Андрей Жеребнёв
Пожар Латинского проспекта. Часть 3
Андрей Жеребнёв. Родился в 1967 году в городе Усть-Каменогорск Казахской ССР. После службы в рядах Советской Армии поехал в Калининград – за суровой романтикой морских будней и дивной экзотикой дальних стран. Ходил в море матросом на рыбопромысловых судах. В долгих рейсах вел морские дневники, которые со временем превратились в рассказы. Первый рассказ был напечатан в местной периодике в 1996 году. С тех пор неоднократно печатался в местной периодике, литературных журналах и альманахах, московском альманахе «Новое слово». В 2006 году издал сборник морских романов «Крутой ченч», в 2015 – роман «Пожар Латинского проспекта». В 2019 году издан в электронном формате сборник «Суровый дегустатор». Отдельные рассказы изданы в сборниках «Писатель года» (2017, 2018 годы), «Антология русской прозы» (2018). Награжден Орденом «Наследие» 3-й степени за заслуги в области культуры и литературы, и медалью Маяковского.
Чем дело кончилось
Часть явно лишняя. Необязательная для прочтенья —
Всё меньше про Любовь здесь будет красного словца,
Всё больше эпизодов Ушаковского происхожденья
По памяти, по ходу дела до бесславного конца.
– Ну, видишь, как она сказала: «Не тереби мою душу». Значит, тоже она на тебя подзапала! – рассуждал Слава, теребя баранку руля.
Мы ехали смотреть сруб. Втроём – Джон прижимал меня на сиденье с правой стороны. Деревянный сруб, что нужно было стильно облагородить внутри, «надыбали» благодаря объявлению: людей зацепила именно ссылка на камин – его тоже требовалось положить внутри. Правда, во время первого знакомства в офисе, куда Слава с Женьком ввалились прямо в рабочих комбинезонах («Да пусть видят, что мы сами работаем»), чем немало удивили солидного собеседника, я здорово «лоханулся»: брёвна за угловым камином надо вырубать до половины и проложить в этом месте огнеупорную кладку. Дерево ведь – пожарная, прежде всего, безопасность! А я хотел отделаться лишь жаростойкой гипсоплитой и воздушной, в пятнадцать сантиметров, прослойкой, – Гаврила! Да и дружбаны мои замялись несколько с вопросом о сделанных ими объектах: «Вот, в «Кловере» – это, вот, через дорогу от вас, только что сделали целый этаж – «Империя инков»… Сходите, если что, посмотрите… Вот». Но мы чем-то боссу приглянулись – как раз, возможно, неискушённостью, – и он дал нам координаты сруба: «Съездите, посмотрите».
Ехали. С самого почти утра. Временами вьюжного, но больше – раскисающего. Хотя порой и солнышко выглядывало.
Накануне думали, решали успеть во второй половине дня вчерашнего, но я отговорил: «Куда – на ночь-то глядя? Сядем где-нибудь там – в лесу, и будем куковать! Да и там толком ничего не посмотрим – темнеть уже будет» (у меня ведь вечером был танцпол). «Плохо, – прозорливо покачал головой Слава, – плохо, что и работу, и друзей ты задвигаешь на задний план. Но, – смилостивился он, – ладно!.. Завтра, тогда, с утреца тронемся».
И я готов был его за то крепко обнять: «Ура-Ура!»
Заснеженный лес встретил нас за городом.
– Ну, ты её ещё не подтянул?..
– Блин, Слава! – скрывал улыбку я. – Кто про что, а кот про сало!
– Нет, ну так, а что? Ходишь, ходишь на эти танцы – без толку: только время теряешь!
И Джон кивнул в довольном согласии.
– Там чу-й-ства, понимаешь: чуйства! Высокие. Не те там совсем отношения. И она – не девочка для утех!
– Да кто бы она ни была – хоть королева! А это что – не чувства? – в сердцах негодовал Слава. – Это – высшее их проявление, это – высшая их степень! Секс – это высшая стадия любви. Всё к этому, в конце концов, ведёт. Каждым касанием, каждой клеточкой своего тела, с каждой капелькой пота она передаёт тебе в этот момент свою информацию… Ту информацию, которую ты никогда, – Слава очертил воздух воздетым кверху указательным пальцем, – и нигде больше не получишь! Ни в каких разговорах, ни в каких там танцах!.. А потом уж – можно и стихи писать. У людей-то – так, а у тебя почему-то всё наоборот!
– Так, а он, по ходу, к этому и не стремится, – выдал Джон.
Натурально: «сдал»!
– Слава, – миролюбиво сбавлял обороты я, – чего ты разошёлся, пуще трактора своего? Такое дело: не даёт – не даёт моя партнёрша, пока мне информации с капельками пота своего – никак! Ча-ча-ча пока только и перебиваюсь – до пасадобля ещё никак не дошли.
– ?..
– Ну, ча-ча-ча – это флирт, далее, по латинской программе, румба – любовь, а потом уж пасадобль – это вот как раз то, о чём ты… Ну-ка, Женёк, подкинь ручку из бардачка!.. Это чего – чек? Можно позаимствовать?
Два минуса – в один плюс: уж коли так сложилось! Славно Слава на перо попал! Напросился, называется.
– Слухайте:
Какие славные слова сказал мне Слава,
Затронув струны потаённые моей души:
«Кто б ни была то – королева иль шалава:
Сначала переспи, потом стихи пиши!»
Парни от души рассмеялись.
– Да, – повёл головой Слава, – при всех твоих косяках – имеешь ты право жить!
Спасибо, друг, – даровал жизнь всё-таки! Только мы в лес-то ещё не приехали.
– Ты про какие такие косяки, Слава?
– Ну, что бухаешь ты. Слушай, я вот всё думаю. – Слава глядел на дорогу. – Вот, если бы ты не буха́л – был бы ты такой же жизнерадостный?
Не давал, видно, покоя этот вопрос серьёзный тому пытливому уму!..
– Я сейчас что – выпивши? Трезв, как стеклу-ушко!.. Не знаю, Слава. В какие-то моменты водка меня и выручала, но вообще-то – я сам это прекрасно знаю! – бросать пить надо напрочь! Окончательно! Не пил же совсем, когда на танцы начал ходить, – даже и забыл вовсе!.. Сам я знаю, – тяжело вздохнул я, – всё мне эта пьянка перечёркивает, всё! Все мои беды и напасти – от неё.
– Вот этим-то ты и подкупаешь, – серьёзно промолвил Слава, – что ты это сам реально осознаёшь и хочешь всё-таки бросить. А то были в моей жизни люди: «Да что – это разве я пью?»
– Да, мне кажется, – «встрял» за меня и Джон, – когда у тебя будет работа, ты и пить не будешь.
Блажен, кто верует!
– Не знаю, – пожал плечами я, – на Ушакова-то пил. Правда, иначе там было бы совсем тяжко. А так – хоть всю грязь эту с души смывал. Помнишь, Слава, рассказывал тебе, как Гриша как-то – в последнюю уже зиму – подходит: «Слушай, шеф говорит: «Может, чтобы Алексей времени не терял, мы ему обеды сами возить будем?» Ну, ты понимаешь, о чём это?». А я чего-то сразу и не въехал: «Да на кой, Гриша, – без этого вам со мной забот мало? Сам я из дома тормозок приношу – много ли мне надо?» А потом-то понял: я повадился тогда в обед шастать в чебуречную у Победки: «Гриша, я на обед – святое дело!» А он что – только руками разведёт: «Ну, только гляди – не очень там… Обедай!» Очень, не очень, а граммов двести, а то и триста, я на душу принимал – чтоб не ныла. Так это, получалось, они были согласны мне и чекушки возить – лишь бы я со двора никуда не уходил!
– Видишь, как тебя ценили!.. Только денег не платили.
– А зачем? – поддакнул Джон. – Лёха и так всё на «ура» сделает!
Надо было срочно сворачивать скользкую и опасную тему: здесь Славу могло и занести.
– Я же прихожку закончил! Коридорчик тёщин. Потолок в звёздах, трубу под пальму – ну, я рассказывал!
– Можно ещё трубу паклей обтянуть – натуральней будет! – решил подсказать идею Женя.
– Не, – отрицательно мотнул головой я, – это будет уже перебор. И негигиенично – мыть же постоянно надо.
– Тёща-то хоть довольна?
– Ну, более-менее. Прихожкой-то, наверное, но долго им всё это показалось…
– Ну, как у Лёхи – мастера всегда…
– Тёща-то у меня – суровая! Но – справедливая… Хотите, заедем как-нибудь – я вам коридорчик-то покажу.
– Ты лучше, – усмехнувшись, Слава переглянулся с Джоном, – тёщу покажи… Так, Женька, – кажется здесь, как он нам объяснял, да?
Мы свернули с заледеневшего асфальта в дивный хвойный лес. Завязли на первом же повороте, и мы с Женькой, выскочив, выталкивали грязненький наш микроавтобус. Дальше ехали без приключений, нашли и смотрели сруб за шлагбаумом будущего гостевого дома. И не спешил я никуда – можно было ходить, смотреть, поддакивать Славе и умничать Джону: танцпол был только завтра…
Да, я пошёл в прошлый четверг на занятие.
Во-первых, нельзя было бросать партнёршу – нельзя! Моя «съехавшая» крыша – не повод, чтобы она оставалась здесь неприкаянной одна.
Ну, а во-вторых, где-то в глубине души ещё жила надежда, что…
– Андрей, не надо меня больше провожать! – хоть и волнуясь, но твёрдо отрезала мне Люба, едва мы закончили занятие.
Я ослушался. Я ждал её на улице у стеклянных дверей, надеясь хоть как-то объясниться.
– Спасибо, что пришёл! Я на девяносто пять процентов была уверена, что ты придёшь, – не останавливаясь, она просто повернула в мою сторону голову.
– Люба!..
– Не надо, Алексей! – Люба была уже впереди и обернулась полностью, упреждающе вытянув вперёд распростёртую, в чёрной перчатке, ладонь, – Не надо! Мы уже с тобой обо всём поговорили.
Приостановившись, она долгую секунду пристально всмотрелась мне в глаза, – что-то в лице её дрогнуло, – и, резко развернувшись, почти побежала прочь.
Глядя ей вслед, я понял, наконец, кого напоминает мне она своей мягкой, летящей поступью – побежкой: гордую дочь племени Апачи…
А на сруб, сдавалось мне, мы съездили сегодня напрасно: полдюжины мастеров, как со снисходительной усмешкой поведал нам подвыпивший сторож – брат хозяина, здесь уже пороги в надежде обивали.
Может, и к лучшему – сюда ведь и не доберёшься!
…Но квадратный золотой кулон внушительных размеров Люба в первый наш «холодный» танцпол не то чтобы сняла, но даже в раздевалке впопыхах и забыла – переодевшаяся девушка с предыдущей группы Артёму прилюдно передала.
* * *
В четверг был стандарт – танго.
Хоть дух переведу.
Размечтался!
Всё случилась ещё до занятия. Люба, пришедшая, как ни странно, с большим запасом (наверное, всё-таки специально акцию готовила!), стоя в некотором отдалении от меня, всеми забытого и тихо сидевшего на скамеечке, вдруг обернулась, и громко, на всю почти уже полную группой студию, с улыбкой, в которой вполне можно было заподозрить добродушную простоту, спросила:
– Как у тебя дела-то?
– Да нормально всё, – радостно опешил в первый момент я от нежданного такого внимания, лишь через некоторое время смекнув: это же она от меня, «на группе», открещивалась!
Как, мол, дела – сто лет ведь я тебя уже не видела – не говорила! Да и видеть-то, честно сказать…
И зачем так, на публику – они-то все ей кто? Ужель какие-то отношения с кем-то здесь намечались? Уж не с Андрюшей ли, центровым?
Вот ляпнуть бы сейчас, в наивном удивлении глаза округлив: «А что может за тот час, как мы с тобой… Поднялись – расстались – разве могло что-то случиться – измениться?» Весело бы было! Разбитно! Плеснул бы ты, Гаврила, радости в этот мир чуток!
Только вот с коня бы рыцарь вмиг слетел, пронзительным взглядом карих глаз, как острым копьём, сражённый. Наповал. Своей же Королевой Любви и Красоты…
Поэтому: «Рыцари пожелали биться тупым оружием!» В общем, смолчал я.
Такой уж танец этот – танго: кто кого!
– Раз, два, три, четыре! Пять, шесть, семь, восемь!.. Пошли в диагональ!
Пошли! С моей партнёршей – на край света: вдоль и поперёк! И нормально будет у меня всё – нормально!
* * *
И уже на следующий день, в пятницу, был дан мне свыше знак. Телефонным звонком с улицы Мечникова.
– А вы дымоходами, пишете, тоже занимаетесь?.. Понимаете, у нас труба на чердаке отсыревает, и течёт по трубе вниз – в комнату… Нет, сегодня, наверное, не получится, а завтра – в субботу – сможете?
Небо меня не оставляло.
* * *
Вряд ли это был тот самый дом, в котором квартировались Нахимовы. Люба же говорила мне: «Да я там не так давно была: тот особняк уже перестроен». Значит – по соседству. Главное же – на той самой улице и – у хороших людей. Хозяйка, занимавшая второй этаж со взрослыми сыном и дочерью, была учительницей музыки.
– Каждый человек имеет музыкальный слух: просто надо его развивать… Есть хороший для этого инструмент – камертон.
– Надо будет в рейс мне взять!
Что же до трубы, то там действительно был нелёгкий вариант. Она прела от паров кухонных вытяжек – не дыма даже печей или каминов. И разобраться в хитросплетении дымоходов, не взобравшись на самый конёк черепичной крыши – к трубе, было невозможно: как водится, хозяева категорически не ладили с соседями снизу, отчего и вход в квартиру тех был заказан.
Сколько я в старых немецких домах с дымоходами ни возился – здесь всегда, почему-то, такая катавасия! Просто-таки, как правило. Которое я уже в расчёт заранее прозорливо брал, а потому и не дымился чёрной злостью: затем я сюда и пришёл, трубочист-освободитель!
– Ладно, – кивнул на то сын хозяйки, – я на неделе с друзьями договорюсь – одолжу лестницу алюминиевую. Но это, наверное, не раньше середины недели будет.
На том и порешили.
* * *
Выходные я опять бродил по дачным обществам – уже в родной стороне: за улицей Емельянова. Оклеивая придорожные столбы никчёмными своими объявлениями и бормоча, как обычно, какую-нибудь околесицу себе под нос. Но хоть наушники от мобильного телефона к ушам тянулись: встречные прохожие могли решить, что я просто подпеваю.
Укоренившаяся эта привычка была родом из трюмного одиночества, и в ушаковский период усилилась она порядочно. Внутренние диалоги, переговоры с камнем, монологи с самых высоких трибун были результатом размышлений о судьбах отечества и путях человечества и отголоском собственной своей, мелкошкурной доли. И в мутном словесном потоке порой намывалась крупица золотой мысли.
Примечали, конечно, эту мою особенность – по долгу службы.
– Правильно: отчего не поговорить с хорошим человеком! – ухмыляясь, одобрительно кивал на то Миша.
Уже и дома я заговариваться стал. Однажды, «гоняя» в голове что-то своё, шёл в прихожей. Разминувшись в её узкости с Семёном, втихомолку вроде, обозвал то ли кого-то мне насолившего – Костика, кого же тогда ещё? – а может, и себя самого – заслужил ведь сто раз:
– Пиндюк, а!
Конечно, чуть-чуть иное словцо употребил.
– Мама! – моментом возопил Семён, – А папа меня пиндюкой назвал!
– Сёма, да это не на тебя я!..
– Сынок, ты записывай всё, что папа такого говорит, – психологически-знающе разрешила ситуацию Татьяна.
Он записал на маленьком блокнотном листике, с грибочком в уголке, вывернув букву «3» в другую сторону.
Писать ведь ещё толком не умел, а компромат на отца уже собирал…
Пиндюка!
Листочек этот я хранил, как дорогое.
* * *
За изобилием бездельного времени, во вторник я явился в студию чуть не за полчаса до начала занятия. Артём жучил совсем уж юную пару – лет по восемь-девять, если не меньше, танцорам было. В руках маэстро играл невесть откуда взявшейся бамбуковой палкой, которая была, как водится, о двух концах. Пока что он на неё опирался, как на трость.
– Скажи, – пытал он не в меру степенного для своих лет партнёра, – вот у тебя слух есть?
– Я же вас слышу, – резонно пожимал плечами тот, отвечая точно теми словами, какими отшил однажды подобный мой вопрос Артём.
Способный был ученик-то!
Другой конец бамбуковой палки, хоть и чуть осторожничая (с оглядкой, поневоле, на меня), но всё же гулко несколько раз кряду опускался на не по годам рассудительную голову.
Да, и сэнсей – ничего себе! Небесталанный.
– Если бы я сегодня не болел, Максим, я б тебе!..
Это были «спортсмены». Те, кого отдают лет в пять заниматься – серьёзно! – бальными танцами и из которых день за днём растят профессионалов, что будут выступать впоследствии на всевозможных турнирах и завоёвывать, к законной гордости родителей и данс-педагогов, кубки разного достоинства.
Мне уже это никогда не грозило… Да и ладно – я ничего не пропустил: главная мне награда была ещё только на пути в студию…
– …Сальса у нас сегодня. Ну, основные шаги – помним!..
Они-то помнили, а мы-то с Любой – откуда?
– Давайте пройдём сейчас крест, счёт – помним: восемь. Колени – мягкие!
Основные шаги дались, впрочем, без какого-то труда. Шаг левой назад – обратно, правой вперёд – обратно: левой вбок, по диагонали, обратно: правой – вправо, точно так же: крест! Лёгкий достаточно.
– И когда шагаете в сторону, то, сгибаясь корпусом, выглядываете из-за плеча своих партнёрш. Как из засады!
Начали! Особенно усердствовал Андрюша Центровой, сгибаясь натурально – пополам. Любил, верно, по жизни «засады» чинить.
Вообще это, конечно, рождало у меня живую ассоциацию: кубинские повстанцы отчаянно и дерзко появляются из зарослей сахарного тростника: «Patria о muerte!»
А у меня было почти: партнёрша или смерть! Пока что я ещё поспевал за Любой, и алеману с поворотом и захлёстом ноги, в общем, освоил. Но, когда пошли ещё дальше – в дебри сальсы тростниковые, я сдался…
Нет, на сей раз я не бросил Любу, не убежал постыдно. Я просто отступил к стойке, обвив её стальную колонну, как ствол пальмы, – хорошо хоть ногу на ногу не заложил. Так и стоял. С таким пытливо-вдумчивым выражением лица, что Артём, взглянув на меня, не смог сдержаться от доброго смеха.
Ну, хоть маэстро болезного чуточку развеял.
А Люба опять танцевала одна. Ей было всё нипочём – танец она схватывала на лету. Вот с партнёром её непутёвым вечно – засада!
* * *
С Мечникова позвонили в среду вечером: «Я лестницу привёз – с чердачного окна её до конька должно хватить. Сам я только во второй половине дня смогу подъехать… Да – сестра дома будет с самого утра».
Ну, что же – четверг, так четверг: до танцев надо успеть!
* * *
Сырое утро лежало серым пористым снегом по краям дороги. На остановке у рынка, откуда до школы, где учился мой сын и преподавали жена с Любовью, было рукой подать, в полупустой автобус залез кудлатый забулдыга. Не явный ещё бомж, но вполне уже пропащий бродяга. Прозевала его вторжение на ходу спящая около шофёра кондукторша – зимний авитаминоз. Маргиналу повезло вдвойне: мигом он углядел знакомого и с ходу на того набросился:
– Ты куда?
– Да к Санычу, на дачу, – отвечал люмпен лет тридцати, – Подделать там кое-что надо. Поехали со мной – поможешь!
– А обедом покормишь? – заволновался бродяга.
– Так, оплачиваем проезд! – неприязненно вклинилась между ними подошедшая, наконец, кондукторша.
Кудлатый стащил с давно немытых волос грязную вязаную шапку с застрявшим в ней пуховым пером и суетно перекрестился:
– Господи, Христе!
– Так, выходим! Саша, останови, Саша!
– Заплати, а то меня сейчас высадят! – воззвал гонимый к знакомцу.
– Выходим, выходим!
– Заплати ты, ну! – изгибался уже с подножки бродяга.
– Давай, давай, – глядя в противоположное окно, едва заметно махнул рукой его знакомый.
Дальше поехали. Твоя, Гаврила, следующая. Не ровен час, и ты скоро так ездить будешь: дойдёшь, с танцами-то своими!..
А на заиндевелую черепичную крышу надо было карабкаться по лестнице, на честном слове установленной у чердачного окошечка. Привязать её было абсолютно не к чему, и в любой момент алюминиевая грозила соскользнуть с ненадёжного черепичного уступа.
Ну чего ты трусишься? «Здесь вам не равнина, здесь климат иной!» Вот, не пел бы ты таких песен – можно было бы спасовать: какой дурак туда сейчас полезет? Но: «Надеемся только на крепость рук… И молимся, чтобы страховка не подвела!»
Полез!..
Да ещё крыша такая островерхая! Чтоб снег не лежал.
Лестница, скрежетнув под небольшой тяжестью моего тела, приникла к черепице.
Мне б до конька только добраться: там-то я захваченную верёвочку к трубе подвяжу.
А упаду, если что, я прямо под забор – хорошо не на него.
Вообще-то, Гавриле не привыкать – летал он однажды с крыши: в том самом дачном городке, где стоял теперь мангал «Каталонский». Но там такая же островерхая крыша переходила сразу в покатый автомобильный навес – как трамплин, получалось. Хозяева, поневоле пронаблюдавшие полёт, так и поняли: «Во – молоток с мастерком прилетели!.. Вот, ведро с раствором – следом: сейчас и Лёха должен появиться!»
Но – то летом дело было. И сам на разогреве был!..
Затаив дыхание, добрался до конька. Долез до трубы. Но, конечно, нужный канал был самым дальним – теперь надо было ложиться на ветхую, разваливающуюся кирпичную кладку трубы и тянуться внутрь него. Пока что, не видя – на ощупь.
Интересно, труба на известковом растворе положена? Не буду я к ней вязаться – за этим занятием скорее сорвусь!
А чего, Гаврила, ты, собственно, струхнул? За обед, у кого придётся, работать жаждешь? Может, и не стоило до этого славного дня доживать? Тем более, студию-то софито-искрящуюся памятуя! В которой ты партнёрше – лишь обуза… Свалишься – разобьёшься. Отважно! Там, где Она когда-то жила. Для хороших людей – тягу выправляя. В тот самый день, когда дух не от высоты – от любви своей сумасшедшей захватывает – по-настоящему! И святых своих домашних перестанешь мучить…
Я залез рукой в отверстие нужного дымохода. Он был замурован. Хорошо, что наспех – халтурщики тоже, видно, на острие крыши мандражировали.
Да нет – Семёну-то я, как раз таки, и нужен. А, и с такой высоты – разве убьёшься?
Изогнувшись и потянувшись до предела, одной рукой я сорвал первый черепичный ломоть. Другой рукой пришлось придерживать свободно нависшие теперь оставшиеся кирпичи и черепицу: ничего не должно провалиться в дымоход! А ведь ещё надо было, притянув к себе, аккуратно уложить под ноги, на ступень лестницы, сорванный кусок.
Воздух держал меня – Небо. Оно только и ведало, как это удалось в десять минут разобрать и спустить вниз обломки черепицы и кирпичи, зачем-то преграждавшие путь кухонной вытяжке. Не уронив внутрь ни полкирпича: «Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится»! В дымоход, надо было правильно понимать, тоже…
Злосчастная прелая труба в квартире высыхала на глазах.
А и дел-то, оказывается, было – четыре кирпича убрать!
* * *
На обратном пути ноги сами завернули к хорошо знакомой кафешке на рынке: сто лет я уже здесь не был, а сто граммов никто не заметит!
Получилось, правда, двести пятьдесят.
– …Так: сегодня у нас стандарт, – клонясь порой в циркульном полушаге в сторону, Артём гнул сомкнутые ладони рук. – Сегодня – венский вальс.
Оживление тронуло всех: загорелись глаза, послышались радостные вздохи. Паша чего-то проблеял в предвкушении!.. Я один оставался чужим на этом празднике жизни – заведомо.
С венским вальсом совсем уж неважно у меня дело обстояло. Одно лишь помнил занятие, да пару раз ещё сталкивался на субботних практиках. Оступался даже в одиночку. А сегодня – в этой группе, с Любой, «подшофе»!..
Да ладно – трус не играет в хоккей! Не убегать же опять – ещё до начала!
– Помните: начинаем движение лицом в центр зала, но поворачиваемся по линии танца! Первый шаг – в линию зала. Два шага – спиной в центр зала, и на втором, здесь, шаге доворачиваемся… Диагональ всегда в линии танца! Ну, давайте попробуем пока без музыки.
– Да, давайте сразу – под музыку! – хорохорился Паша громче всех.
Артём милостиво согласился – то ж не спортсмены! В конце концов, кто платит, тот ведь и музыку заказывает.
Зазвучала прекрасная мелодия венского вальса. Пары пустились в своё движение.
– Смотрим только вперёд, через плечо партнёра!
Нет, я никак не успевал! Я не мог перестроиться с медленного вальса, с его волнами спусков и подъёмов. Здесь же не было места промедленью – мы стремительно неслись в гладкой узкости канала.
…А в канале, с его «тяжёлой» стоячей водой, удержать судно на курсе не так-то легко!
– Вперёд двигаемся широко, а назад чуть поменьше – чтоб партнёр мог нас обойти!
Как Люба в медленном вальсе недовольствовала: «Ты меня обходишь!» Пожинай теперь – в венском вальсе всё норовлю «в тебя» шагнуть!
В итоге, мы ушли с дороги других: я сел на пуфик, Люба готовно стояла на прямой ноге, другой вперёд шагнув, скрестив руки на груди. Глаза её горели, улыбка играла на щеках, порой она принималась аплодировать танцующим. Тогда я мужественно подкидывался и смело вёл свою партнёршу в танец. Пока не запутывался опять…
Впрочем, не одни мы «сползли на обочину»: лишь седовласый ветеран со своей возрастной партнёршей, Паша с неизменной танцевальной спутницей, да Андрюша со Звездой оставались на овальной орбите танца. Последние, однако, тоже сбивались, не поспевали, останавливались и, «прохалявив» порядочно тактов, пристраивались в число чемпионов вновь.
– Так, хорошо! – уже даже и не глядел в сторону отступников Артём. – Давайте пройдём по времени – как на турнирах! Сколько сможем.
Зазвучала знакомая мелодия. Да это же из прекрасной экранизации «Мастер и Маргарита»: «Вальс Штрауса! Си-би-моль: «Весенняя гроза»!
Сегодня Гаврила не сдаётся!
Я опять увлёк партнёршу в вальс, я честно старался, поспешал! Но не было сегодня на свете силы, могущей мне помочь… На полтора круга меня только и хватило.
– Учи!.. Шаги! – широко улыбнулась, скрывая явную досаду, Люба, и больше времени терять не стала, полностью переключив своё внимание на танцующих.
А ветераны действительно вальсировали замечательно. Так до конца мелодии и докружились!
– Ну, вот – минута, тридцать одна. Отличный результат!
«Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!!»
* * *
А в пятницу, наконец, «подкатила» настоящая работа.
– …Ну, давай, в половине четвёртого жди нас у Королевских ворот – у въезда на новостройки. Мы с Джоном подъедем… Да – целая квартира под отделку. Двухкомнатная.
И когда мы втроём катили на Славином микроавтобусе закупать стройматериалы, розовеющий закат уже дышал приближением весны…
* * *
Это была двенадцатиэтажная новостройка, уместившаяся, вместе с длинным «муравейником», на клочке абсолютной, заболоченной пустоши у ручья.
Молодцы – начали хоть строить! Строили теперь в каждом уголке и закутке, «отжимая» у горожан порой и милые скверы, и любимые поляны. Высотки росли, как грибы после дождя. Но цены на жильё в них были всё так же неподъёмны простому человеку.
Вид с девятого этажа, где и располагалась доверенная нам под отделку двухкомнатная квартира, открывался великолепный. За месяц надо было сделать её под ключ.
– Хозяйка на восьмом месяце. Хотят ребёнка уже в новую квартиру привезти, – поведал мне Джон, – Тебе отдаём под отделку самую большую комнату – зал. Только материалы придётся в ней складировать – тут уж, извини!
– Слушай! Шпаклёвка-то – это ерунда: в два счёта я справлюсь. А с ламинатом – поможете?
– Поможем! – весело кивнул Слава.
– Да за полдня ты его соберёшь! – заверил Джон. – Ну, а с обоями уж я подключусь… Да – у тебя ещё тут потолок двухуровневый – короб надо будет собирать.
Я не возражал – чем больше работы, тем лучше!
* * *
Зал остался за мной. Детскую взял Володя – щуплый паренёк с умным, прозорливым взглядом, ходивший в «Кловере» в тюбетейке с узорами. Прихожая досталась его «лепшему» другу и земляку Сане – оба они были переселенцами из Казахстана. На кухню отрядили неунывающего Адиля, в ванную загнали непробиваемого Серёгу – «чёрного строителя».
На третий день работы, когда мы уже вовсю малевали, мазали, жужжали, Джон привёз делово набранный на компьютере прейскурант, от которого все малость сникли: любой квадратный, или погонный метр шпаклёвки, покраски ли, выравнивания стен стоил ровно пятьдесят рублей. Во столько же были оценены укладка ламината, оклеивание обоев и всё прочее, кроме, разве, грунтовки: та стоила вполовину меньше.
Мне, на самом большом объёме, по окончании работы причиталось шестнадцать с половиной тысяч рублей. Парням, соответственно, меньше. Лишь «чёрный строитель» «выгребал» на своём ванном кафеле девятнадцать тысяч.
* * *
– Ну, ты её отшпилил? – по-братски откровенно интересовался Адиль.
– Не, Адиль, – честно сознавался я, – всё как-то никак… Не пришлось. Пока.
Зачем убивать в друге надежду?
– А я вчера в кухне шпаклевал, так вон, в том окне на шестом этаже – в доме напротив, девчонка такая – ничего себе! – в халатике у плиты чего-то готовит. Немного погодя чудак появляется, прямо у плиты – халат на фиг, и в комнату её!.. Вот я полночи кухню и шпаклевал!
У меня же шпаклёвка, к стыдобе моей, шла медленно и коряво: словно и не брал я никогда в руки шпателя! Словно и не шпаклевал – на не последних в городе особняках – двухуровневые потолки и развёрнутые откосы без единой царапинки и неровности. А сейчас царапал я бедные стены, натурально – как курица лапой.
Хоть сиди до полночи – сцену кухонно-эротическую в окне напротив карауль! Дожидайся сил прилива…
* * *
– Да нет сейчас таких цен! – горячился, сидя на мешке со шпаклёвкой и попивая остывающий чаёк, Саня. – Ты посмотри, везде по городу, на каждом столбе и подъезде объявления расклеены: шпаклёвка – от 90 рублей за метр.
– От девяносто – от! – кивнул, поддерживая друга, Володя. – Значит, девяносто – самая хламовая цена.
– Да, мутят чего-то, ясное дело, – покачал головой Адиль. – Джон – он вообще мутный! И Слава тоже таким стал… До того, как он начал с Джоном работать, он, клянусь, таким не был!
– Ну, – надо было вставить своё слово и мне, – свои деньги здесь они тоже должны получить. Другой вопрос – как много?
«Чёрный строитель» в чаепитии и обсуждении отсутствующих боссов участия не принимал. Занавесившись в дверном проёме клеёнкой, он без устали пилил турбинкой керамическую плитку, лепил её на стены, отрывал и выбрасывал её сам или по приезду Славы. Вихры его стояли от пыли жёсткими проволоками, лицо серело, как у шахтёра.
– А ты, Лёха, чего думаешь – так со Славой и работать? – откровенно (наши отношения «учитель – ученик» позволяли) спросил меня как-то во время своего перекура он.
– Ну, да – пока…
Вихрастый ученик выпустил струю густого дыма изо рта.
– А я сейчас вот, с этой ванны – отдам Славе долг, да и всё: уйду, наверное, от него, на фиг!
– А сколько ты ему должен? – поинтересовался я.
– Шестнадцать.
Три тысячи рублей, за вычетом долга, получалось, Серёга должен был тут заработать. Неширокий был у моего ученика коридор, чтоб от Славы ушмыгнуть.
– А куда пойдёшь?
– A-а, куда-нибудь – найду! Со Славой больше нечего ловить. Они только обещают!
– Короче! – итожил между тем Саша. – Надо будет у хозяина, по-тихому, вызнать, сколько он им заплатить должен.
Саша – он на юриста учился. Заочно. В «Кловере» ещё курсовой работой шуршал. Ему, конечно, видней было, как правды дознаться!
* * *
– Да, двести пятьдесят тысяч, – на следующий же день простодушно поведали нам приехавшие хозяева. – Всё вот, что от покупки этой квартиры осталось.
– Ну, да – сейчас квартиру купить – такая дороговизна!
– Так вы что думаете: мы сами? Какой! Сложились все – что было: наши деньги, моих – её родителей деньги, – только так и смогли наскрести! А сами бы!.. – Хозяин махнул рукой.
В искреннем сочувствии бессребреникам мы позабыли уточнить: двести пятьдесят – только за работу или с материалами?
