Андрей Драченин
Сказ о Люте, Красе и Змее
Он уже знал, что идёт по следу Змея. Змей был зол и раздосадован. В нём мешалось вожделение добычи и ослабляющее триумф раздражение от того, что она, добыча, не покорялась и не боялась. Спокойствие любимой отчасти тушило беспокойство Люта, трогало его сурово сжатые губы легкой улыбкой.
"Я иду, любушка моя. Уже скоро. Скоро", – повторял он про себя преодолевая версту за верстой.
Направление тонкой струйкой слабого, но вполне различимого аромата вело его чутье. Краса знала, думала для него.
"Скоро. Уже скоро… " – и похожая на оскал улыбка хищной вспышкой мелькала в бороде Люта, когда он возвращался мыслями к похитителю, чуя зловонные нотки его мыслей.
Лес сменился выжженной каменистой местностью. Видать, резвился Змей в царстве своем, злобствовал. Палил с разбором и без, наводил темные порядки.
Сколько ни длился путь, а любой дороге конец настает, если на месте не стоять. Привело его чутье к замку высокому из камня черного. Обнесен замок стеной без ворот да калиток. Тоже под стать замку. Стоит мрачной громадой – поди подступись. Змею с его крыльями самое оно, садись сразу на вершину главной башни и всех делов. Ну а бескрылым подход искать надо, не перепрыгнешь с наскока.
Запрокинул Лют голову, зубцы стеновые оглядел. Чтоб такое место да без стражи… Полезешь вверх, на крепкость пальцев надеясь, а тут и стрелою приветят.
– Есть кто? – крикнул, никого не углядев.
– Чево надо? Дань в корзину грузи, да вали. Кто там шлёт таких убогих? – раздался полный ленивого презрения голос. Невдалеке и впрямь стояла у стены некая конструкция из лебедок, канатов и корзины для подъема груза. Такой, правда, корзины, что быка поднять можно.
Меж зубцов всё же высунулось щекастое лицо с узкими, заплывшими жиром глазками увенчанное железным остроконечным шлемом. Сытая да спокойная видать жизнь на службе у Змея.
– Э-э, да ты без дани? Тогда просто вали, че приперся? Бродягам не подаем.
– Мне к хозяину твоему, – коротко бросил Лют.
– Ха! Ну ты чудила. К хозяину ему… Да он таких даже не жрет – брезгует! Ты из какой норы выполз, недоделанный? – обладатель сытых щек явно нашел удовольствие в разговоре.
Лют опустил голову. Попинал камешки у подножья стены. Страсть как хотелось подраться. Давненько с ним так разговаривать не пробовали. Жгла внутри слепая ярость. Сорваться бы в нее да на стену броситься. Глядишь, этот сала кусок пока лук со стрелами отыщет, пальцы цепкие вынесут наверх. А там уж зубам острым волю. Разгуляться зверю лютому – мясо, жилы в клочья, кровь брызгами.
Тут рука сама на котомку легла – память толкнула.
…Хоть и двужильность понятно чья, а все же в пути долгом остановиться приходилось. В одну из стоянок вышла из лесу старушка ветхая. Короб с грибами при ней.
– Заплутала, мать? – спросил Лют, после того как встретил и у огня усадил с кружкой отвара.
– Нет, – коротко ответила старушка. Лют на расспросах настаивать не стал, но ответ такой неприветливый малость задел. Ковырнул душу.
– За чай спасибо, – сказала немного погодя старушка, зорко глянув, добавила, будто с наставлением, – Горяч, ох горяч!
– Дак подуй, мать, или давай в холодок на землю поставлю, поостынет, – безуспешно попробовал сдержать усилившееся раздражение Лют.
– Я т подую. На тебя кто подует иль в холодок поставит, как до дела дойдет? Э-х, башка седая, а туда же – па-а-дуй! – проворчала старушка.
Люта как водичкой охолонуло. Смыло злую накипь в душе.
“И впрямь, че эт я? Взъелся на старинушку…” – подумал, вслух же сказал, – Не серчай, мать. Беда у меня. Царь-Змей жену схитил. Сердце не на месте. Вот и…
– Ниче, я не злобливая. На кось, шапку тебе. Должна пойти. Лишнее в душу не пустит. Как в ярость бросит, одень. Размысли – как, что. Прежде чем в глотку бросаться. Царь-Змей, эт тебе не царь Афон – на хромой козе не подъедешь, – протянула старушка Люту обычную на вид войлочную шапку. – Да на волчью башку не пяль, ему без надобности, он пустых обид не знает.
Принял Лют подарок. В руках вертел, рассматривал, озадаченный, голос старушки слушая. Все-то прознала про него, ветхая. Ай не проста, бабушка.
– И девицу в светлу горницу вести надо. На свет, стало быть, выйдет. А свет тот, милок, найти придётся, но это сам.
Поняв, что уже некоторое время тишину ночную только потрескивание костра тревожит, поднял глаза Лют – нет старушки. Вместе с коробом. Лишь кружка, ополовиненная, на земле и шапка в руках. Не показалось. Пожал плечами, сунул шапку в котомку…
Сейчас и потянулась рука за шапкой этой. Не мыслью, привычкой наития слушаться. Вынула из мешка да на голову нахлобучила. Как тишина на душу свалилась. Да, говорил там что-то этот щекастый. Слова неприятные, если внутрь взять, на себя примерить. Ну дак что, нечисть всякая в руки тряпье рваное да смердящее пихать будет, сразу на себя натягивать? Дрянной человечишка, пусть болтает до поры, тешит себя придуманным возвышением. Да и слепо на стену бросаться не след. Кто знает, сколько там народу с железом острым, все ли такие заевшиеся? Опять же сполох пойдет. Что там Змею в голову взбредет? Схватит любушку да махнет в далекие дали на крыльях своих. Или еще что пакостное сотворит, пока Лют со стражей возиться будет, ярость свою, слепящую, радуя не ко времени.
Снова поднял Лют голову к зубцам стеновым, уже без пелены злости на сытое лицо стража посмотрел. Изучая его внимательно взглядом из тишины, что душу охватила, смотрящим. Поубавилось глумливости у того в глазах, озадаченность настороженная вперед вышла.
– А не потрудишься ли ты, доблестный страж, меня на верх стены доставить и к хозяину своему сопроводить? Не смотря на свои сомнения в значимости для него такого гостя, как я. А то я ведь уйду, а весть-то до хозяина твоего дойдет, что приходил я. Как бы не ошибиться тебе в своих суждениях, доблестный страж, – размеренно сказал Лют и, видя, что не до конца слова его броню самоуверенности щекастого проняли, добавил, – Ты ж не один на стене? Кто ни будь, да шепнет словечко. У людей завсегда счеты имеются…
