Андрей Гупало
Подъезд
Глава 2. Трамвай
Молодой кандидат лично посадил на такси Регину Карловну, в очередной раз признавшуюся ему в «высокой и одухотворенной» любви, и помог старичку-председателю поместить «скромный презент» в багажник старой «Волги».
Стоя на мокром от дождя мраморе площадки перед входом в университет, и провожая взглядом последнюю машину, он вдруг вспомнил юношу, задавшего ему тот странный вопрос. «Где-то я его видел», – рассеяно подумал Сергей, и ему отчего-то стало тревожно на душе.
Порыв холодного октябрьского ветра подействовал ободряюще, напомнив о самом главном: он, Сергей Величко, – кандидат наук! Да, решение диссовета ещё должны утвердить, но это уже чистая формальность. То, к чему он стремился долгие годы учебы в университете, свершилось! Теперь все будет по-другому, потому что и сам он стал другим: мудрее, благороднее, свободнее, наконец. И все это благодаря науке, ставшей для него смыслом жизни, тем, чем прежде для него была церковь.
Церковь… Воспоминание о ней вызвало у него легкую грусть. Ещё не так давно, каких-нибудь десять лет назад, Сергей был в шаге от принятия священного сана. В духовной семинарии, где он учился, молодые люди становились священниками на последнем, четвертом, курсе. Будучи лучшим среди учащихся, Сергей уже считал недели до того момента, когда в соборном храме его, подхватив под руки, поведут к алтарю иподиакона. Потом, один из диаконов трижды обведет его вокруг престола, и он опустится на колени. После возложения рук епископа и торжественной молитвы, возводящей «благоговейнейшаго иподиакона Сергия во диакона», церковный хор грянет в его честь «Аксиос!», и он произнесет первую в своей жизни ектению…
Но ничего этого не случилось. А всему виной его новая любовь. Любовь, поглотившая всю его душу, весь разум, овладевшая его сердцем столь властно, что он был не в силах ей сопротивляться. Имя ей – философия. Да, поначалу это была христианская философия: трактаты отцов Церкви и научные труды профессоров дореволюционных академий.
Но на третьем курсе все изменилось: семинарию стали готовить к переходу на вузовские стандарты, и администрация пригласила преподавателей из университета. Лекции по истории философии семинаристам читал доцент кафедры философии Давид Маркович Коган. Он был точной копией революционера Троцкого, и только модный европейский костюм и элегантная золотая оправа очков не давали спутать его с оригиналом. На смущённый вопрос бурсаков: «А он хоть крещённый?», отец-инспектор глубокомысленно заметил: «Вам шашечки или ехать?»
И они поехали. Давид Маркович оказался на редкость симпатичной личностью и увлекательным рассказчиком. Его лекции совершенно не были похожи на лекции семинарских преподавателей, – священников и диаконов местной епархии. Отцы-преподаватели давали материал сухо, без огонька, часто читая лекции по бумажке, чего никогда не позволял себе «Троцкий» (такое прозвище дали доценту Когану семинаристы).
На его лекциях скучать не приходилось: прежде чем переходить к теории, Давид Маркович рассказывал истории, – да что там! – рисовал картины из жизни древних мудрецов, которые оказались не менее занимательными, чем жития христианских святых. Сергею даже порой чудилось, что он слышит не мягкий баритон преподавателя, а голос самого Сократа, Платона или Аристотеля. Когда же дело доходило до знакомства с их учением, то на слушателя изливалась такая лавина мудрости, что у него буквально перехватывало дыхание от этой мощи и красоты.
Скоро ему показалось мало того, что давали лекции, и он погрузился в чтение первоисточников. Каждая прочитанная книга приносила ему новые знания, которые постепенно меняли его взгляд на мир, на себя, на окружающих его людей. Все, что говорили о Боге и религии философы, Сергей поначалу решительно отвергал. Порой он даже вступал с ними в мысленный спор, но, к его сожалению, философы всегда побеждали. Им не было нужды прятаться за крепостными стенами догматов, как это делала церковь.
«Почему мы, – огорчался Сергей, – церковные люди, не можем выражать свои мысли так же ясно, как это делают философы? Почему в самых главных вопросах бытия нужно полагаться только на веру? Разве не в разуме заключается образ и подобие Божие в человеке? А если так, то почему мы, верующие, держим его в клетке догматов, да ещё и окутываем все туманом тайны? Разве не к свободе научной мысли призывал Иисус, говоря: "Познайте истину и истина сделает вас свободными"»?
Эти и множество других вопросов словно закваска бродили в его голове, лишая покоя и сна, мешая заниматься богословскими предметами, к которым он совершенно потерял интерес, так, что по временам даже стал получать двойки. Это порождало мучительную раздвоенность не только в душе, но и в образе жизни Сергея: с утра он шел на братский молебен, днем слушал лекции по церковным наукам, а вечером, когда семинаристы расходились по кельям и готовились к сессии, он прятался в семинарской библиотеке и погружался с головой в мир эйдосов Платона и силлогизмов Аристотеля.
– Величко, что с вами случилось? – поинтересовался как-то ректор, вызвав его к себе в кабинет. – Вы были лучшим на курсе, а теперь… Теперь мы вынуждены отложить ваше рукоположение, пока вы не возьметесь за ум.
У Сергея словно гора с плеч свалилась: он понимал, что становиться священником сейчас было бы слишком опрометчиво. Дело в том, что семинарист Величко стал терять веру.
Тот самый Бог, о котором писали пророки и апостолы, в представлении Сергея постепенно растворился в философской идее о высшем Благе. Это было похоже на то, как со временем тускнеют репродукции икон на бумаге: сначала блекнут краски, затем исчезают черты, и в конце концов остается один только неясный силуэт.
И он бы, наверное, бросил семинарию, если бы не одно – воспоминание о его встрече со Христом.
Нет, ничего мистического не случилось. Просто однажды он случайно забрел на собрание харизматиков, где показывали фильм об Иисусе. Особенно поразила его сцена с распятием. Она была настолько правдоподобной, что Сергей, будучи натурой впечатлительной, почувствовал, как у него заныли ладони в тех местах, где у экранного Иисуса руки были пробиты гвоздями.
«За что? – спрашивал он себя. – За что убили этого человека? Это несправедливо, так не должно быть!»
Словам пастора о том, что Иисус умер за наши, а значит, и за его, Сергея, грехи, он не поверил.
«При чем тут я? – недоумевал он. – Его распяли евреи, с них и спрос».
Истерические вопли и плач из толпы, резко сменившиеся хохотом и плясками под электрогитару, показались ему настолько неуместными, что он тут же покинул эту «тусовку». Но желание больше узнать об Иисусе осталось.
Найти евангелие не составило труда. «Тусовщики» заполонили ими весь город: небольшие брошюрки и плохо склеенные томики раздавали «совершенно бесплатно» на перекрестках, они лежали на прилавках магазинов, торговки семечками делали из их страничек кульки для своего товара, а одно из евангелий Сергей нашел в городском туалете. Нескольких страниц в нем уже недоставало, но он все равно забрал его из этой клоаки и, принеся домой, засел за чтение…
Воспоминания об этих днях были очень дороги для Сергея. Ведь именно тогда из стихийного атеиста, из прожженного рокера и разгильдяя, он превратился в настоящего христианина. И вот теперь, перегруженный философскими знаниями, корабль его веры шел ко дну. Нужно было выбирать: оставаться христианином или становиться философом. Любой из вариантов казался ему гибельным, и он не мог сделать шаг ни в ту, ни в другую сторону.
Спасение пришло неожиданно. Во втором семестре Троцкий начал читать лекции о великих немецких мыслителях. Философия для Сергея заиграла новыми, невиданными красками. Но самым большим открытием для терпящего духовное кораблекрушение семинариста был Гегель с его учением об абсолютной идее и триадах. Оказалось, что истины христианской веры вполне совместимы с философией. Кроме того, Гегель утверждал, что христианство является абсолютной формой религии.
Прочитав эти строки, Сергей тут же побежал на задворки, подальше от посторонних глаз, упал лицом в огромный сугроб и стал рыдать, как дитя, от нахлынувшей на него радости.
То, что Гегель критиковал церковь, его нисколько не смущало: в своем кругу семинаристы и сами были не прочь позубоскалить о «деспотах-архиереях», «глупых попах» и «безбородых монахах». Единство религии и философии – вот что было по-настоящему важно, что окрыляло едва не потерявшего веру семинариста.
Тем не менее, священником он так и не стал. На предложение приготовиться к дьяконской хиротонии в ближайшее воскресенье, Сергей ответил отказом, чем сильно удивил не только отца-ректора, но и всю семинарскую братию. Стоило четыре года зубрить латынь и догматику, чтобы под конец остаться в одном подряснике!
«Paupertas non est probrum»2, – отшучивался отказник на вопросы собратьев по семинарии: на что он, вообще, собирается жить? У него уже созрел план, чем он займется после получения диплома. Философия с её диалектикой и метафизикой, с её методами и логическим аппаратом, высилась перед ним как некая хрустальная гора, сверкающая множеством граней в лучах восходящего солнца. Где-то там, на самой вершине хранится магический кристалл, который Сергей обязательно должен найти. И тогда последние тайны мироздания раскроются перед ним, и он возвестит о них человечеству. Нужно только взобраться на плечи титанов, самому эту гору не одолеть.
Одно лишь его тревожило: что скажет Лида? Они поженились ещё на третьем курсе, и все это время она ждала, когда Сергей закончит семинарию и – самое главное! – станет священником.
Лида была хорошей девушкой из верующей семьи. Стройная, как серна, с длинной косой каштановых волос и восторженным детским взглядом, она была похожа на озорного ангела. Особенно Сергею нравился её смех: серебряными колокольчиками рассыпался он перед ней, и невозможно было устоять, не заразиться его легкой, чистой радостью. Услышав его однажды во дворе городского храма, Сергей влюбился в это небесное создание и, недолго думая, предложил руку и сердце. Лида согласилась.
Больше всего на свете Сергей боялся огорчить супругу. И он с ужасом представлял себе, как он скажет ей о своем решении пойти в науку. Думая об этом, он почему-то представлял себе сцену с поцелуем Иуды в Гефсиманском саду. В принципе, все так и произошло: была встреча, холодный поцелуй, вопросительный взгляд жены, слова: «Ты не будешь священником?», – все как в евангелии. И сколько он не оправдывался, говоря, что по-прежнему верит в Бога, и что его увлечение наукой это такое же служение, он не мог отделаться от мысли о предательстве.
Поступив в университет, Сергей взялся за изучение наук с таким же рвением, с каким раньше молился, вставая в пять часов утра, или читал Библию и жития святых – забывая поесть и урывая часы у ночного сна. Он хотел доказать Лиде, что это по-прежнему он, её Сергей. Только теперь он знает больше и видит яснее ту истину, которая когда-то открылась ему в церкви.
И теперь, когда он, Сергей Величко, без пяти минут кандидат наук, она должна наконец это понять. И, может быть, простить. Все эти годы она лелеяла надежду, что супруг бросит «всю эту писанину» и вернется в церковь, к которой он совершенно остыл с тех пор, как поступил в университет.
Приходя с дочкой со службы, она всегда пересказывала мужу, всё, что увидела и услышала в храме.
– Ой, Серёжа, знаешь, как сегодня пели Херувимскую? Восторг! Марина – просто гений, да и девочки молодцы, такие пируэты выводят – заслушаешься! Кстати, отец Михаил тебе привет передавал, давно, говорит, не видел тебя на службе.
Слушая её суетливую болтовню, Сергей улыбался и кивал головой, делая вид, что ему интересно, но по грустным глазам супруги догадывался, что она ему не верит.
А ведь женись он тогда на Светке, все могло бы быть по-другому…
– Пацан, выходить будешь? – раздался за спиной у Сергея сердитый женский голос. Только сейчас он понял, что, погрузившись в воспоминания, не заметил, как трамвай пришел на конечную. Он стоял посреди салона, загораживая проход к единственной открытой передней двери.
– Ну чё встал, как вкопанный, иди давай, не задерживай! – наседала квадратная тетка в робе с огромной авоськой в руках. За ней топталось ещё несколько человек, одетых в какой-то винтаж.
«Старый город, – промелькнуло в голове у Сергея, – ничего не меняется».
– Да-да, извините, пожалуйста, я…
– Ты задолбал уже, щегол, вали по-бырому, – сиплым голосом проворчал из-за теткиного плеча небритый мужик в пошорканной кожанке и помятой вельветовой кепке.
Сергей не стал дожидаться «особого приглашения» и пулей вылетел из трамвая. Он пробежал метров двадцать, легко перепрыгивая лужи, заполнявшие выбоины на разбитом асфальте. Двадцать лет прошло, а дорогу так и не отремонтировали. А ещё обижаются, что их совком обзывают. И эти туда же: «пацан», «щегол». Это он-то пацан? Мужчина в полном расцвете лет и с кандидатской диссертацией в кармане. Одно слово – пролетарии…
Стоп! А где портфель? Документы, деньги, телефон – все осталось там. Сергей резко остановился и рванул обратно, на остановку. Но трамвай, лениво покачивая своими красно-белыми бортами, постукивая и позвякивая на рельсах, со скрипом исчез за поворотом. От досады у Сергея сдавило горло, и он громко сквозь зубы выругался: «Сука!» Стоя на заплеванном и заваленном окурками перроне, он медленно вдыхал воздух ноздрями, пытаясь привести нервы в порядок. Да уж, давненько он так не срывался. Может коньяк в голову ударил? Да нет, пил всего ничего. Какой он, к черту, кандидат после этого? Как есть – пацан.
И куда, зачем он помчался сломя голову? Нужно было просто дождаться, когда эта старая железяка развернется и ехать обратно, домой, где собрались за столом родные и друзья, чтобы поздравить Сергея Платоновича Величко с успешной защитой диссертации. Но Сергей Платонович так углубился в воспоминания, видите ли, что проехал свою остановку!
Вернуться пешком не получится: дорога, соединявшая старую и новую части города, растянулась километров на десять по берегу водохранилища, и шла мимо завода синтетического каучука и старой ГРЭС. Автобусы сюда давно не ходят – после Перестройки предприятия в старом городе позакрывались, и район постепенно обезлюдел. Здесь оставались доживать свой век пенсионеры да разные асоциальные элементы.
Сколько он здесь не был? Лет двадцать, наверное. А что? Следующий трамвай не скоро, через час-полтора, можно и забежать в свой квартал, понастольгировать. Сплюнув себе под ноги (грязнее не станет!), Сергей быстрым шагом пошел по заваленному облетевшей листвой и мусором тротуару, мимо ряда желтых ленинградских домов, с лепниной по фасаду и полукруглыми проездными арками.
