Андрей Арсланович Мансуров
Конан: нежданные приключения
– Это ты где научился так выражаться? Прямо – чиновник в королевском суде!
– Вот-вот. Там и научился. В каких только странах и королевствах к чему только меня не приговаривали!.. Ладно, за дело.
Чтоб разобраться в нехитром механизме, опрокидывавшем кровати в подвал, много времени не ушло. Как и на то, чтоб вернуть обе постели в «заряженное» состояние. Как сказала по этому поводу Найда – «готова снова их мышеловка!».
После чего Конан перетащил на «гостевые» постели и трактирщика и его милую жёнушку, позаботившись удалить с зубьев скамейку и табуретки.
Они с Найдой терпеливо прождали с полчаса, пока негодяи, которых Конан со злости треснул от души, очнутся. Поскольку они лежали на кроватях в разных комнатах, видеть друг друга не могли. Зато отлично слышали заглушённые кляпами мычания и стоны.
Конан, стоя над мужчиной, сказал, так, чтоб его было слышно и в соседней комнате:
– Именем Митры Пресветлого. Я, Конан-варвар, беру на себя эту миссию. Я и судья и палач. Ваши преступления считаю доказанными. И пусть я – и не король, или падишах, чтоб вершить правосудие, я это сделаю. И на мою совесть ваша смерть тяжким грехом не ляжет. Наоборот: я буду рад, что больше вы, мерзавцы коварные, не прервёте ничьей жизни! А сейчас у вас минута. Можете помолиться!
Мужчина, намочивший постель самым постыдным образом, и пустивший слезу, явно так и делал: что-то бормотал, подкатив глаза к потолку. Зато его жена, на которую Конан пошёл взглянуть, вела себя иначе: вся извертелась, в тщетных попытках ослабить свои путы и освободиться! А уж смотрела на варвара – куда там какой змее!..
Конан сказал Найде:
– Будешь смотреть, как они упадут?
– Нет! Я… Я подожду тебя в большом зале.
Конан кивнул, и отправился в подвал.
Спустя минуту оба тела упали в точно рассчитанные негодяями места – прямо в центры двух страшных орудий. Через тело мужчины прошло три, но один штырь пронзил насквозь его висок – трактирщик упокоился сразу.
Женщина же упала так, что её тело оказалось пронзено сразу пятью штырями. Но так, что пробиты оказались только ноги, бок и плечи – она могла бы извиваться и жить ещё несколько часов. И по глазам Конан понял, что никакого раскаяния у той, которая явно и придумала этот коварный план «поддержания бизнеса», нет. И не предвидится!
Взяв в руки тесак её мужа, Конан вонзил его прямо в злое сердце.
Никакого раскаяния, или угрызений совести он тоже не ощущал.
Получи, что заслужила, змея!..
Оставаться ночевать в негостеприимной гостинице Найда не захотела:
– Я не смогу спокойно спать, зная, что там, под нами, их трупы!
Конан пожал плечами:
– Ну и что, что они – там? Они же, вот именно, трупы? А трупы не кусаются!
– Нет! – девушка топнула ногой, – Да и вообще: неправильно всё это! И мы не должны были… – она прикусила губу.
– Что – мы не должны были? Брать на себя роль карающего Провидения?
– Ну… да!
– Ах, вот как мы заговорили. В таком случае позволь объяснить тебе, что было бы, попробуй мы идти «законным» путём. Мы бы связали их. Доставили в ближайший город, где есть гарнизон и представители администрации местного короля. Сдали бы на руки такому представителю местного руководства – бургомистру, то есть. И он бы начал вести следствие. А мы бы выступали свидетелями. А следствие шло бы… Года два! И в конце их вовсе не обязательно приговорили бы к казни. Может – к галерам. Или заключению в темнице. А нам бы всё это время пришлось бы торчать в этом городе… Устраивает?
– Ну… Не очень.
– Вот и хорошо. А теперь хватит дуться и терзаться. Совесть твоя абсолютно чиста. Мы ведь и правда – спасли неизвестно сколько ещё жизней менее наблюдательных и более доверчивых путников. Так помянём в своих молитвах души тех, кого они уже – !..
– Да, Конан. Умом-то я это отлично понимаю… Да только всё равно – тошно!
– Э-э, не парься. Лучше думай о предстоящей встрече с матерью. Если мы и правда – будем идти всю ночь, к утру как раз дойдём!
9. Ханна
Однако к утру они не дошли до села, где Найда с матерью жили.
Потому что пришлось сделать привал для позднего – а, вернее, очень позднего! – ужина. А поев уже начавшей приедаться копчёной ноги, Найда-таки сварилась.
Заснула, прямо где сидела, опустившись на бок, и выпустив из руки кусок мяса.
Конан, конечно, не верил, что у кого-то из местных хватит наглости или смелости таскаться по заброшенной дороге среди ночи. Но рисковать он не хотел: подложив под голову девушки свою суму, присел, облокотившись о широкий ствол, так, чтоб видеть оба конца едва заметной, а когда-то неплохо наезженной колеи, и продремал, иногда чутко вскидываясь при малейшем звуке, до самого рассвета.
С первыми лучами солнца Найду разбудил. И они снова поели: стараниями в основном киммерийца нога после всех этих трапез полегчала уже почти вдвое…
Сборы много времени не заняли.
Шли они по полузаброшенной дороге уже никуда не торопясь: как вполне логично сказал варвар, после отсутствия в течении пяти лет опоздание на пару часов вряд ли играет решающую роль. Найда заметно нервничала. Только идиот не заметил бы, что предстоящая встреча с матерью и пугает и беспокоит её: она почти беспрерывно тараторила.
Как-то встретит её мать после стольких лет?! Как она теперь выглядит? Не захочет ли она отправить свою «блудную» дочь обратно к отцу? Да и вообще – узнает ли? И не переехала ли она куда-нибудь в большой город, чтоб продавать свои травы и снадобья там? И не появился ли у неё новый муж? И дети?!
Конан старался отвечать просто и односложно. В духе «поживём – увидим», «не знаю», «всё может быть». Найду эти увещевания и комментарии устраивали плохо. Она даже порыдала у Конана на плече, вдруг кинувшись к варвару на могучую грудь, и приостановившись уже в какой-нибудь миле от села.
Село, если честно, на киммерийца особого впечатления не произвело: типичная деревня в лесу, жители которой где-то поблизости расчистили несколько полей, и теперь живут с результатов посевов. Когда те есть. А когда нет – охотящихся. Да и то сказать: два десятка почерневших от времени вросших в землю бревенчатых избушек, располагавшихся вдоль одной-единственной кривоватой улицы, не производили впечатления процветающего поселения.
Некоторые, совсем как в предыдущей деревне, той, где обитали двое предприимчивых содержателей постоялого двора, были попросту заколочены. Провалившиеся соломенные крыши таких, и бурьян, доросший до середины оконных проёмов, не позволяли усомниться в том, что заброшены они давно…
Но вот и домик, стоящий несколько на отшибе, на противоположном конце села, где, по словам Найды, они и жили после того, как переехали в последний раз.
Найда только успела сказать Конану, что если матери там нет, то она и представления не имеет, где ту искать, как дверь строения медленно, со скрипом, отворилась.
На порог выползла – уместней назвать это именно так! – сгорбленная и очень тощая и морщинистая старуха. Конан хотел было попенять спутнице, что вряд ли эта согбенная и несимпатичная карга – её мать, в своё время пленившая красой потомка благородных королей, и красавца чародея. Но Найда вдруг застыла на месте с широко раскрытыми глазами, и невольно вцепившись в руку киммерийца, словно в незыблемый утёс посреди штормящего моря! Изо рта девушки вырвался не то тихий всхлип, не то – вздох.
Прошло не менее полуминуты, прежде, чем старушка на приступке перед дверью, подслеповато щурящаяся на пришельцев, протянула костлявые коричневые руки со сморщенной кожей и в сиреневых прожилках, к девушке. До них донёсся дребезжащий, еле различимый хриплый голос:
– Найда! Это ты! Я узнала тебя по голосу! О, Митра Пресветлый! Наконец-то ты услышал мои молитвы! Подойди же, доченька! Как давно я мечтала вновь обнять тебя!
– Странно. – Найда, чуть повернув голову, но не глядя на варвара, еле слышно сказала, обращаясь к нему, и почему-то не торопясь бросаться в объятия матери.
– Что? – Конан тоже говорил шёпотом, стараясь, чтоб губы не двигались.
– Прежде она никогда не называла меня доченькой!
Старушка же между тем начала рыдать, причитая:
– Где же ты, малышка моя?! Девочка моя ненаглядная?! Приди в объятья твоей старушки-матери!..
Конан буркнул:
– Понял. Но не томи же свою родительницу. Идём!
Однако когда они приблизились к так и стоявшей с поднятыми руками женщине на пять шагов, Конан внезапно резко распрямил левую руку, дёрнув ей.
В груди старухи словно сама-собой возникла рукоять метательного кинжала.
Из груди же Найды вырвался возмущённо-отчаянный крик! Она, повернувшись к киммерийцу, возмущённо бросилась на него с кулачками, колотя того по лицу и широкой груди. Горькие слёзы ручьём лились из её глаз, рыдания буквально душили:
– Скотина! Мразь вонючая! За что?! Тебе мой отец поручил это сделать, да?! Грязный наёмный убийца! Твои руки по локоть в крови! Да чтоб тебя живьём сварили в кипящей сере там, в подземельях Мардука! Чтоб у тебя!..
– Прерви на минуту поток своего красноречия, Найда. – Конан говорил нарочито спокойно. Но было в его голосе что-то такое, отчего поток красноречия и правда прервался, как обрубленный, и девушка уже без гнева взглянула ему в глаза, – И просто приглядись повнимательней к твоей так называемой «матери».
Найда отодвинулась от варвара, и действительно взглянула на мать, поспешив протереть заплаканные глаза.
Вместо согбенной немощной старушки с крыльца, полусвесившись с двух ветхих ступеней, как раз сползла на спине молодая женщина, глаза которой уже застыли.
И имевшееся в них выражение дикой ненависти и лютой злобы доказывало, если б не имелось и других доказательств, что фамильные привычки и черты принадлежат старшему чаду почтенного Никосса.
Женщина и правда была очень красива. Отлично сложена. Густые, медового оттенка, волосы обрамляли прелестное – если абстрагироваться от имевшегося на нём выражения! – личико. Единственное, что портило впечатление от женщины – то, что она была мертва. Мертвее, как сказал бы поэт, мёртвого!
Конан не мешал Найде, подошедшей почти вплотную, изучить убитую.
«Любовалась» на последнюю поверженную сестру девушка не менее минуты. Потом провела рукой по лицу:
– Хвала Митре Пресветлому! Ах, Конан! Прости пожалуйста! Какая я была дура! Это… Это меня эта тварь подловила! На моих дочерних чувствах! – девушка, в сердцах снова зарыдав, опять кинулась киммерийцу на могучую грудь, теперь уливая её уже слезами благодарности.
Киммериец не препятствовал, нежно поглаживая девушку по плечам и спине. Затем сказал:
– Меня она, собственно, тоже купила. Именно так я и представлял твою мать, согнутую годами и болезнью. Но вот когда ты сказала, что она тебя никогда «доченькой»…
Вот: видишь этот шарик на навершии рукоятки моего меча? Подарок. От знакомого чародея. Если за него взяться, или обхватить ладонью, видно в истинном обличьи то, что искажено волшебством! Ну вот я и посмотрел. И – увидел!
– И ты… Решился убить… даже… Такую красавицу?!
– Ну да. А что такого? Чародейки мне, конечно, попадались и менее красивые… И даже – совсем страшные. Но одно объединяло их всех: все они горели жаждой убить меня. Причём обычно – как можно мучительней!
– Ф-фу… Ну повезло мне с тобой. А то бы точно сейчас – воспарял бы в небеса мой наивный молодой дух!
– Ну, думаю, всё же, до этого не дошло бы. Меня подстраховывали.
– Да-а?! И кто же это?!
– Кто-кто… Тот, кто организовал этот «отбор». На звание наследницы Престола.
Уважаемый Никосс. Может, вы уже выйдете из состояния невидимости? А то ваши неуклюжие перетоптывания на месте слышит, думаю, и ваша дочь!
В пяти шагах от порога домика, окна и дверь которого, как оказалось, были тоже заколочены, а сгнившая соломенная крыша провалилась, возник силуэт, а затем материализовалась и вся фигура отца Найды. Та возмущённо вскрикнула:
– Папа! Так ты – всё это время?!.. Ты всё видел?! А я… – девушка густо покраснела.
Чародей криво усмехнулся:
– Ничего, доченька. Я не в претензии ни к тебе, ни к твоему провожатому. Он честно исполнил всё, что я ему поручал. Ну а то, что ты захотела… Отблагодарить его за своё неоднократное спасение на собственный лад – дело лично твоё!
– И ты – знал про… Ханну?
– Скажем так: я наблюдал за ней. Сопровождал, оставаясь невидимым. Как и всех остальных. Но! Не вмешивался. Хотел выяснить, правда ли всё то, что говорили о твоём спутнике.
– И как? Выяснил?
– Да. И вижу, что молва не солгала. А кое в чём даже преуменьшила таланты твоего провожатого. Он не только силён, но ещё и хитёр и предусмотрителен. Из такого и правда, со временем получится отменный Владыка!
– Вот-вот. И я о том же! Папа! Как ты себе представляешь моё будущее? И где мама?
– К сожалению, она умерла. Давно. Ещё три года назад. И в её смерти не было твоей вины – она просто отравилась. По ошибке. Своим же лекарством! А я не говорил тебе, потому что не хотел расстраивать… А будущее твоё я представляю себе так: ты возвращаешься ко мне, в наш подземный дворец, и я тихо и мирно передаю тебе бразды правления!
– О! Вот как. Хм-м… Да, наверное теперь, когда ты так хитро отделался от всех этих змеюк и гиен, и твоя совесть спокойна, поскольку сделал это всё-таки не ты сам, а – Конан… Можно так и поступить.
Я согласна.
Но у меня есть одно условие!
– И какое же, свет моего сердца?
– Конан-варвар будет моим мужем! И мы будем править твоим королевством вместе!
Чародей не мог не заметить, как вытянулось лицо Конана. Но промолчал.
А вот Найда не молчала:
– Ну-ка, прекратите переглядываться! Будто я не понимаю, что Конан пока не хочет быть моим мужем! Но – мало ли чего он «пока» не хочет! А вот я сказала, что всё равно хочу, и буду его женой! – она в сердцах снова топнула маленькой ступнёй по земле.
Никосс, вздохнув, как бы в приливе отцовской любви, широко улыбаясь, подошёл к дочери, и принял своё гневающееся чадо в отцовские объятия:
– Как ты прекрасна, Найда! Вылитая мать! Даже в гневе! И, разумеется, твоё слово для меня – закон!
Тут его сомкнувшиеся руки образовали вокруг миниатюрной фигурки прочный как бы кокон, и чародей подмигнул киммерийцу:
– Давай!
Конан, успевший выдернуть из груди Ханны свой верный кинжал, и подхватить с земли суму, крикнул, уже на бегу:
– Сколько?!
– Ну, минут десять точно выдержу! Я ещё не совсем старик!
– Отлично! Успею добежать до границы Гиркании!
– Да ты что?! Ведь до неё – семь миль!
– Всего-то?! Жалких семь миль?! Успею! Ты, главное, не отпускай!!! – Конану пришлось перекрикивать возмущённо ругавшую его и его союзника Найду, сулившую им на головы всяческие кары, когда вырвется, – Спасибо, Никосс! Спасибо и тебе, Найда! И – прощай! Прости, но быть, пусть и твоим мужем, но – вечным подкаблучником – не по моей свободолюбивой натуре!
За десять минут Конан и правда – успел добежать до границы Гиркании.
И даже переплыть на другой берег широкого Пунта Вазарийского…
Конан и заколдованный Город
1. Погоня
Восемнадцать всадников, неотступно преследовавших Конана, и сейчас приблизившихся на расстояние полумили, если честно, сильно беспокоили киммерийца.
Нет, если бы они стояли к нему лицом к лицу, с мечами, скажем, или саблями, или даже копьями в руках – никаких проблем не было бы: порубиться в доброй сече с солдатами любой гвардии, будь то личных телохранителей, или наёмников вроде него самого, было бы очень даже весело. И шансы победить даже всех этих немаленьких и отлично обученных ребят у него были бы весьма неплохими!
Поскольку в свои двадцать девять суровый сын севера боевыми навыками и физическими кондициями превосходил любого воина, живущего ныне в пределах Ойкумены. Конан был далёк от бахвальства, или глупости, когда так думал. Просто за долгие годы и сотни битв и сражений он имел тысячу возможностей убедиться в своём непревзойдённом мастерстве владения любым оружием, и отменной мускульной силе! Не нашлось ещё бойца, равному ему! Да и схватись он хоть с целой армией таких вот профессионалов, в открытом бою, надежда всё равно оставалась бы. Хоть какая-то…
Но те, кто преследовал его, отнюдь не собирались вступать с ним в честную схватку. Нет, они собирались пунктуально исполнить волю своего властелина: а именно – принести ему на блюде голову дерзкого варвара! А поскольку им было отлично известно, что биться с ним в открытую – не желать себе добра, они и собирались убить Конана, не давая ему шанса. То есть – оставшись целыми.
Издали.
Застрелив его из луков.
Так, чтоб не подходить на такое расстояние, с которого он мог бы достать их ударом своего любимого хайбарского меча. И кинжала.
Именно эти смертоносные длинные стигийские луки, устрашающе мощные и безотказные боевые орудия, что сейчас видны были издали как тоненькие чёрные палочки, выглядывающие из-за спин всадников, и не давали варвару покоя, заставляя понукать и подгонять своего коня, и так находившегося на пределе сил.
А вот кони преследователей отнюдь не выглядели уставшими и загнанными, поскольку воины Шавкат-бека имели возможность сменить их всего три часа назад – когда проезжали кишлак Янгиель, последний военный форпост суверенной территории султаната Париссии с постоянным гарнизоном. Стоявшем на охране южных границ этого небольшого государства, на кромке вечных песков великой пустыни Заргоры. Куда сейчас и вынужден был скакать, углубляясь в дебри знойных песков, всё дальше от караванных путей и оазисов, Конан-варвар, спасая свою драгоценную шкуру.
А заодно – пытаясь спасти и плоды очередной «работы».
То есть – драгоценные камни, украденные из сокровищницы приведённого в ярость этой дерзкой выходкой Шавкат-бека. Ну, а опрометчиво взятый оттуда же мешочек с золотом пришлось бросить ещё час назад: Конан наивно посчитал, что если рассыпать золотые монеты по песку, так, чтоб они тянулись за ним, и лежали не слишком близко друг от друга, и по краям дороги, преследователи потеряют время, пытаясь собрать их, чтоб или – обогатиться самим, или уж – вернуть в казну правителя.
Однако всадники не задержались у золота даже на секунду – видать, хорошая дисциплина вдолблена в головы личной гвардии султана! И не смеют они ослушаться личного приказа своего повелителя. Возжелавшего украсить парадные ворота арка – своей крепости! – пикой с насаженной на неё волосатой варварской головой! В назидание тем, кто надумал бы попробовать повторить попытку проникновения с султанскую сокровищницу.
Это обещание султана, озвученное горластым глашатаем со стен Париссии вслед удалявшемуся во весь опор от города Конану, не радовало. Поскольку не оставляло киммерийцу практически никаких надежд на спасение: не пройдёт и получаса, как выбившееся из сил животное под ним падёт, а укрыться от стрел отличных стрелков в пустыне, поросшей лишь редкими кустиками саксаула да верблюжьей колючки – негде!
Разве что в песок зарыться – наподобии всех тех мелких и не очень, сердитых ящерок, мимо которых он сейчас проезжал. Ну, или чтоб уж не сильно мучиться от агонии, истекая кровью, хлещущей из многочисленных ран от стрел, дать укусить себя сердитому щитоморднику, шипящему на него сейчас с небольшого бархана. Смерть была бы быстрой. Хотя и тоже – мучительной.
Зато догонявшим его убийцам нечем было бы гордиться!..
Но чёрта с два он позволит вот так, просто – змее, или лучникам – издали, убить себя! Не-ет, он, в случае совсем уж тяжёлого положения, продаст жизнь подороже!..
Впрочем, это-то всегда успеется. Ведь можно ещё…
Понадеяться на чудо! Ведь выручало его сколько раз его невероятное везение! И удачливость – фортуна и звёзды покровительствуют смелым!
Ну, или не совсем всё же – звёзды.
Конан, решив, что терять особо нечего, надумал срочно обратить помыслы к своему суровому покровителю – Крому. Он всегда верил в него, конечно… Но за всеми этими мирскими заботами и трудами, праведными, и не очень, когда надо и порубиться за чью-нибудь армию в качестве наёмника, или покорсарить, уже лично возглавляя экипаж из отборных головорезов, или повеселиться с друзьями, или представительницами древнейшей профессии, отмечая очередную удачу, или планируя новое «дело», иногда попросту забывал воздать дань уважения, и даже просто – вспомнить, и помолиться.
Но сейчас, похоже, его отчаянные молитвы и призывы возымели своё действие!
Потому что на самом краю горизонта, в той стороне, куда он настойчиво направлял коня, теперь уже свернув с хоть как-то проторенной тропинки на песчаную целину между барханами, что-то определённо возникло. Что-то, разраставшееся с невероятной быстротой, закрывая небо вдали туманной – жёлто-белой сверху, и совершенно чёрной внизу, у поверхности – мглой!
Варвар быстро понял, что это такое.
Самум!
Страшная песчаная буря! Приносящая в оазисы и на плодородные поля мириады песчинок, покрывая привычную для людей благодатную и плодородную земную твердь иногда небольшим, а иногда – и саженным слоем. И заставляя караванщиков направлять своих главных подопечных – верблюдов, в обход загубленных источников воды. А дехкан-крестьян – сниматься с насиженных мест, проклиная свою судьбу, и искать, где бы ещё можно было заняться единственно доступным и привычным им делом – земледелием…
А ещё до Конана доходили слухи, что однажды, всего-то пару десятилетий назад, одна такая буря, насланная чёрным служителем Сета, полностью засыпала, навсегда похоронив где-то в дебрях пустыни, огромную, сорокатысячную, армию императора Вассераха Гондорского, пожелавшего захватить Раввенну – халифат, подконтрольный Кушанскому царству. Халиф Желаледдин, нанявший этого мага, по слухам, буквально озолотил искусника. После чего от греха подальше отправил сразу в отставку, и – домой.
Чувства халифа Конан понимал отлично: человека, способного на такое, нельзя злить. Но и держать от себя… Лучше – подальше!..
Так что понукая фыркающего и прядающего ушами пропотевшего насквозь коня двигаться, вопреки его воле, в сторону клубящегося, подобно океану тьмы, широкому фронту кроваво-чёрно-жёлтого вблизи облака, и уже ощущая дыхание обжигающего ветра на своём лице, Конан не знал: радоваться ему, или бояться.
С одной стороны, окажись он внутри плотной тучи песка, его не будет, конечно, видно суровым и упрямым воинам Шавкат-бека… Но с другой – ему и самому ничего не будет видно! А поскольку буря может бушевать от суток – до пяти, особых шансов выжить у человека, застигнутого, вот именно, в пустыне, без запасов воды и пищи, нет.
А, впрочем – кому он голову морочит!
Выжить шансов нет, вот именно, оставшись лицом к лицу с подло, но эффективно собирающимися расстрелять его из луков, матёрыми профессионалами!
Конь под рукой киммерийца дёрнулся – похоже, споткнулся. Дёрнулся снова. Остановился. Плохо дело: это верный спутник окончательно обессилел, и собирается грохнуться наземь, завалившись на бок! Не мешкая Конан соскочил с седла, не забыв прихватить сильно полегчавший бурдюк: его последние запасы воды. Плащ, мешок с продуктами, мешочек с золотыми монетами, и бесполезное копьё варвар отшвырнул, как ненужный балласт, уже давно. И сейчас поспешил покинуть седло, облегчая его.
Но конь всё равно упал, укоризненно кося на него влажным испуганным глазом. Конан вздохнул: щадить бедное животное, когда речь шла о его жизни он и не помышлял!
Вот так, с бурдюком, перекинутым через плечо, и вооружённый только верным мечом, оставшимся на поясе, и неизменным кинжалом, торчащим за голенищем крепкого сапога, он и бросился, не мешкая ни секунды, в сторону приблизившегося уже на какую-то милю клубящегося мрачного облака, занимавшего сейчас добрых полнеба!
К его огромному сожалению, всадники, преследовавшие его, и сейчас сократившие расстояние между ними до четверти мили, не повернули коней назад, испугавшись грозного природного явления. Видать, наказание за ослушание было обещано куда более суровое, и вызывало страх куда больший, чем опасения просто заблудиться в пустыне во мраке грозно ревущей и бушующей песчаной бури, умерев от жажды и голода. Или задохнувшись!
Напротив, с гиканьем и воем сардоры погнали коней вперёд. Понукая их и лупя нагайками что было сил: чтоб постараться нагнать и убить дерзкого вора, пока тот в пределах видимости!
Не желая, чтоб это случилось, когда возможное спасение так близко, Конан наддал, и, понимая, что сейчас экономить силы бессмысленно, (Догонят – и они ему уже никогда не понадобятся!) мчался так, как никогда ни до этого, ни после! В ушах свистел ветер, и лёгкие, казалось, готовы выскочить из обожжённого горла, но он не позволял себе сбавить ход ни на миг!
Удача ли, молитвы, звериная сила и скорость, или что другое помогло дерзкому варвару, но ему удалось нырнуть в раскалённую утробу тучи в тот момент, как вокруг в песок стали вонзаться пущенные в отчаянии слишком с большого расстояния стрелы! Разумеется, прицелиться точно всадники на бешено мчащихся конях пока не могли, да и окрепший ветер сдувал посланниц смерти с верного курса. Однако понимая, что даже случайное попадание может сильно замедлить его движение, Конан припустил ещё быстрее, пытаясь ещё и кидаться из стороны в сторону, выписывая зигзаги.
Впрочем, обернувшись через пару десятков шагов после того, как вбежал в «объятия» самума, он понял, что мог и не вихлять, словно загнанный заяц. Тьма вокруг стояла почти кромешная, и ни сзади, ни с боков, ни впереди видно уже ничего не было всего в каких-то пяти шагах!.. А уж как завывал, стараясь сбить с ног, и ослепить, дикий ветер!..
Вот теперь, неторопливой рысцой продолжая бежать в том же направлении, в каком и двигался, навстречу ветру, пытавшийся отдышаться Конан смог и по достоинству оценить весь ужас ситуации, в которой оказался.
Настырные песчинки так и лезли в глаза, заставляя суживать те в крохотные щёлочки, и всё равно – приходилось постоянно протирать их от впивающихся в глазницы уколов. Лезли они и в рот. Дышать можно оказалось только через кусок хлопчатобумажной ткани, который он придерживал сейчас на лице, прижимая к носу и рту, спустив этот кусок с предусмотрительно не выброшенной чалмы.
Под надетую для маскировки на голый торс белую хлопчатобумажную же рубаху мгновенно набились мириады песчинок, сейчас жутко натиравшие тело в тех местах, где они налипли на особо потные его участки – а в такие участки превратилось сейчас всё его тело!
Кожаные штаны, песка, конечно, не пропускали, как и сапоги. Но ногам теперь было невыносимо жарко, и идти стало куда труднее: варвар жутко увязал в будто разрыхлившемся сильнее обычного, и ставшим как бы текучим, песке. Не говоря уже о том, что жара вокруг стояла буквально неимоверная – словно очутился в горниле печи для выплавки металла! Ну, или уж – в подземельях Мардука!
Однако останавливаться Конан не собирался. Мало ли каких случайностей в жизни не приключается! А ну – как преследователи настолько напуганы обещанной султаном расправой, что ринутся искать его даже в пучине палящей тучи самума! И вдруг какой-то из этих сволочей окажется настолько удачлив, что нагонит его?!
Так что ориентируясь на единственно верный сейчас признак – ветер должен дуть прямо в лицо! – он всё шёл и шёл в глубину словно бы сгущавшейся в нечто плотное, и почти осязаемое – так, что можно было пощупать рукой! – естество тучи, понимая, что всё равно долго так продолжаться не может! Потому что напор ветра словно с каждым шагом становился всё сильней, а песчинки, несущиеся навстречу, словно приобретали плотность водного потока: можно было подумать, что он действительно пробирается сквозь упругую толщу воды! И воды – обжигающей!.. И жутко иссушающей кожу на открытых участках тела! И бившей и кусавшей даже сквозь материю!..
Его ощущение времени тоже словно отказало: Конану казалось, что он идёт так, наклонившись вперёд, и прочерчивая ступнями борозды в песке, преодолевая натиск ветра, долгие, долгие часы!
Решив, что теперь-то его точно никто не найдёт, даже если очень сильно постарается, он опустился на колени за одним из наиболее высоких барханов. Песок к этому времени успел от души набиться в его воспалённые глаза, и видно этот бархан было с трудом. Но варвар всё же свернулся калачиком, устроившись на боку, частично стянув рубаху над головой: так, чтоб она образовала что-то вроде небольшого пустого кармана над его лицом. И постарался зажать её ворот рукой: чтоб вездесущий песок не проникал через горловину.
Теперь дышать стало легче, но тучи песчинок, наносимых сверху на материю, вынуждали постоянно стряхивать их: ткань прогибалась и провисала, опускаясь всё ниже к его лицу. А из-за его дыхания ткань ещё и становилась влажной, и песчинки налипали сильней. Приходилось передвигать рубаху: чтоб воспользоваться новым сухим её куском, в то же время ожидая, когда просохнет предыдущий…
Сколько это продолжалось, варвар не знал, но продолжал делать всё словно механически. А вскоре как бы впал в полулетаргический сон: стряхнуть песок, подышать, подождать… Передвинуть ткань. Снова стряхнуть песок… Подставить ладонь, чтоб ткань, отяжелевшая и набрякшая, просто не прорвалась…
В кромешной тьме, и жутком завывании ветра, казалось, ругавшегося на дерзкого человечишку на всех языках Ойкумены, Конан старался выжить, понимая, что всё зависит теперь только от его терпения и выносливости…
