Андрей Гупало
На заре…
Элегия
Сумерки чернеют,
тишина мертва.
В городских аллеях
мокнут дерева.
Лишь в окно стучится
бабочкой ночной
лист багряннолицый.
А всему виной
сеть из паутины.
Уж давно паук
свой дозор покинул,
но случилось вдруг
так, что с листопадом
одинокий лист,
пролетавший рядом,
на стекле повис.
С той поры, пленённый,
он печалит взор,
ветром иссушённый,
просится в костёр,
где сгорели братья,
как ненужный жмых…
Так сжигают платья
умерших больных.
1991
Надежды
«Напрасно я тешил надежду,
что звонкие льды октября
тоски моей серые вежды
затянут. Но жил я не зря,
на светлые дни уповая, –
их будет еще у меня!» –
так думал я, сидя в трамвае,
под вечер осеннего дня.
А он тарахтел колыбельной
бесхитростной песней колес,
и тусклый пейзаж акварельный
в душе растворялся от слез
невидимых внешнему миру,
проливших живительный ток
на было умолкшую лиру
украшенных рифмами строк.
1991
Первый снег
Первый снег в ноябре…
Разве выразить можно,
как на ранней заре,
нисходя осторожно,
млечно-матовых туч
покидая чертоги,
мягок, плавно-летуч
он ложится под ноги?
Первый снег в ноябре.
Уходящая осень
на его серебре
ожерелия бросит.
1991
Колыбельная
Унылый сад припорошён
ноябрьским снежком.
И я бреду – заворожён –
с кленовым посошком
тропою влажной. На земле,
в стерне усохших трав,
как искры в тлеющей золе,
лежат листы. Опав
в разгар октябрьских балов,
они уже бледны.
Изгибы мокнущих стволов
причудливо вольны
в застывших линиях ветвей.
и кажется порой,
что незаметный ток кровей
бежит под их корой.
Я прикасаюсь к ним рукой,
прощаясь до весны, –
пускай даруют им покой
заснеженные сны.
1991
Ода ноября
Всю ночь и утро ветер дул,
холодный сильный ветер.
Он тополя мотал и гнул
ветвей нагие плети,
нося опавших листьев рой
по грязному зазимку,
и так усердствовал порой,
что тонкие лозинки,
с подсохших осенью дерев
хрустя летели книзу,
стуча под ветреный напев
в рябую жесть карниза.
Я грелся чаем и смотрел
в окно на непогоду,
на хмарь небес, а ветер пел
ноябрьскую оду.
1991
Наблюдение
Реальность, обусловленная
виденьем субъекта,
за окнами трамвайными
медлительно текла:
текли столбы и здания,
деревья и проспекты,
текли автомобильные
и прочие тела.
Текли демисезонные
пальто и шубы зимние,
текли по-над прохожими
собаки и сурки.
Текли их отражением
витрины магазинные,
текли давно пустынные
фруктовые ларьки.
Текла немая очередь
за хлебными продуктами,
текли афиш оборванных
промокшие листы.
Текли пути трамвайные,
перемежаясь пунктами,
текли пооскудевшие
цветочные ряды…
Текли виденья смутные
и мысли отвлеченные,
текли, минуя чувственность
и разума весы,
и утекали в прошлое,
забвенью обрученные,
пустые и никчемные
минуты и часы.
1991
Туман
Город тонет в холодном тумане,
фонари наливаются светом,
расплываются контуры зданий,
иней шьёт для деревьев корсеты.
Тишина всё плотнее и глуше.
Только слышно – по мёрзлому снегу
чей-то шаг, чей-то говор досужий.
И не слышно привычного бега
суетящихся автомобилей.
Без обычного стука и звона,
подчиняясь неведомой силе,
проплывают трамваев вагоны.
За их окнами, как на витрине,
в восковой неподвижности – люди.
Миг ещё – и всё в мире застынет,
и уже продолженья не будет.
1991
