Андрей Арсланович Мансуров
«Пипец этой вашей Омерике, или линия фронта проходит… Везде!»
Мансуров Андрей.
Пипец этой вашей Омерике, или линия фронта проходит… Везде!
(Пародия на стандартные гиперпатриотические поделки)
Все имена, названия и события вымышлены. Любые совпадения являются случайными.
Ближневосточные рубежи.
Рахим завершил намаз традиционно: земным поклоном и тяжким вздохом.
Вот очередной трудовой день и начался. Пора подниматься с колен и обходить участок.
Со стоном он оторвал тощие коленки от протёртой до дыр циновки. Потёр болящую поясницу – прохладно тут по утрам: высокогорье всё-таки… Ладно, плевать на застарелый радикулит и слабость: идти надо!
Участок Рахима, собственно, не был большим. Но присмотра требовал постоянного: то повитель-кускута нападёт на тщательно оберегаемые им растения, обвивая хрупкие стебли вначале нежно, а затем – словно удавкой, жёлтыми усиками, и стремясь выпить все, столь ценные, соки, то несколько десятков самцов саранчи вдруг откуда-то прилетят. Хотя откуда здесь, на укрытом со всех сторон горными хребтами, и почти изолированном от ветров плато, саранча – он ума не мог приложить!.. Но отлично понимал: там, где сегодня не снял с побегов пару десятков, завтра будет – две тысячи прожорливых тварей!
Выйдя из халупы, что заменяла ему дом, он потянулся: солнце только-только взошло: всё верно, будильник разбудил его на намаз вовремя! Теперь – обход. Натощак. Если Аллаху милостивому и милосердному будет угодно – до восьми он обход закончит, а там можно и позавтракать. Плевать на то, что кусок иссохшей лепёшки приходится размачивать жиденьким зелёным чаем: у него ещё остался кусок шмали примерно с палец: если пососать её, чувство голода пропадает. И хотя он отлично понимает, что это чувство – ложной сытости, и телу для работы нужно что-нибудь посущественней, пока он здесь, на этой работе, приставлен к этому полю, можно и потерпеть.
Потому что сезон скоро закончится, и с ним расплатятся. И можно будет вернуться домой, и там какое-то время просто – лежать и отдыхать. Отъедаться… А ещё…
Можно будет купить сынишке новый, престижный, мобильник, а семье на зиму – мешок риса и мешок маша. До следующей весны, когда начнётся новый сезон, должно хватить.
А где же ещё зарабатывать мужчине-афгонцу летом, как не на опийных плантациях?!
Почёсывая давно немытый тощий зад в хлопчатобумажных шароварах, Рахим двинулся по чуть заметной тропке вверх – к границе участка. Вот он: единственный путь к его плантации. И не пройдёт и пары дней, как он не будет здесь в одиночестве: второй навес, сделанный, как и над его халупой, из полусгнивших и иссохших под солнцем до белизны, палок-жердей, крытых сверху таким же полусгнившим рубероидом, уже ждёт.
Ждёт сезонщиков: бедолаг, вооружённых специальными ножичками для нарезания рисок-надрезов на головках с добрый кулак, и соскребания выступившего сока в контейнеры.
Опиум-сырец здесь, в глухой провинции Саннах, катастрофически дёшев, конечно. Но поскольку омерикосы понавезли буквально тысячи тонн реагентов, и понастроили в пещерах настоящих цехов по переработке, не нужно больше далеко возить огромные и тяжёлые тюки на осликах. Потому что упаковки героина ровно в десять раз легче. Не говоря уж о том, что места занимают куда меньше… А ведь раньше были времена, когда сырец добывали целыми семьями – кланами. Чистили липкую и вонючую массу, упаковывали. И даже ставили собственное клеймо на тару с товаром: знак гарантии качества!
Сейчас с этим проще. На качество «первичного» сырья перерабатывающим лабораториям если не совсем плевать, то где-то близко. На их работе это никак не сказывается. А если травяного мусора, и пыли-грязи в товаре окажется больше положенного, эти с-суки просто снизят закупочную цену.
И попробуй им возрази…
Рахим дошёл до границы участка: вот она, чётко обозначена насыпной землёй за невысокой стенкой из кусков сланца. Но…
ЧТО ЭТО?!!!
Почему над стеной не виден ни один стебель?!
Куда они все делись – сочно-зелёные побеги с уже начинающими наливаться головками на концах?! Неужели…
Ночью был сильный ветер и их прибило к земле?
На участок забрались какие-нибудь вредители, и подъели корни?!
Приходили конкуренты и покосили всё?!
Обуреваемый сотнями опасений и страхом от предстоящего неминуемого наказания, если виновен в недогляде, Рахим с трепещущим, словно у зайца, сердцем, сам не заметил как пролетел оставшиеся шаги, и…
И застыл, поднявшись на гребень стены.
Всё. Конец его мечтам о деньгах за работу. И плевать, что он добросовестно и скрупулёзно делал всё, что положено: деньги платят только за ухоженное и живое, дающее молочно-тягучий сок, поле.
А здесь несчастный голубой мак умер. Убит.
Насыпное поле неправильной формы сплошь покрывали пожухлые и покоричневевшие остатки стеблей: то, что осталось от отлично ухоженной и надёжно упрятанной в дебрях гор, плантации. Все полёгшие стебли уже начали разлагаться, и приторно-сладкий запах не позволял усомниться: всё кончено! С этого участка получить опий-сырец не удастся. И не только в этом сезоне, но и три-четыре следующих.
Пока зимние снега и дожди, и свирепое здесь, на высоте двух километров, солнце, и ветра не уничтожат, превратив в безобидные отходы, даже следы проклятого изобретения росских – гербицида «Би – 259»… Разработанного, по слухам, как раз – исключительно против мака. Голубого опийного мака.
Рука сама собой потянулась к переговорному устройству: чем раньше он сообщит хозяевам, тем раньше освободится от этой… Работы.
Может, ещё удастся пристроиться к каравану, уходящему за продуктами в Исламубад: там, говорят, нужны рабочие руки на новом заводе по производству удобрений…
Мейсснер раздражённо взглянул на красный аппарат: телефон, конечно, тут – то ещё «ретро», будь оно неладно! Хотя аппарат как раз ни в чём не виноват.
Не успел он плеснуть себе новую порцию виски с содовой, проклятая пластиковая коробка затрезвонила снова!
Ну, от кого он сегодня ещё не получал …здюлей?!
– Да?
– Это Парсонс.
Мейсснер как-то сразу почуял, как лёгкое головокружение и расслабление, принесённое огненным напитком, проходит, и голова становится кристально ясной и отлично соображающей. При осознании, что ему звонит лично советник по всей ближневосточной Зоне, заставили остатки здравого соображения в голову как-то быстро…
И эти остатки принуждали внимательно вслушаться в треск аналоговой старинной линии связи. Проложенной, пусть по древнему коаксиальному кабелю, зато – надёжно гарантирующей от прослушки со спутников или беспилотников: под землёй!
– Здесь Мейсснер, мистер Парсонс. Я… Вас слушаю.
– Нет, Мейсснер, это я – вас слушаю. Внимательно.
То, что шеф не назвал его «мистером» – понятно. Резидент шестёрок вроде него и в грош не ставит. Но вот что рассказывать… И – какими словами?! А придётся. Иначе…
Досрочное списание. Отставка. И – гарантированный «волчий билет».
А это значит – до конца жизни влачить унизительное существование на пособие!
– Да, сэр. Есть докладывать. Сегодня в пять четырнадцать мне доложили о гибели посевов на плантации расположенной на участке… – Мейсснер, утирая пот с лица и шеи уже посеревшим за утро платком, автоматически называл координаты, пытаясь в то же время сообразить – как объяснить промашку! Как могло случиться, что следящие системы не выявили ничего потенциально опасного: ни радары, ни датчики движения, ни визуальный контроль не обнаружили ни малейших признаков того, или – тех аппаратов, или людей, которые могли бы провернуть такую сложную и трудоёмкую операцию, как обработка дефолиантами целого района! – А в пять двадцать восемь доложили о такой же ситуации в районе Зет-девять, координаты…
– Не нужно. Я знаю где расположен район Зет-девять. Дальше.
– Да, сэр… В шесть ноль три доложили… – Мейсснер уже не скрываясь, схватил бутылку, и отпил прямо из горлышка: плевать, что подумает начальство! Он чуял, что если не промочит горло прямо сейчас, не сможет продолжить: оно пересохло так, что каждое слово драло нёбо, словно раскалённый песок, а низ живота сводила судорога: будто кто-то волосатой ледяной рукой стискивал его пах и мошонку!..
Но через пару минут он смог собраться и доложить обо всех сигналах с мест, и рассказал о «принятых мерах»: хотя какие, к чертям собачьим, тут можно принять меры: подохшие растения не оживишь! А новые, если даже перепахать всё и засеять снова – не вырастут! Во-первых, уже потеряна влага, оставшаяся от зимних снегов и весенних дождей. А во-вторых – тщательно охраняемые и даже удобряемые участки потеряны на минимум на три-четыре года. Пока проклятый реактив не разложится от «естественных» природных факторов!
– Значит, разослали наблюдателей проверить… А что – были сомнения, что сторожа и обслуживающий персонал на местах могут ошибаться?
Мейсснер отлично понимал, что брякни он глупость типа «Да, сэр! Были!», тут же получит по-полной: зачем принимал на «работу» некомпетентный персонал?!
Поэтому он выдавил:
– Нет, сэр. Сомневаться в правдивости их донесений оснований не было. Я просто… Э-э… Хотел, чтоб мои люди на месте оценили реальный масштаб… Ущерба.
– И что? Они оценили?
– Да! Да, сэр… Ущерб практически близок к ста процентам. И большая часть растений уже… начала разлагаться. И стала… Абсолютно непригодной.
– Так. – Мейсснер услышал что-то вроде барабанной дроби. Он слышал от коллег о привычке шефа барабанить мотивчик «Звёзды и ленты» ногтями по полированной крышке рабочего стола, расположенного в удобной кондиционированной огромной комнате: кабинете в резиденции в Джайпире, – Ясно.
Возникла пауза, во время которой Мейсснер забыл даже о том, что нужно дышать: ну как же! Решается его, да, наверняка и остальных лоханувшихся «советников», основной обязанностью которых как раз и являлись охрана и присмотр за изготовлением сырца, судьба!
Наконец в трубке раздался спокойный и нарочито нейтральный голос:
– Оставайтесь пока на месте. Ничего не предпринимайте до новых распоряжений.
– Ясно, сэр. Слушаюсь, сэр.
Шеф даже не соизволил дослушать или попрощаться – в трубке запикали весьма гнусненькие гудки отбоя. Мейсснер трясущейся рукой положил трубку на аппарат: осторожно, словно она могла его укусить.
Пока не укусила. Вот именно – пока!..
Но задница его чуяла: перебросят его теперь в какую-нибудь Оляску, или вообще – в Онтарктиду к пингвинам! И разжалуют – это уж как пить дать.
И придётся оставшиеся до пенсии годы мёрзнуть на сорокаградусном морозе по девять месяцев в году, да проклинать чёртовых росских, и…
