Анатолий Хитров
Студёное море

Глава вторая
Воевода Хватов

1

В дверь постучали. Вошел Порфирий и, низко кланяясь, доложил:

– Барин, баня готова!

Одет Порфирий был по-праздничному, в ярко-голубую шелковую рубаху, полотняные порты и хромовые сапоги. Волосы на голове были жирно смазаны лампадным маслом и тщательно расчесаны на пробор. Русая борода аккуратно подстрижена в кружок. Могучая, сибирского склада фигура Порфирия, казалось, излучала какую-то особую энергию, доставляя ему внутреннюю радость, сравнимую, пожалуй, лишь с радостью молодой матери, кормящей грудью своего первенца. Баню Порфирий всегда готовил с большой охотой и банный день почитал лучше престольного праздника. Потоптавшись на месте, он собрался было уходить, но потом снова поклонился и с явно сибирским акцентом проговорил:

– Барин, ежели ещё что надо, так мы это самое… того…

Запутавшись в собственных словах, Порфирий смутился и замолчал.

Артамон Савельевич посмотрел на банщика и улыбнулся. В голове промелькнула мысль: «Молодец, Порфирий. Дело свое знает и любит. Таких становится все меньше. Каждый норовит лишь поесть, да поспать, а на дело ему наплевать. Пример тому – Прошка. Все делает из-под палки. Вот и сейчас сидит, наверное, на кухне и зад свой греет».

Артамон Савельевич с добротой посмотрел на Порфирия и сказал:

– Хорошо, братец, иди. Да скажи Прохору, что бы он встретил боярина Хватова на улице и немедля доложил мне.

Часы пробили двенадцать. Иван Данилович, пригревшись у печки, задремал. В наступившей тишине вдруг с улицы отчетливо послышался звон бубенцов. Артамон Савельевич быстро встал и направился к парадному подъезду. В коридоре на него чуть не налетел кучер Прохор. Он с трудом остановился и хриплым голосом испуганно закричал:

– Барин, гость приехали! На тройке с бубенцами!

– Сам слышу, не глухой. Летишь как угорелый!

Прошка попятился назад, прижался к стене и вытянулся как солдат на строевом плацу. В голове промелькнуло: «Выстегает барин, ей-богу, порку устроит!» Но Артамон Савельевич прошел мимо, вышел на крыльцо и сразу попал в медвежьи объятья Алексея. Друзья трижды, по русскому обычаю, обнялись и расцеловались, а потом долго ещё тискали друг друга, рассматривая в упор.

Крупный, высокого роста, в собольей шубе и красивой шапке из голубого песца, воевода, несмотря на свою молодость, выглядел знатным вельможей. На обеих его руках сверкали крупные, особой восточной чеканки, золотые кольца и серебряные перстни с удивительной вязью и чернением. Весь вид воеводы говорил о том, что за эти годы он весьма преуспел в богатстве.

– Рад, очень рад видеть тебя, Алёша, – взволнованно говорил Артамон Савельевич, приглашая друга в дом.

В гостиной Алексея обнял и крепко расцеловал Иван Данилович. Дружески похлопывая по плечу, он с восторгом сказал:

– Слава Богу, выглядишь ты, Алексеюшка, молодцом. Красив, косая сажень в плечах. Многое про тебя и твои дела сказывал мне боярин Морозов. Жаль, что сегодня у нас его не будет. Просил тебе кланяться, вспоминал свое вынужденное житье-бытье в ваших северных краях и долгие беседы в дождливые осенние вечера.

– А что случилось, здоров ли Борис Иванович? – удивленно спросил Хватов.

– Здоров-то, здоров, но сильно озабочен одним делом, – уклончиво ответил старик. – При встрече, думаю, он сам тебе все расскажет, а то я могу и приврать.

Переводя разговор на другую тему, Иван Данилович продолжал:

– Слыхал я, Алексеюшка, что ты до сих пор бобылем живешь. Почему так? Не пора ли семьей обзавестись?

– Не до женитьбы, забот много, – усмехаясь в пшеничные усы, ответил Алексей Васильевич. – Да и край наш суровый, не каждая поедет. Кругом дремучая тайга, за ней – редколесье и тундра до самого Студёного моря. На многие версты ни жилья, ни людей – глушь, зверье да болота. Край дикий, не для столичных барышень. Воля царская да пламенная любовь – вот, пожалуй, что может заставить поехать туда женщину!

Воевода улыбнулся.

Артамон Савельевич с восторгом посмотрел на друга и сказал:

– Не беда, Алёша, найдем тебе такую женщину, есть на примете. Дай только срок. Велика Русь и не одна Москва родит красавиц. Поживешь здесь месяца два и уедешь на край Земли с молодой женой. В долгую полярную ночь будет за что подержаться!

Все рассмеялись.

– Если гости не возражают, то я прикажу накрыть стол прямо в трапезной бани. Вспомним молодость! – сказал Артамон Савельевич и вышел из гостиной.

Ховрин-старший достал из кармана кожаную табакерку и предложил воеводе «откушать табачок», но тот отказался.

– Покорнейше благодарю, Иван Данилович, не балуюсь.

– Напрасно, молодой человек. Здоровью не очень вредит, успокаивает нервы, а при чихе очищает носоглотку и легкие. Впрочем, все это лишь дурная привычка!

Он поднес к носу щепоть табаку и с упоением втянул воздух, а с ним и табак. Чихнув три раза, он вытер платком нос и, чтобы больше не чихать, крепко зажал переносицу двумя пальцами.

– Да-с! Табачок крепкий. Выращен и приготовлен по особому рецепту одним древним старичком из Тамбовской губернии. Слезу пробивает с первого нюха – зверь, а не табак!

Иван Данилович, скользнув раскосым взглядом по ладной фигуре воеводы и золотым кольцам на руках, хотел было ещё что-то сказать, но Алексей Васильевич опередил старика.

– Что-то я не вижу Елизаветы Петровны. Здорова ли?

Иван Данилович ответил не сразу. Он встал, подошел к печке, открыл дверцу и шевельнул кочергой угольки, из-под которых неожиданно вылетел целый рой огненных искр.

– Лизонька нынче в гостях. Надумала на неделе поехать к своей двоюродной сестре Оленьке на богомолье, да там и задержалась. Впрочем, масленицу – свой самый любимый праздник – Елизавета Петровна всегда проводит там, в Троице-Сергиевом монастыре.

Иван Данилович снова сел в кресло и, лукаво посматривая на Алексея, заметил:

– Спрашиваешь, здорова ли Елизавета Петровна? А что ей сделается! По-прежнему молода, красива, весела и беззаботна. Женщина, брат, в самом соку – ядрена как девка. Оттого и детей рожать не хочет.

Немного подумав, добавил:

– А может Бог чем обидел, не знаю.

В последних словах Ховрина-старшего Алексей Васильевич заметил оттенок скрытой досады.

Старик продолжал, как бы рассуждая сам с собой:

– Да что там говорить! Известное дело бабий род: живучи как кошки, хитры как лисицы, капризны как морская стихия.

В это время в гостиную порывисто вошел Артамон Савельевич.

– Дорогие гости, прошу принять баню и откушать, чем Бог послал!

2

Миновав переднюю, хозяин и гости по длинному и узкому коридору прошли в трапезную бани. В доме боярина Ховрина эта комната часто служила местом для приема знатных гостей, поэтому её убранство для Артамона Савельевича было особой заботой. Здесь после бани, одетые в яркие бухарские халаты, гости отдыхали. За трапезным столом или шахматной доской они вели непринужденные беседы о политике, религии, жизни и нравах других стран, часто осуждая собственные порядки. Бывало, здесь зарождались новые идеи, которые потом воплощались в важные государственные дела. В трапезной бани было тепло, приятно пахло смолой, русским квасом и соленьем.

Алексей Васильевич до отъезда в Мангазею не раз бывал здесь. Но сегодня он просто был поражен великолепием обстановки и невольно улыбнулся от удовольствия – трапезная неузнаваемо изменилась. «Все течет, все меняется», – подумал он и ещё раз внимательно осмотрел трапезную.

Стены комнаты на одну треть от пола были обшиты розовым деревом, а выше, почти до самого лепного потолка, закрыты цветной шелковой тканью с национальным восточным орнаментом. Пол был застлан тремя громадными персидскими коврами. Прямо напротив входа, в резной позолоченной рамке, висела великолепная картина голландского живописца Рембрандта. Сквозь голубые тканевые шторы окон еле-еле проникал свет, поэтому в комнате даже днем зажигали свечи: два массивных серебряных канделябра в виде дракона с множеством голов – свечей стояли между окон на высоких резных тумбах, сработанных из дуба и кедра. Горящие свечи придавали трапезной какую-то особую торжественность.

В центре комнаты на изогнутых ножках стоял овальной формы дубовый стол, покрытый белой кружевной скатертью с длинной бахромой, свисающей почти до самого пола. В глаза бросилось обилие и разнообразие закусок: севрюга, балык из осетрины, красная семужья икра, ветчина, говядина со шпиком, грибы в сметане, пирог с капустой, овечий сыр, масло. Украшением стола была огромная китайская фарфоровая ваза, доверху наполненная мочеными яблоками. Тонкие стенки вазы были красиво расписаны голубой лазурью. Отблески света от горящих свечей ярко отражались на серебряных с позолотой столовых приборах.

Справа от входа, у окна, между двумя кожаными креслами, стоял круглый низенький столик с янтарными шахматами. Слева, в небольшом дубовом чане, среди кусков льда, лежали бутылки с вином и водкой.

Артамон Савельевич на правах хозяина, как истинный хлебосол, широким жестом пригласил гостей к столу. Налил в золотые чарки анисовой водки и, обращаясь к своему другу, произнес:

– С приездом, Алёша! За встречу, за твое здоровье, за успех твоего дела!

Все разом выпили и потянулись к закуске. Артамон Савельевич, поглаживая бороду, добавил:

– Хороша анисовая… Даже государь наш, Алексей Михайлович, по праздникам употребляет оную с большой охотой. А недавно, говорят, вместе с дарами в Каир по его велению отправили бочонок русской водки.

– Да, – вступил в разговор Иван Данилович. – Государь наш устремил сегодня свои взоры на страны Востока. В последнее время с превеликим удовольствием читает книги о путешествиях в страну Большого Хапи. Боярин Морозов недавно говорил мне, что он для государя раздобыл забавную книжицу – «Хождение купца Василия Позднякова», в которой описаны долгие странствия смоленского купца в Царьград, Каир и Александрию. Это было первое русское посольство в Египет. Царь Иоанн Васильевич повелел им тогда «обычаи в странах тех писати».

Артамон Савельевич отпил из кружки квасу и, обращаясь к Алексею, сказал:

– Дядюшка прав, говоря, что царь наш Алексей Михайлович устремил свои взоры на Восток по примеру Грозного: хочет, чтобы о нем в тех странах знали, Россию почитали, а купцам чтоб прибыль была. Торговле ход дает, и мы это поддерживаем – казна от торговли в убытке не будет. Нас беспокоит другое: страшно подумать, но при царском дворе всерьез поговаривают о церковной реформе. Царь Алексей Михайлович сблизился с митрополитом новгородским Никоном, считает его своим другом и поддерживает нововведения, взятые из веры Византийской. Уж больно им хочется, чтобы Москву называли «третьим Римом!» Говорят, что Никон стремиться стать патриархом всея Руси. Думаю, что раскол в православной церкви неминуем, и неизвестно ещё, чем закончится эта борьба…

Артамон Савельевич встал, подошел к двери и крикнул, чтобы принесли ещё квасу. Вошел Порфирий, низко поклонился, поставил на стол кувшин, снова поклонился и молча вышел.

Алексей Васильевич узнал Порфирия, улыбнулся и подумал: «А банщик ничуть не изменился, такой же могучий, аккуратный, такой же добрый взгляд». Вслух сказал:

– Хорош у тебя, Артамон, банщик. Мне бы такого иметь там, в Мангазее. Без бани и хорошего банщика у нас пропадешь. Тоска! А для человека на краю света тоска – самое что ни на есть ужасное, хуже смерти.

Пили, в основном, квас, чтобы с потом в парилке выходили все болячки. Разговор снова зашел о путешествиях в далекие страны.

– Летом прошлого года, – заметил Артамон Савельевич, – по государеву указу мне пришлось выдать немалые средства монаху Голутвинского монастыря, что в Коломне на реке Оке стоит. Монах тот – Арсений Суханов – был послан царем Алексеем Михайловичем в большое путешествие по Египту.

Артамон Савельевич встал из-за стола, подошел к небольшому, кованому медью дорожному сундуку и достал из него тёмно-коричневый свиток и две какие-то фигурки.

– Вот полюбуйся…

После короткой паузы он добавил:

– Чудо из чудес!

В руках Алексея Васильевича оказались две бронзовые статуэтки с изображением людей с головами сокола и льва, в пышных одеяниях. Странное существо, с головой сокола и туловищем человека, гордо восседало на высоком богатом троне.

– Эти подарки Арсений Суханов прислал нам из Каира с купцом первой гильдии Михаилом Мякининым – другом Ивана Даниловича.

При этих словах племянника Ховрин-старший улыбнулся и придвинул свой стул ближе к Алексею.

Артамон Савельевич продолжал:

– А вот папирус…

Он осторожно развернул свиток, на котором было изображено солнце, звери, птицы, фигурки людей в странных позах. Внизу свитка красными и черными чернилами ровными рядами были изображены какие-то знаки.

– Это их буквы, – многозначительно пояснил Иван Данилович. – Пробовал прочесть, но не получилось. Сбросить бы годков эдак двадцать, махнул бы в Египет отгадывать старые письмена. Ей-богу сбежал бы! Русский народец, Алексеюшка, смел и смышлен, да живет ещё как медведь зимой в берлоге. Но ничего! Придет время, и кончится эта спячка. О России и русских ещё мало знают, а пишут и того меньше. Наступит время, когда о России заговорит весь мир!

От возбуждения Иван Данилович даже встал, высоко поднял в руке чарку и, победоносно взглянув на молодежь, залпом выпил. Закусывая, он с сожалением добавил:

– Однако думаю, не дожить нам до тех времен, а жаль…

Алексей Васильевич, не спеша, выпил чарку водки, закусил солеными грибками, немного подумал и сказал:

– Вы правы, Иван Данилович. Велика Россия, богата недрами и людьми, но не угнаться ей пока за передовыми странами запада и востока. Сумеет ли молодой царь Алексей Михайлович укрепить нашу державу, вот в чем главный вопрос!

Тем временем Артамон Савельевич уложил в сундук фигурки, папирус, достал ещё какие-то бумаги и, показывая Алексею Васильевичу картинки, загадочно продолжал рассказывать:

– Это их река Нил. Вот что об этой реке Суханов пишет: «…вода полая с берегами ровна, шириною яко Ока под Серпуховым или Коломною, а в ином месте и уже».

Он перевернул лист бумаги, отыскал нужное место.

– А вот что Арсений пишет о громадных пирамидах из камня: «Это древних фараонов могилы, достойны великому диву…»

– Слышал я о сих гробницах, – вмешался в разговор Алексей Васильевич. – Интересны и загадочны эти пирамиды; как они были сооружены, пока никто не знает. Много интересного в этих тёплых краях. Но, побывав на севере, я понял, что не менее интересна и загадочна жизнь северных поселений. За три года воеводства в Печорском крае многое пришлось узнать. Вечеров не хватит, чтобы обо всем рассказать.

– Ничего, Алексеюшка, зимние вечера долги, – сказал Иван Данилович.

Он лукаво улыбнулся и подмигнул своим раскосым глазом.

– Ты лучше скажи, Алексеюшка, если не секрет, с чем пожаловал к царю?

– Не секрет, Иван Данилович.

Алексей Васильевич откинулся на спинку стула.

– Россию на ноги ставить надо, богатство русских северных земель и вод осваивать. Иностранные купчишки, особенно норвежцы и датчане, безбожно грабят наш северный народец – самоедов, ламутов и юкагиров. Несмотря на высочайший запрет, ходят они Студёным морем в наши края, пробираются в Мангазею и скупают там за бесценок шкуры белых медведей, оленей и голубых песцов, тюленевый жир, моржовую кость, гагачий пух, отчего несет государство наше большие убытки…

– Да, ты прав, Алексеюшка. Богатством своим по-хозяйски распоряжаться мы, русские, не умеем. Сколько добра пропадает! Все куда-то уходит, течет как вода сквозь пальцы!

Иван Данилович достал из кармана кожаный мешочек-табакерку и, с жадностью нюхая табак, несколько раз чихнул.

– Что правда, то правда, дядюшка! – подхватил Артамон Савельевич. – Вот где для казны нашей средства искать надо!

Обращаясь к Алексею, спросил:

– С тем и приехал к царю?

– Да в челобитной об этом сказано. С купцов, как наших, так и иноземных, налог взимать надо, заставы усилить стрельцами и казаками, новый пост зарубить на Югорском шаре.

Алексей Васильевич немного помолчал и добавил:

– А ещё, Артамон, есть у меня задумка снарядить государеву морскую экспедицию на Новую Землю. Есть такая земля! А лежит она в Студёном море к северо-востоку от Соловецких островов. Архангельские поморы, побывавшие на Новой Земле, рассказывают о её сказочном богатстве: красной рыбы, оленей, морского зверя и птицы разной не на один век хватит. Можно организовать там постоянный промысел с большой прибылью для нашего государства. А хода туда морем суток пять – шесть… Однако трудности есть немалые: бывает, что сплошные льды у той земли стоят и летом.

По лицам собеседников Алексей Васильевич понял, что его предложение снарядить морскую экспедицию на Новую Землю оказалось весьма интересным и заманчивым.

– А ещё говорят, что при Иване Грозном новгородцы добывали там горный хрусталь и серебро. Даже бухту назвали Серебрянка…

– Ну, это уже совсем по моей части, – оживился Артамон Савельевич. – Очень интересно! Об этом, Алёша, думаю, мы подробно поговорим после парилки, а то за разговорами, глядишь, и пар на улицу сбежит…

– За легкий пар! – торжественно произнес Артамон Савельевич. – Закусывая, добавил:

– Ну, а теперь, гости дорогие, не грех и баньку принять!

3

В парильне было просторно, чисто, сухо. Каменная печь или каменка, как её называли на Руси, была сложена из мелких огнеупорных кирпичей «на манер финской». Сквозь два небольших слюдяных оконца в парильню проникал свет.

Гостей Артамон Савельевич уложил на тёплые, сверкающие желтизной ступеньки полка, а сам стал «колдовать» у печи. Зачерпнув ковшом с длинной деревянной ручкой из бочонка немного квасу, он плеснул его на раскаленные камни. В парильне сперва появился приятный хлебный запах, а за ним – горячий сухой пар. Потом он плеснул на камни ещё два-три ковша воды, и из печи резко ударило упругим, горячим паром, и на верхней ступени полка сразу зашевелились.

– Поддай ещё чуть-чуть, Артамонушка! – послышался скрипучий голос Ивана Даниловича.

Пришлось уважить старика – поддать пару. В ушах сразу зазвенело, тело начало покрываться крупными каплями пота.

Артамон Савельевич неожиданно ахнул, выбежал в предбанник и вернулся с шапками-ушанками.

– Вот, растяпа, совсем забыл! Надевайте шапки разбойники, – весело, басом говорил он, протягивая их гостям. – Не то перегреются ваши буйные головушки!

Сам он подошел к дубовой бочке, на ходу надел мягкие суконные рукавицы и взял в обе руки по березовому венику.

– Начнем с дорогого гостя! – поднимая вверх веники и чуть стряхивая с них воду, сказал Артамон Савельевич. Приговаривая какие-то ласковые слова, он стал хлестать Алексея вениками по спине, как кузнец молотом по горячей поковке. Через две-три минуты Алексей перевернулся на спину, подставляя живот и бока под равномерные, хлесткие удары. Тело сразу покраснело и покрылось испариной. Выпроводив Алексея в мыльню с чанами, Артамон Савельевич принялся обрабатывать вениками дядюшку.

Бултыхаясь в чане с прохладной водой, Алексей Васильевич подумал: «До чего же хорошо! Непременно устрою такую мыльню у себя в Мангазее».

После второго пребывания в парилке Артамон Савельевич уложил Алексея на широкую дубовую лавку посреди мыльной и крикнул Порфирия. Банщик пришел в белых льняных штанах, в рубахе-косоворотке нараспашку, в лаптях. Не говоря ни слова, он ласково посмотрел на Алексея Васильевича и окатил его тёплой водой.

– С Богом! – только и сказал он.

Делая массаж, Порфирий негромко приговаривал:

– А сейчас, барин, по спине пробежит кабанчик!

Пальцы его рук в четком, до автоматизма отработанном ритме, бегали по всему телу Алексея Васильевича как пальцы гусляра по струнам гуслей. В этом ритме было какое-то волшебство и Алексей, блаженствуя, полностью отдал себя и свое тело этой игре. Он, расслабившись, молча лежал на широкой лавке лицом вниз и, улыбаясь, думал о сказочных лесных зверьках, бегающих без устали по его спине.

Сгибая ноги или руки Алексея Васильевича, Порфирий как бы советовал:

– Сопротивляйся, барин, сопротивляйся – медведь кости ломать пришел!

Все это делалось не спеша, мягко, осторожно, но настойчиво и уверенно. Иногда, в процессе массажа, Порфирий надевал на левую руку (он был левша) особой формы кожаную шершавую рукавицу, которой как наждаком докрасна растирал распаренное тело. Все это чередовалось намыливанием тела и скатыванием тёплой водой. Закончилась вся процедура тем, что Порфирий и Артамон Савельевич взяли два тазика (один с горячей, а второй с холодной водой) и быстро, почти одновременно, вылили воду на спину Алексея Васильевича, окатив его с головы до ног. После этого Алексей, как ошпаренный, вскочил с лавки и со словами: «Ух, божья благодать!», бросился в дубовый чан с прохладной водой. Там, закрыв глаза и блаженно улыбаясь, он сидел до тех пор, пока Артамон Савельевич не пригласил его снова в парилку «погреться».

Прошло около двух часов. Хозяин и гости, распаренные, одетые в тёплые широкие халаты, расслабившись, сидели в трапезной. Иван Данилович, откинувшись на спинку стула, с упоением нюхал табак.

– Как банька? – с обычного вопроса начал разговор Артамон Савельевич.

– Хороша! – ответил Алексей. – Как будто пудовую гирю снял с себя. Недаром говорят: «Ничто так не снимает усталость, как баня!» Да и Порфирий твой – прямо кудесник! Отдал бы мне его на время. Кажется, он сибиряк, к морозам и снегам привык. Со мной поживет лет пять на севере, а там, Бог даст, и я в Москву вернусь, верну тебе и Порфирия.

Артамон Савельевич, пощипывая левой рукой бороду, ответил не сразу. Ему было жаль отдавать банщика. Но что поделаешь – друг просит!

– Для тебя, Алёша, все сделаю.

Махнув рукой, добавил:

– Будь по-твоему! Забирай Порфирия на свой север. Пусть слава о кудеснике легкого пара дойдет до самого Студёного моря!

Ударили по рукам. В это время Дарья заменила столовые приборы, принесла холодные и горячие закуски. Застолье продолжалось.

Артамон Савельевич налил всем по чарке водки и предложил выпить за «снятие усталости». Все с удовольствием поддержали его. Закусывая, Иван Данилович, как бы между прочим, спросил Алексея Васильевича:

– Слышал я, Алексеюшка, что народ северный в банях не моется. Так ли это?

– На севере, Иван Данилович, народ разный живет. Местные жители – аборигены, например, ненцы или юкагиры, не моются вообще, с самого рождения. А вот поморы чистоту тела любят и баню принимают с охотой. Оно и понятно: они первыми из русских переселились из Новгорода на берега Белого моря. Стали рыбой и зверьем промышлять в море, потому и назвали их поморами. Помыться и попариться в бане после тяжких трудов – давняя русская традиция, и они соблюдают её строго. Причем парятся все вместе – мужчины, женщины и взрослые дети. У каждой семьи своя банька позади дома стоит.

Он молча стал пить из большого ковша клюквенный морс.

– В последние годы, – продолжал свой рассказ Алексей Васильевич, – судьба часто сводила меня с промышленниками, местными купцами, которые скупали у лопарей шкуры и ворвань, да и сами частенько сколачивали артели для промысла зверья и рыбы на северных просторах. Много зверя и птицы водится в тундре, а реки, впадающие в Студёное море, кишат рыбой. Давно уже русские люди, в основном поморы, ходят за Югру и Самоядь, бьют морского зверя, ловят рыбу и ставят промысловые избы, в том числе и на Новой Земле. Бывали случаи, когда они оставались там на зимовку – штормовые ветры не давали вырваться ладьям из ледового плена. После таких зимовок рядом с промысловыми избами появлялись безымянные могилы и деревянные кресты – цинга косила людей смертельной косой.

– А что поморы говорят о серебряной руде и бухте Серебрянке? – спросил Артамон Савельевич.

– Поморы – отчаянные мореходы и на своих ладьях часто ходят на Грумант и Новую Землю промышлять морского зверя. На Груманте у архангельских поморов есть даже свои поселения. Там нашли огромные залежи каменного угля. А насчет серебряной руды они мало что знают. Говорят, её добывали на Новой Земле новгородские мастеровые. Это было в годы царствования Ивана Грозного. Но потом будто бы руда исчезла.

Алексей Васильевич немного помолчал, вытер махровым полотенцем капельки пота на лбу и маленькими глотками допил клюквенный морс.

– По этому поводу рассказывают разные байки, – Алексей Васильевич откинулся на спинку стула и распахнул халат: в трапезной бани было жарковато.

– Однажды нам пришлось почти два дня сидеть в чуме самоеда Ханеца и ждать погоды, чтобы добраться до Югорского Шара. Со мной тогда был воевода Пустозёрска Роман Неплюев. Всю ночь, под вой ветра, вели разговоры, пили спирт, закусывая строганиной из красной рыбы и вареным мясом из оленины. Говорили о полярной ночи, об охоте, рыбной ловле, вспоминали разные истории. Зашла речь и о серебре…

Алексей Васильевич немного помолчал, как бы собираясь с мыслями.

– Помню, в полночь захмелевший хозяин вытер ладонью жирные губы, закурил трубку и, прищурив один глаз, рассказал нам такую историю.

«Мой дед Авдей был из большого рода Вылки. Многое повидал на своем веку, не раз бывал и на Новой Земле.

Однажды русский царь повелел отправить на Новую Землю рудознатцев искать там серебряную руду по примеру новгородцев. Шкипером на судне был друг моего деда Николай Орлов. Не раз они вместе выбирались из смертельных объятий стихии: мой дед хорошо знал тундру, а Николай – море, и это помогало им выйти живыми из сложных ситуаций, которые случались на суше и на море.

Летом они добрались до бухты Серебрянка и почти до самой осени искали место, где новгородцы добывали серебряную руду. Много горного хрусталя, разной руды нашли они тогда, но серебряных рудокопных ям не обнаружили. В начале сентября задули сильные ветры, пошел снег, появились льдины, и шкипер, боясь, что сплошные льды раздавят шхуну, решил сняться с якоря и по свободной воде с попутным ветром уйти домой в Архангельск. Пять рудокопов вызвались остаться на зимовку и найти место, где новгородцы добывали серебро.

На следующий год летом, когда за серебряной рудой пришел корабль от царя московского, матросы, подходя на лодке к берегу, увидели страшную картину: рядом с полуразрушенной избушкой была навалена гора руды, невдалеке виднелись три могилы с деревянными крестами. Около костра сидел обросший, завернутый в тряпье человек и глодал большую кость. Увидев людей, он бросился бежать в тундру. Когда матросы подошли к костру, они увидели котел с варевом, вокруг валялись кости и человеческий череп. Найти оставшегося в живых мастерового не удалось – он ушел в горы и исчез навсегда. С тех пор исчезла в горах и серебряная руда…»

– Да, жуткая история, – задумчиво произнес Артамон Савельевич.

Разошлись за полночь.

4

В первый день масленицы, после оттепели, Москва снова погрузилась в зиму. Небо заволокло плотными облаками, из которых крупными хлопьями валил снег. За ночь его выпало столько, что вполне хватило бы прикрыть все земные грехи. К утру ударил небольшой морозец. «Не сдается зима – матушка», – думал Артамон Савельевич, сидя на кухне. Дни стали длиннее на «целый лошадиный шаг», как говорили в народе. Солнце светило ярче, но тепла по-настоящему ещё не было. Короткие оттепели сменялись морозами с пронизывающим ветром и метелями.

– Чем знатен февраль, так это своими метелями, – угадав мысли барина, сказала Дарья.

Она поставила перед хозяином горку румяных блинов, мед, сметану, сливки, топленое молоко. Потом заварила в чайнике душистый чай и спросила:

– А скоро ли вернется домой Елизавета Петровна?

Боярин с удивлением посмотрел на Дарью.

– Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Грехи бабьи замолить – не корову подоить! Уйму времени надо и завидного терпения.

Он намазал блин толстым слоем меда и свернул его трубочкой.

– А ты что, соскучилась по барыне?

– Да нет, я просто так спросила. Скучать мне некогда, работы много.

Поглядывая на стряпуху, Артамон Савельевич, не спеша, ел блины с медом и запивал чаем со сливками.

– Мне тоже нескучно, коль рядом под боком такая девка.

Варвара покраснела и смутилась.

– У вас, мужиков, одно на уме. Пустое все это. Баловство одно…

– Кому баловство, а кому наслаждение.

Разглаживая бороду, Артамон Савельевич пристально смотрел на разрумянившуюся кухарку. Дарья была в новой кофточке сиреневого цвета с красиво расшитым разрезом на груди и бледно-розовым стоячим воротничком.

– Сама вышивала? – не отрывая взгляда от кофточки, спросил боярин.

– Сама, – с гордостью ответила Дарья. – С детства приучена к этому мастерству. У нас в Кандопоге все девки мастерицы вышивать.

– Не пора ли тебе замуж, Дарья? – вдруг неожиданно спросил Артамон Савельевич. – А то в девках засидишься…

Дарья снова смутилась и опустила голову. Преодолев смущение, она с улыбкой сказала:

– Мне и в девках неплохо. Кругом не мужики, а так – пьяницы одни. Выйдешь замуж – хлебнешь горя! Такие, как Прохор, мне и сто лет не нужны.

Артамон Савельевич встал, перекрестился, поблагодарил кухарку за вкусные блины. Спокойно сказал:

– Ты вот что, Дарья, найди-ка Прохора, да скажи ему, чтоб запрягал кобылу. На Монетный двор поедем, накопилось дел много.

Потом в нерешительности постоял с полминуты.

– А вечером не забудь зайти в спальню, оправить постель надо.

«Ну вот, – промелькнуло у Дарьи в голове. – С чего это я, дура, заговорила о барыне? Сама же и напросилась на баловство…»

Она улыбнулась, вспомнив широкую кровать, пуховую перину и высокую гору подушек. Сладко зевнула, потянулась и, как в то утро, почувствовала во всем теле легкость. На душе было спокойно. Подошла к окну. За окном – весна! Светило солнце. Выпавший мокрый снег таял прямо на глазах. Кругом распевали птицы. Было интересно наблюдать, как голубь, распушив перья и воркуя, преследовал свою сизокрылую подругу. «Брачная пора начинается, – подумала Дарья. – Природа берет свое…»

Задернув окно занавеской, она пошла искать Прохора.

На следующий день вечером к Артамону Савельевичу неожиданно приехал Алексей Хватов. Хозяин обрадовался гостю и приказал Дарье накрыть стол в гостиной. В комнате было тепло. В печке потрескивали горящие поленья.

– Молодец, что приехал. Как-никак праздник, масленица.

– У меня дело к тебе, Артамон.

– Во время праздника отдыхать надо. На масленицу девки хороводы водят, с молодухами и погулять не грех. А у него все дела да заботы.

– Так-то оно так… Да с челобитной никак не могу попасть к царю на поклон. Вот и приехал к тебе за советом.

– Ну, это, Алёша, поправимо! Царский казначей – не дьяк и не подьячий. У государя бываю часто. Да и челобитная твоя с казначейскими делами связана.

Он налил по чарке анисовой. Выпили, закусили балыком из севрюги. Вошла Дарья, и вместе с ней на столе появились блины, мед, сметана, сливки.