за горизонт кивнула вслед ему она.
И-э-эх, красиво бы было! Романтично – жуть тебя берёт! До мурашек по коже!
Эх, но когда то ещё будет?
И кто её будет тогда с танцпола провожать? Чья рука в танце стан её свойски подхватит?! С ума сойти!
* * *
В субботу я отправлял своих в Польшу. В двухдневную, как обычно, турпоездку. Затемно – в семь утра был уже сбор у школы – втроём вышли мы из подъезда: я нёс в руках малиновую дорожную сумку, до пяти, как обычно, раз ещё не повышая голоса отбрыкиваясь от Татьяны («Давай, говорю, вместе понесём!»). Семён – путешественник уже со стажем, бодро нёс свой рюкзачок за плечами («Наконец-то поем настоящую французскую булку!»).
«В чемодане ложка, вилка!.. «Крокодил» за прошлый год… Да початая бутылка!.. Да засохший бутерброд!» – пел я, к смеху своих, запомнившиеся строчки незнаемого мною барда: надо было разогреть своих пилигримов в морозной темноте. Пусть будет весел и лёгок их путь!
Подъехал, гулко перезванивая своими стальными чреслами, трамвай, я посадил путешественников в его светлое, тёплое нутро. «Дальше нас не провожай, там уж до школы мы сами дойдём!» – Татьяна никогда не настаивала, а я не хотел рисоваться перед её учениками и коллегами.
А вот Сергей, рассказывала Татьяна, как заботливый муж, провожал Любу всегда – до самого отъезда автобуса. Да потом она ему звонила чуть не через каждые двадцать минут до самой границы. «Нахимова! Ну чего ты трезвонишь? Понятное дело, что трубку не снимает – ну, выпил уже, наверное, пива. Так зачем его дёргать? Да отдохните вы друг от друга чуть!» – «Нет, пусть он мне ответит!»
Любовь какая!
Знатно было бы, конечно, вернуться в тихую сейчас тёщину квартиру, завалиться на диване опустевшей нашей комнаты, включить без звука – на все пятьдесят его кабельных каналов – телевизор, а может быть даже: «Да початая бутылка, да засохший бутерброд!» – суббота, всё-таки! Но – отпадало! Именно потому, что суббота: практика в студии – в два часа дня. А сейчас надо было идти «деньгу ковать»: на этой неделе я снял евро со счёта («Семёну за визу надо заплатить, и с собой чтобы наличных – не менее 50 евро было»), те самые, что клялся и божился милой банковской кассирше только множить.
Накануне я дал фирменное, по былым временам, своё объявление: «Кладка и ремонт печей, каминов, чистка дымоходов» в пару бесплатных газет и позвонил Славе – чего, в самом деле, пока какой-никакой клиент не отыщется, бездельничать, на диване ногами кверху лежать. В сущности, я всегда ведь на него рассчитывал, убеждая и Татьяну: «Пока, как раз, документы морские буду делать, работа у Славы – самый замечательный вариант! Деньги-то на тот момент всё равно будут нужны – и на прожитьё, и вам, в море уходя, что-то оставить. А у него – куча для меня работы, когда надо будет мне, допустим, по бумагам, днём – отскочил, в любое время вернулся, вечер, если что, для работы прихватил, а то и в ночь остался». Татьяна, вздыхая, соглашалась нехотя: где бы уже это время не перебился, лишь бы в море ушёл! Без щенячьего восторга разделял мои планы и Слава. Он ведь серьёзно на меня рассчитывал, надеясь, что какое-то время я поработаю с ними конкретно, а не набегами, да между делом.
Нет! Мне надо было уже в море! Я выручил тебя, Слава, той неделей своей работы на Емельянова – даже после нашей с тобой, по дороге туда, склоки в самом её начале – как положено другу. Тебе было надо, и я взялся спасать загубленный твоими мастерами объект. Выудив из опыта полутора десятков шабашных лет единственно возможный спасти дело вариант. Своими руками же эту идею и осуществлял, успевая – времени к сдаче было в обрез – тут же учить помощников, набранных тобою вчера с улицы, не жалея горла и сил на воодушевление, посредством жизненных баек, их, хмурных с похмелья и недосыпа, на трудовой подвиг. Который таки мы свершили – фактически задаром. Но не даром увещевал я, проявляя чудеса дипломатии, разуверившихся уже было хозяев, что закончим мы, конечно же, к сроку – как всегда у нас и бывает! – втуляя мягко, но убеждённо, что ещё и повезло им несказанно – получат чистый эксклюзив! Склоняя ещё и повинную – за тебя! – голову: «Да Слава на меня рассчитывал! А я всё никак с Ушакова расквитаться не мог – вот только-только к вам и вырвался».
Мы сменили минусы на плюсы. Ужасающая взор халтура превратилась в радующую глаз работу. Эксклюзивную: всякая ручная работа – эксклюзив.
Ну, а теперь у меня – свои дела. Свои, к осуществлению, планы.
И в этот остаток до рейса времени я уже не хочу творить – дайте мне выносить мусор! Я не хочу быть незаменимым – желаю быть незаметным! Я не желаю быть «с во-от такой буквы «М» мастером – определите меня к кому-то подсобником!
Я хочу в море! Хотя…
– Только, Слава, чур, чур! Документы я буду по ходу делать – отбегать, и по вторникам и четвергам танцпол – это святое!
– Давай, давай – приходи! Нам сейчас каждая пара рук в помощь – семнадцатого сдача.
* * *
«Это святое!» – так говорила и она. Когда я спросил её однажды, провожая: «Татьяна говорит, что ты каждый день по несколько, хотя бы, страниц художественной литературы читаешь». – «Да, это святое! Каждый вечер, как только домой возвращаюсь, – сейчас вот просто воду горячую на октябрь отключили, – набираю ванную и беру книгу. Мои уже знают, что сорок минут меня не трогать – релакс!»
Как здорово, что есть ещё такие люди, которые без нескольких прочитанных страниц прожитого дня помыслить не могут!
* * *
– Да плохо это! – досадливо поводил головой Слава. – Не с книжкой совсем надо в ванне расслабляться.
У кого что болит!
– Ладно, давай, показывай, что делать, – торопил я, – время-то дорого, не хочу твои деньги – «за здря!»– получать. Давай сразу обговорим! Значит, Слава, почасовая – да? – оплата у меня здесь будет, и всё, до получаса, я суммирую – ты меня знаешь: я – фиг обману!
– Договорились! Вот как я своим говорю: «Только вы переступили порог – деньги вам уже пошли».
– Ага, вот как самый худой подсобник у тебя получает… А сколько, кстати, он получает?
– Да я одинаково всем плачу, – пожал сильными плечами Слава, – по пятьсот рублей в день.
– Это со скольки, до скольки?
– Ну, получается, за двенадцать часов. Мы, вообще-то, сутками здесь уже работаем.
– Давай тогда, чтоб не путаться, полтинник в час? – чуть поднял я себе такие прямо с порога – не с потолка! – идущие расценки.
– Ну, тебе, конечно, должно быть больше, – щедро отжалел сотню с двенадцатичасового рабочего дня Слава. – Зайдём-ка, друга твоего проведаем!
«Чёрный строитель» только что закончил клеить обои в тесной боковой каморке – обрывки рулонов валялись на кафеле. Теперь он с чистой совестью перекуривал в открытую створку окна. Меня приветствовал радостно и сердечно – точно родственную, единственно понимающую его душу.
– Серёга! Мать твою, перемать! Во-первых, какого болта ты окно открываешь: обои только поклеил – отвалятся! Во-вторых, какого хера здесь куришь – обои сырые, напитаются сейчас запахом табака моментом!
– Да Слава!.. Не кричи – щас! – Вихрастый мой ученик спешно захлопывал створку и старательно растирал о кафель окурок – третий уже, среди обойных лоскутков.
– О-ой! – вздохнул Слава. – Лучше бы – скажи – и не заходили!
Смекалистым, чего и говорить, был его авангард!
Площадь отделки была большой: целый верхний этаж нового торгового центра был отдан Славе. Кто им с Джоном такое доверил? «Москвичи всё, москвичи!» Из местных сновала по объекту средних лет блондинка в теле. Добрая, виделось сразу. «Ребятки, если семнадцатого мы не сдадим!.. Ой! – Она прикладывала руку к сердцу. – Меня просто выгонят без разговоров». Рабочих – я бы тоже половину разогнал! – было много. Что каждый из них делал, понятно было не сразу – если понятно было вообще. Все юноши (старше двадцати пяти не было никого) с озабоченным видом куда-то бежали, чего-то делово суетились – были, в общем, в вечном движении. Как акулы. Или как солдаты, для которых передвижение по армейскому плацу разрешено – по уставу – только бегом. Парадно вышагивали только Слава с Джоном, облачённые в утверждённую своей властью форму строительноначальников – оранжевые рабочие комбинезоны со светоотражательными полосами на ногах – лампасами поперёк! – а у Славы ещё и штормовка, как генеральская шинель, или как тога победителя, на плечах. Это при температуре, при которой мне вольготно работалось лишь в футболке!
Вечное Броуновское движение в огромном помещении (точнее – в нескольких его залах) осуществлялось, начиная с Джона, а от него (от греха подальше!) убегали в другой конец – к Славе, к которому кто-то да подбегал каждые пять минут.
– Слава, запиши на меня сотню?
– Зачем? – лукаво щурился начальник.
– В магазин сбегать – чаю попить.
Слава неспешно, с укоризненной улыбкой покачивая головой, точно смакуя мгновения, вытягивал из нагрудного кармана «комбеза» пухлый блокнот с авторучкой, где записывал выданный «работяге» аванс, а потом толстенный, с коим никогда не расставался, бумажник – символ высшей власти: почти магический! Из коего и одалживалась просителю вожделенная купюра.
«Грабили нас грамотеи десятники…» Но тут, право слово, неизвестно ещё кто кого грабил: десятник ли грамотей, или его продвинутые подчинённые!
Пили чай и ели здесь с утра, в обед, вечером и даже ночью – в любое, в общем, время. В чём, в чём, но в этом деле ребята знали толк! Ели за длинным, сколоченным, наверное, первым делом столом из ДСП, убраться на-, под- и вокруг которого намеревались, видимо, в последнюю очередь. «Отлетали», судя по горам пластмассовых контейнеров, по покупным салатикам: греческий, грузинский, оливье, сельдь под шубой – гурманы! Жаль немного, верно, было закусывать «без толку», но здесь был установлен Славой жёсткий сухой закон. «Москвичи первым делом сказали: «Если хоть одного даже с запахом ловим – сразу на четверть всей суммы штрафуетесь». Так и в договоре записано. А тут у нас – миллион триста тысяч: вот и считай!» Славные молодцы Славы с лихвой компенсировали недостаток алкоголя избытком сладостей. Неписаный, самим народом установленный «сладкий» порядок гарантировал купившему законное право только на первый пряник (пирожное, зефир, круассан, тарталетку), а дальше уж – как повезёт! Вероятно поэтому – карауля вновь из магазина прибывших, за столом в любое время дня (а теперь уж и ночи) кто-то да заседал. Теперь это была вторая маленькая отдушина в суровых лишениях безвылазного круглосуточного аврала для хлопцев, переехавших в «Кловер» до окончания объекта. Первую составляла прекрасная половина человечества – полдюжины девиц, кроивших из пеноматериалов незатейливые орнаменты и вырезавших рожицы инков и их божков (этаж должен был называться «Империя инков»), как автопортреты. Впрочем, свои отнюдь не греческие носы девицы задирали высоко: ведущий художник этого объекта то ли в порыве вдохновения, то ли сдуру, то ли, как любил говорить Слава, «с перепуга», платил девчушкам по тридцать тысяч рублей в месяц. Разница в оплате со Славиными орлами была разительной, о чём многие уже успели «пожалиться» мне втихаря. Полбеды бы ещё это, так и от ударной работы художницы дефилированием в воздушных своих, одноразовых комбинезонах братву отвлекали. Даже Джон, проходя мимо двух умелиц, вырезающих и громоздящих топорные фрагменты по разные стороны входа, приостанавливался:
– Вот сейчас и посмотрим, кто быстрее работает!
– Иди марафонцев своих на промежуточных финишах фиксируй, смотрящий!
Что-что, а физическая выносливость парней впечатляла! Особенно поражал своей кондицией парнишка в ярко-красном комбинезоне, и по прозвищу же: «Партизан». Настолько стремительно и делово сновал он по этажу с вдумчиво-чистым взором ясных глаз! Происхождение его героической «погремухи» с усмешкой пояснил Серёга:
– A-а, загасится где-нибудь постоянно – и курит.
Для чего нужна была такая капелла бездельников Славе? Для реставрации «Битвы за “Кловер”»? Линолеум во всех залах был уже постелен («Зацени, какой узор мы сделали!»), большие баннеры по стенам тоже почти все поклеены: «Сейчас вот, на следующей неделе, должен контейнер из Москвы прийти – с оставшимися». Шёл, правда, ремонт в маленьком туалете. Внеплановый: когда дорогостоящий узорчатый кафель, утверждённый привередливым дизайнером, был полностью поклеен по стенам и на полу (Джон самолично, никому не доверив, укладывал), решили и воду в трубы открыть (тоже Джона вся, с сантехникой, работа) – всё «по-нашему»! Открыли…
Теперь вот, чтоб до потёкших труб добраться, долбили эксклюзив отбойным – гордостью Славы – молотком: ну хоть все увидят, что инструмент весь для работы у «фирмы» в наличии есть!
Пошныряв по всем закоулкам в поисках работы, я, наконец, набрал ведро воды, прихватил флакон моющего средства и припал, с тряпкой в руках, на мытьё полов. По-чёрному исполосованных подошвами и каблуками мастеров-скороходов. И самая то была продуктивная сейчас работа. Жаль, что времени на неё оставалось лишь пара часов…
* * *
У меня был повод позвонить ей… У меня было счастье услышать её голос!
– Нет, иди, конечно, ты что – даже не думай. – Явная грусть между тем слышалась в трубке. – Я же тебе говорю: назвался груздем!.. Нет, я никак не могу – мы с детьми в кино идём: в «Плазму». Так что недалеко там друг от друга будем…
* * *
Теперь Гаврила сделался Гамле́том: (ударение на 2-м слоге)
«Быть на танцполе нынче, иль не быть?»
Как форму не терять? При этом —
Как Даму сердца не ранить? (опять на второй слог)
Решил (ведь ждать её всегда он будет):
Гаврила в студию сегодня всё ж придёт.
И, в вальсе головою закружа, не позабудет,
Какую розу алую он на щите несёт!
* * *
В студии я с порога напоролся на Алевтину – так, выяснилось, звали вероломно вторгшуюся в группу нашу девицу. Как на мину. На секс-бомбу, точнее, коей, верно, она себя и числила. Из элементарного приличия – мы ведь были одиночками, а мой рыцарский плащ еще развевался с самой улицы, – пришлось опять терпеть себя её партнёром. Стоически перенося писки, визг и понукания.
– Ты не обижайся, – с детской непосредственностью увещевала она, – я на мужа своего тоже кричу.
Вот на мужа и кричи – я причём? Хоть и жаль, конечно, бедолагу! Наверное, и на танцы её услал, чтоб пара часов тишины в его жизни появилась!
Вдобавок, когда я подхватывал Алевтину после кружений, рука путалась в складках газовой накидки: пока, там, до спины доберёшься, уже и опять в кружение её посылать пора!
Пора было её посылать…
Я честно отдал Алевтине час – на большее, при всей моей «уважухе» к мужу её, незнакомому и горемычному, сил не хватило: «Слушай, мне бежать срочно надо! Не обижайся, ладно – дела». – «Да иди, иди, конечно – если надо». – На удивление, она всё прекрасно поняла (глаза даже на миг просветлели задумчивостью) и, к её чести, приняла моё бегство с достоинством.
Всему положены пределы —
Душой Гаврила занемог!
И, под шумок, да между делом,
Не от своей партнёрши сбег.
– …Ну, чего ты с танцев сбежал?.. Подожди – сейчас из зала выйду… Но ты позанимался хоть чуть-чуть?.. Надо, конечно, готовиться!.. Да – мы, допустим, можем и в школе заниматься, там у нас и музыка есть!.. Во вторник обсудим…
Я почти бежал домой, хотя сегодня никто там меня особо и не ждал, да и время вечерней поверки тёщи ещё не подошло. Прицепом же я нёс на глубине пакета «чекушку» – одиночество субботнего зимнего вечера (ведь декабрь уже наступил) коротать.
И, «прорисовавшись» на кухне участливо – прилежной физиономией, трезвой ещё харей, – и, затворив за собой дверь нашей комнаты, первую рюмку я налил за польскую сторону…
* * *
– Привэт, мой эвропейский дружисче!
– Здорово, мой славянский брат!
Только так, по народной дипломатии, мы друг друга и приветствовали.
