Анатолий Васильевич Луначарский
Мораль и свобода
Такова естественно и без всякой морали будет любовь наших детей, если мы их правильно воспитаем.
Для переходного периода, для периода, в котором человек ушел от животной сущности и не пришел еще к настоящей человечности, вот для этого периода характерен разврат, и разврат заключается не в кровосмешении, не в нарушениях семейного уклада – это деталь разврата, – он заключается в самом факте семьи, в самом факте разнородной запродажи человека человеку, во всем насквозь строе старого общества от примитивно-варварского до сверх-капиталистического. В этом разврате мы пока еще по уши. Освободите человека, носящего на себе уродливый горб воспитания и опыта, приобретенного в капиталистическом обществе, киньте его еще кроме того в кипящий котел страстей, каким является гражданская война, – конечно, он будет удовлетворять свою половую потребность наспех, часто цинично, не заботясь о других. Конечно, он может по-смердяковски понять лозунг «все позволено». Что же из этого? Создавать особую моральную полицию, армию спасения с квакерскими приемами пропаганды чистоты? Пытаться регламентировать все тот же хаос путем своеобразного морального законодательства? Ничего подобного. Воспитывать – вот ответ.
Наиболее надежным при этом является воспитание детей. Здесь результаты будут самыми прочными. Мы должны поднять детей над своей головой, над тем болотом, в котором мы пока бредем по уши. Мы их должны держать на солнышке, под лаской вольного ветра подлинной человечности. Если мы сами не можем жить в этой атмосфере, то мы знаем, какова она, мы можем по крайней мере хоть некоторую часть детей вселить в эту атмосферу. А проповедь среди взрослых – ее прежде всего громовым голосом ведет революция, – ее мы ведем, эту моральную проповедь, при всякой другой проповеди, распространяя грамотность, поднимая интерес к вопросам естественной и общественной науки, поднимая квалификацию труда, заинтересовывая судьбами русской и мировой революции, – мы расширяем кругозор человека, облагораживаем его внутреннюю сущность, давая стержень содержания часто растерянной душе не только крестьянской, красноармейской, а еще в гораздо большей степени интеллигентской, которая гораздо более безграмотна в социальном отношении сплошь и рядом.
