Анатолий Безуглов
Прокурор

– Как же он, сердечный, будет теперь ходить, стоять? – спросил он.

– Что-нибудь придумаем, – откликнулся Володя. – Сделаем протез, верно, папа?

– Сначала пусть заживет, – сказала Галина Еремеевна. – А насчет протеза – идея.

Володя устроил в своей комнате из старой одежды удобное гнездо, где птица тут же и уснула.

В среду, промучившись весь день, следователь Глаголев все-таки решился зайти к Измайлову, чтобы поговорить о деле с этим злополучным чемоданом. Повод был. Евгений Родионович закончил производством одно дело – о хищении в гастрономе. Надо было утвердить обвинительное заключение.

С этого дела Глаголев и начал.

Измайлов углубился в чтение обвинительного заключения. И, по мере того как знакомился, все больше хмурился.

– Я думаю, все ясно, – бодрым голосом сказал следователь.

Прокурор отложил бумагу и попросил само дело. Глаголев подал ему папку, присовокупив:

– Обвиняемый сознался… Все подтверждено материалами следствия.

Измайлов, внимательно ознакомившись с показаниями обвиняемого, вздохнул:

– Евгений Родионович, неужели вы сами не были в таком возрасте?

– Но ведь это чистое хищение?

– Хищение хищению рознь… Ну что этот парнишка стащил?

– Полтора килограмма конфет «Каракум» и шоколадный набор «Весна» с витрины. Правда, коробка оказалась с муляжом. Ошибка, так сказать, в объекте…

– Ну да, вместо шоколада в золотых бумажках, наверное, деревяшки завернуты?

– Кусочки поролона, – буркнул Глаголев.

Измайлов закрыл папку, положил сверху обвинительное заключение и отдал следователю.

– Вот что, Евгений Родионович, я считаю, что дело надо прекратить, а материалы передать в комиссию по делам несовершеннолетних.

– Но как же так? Проникнуть в магазин… Все заранее обдумано… А если бы он в ювелирный так?

– Тогда бы и разговор был другой. – Прокурор улыбнулся и, видя недовольное лицо следователя, добавил: – Я не говорю, что за это надо гладить по голове. Но… Искалечить жизнь легко, а вот исправить – ох как трудно… Что у них в семье?

– Неважно… Мать пьет…

– Вот видите, парню и так несладко живется, да еще мы его подтолкнем… Я вижу, вы со мной не согласны?

– А как же борьба с детской преступностью? А приказ прокурора области на этот счет?

– Приказы, Евгений Родионович, тоже надо уметь читать…

– Хорошо. Я завтра же передам материалы в комиссию по делам несовершеннолетних.

– Вы никогда в детстве не лазили в чужой сад?

– Я коренной москвич, Захар Петрович. Родился на Маросейке. Улица Богдана Хмельницкого теперь. Какие там сады…

– А я лазил. Попади я тогда в руки к человеку с вашими убеждениями, не знаю, как сложилась бы моя дальнейшая судьба, – с улыбкой закончил Измайлов. – У вас еще что-то?

– Да. – Глаголев взял другую папку. – Не поспешили мы, возбудив дело по факту обнаружения чемодана в радиомастерской?

– Почему вы так считаете? – спросил Измайлов.

– Тухлое это дело, Захар Петрович. Не найти нам владельца чемодана, это как пить дать. И тогда еще одно нераскрытое преступление, еще одна «висячка».

– А какие меры приняты?

– Да уж и не знаю, что еще придумать. Третий день милиция работает. Всем участковым инспекторам, милицейским постам раздали приметы неизвестного. Даже ГАИ подключили.

– Еще что?

– Предъявили Зубцову фотографии лиц, привлекавшихся ранее к ответственности за спекуляцию, и тех, кто состоит на учете в милиции.

– Не опознал, значит?

– Нет. Так что, скорее всего, хозяин чемодана не зорянский. И видимо, смотался из города. Не объявлять же нам всесоюзный розыск. Да и кого искать? Ведь, кроме портрета со слов Зубцова, мы ничем не располагаем!

– Как это ничем? – удивился прокурор. – А изъятые вещи?

– На базу зорянского горпромторга все эти товары не поступали. Я самолично ездил, показывал образцы.

– Допустим, у нас в продаже их не было. Но ведь не с неба же они свалились? Их где-то взяли, может быть, со склада базы или с черного хода магазина. Украли, наконец! Вы задумывались над этим?

Измайлов почувствовал, что говорит излишне резко. Однако настроение следователя ему не нравилось, и скрывать свое отношение прокурор не собирался.

– Конечно, думал, – обиженно произнес Глаголев. – Но посудите сами: и джинсы, и майки, и сумки, что были в чемодане, – все заграничное. Как они попали к нам в Зорянск, одному богу, а вернее – черту, известно. Что же касается человека, оставившего чемодан у Зубцова, – тоже загадка… Как же мне решать задачу, где сплошь неизвестные? За что ухватиться?

– А Зубцов? – спросил прокурор. – Вы уверены, что он ко всей этой истории не имеет никакого отношения?

– Да как не верить, Захар Петрович? Все, ну, буквально все, с кем я беседовал, характеризуют радиомастера только с положительной стороны. И в управлении бытового обслуживания, и сотрудники рынка… Старший лейтенант Коршунов с соседями Зубцова говорил. Не пьет. Даже не курит… Потом, зачем ему связываться со спекулянтами? Мастер он отличный, зарабатывает двести – двести пятьдесят рублей в месяц. Жены нет. Живет у матери. У них свой дом, корова… Нет, не вижу я смысла для него лезть в сомнительные авантюры.

– И что вы предлагаете, Евгений Родионович?

– Прекратить дело.

– На каком основании?

Следователь задумался.

– Нет у нас такого основания, – сказал Измайлов, не дождавшись ответа.

– Тогда что делать дальше? – в свою очередь, спросил следователь.

– Искать преступника. Подумайте, речь идет о товарах на такую сумму. Больше десяти тысяч! Не мелкий спекулянтишка! Размах! Чувствуется серьезная утечка где-то. А возможно, тут и не спекуляция. Хищение или контрабанда.

– Хорошо, а если приостановить? – не сдавался Глаголев. – На основании статьи сто девяносто пятой, пункт три Уголовно-процессуального кодекса… «В случае неустановления лица, подлежащего привлечению к уголовной ответственности…» Пусть милиция, оперативники скажут свое слово. Им, как говорится, и карты в руки.

– Значит, хотите переложить груз на чужую спину? Найдете – хорошо, а не найдете… – Прокурор недовольно покачал головой. – Так не пойдет, Евгений Родионович. Поймите, оперативная служба милиции – это глаза, уши, нюх нашего брата следователя. А вы – мозговой центр! И призваны, обязаны направлять их поиск. К вам подключен отличный работник, Коршунов. Недостаточно – попросим еще.

– Не знаю, зачем нам обрекать себя на заведомо бесперспективное дело? – вздохнул следователь. – Потом придется продлевать срок расследования, объясняться… Или вообще ляжет грузом, как нераскрытое. А отчетность… – Он не договорил, поднялся.

– Странно, Евгений Родионович, что вы не рветесь в бой. Молодой, только начинаете как следователь. А ждете, когда факты и улики сами свалятся с неба. Не ждать их надо, а искать… Другого пути нет. Ясно?

– Попробую, – с кислой миной ответил Глаголев.

Когда дверь за ним закрылась, Измайлов подумал, что, с одной стороны, доводы Евгения Родионовича были довольно серьезными – случай с чемоданом мог оказаться неразрешимой проблемой, с которой, увы, сталкиваются порой следственные органы. Продление срока предварительного следствия, нераскрытые дела… Для отчетности – вещь неприятная.

«Ох уж эта статистика! – невесело размышлял Захар Петрович. – Разве можно за цифрами увидеть настоящую картину? Особенно в работе следователя. Сколько сил, сколько бессонных ночей и напряженных дней требуется иной раз для разоблачения и поимки преступника! И кто потом помнит само дело, его конкретные обстоятельства? Только следователь. В отчетах же лишь цифры, безликие и бесстрастные… К сожалению, именно по ним часто судят о работе и следователей, и прокуроров. Правда, на последнем Всесоюзном совещании лучших следователей Генеральный прокурор Союза ССР заявил, что о следователях будут судить не по статотчетам, а по конкретным делам…»

Измайлов посмотрел на часы. Рабочий день давно кончился.

Когда он вышел из дверей прокуратуры, Май, стоя возле автомашины, сиял от удовольствия. Захар Петрович открыл дверцу рядом с водителем.

– Неужели не заметили? – огорченно произнес шофер, направляясь к своей дверце.

– А что? – удивился прокурор.

Май указал на бампер.

Измайлов оглядел машину и улыбнулся: над бампером красовались еще две фары. С желтыми стеклами.

– Каково, а? – торжествовал Май, когда они снова уселись в машину.

– По-моему, излишество, – осторожно заметил Захар Петрович.

– Как? Противотуманные фары – излишество? Вдруг придется выезжать рано утром на место происшествия?

– А-а, – протянул Измайлов, как бы соглашаясь с доводами шофера, а потом добавил: – Мне кажется, туманов в ближайшее время не ожидается.

– Готовь телегу зимой, а сани… – откликнулся Май, трогая с места. – Такие фары только на газике Никулина да у вас, – гордо произнес он.

– У нас, – поправил Захар Петрович. – Где разжился?

– Натуральный обмен, – уклончиво ответил шофер.

– Красные «жигули»? – вспомнил прокурор владельца машины, на которой на днях Май прикатил в прокуратуру.

– Да, – кивнул шофер.

– И компрессор он?..

– Любую запчасть достанет. Мировой парень.

По-видимому, эти расспросы смущали Мая, и он сменил тему.

– Телевизор вчера смотрели?

– А что?

– «Гусарская баллада» шла…

– Не дали досмотреть, – сказал Захар Петрович. – А фильм хороший. Что актеры, что сюжет, что музыка…

– А вы знаете, что в жизни такое было на самом деле? Переодетая в гусара девчонка воевала?

– Знаю, – кивнул Измайлов.

Май частенько задавал такие вопросы, на которые редко кто мог и ответить. Например: где живет самый старый житель на нашей планете? Или: в каком городе была сделана самая большая яичница?

Первое время Измайлов поражался такой широте интересов. Но постепенно «феномен» Мая был раскрыт: у него была страсть вырезать и коллекционировать сообщения из газет и журналов, которые печатались в таких рубриках, как «Понемногу обо всем», «Неизвестное об известном», «Разные новости», «Копилка курьезов». А память у водителя, к слову сказать, была прекрасная.

Как правило, Захар Петрович ответить на заданный вопрос не мог: нельзя же объять необъятное, как говорил Козьма Прутков. Но все-таки прокурор старался не упустить случая сквитаться с шофером.

– Знаю, – повторил Захар Петрович, заметив лукавый взгляд Мая. – В основе водевиля «Давным-давно», а это по нему сделали фильм «Гусарская баллада», лежит история Надежды Андреевны Дуровой.

Измайлову как раз недавно попала в руки книга «Записки кавалерист-девицы», написанная самой героиней Отечественной войны 1812 года.

– Верно, – кивнул Май, а в глазах – озорной огонек: рано, мол, торжествовать. – А ведь была еще одна отчаянная девица. Раньше Дуровой военной стала… Знаете?

Измайлов засмеялся: да, недооценил он Мая. И развел руками: сдаюсь, мол.

– Ту, другую, звали Тихомировой Александрой Матвеевной. А служила она капитаном в мушкетерском Белозерском полку, – начал рассказывать Май. – Отчаянной храбрости была! Настоящий герой! Солдаты дивились, не зная, что она женщина. У-у! – протянул он восхищенно. – Вот о ком надо кино делать! И душевная была. Почти все свои деньги эта Тихомирова завещала солдатам своей роты…

– А как она умерла?

– Погибла… А сражение в том бою наши выиграли.

– Почему пошла в армию, не знаешь? – заинтересованно спросил Измайлов.

– Как не знаю. Тоже интересно, – с удовольствием «образовывал» своего шефа шофер. – Понимаете, был у Тихомировой родной брат. Как две капли воды на нее похожий. Служил он в том самом Белозерском полку. Однажды его вызвали в Петербург для сдачи экзаменов на офицерский чин… Куда ты, дура! – крикнул вдруг Май, резко тормозя.

Перед самым носом машины проскочила через дорогу собачонка. Шофер снова набрал скорость.

– Вот несмышленая, – продолжал ворчать он. – На чем я, Захар Петрович, остановился?

– Брат Тихомировой поехал в Петербург.

– Ага… Получил он, значит, чин поручика. Когда возвращался в полк, заехал по дороге домой. А дома беда. Семья разорилась, отец помер. Тоже был военный, майор. В отставке. А матери у них давно не было, сиротами росли… Ну, брат от сильного переживания тут же преставился. И осталась Александра Матвеевна одна. Совсем без денег. Жить не на что. Посоветовалась она с няней. И решила, что наденет мундир брата и поедет вместо него служить. Тем более науку военную она знала, сызмальства увлекалась… Поехала. И скоро дослужилась до капитана. В этом чине и воевала. Стало быть, она и есть первая в русской армии женщина-офицер…

Май свернул к дому Измайлова.

– Ну, спасибо за интересную историческую справку, – улыбнулся Захар Петрович и попросил шофера завтра утром заехать к нему на час раньше обычного.

* * *

Евгений Родионович Глаголев пришел домой не в духе. Допрос Зубцова снова ничего не дал. Следователь заглянул к нему в мастерскую на рынке перед самым закрытием, и они просидели в подсобке часа два.

Снова, как в первый раз, Глаголев расспрашивал Бо ярского в подробностях об истории со злополучным че моданом. У Евгения Родионовича было ощущение, что они играют в какую-то детскую игру – вопросы и ответы знал и допрашивающий, и допрашиваемый. «В котором часу зашел?», «Когда вышел?», «Раньше его видели?», «Не говорил ли он, зачем пришел на рынок?», «Здешний ли?»…

И теперь, дома, Глаголев швырнул кожаную папку на журнальный столик, переоделся и плюхнулся в кресло. Рената, жена Евгения Родионовича, занималась на кухне маникюром: Глаголев не терпел запаха ацетона, которым снимался лак с ногтей.

Так он и сидел, смотря в одну точку на стене, ожидая, когда позовут обедать.

– И какой только идиот мог придумать такой рисунок?! – вслух выругался он, глядя на обои.

Говорят: сапожник без сапог… Так и у Глаголевых. Въехали в квартиру почти три года назад, а у Евгения Родионовича все не доходили руки до нее. На машиностроительном заводе отгрохал парк – загляденье! Здание и дворик прокуратуры под его руководством превратили в конфетку. А у себя – все те же лишенные цвета обои, какая-то невообразимо-казенная краска на дверях и в кухне…

– Рената! – не выдержал Глаголев.

Она вошла в комнату в брючном домашнем костюме из яркого ситца с легкомысленным рисунком – игрушки, зверята, мячи.

– Проветриваю кухню, скоро будем есть, – сказала жена, помахивая в воздухе растопыренными пальцами с ярко-красным лаком на ногтях.

– Ну я же просил… – морщась, протянул Евгений Родионович.

– Что? – Рената испуганно оглянулась.

– Не надевай эти дур-рацкие тряпки! – кивнул он на костюм. – Как в цирке, ей-богу!

– Жарко… – оправдывалась жена. – Понимаешь, это у меня самый легкий…

– Неужели у тебя нет вкуса?

Евгений Родионович пошел на кухню. Рената двинулась за ним. И хотя окна были открыты настежь, чувствовался запах ацетона.

– Черт с ним, – сказал Глаголев, втянув носом воздух. – Что там у тебя, давай…

Пока жена спешно накрывала на стол, Евгений Родионович с грустью думал, что злится он зря. И причиной тому не только разговор с Измайловым. Рената опять красила ногти. Почему-то всегда, когда он заставал ее за этим занятием, в нем поднималось чувство, которое он скрывал не только от других, но и от себя. Чувство это – ревность.

Да, Евгений Родионович ревновал. Рената была очень красивая.

Однажды на уроке эстетики еще тогда, в училище, преподаватель затеял нечто вроде диспута – как кто понимает смысл прекрасного. Было много ответов. Но один из них – высказал его самый высокий и красивый из учеников – запал в душу Евгения Родионовича навсегда: «Красота – это то, чем хочется обладать…»

Глаголев любил бывать в компаниях, но при этом всегда переживал: Рената неизменно оказывалась в центре внимания мужчин. Ее засыпали комплиментами, чаще других приглашали танцевать.

На улице он замечал, что редко кто из представителей сильного пола не обращал внимания на Ренату. С одной стороны, его переполняло чувство гордости, что у него такая жена, а с другой – тревожило, не вскружит ли это ей голову, и тогда…

Евгений Родионович понимал: ревность – дурные эмоции, унижающие прежде всего его самого. Но ничего с собой поделать не мог. Хотя поводов для ревности со стороны Ренаты никогда не было.

Но в том-то и дело, Глаголев это тоже отлично знал: для ревности даже не надо причин. Она существует, владеет тобой – и все тут…

Ну, взять хотя бы маникюр. Приятно видеть красивые женские руки. Однако у него почему-то возникали эгоистические доводы: ему жена нравится и без всякой косметики. Тогда зачем? Для других? Чтобы нравиться другим?

«Глупо, конечно, глупо», – печально думал Евгений Родионович, совершенно без аппетита съев жаркое, отлично приготовленное Ренатой.

Поели молча. Евгений Родионович, бросив скупое «Спасибо», пошел в комнату. Рената стала мыть посуду.

Глаголев открыл кожаную папку. Взял последний протокол допроса Зубцова (после мастерской он сразу пошел домой), попытался читать, но отложил – появилась резь в глазах. Евгений Родионович решил дать им отдых. В последнее время он стал замечать, что зрение сдает все больше. Поход к окулисту был неутешителен – тот повздыхал, посоветовал серьезно лечиться, не нервничать и выписал еще более сильные очки.

Глаголев старался отогнать от себя печальные мысли, посещавшие его все чаще и чаще: он, кажется, медленно, но неуклонно слепнет. Порой Евгений Родионович и вовсе приходил в отчаяние: что же будет дальше? Работа следователя требовала много писанины, да и читать приходилось массу книг, следить за специальными журналами. Нельзя же отставать от времени. Что же касается нервов…

– Работаешь? – спросила Рената, которая закончила свои дела на кухне и вошла в комнату.

– Немного, – откинулся на спинку кресла Евгений Родионович. Он боялся говорить жене, что творится с его глазами.

– Я посижу? Тихо?..

– Да-да, – кивнул он, делая вид, что знакомится с протоколом.

Жена достала пяльцы с натянутой на них голубой шелковой материей и неслышно примостилась на другом кресле возле журнального столика.

Проворно сновали ее длинные, тонкие пальцы, нанося на ткань затейливый узор. Ветер легонько шевелил занавес на окне. И от этого спокойствия и уюта у Глаголева постепенно стало оттаивать на душе.

Евгений Родионович захлопнул папку. Рената словно ждала этого момента.

– Устал? – спросила она участливо.

– Просто был злой, – с деланой веселостью ответил он. – Действительно, к лешему все! Работу, допросы, вопросы…

Но на самом деле он хотел говорить о том, что его угнетало на работе. Идеальнее слушателя, чем Рената, для этого не найти.

– Странный человек все-таки Измайлов, – продолжил Евгений Родионович. – Приношу ему сегодня дело, без сучка без задоринки, готовенькое, можно прямо в суд. Преступник сознался, улики, факты – комар носа не подточит…

– О парнишке? – несмело спросила Рената. – Который украл конфеты в гастрономе?

Она всегда была в курсе мужниных дел (в пределах, как говаривал сам Евгений Родионович, допустимого). И все же спрашивала всегда осторожно.

– О нем, – кивнул Глаголев. – И что же ты думаешь? Измайлов предложил прекратить!

– Да ну? – округлила глаза жена.

– Вот именно! А другое дело, ну, с этим чемоданом…

– На рынке?

– Да. Требует продолжать, а что продолжать-то! Безнадега полная.

– Как же так, Женечка? – искренне сопереживала жена. – И ты не мог доказать Захару Петровичу?

– По-своему он, конечно, прав, – сказал Глаголев, вспоминая разговор с прокурором. Слова Измайлова о его, Глаголева, небоевитости задели, что ли, Евгения Родионовича. – Однако…

Договорить он не успел, в дверь позвонили.

Рената пошла открывать. Из коридора донесся высокий женский голос с удивленной интонацией. Глаголев сразу же узнал его: это была Светочка Щукина, единственная по-настоящему близкая подруга Ренаты. Светочка работала чертежницей в КБ машиностроительного завода, где служила и Рената. Отец Светы был начальником сборочного цеха на том же заводе.

– Добрый вечер, Женя! – поздоровалась Светочка, легко впархивая в комнату. – Сумерничаете?

– Здравствуй, – приветливо кивнул Евгений Родионович.

Светочка села в кресло, грациозными движениями расправив юбку. Увидев пяльцы на журнальном столике, сказала:

– Семейная идиллия, да? Муж отдыхает, жена вышивает?

– А что, не в духе времени? – ответил Глаголев. Сколько он знал Светочку, все никак не мог понять: задает ли она очередной вопрос или это просто ее манера разговаривать.

– Женатикам это как раз и требуется, – сказала Щукина. – Для снятия всяких стрессов.

Светочка была бесхитростной девушкой – что на уме, то, как говорится, и на языке. Евгений Родионович считал ее легкомысленной, а Рената уверяла, что Светочка не так проста, как кажется: читает серьезные книги, думает поступать в заочный институт. Разговоры насчет института шли каждый год, но, вместо того чтобы ехать сдавать вступительные экзамены, Светочка каждой осенью отправлялась в Крым, Ялту, где отдыхала «дикарем», после чего привозила массу впечатлений, делиться которыми ей хватало до следующей поездки.

У Светочки было миловидное лицо, неплохая фигурка. До того как она подружилась с Ренатой, одевалась ярко и безвкусно. Теперь же на ее наряды было приятно смотреть – модно и скромно, в чем была немалая заслуга Ренаты.

– В воскресенье небось будете торчать у семейного очага? – спросила Светочка.

– А куда денешься? – ответила Рената. – Уборку надо сделать, постирать…

– Господи, разве это жизнь? – вырвалось у Светочки. – На природу надо! Погода – самый раз… Может, решитесь, женатики? Завалимся в лес, палатку возьмем… Шашлычки…

– В туризм ударилась? – усмехнулся Евгений Родионович. – Рюкзачки, палаточки…

– Зачем так примитивно? – наморщила носик Светочка. – На авто. Не в каменном веке живем. А?

– «Жигули» по лотерее выиграла? – съехидничал Глаголев.

– Ну да! – серьезно воскликнула Щукина. – По лотерее я только рубли выигрываю, да и то не каждый раз… Знакомый один приглашает. Отличный парень! Соглашайтесь, а то желающих много…

– Спасибо, Светочка, – сказал Евгений Родионович. – С удовольствием бы… Но действительно дела есть.

Светочка в присутствии Глаголева настаивать не стала. Она хорошо знала, что его очень трудно вытащить даже просто в компанию. А тут пикник. Светочка подозревала, что Евгений Родионович ревнует жену, но она даже не могла предположить, что причина сегодняшнего отказа заключалась не только в этом.

– Пойду полью цветы на кухне, – сказал Глаголев, поднимаясь с кресла.

Он понимал, что женщинам хочется поболтать о своих секретах, и решил не мешать.

Знакомясь на следующий день с материалами дела о найденном в радиомастерской чемодане, Глаголев обратил внимание, что последние показания Зубцова, полученные на вчерашнем допросе, в отдельных деталях расходятся с прежними.

Так, на первом допросе мастер сказал, что неизвестный был в коричневом костюме, у него были серые глаза. А в среду показал: костюм коричневый, в полоску, а глаза, кажется, голубые. Сначала Зубцов ничего не говорил об особенностях речи незнакомца, а в последний раз вдруг вспомнил, что тот немного картавил.

Евгений Родионович решил допросить Зубцова еще раз.

– Что вы хотите, товарищ следователь, – оправдывался мастер. – Я того мужчину видел максимум, ну, пять минут… И вот теперь даже засомневался, какие у него действительно глаза и что на голове у него было… А вот насчет того, что картавил, утверждаю категорически…

– Почему же вы не указали сразу на такую важную деталь? – допытывался Глаголев.

– Бог его знает! – в простоте душевной ответил Зубцов. – Память дьявольская штука. Не поверите, но я только сейчас вспомнил, что у того мужика на правой руке был перстень. Печатка. И знаете, почему припомнил? Увидел на вас обручальное кольцо. По ассоциации, значит…

– А на печатке монограмма была? Ну, буквы?

– Да, что-то выгравировано. Вензеля какие-то. А конкретно… – Радиомастер развел руками.

Евгений Родионович задал Зубцову еще несколько вопросов и закончил допрос. Для следователя так и осталось невыясненным, что могли означать расхождения в показаниях свидетеля. Может, это действительно было случайно, «шутки» памяти или…

Вот это «или» не давало покоя следователю. Он думал об этом постоянно. Тут могло быть два объяснения. Первое – Зубцов знал человека, оставившего чемодан, и сознательно скрывал его приметы, отчего и путался. Второе – незнакомец являлся мифом, выдуманным для милиции и него, Глаголева. И описание внешности неизвестного – плод воображения Зубцова. В таком случае он просто-напросто плохо запомнил выдуманный образ.

Евгений Родионович придумал один ход, который, возможно, помог бы разобраться с Зубцовым, – предложить ему помочь составить фоторобот неизвестного. Как это делается в лаборатории: монтируют из различных фрагментов лицо – глаза, нос, губы, волосы и так далее. Интересно, совпадет фоторобот со словесным портретом незнакомца со слов радиомастера? И как поведет себя Зубцов? Да, он обязательно сделает это в понедельник…

Засыпал Глаголев в ночь на воскресенье с легким чувством удовлетворения оттого, что какое-то решение, кажется, было найдено.

И, когда зазвонил телефон, Евгений Родионович с трудом расстался со сном. За окном было раннее утро. Он был еще во власти сновидений, услышав в трубке ровный голос:

– Товарищ следователь, беспокоит дежурный – старший лейтенант Ивасько…

– Да-да, слушаю, – прохрипел со сна Глаголев, прикрывая ладонью трубку, чтобы не беспокоить жену. Бесполезно, конечно, Рената проснулась тоже.

– Выслал за вами машину, – продолжал дежурный по милиции. – На двенадцатом километре – дорожно-транспортное происшествие… Со смертельным исходом… По рации передали, что вам следует прибыть на место…

На двенадцатом километре от Зорянска, на крутом повороте у обочины шоссе, уже стояли «скорая помощь», «Волга» и мотоцикл Госавтоинспекции.

– Внизу, – показал подъехавший инспектор ГАИ с рулеткой в руках: он сам что-то рассматривал на асфальте.

Глаголев посмотрел вниз. Там, под высоким обрывом, стояли несколько человек в милицейской форме и кто-то в белом халате. А чуть подальше, где кустарник рос гуще и курчавились три коренастых дуба, виднелся светлый кузов автомобиля.

Отыскав пологое место, Евгений Родионович с трудом спустился, едва не полетев кувырком.

– Здравия желаем, Евгений Родионович! – приветствовал его заместитель начальника зорянского ГАИ Талызин.

Откозырнули следователю старший сержант в дорожной каске и молоденький лейтенант с фотоаппаратом.

Возле машины, как-то нелепо приткнувшейся вдавленным радиатором к стволу дуба, стояла Мария Федоровна Хлюстова – судебно-медицинский эксперт.

Когда Евгений Родионович увидел автомобиль, сердце у него забилось явно учащенно: синий низ, верх цвета слоновой кости…

«Жигуленок» Зубцова. Он был какой-то осевший, со скошенной крышей. Заднее стекло затянуто паутиной трещин, а лобовое отсутствовало. Крышка багажника стояла торчком.

– Вот наша жизнь, – вздохнул замначальника ГАИ. – Вчера только разговаривал с ним… Сосед…

Глаголев, все еще ошеломленный увиденным, лишь кивал. А сам думал о том, что фоторобота, который он задумал составить с Зубцовым, уже никогда не будет. Но все заглушала главная мысль, бившаяся в голове: что это за авария – действительно несчастный случай или смерть радиомастера каким-то образом связана с делом, возбужденным в прокуратуре?

Глаголев и Талызин подошли к Хлюстовой. Судмедэксперт поздоровалась со следователем и спросила:

– Будем начинать осмотр?

– Да, – кивнул Евгений Родионович. – Конечно.

Дверца со стороны водителя была открыта и, перекореженная, болталась на одной скобе.

Зубцов лежал на сиденье, свесив голову под щиток. Одна нога безжизненно зацепилась за рычаг переключения скоростей. Левая рука неестественно завернулась за спину.

Хлюстова констатировала, что смерть наступила три-четыре часа назад. В результате множественных повреждений головы, грудной клетки и конечностей.

– Перевернулся поди раз десять, вон сколько летел, – показал рукой наверх Талызин. – Било, сердечного, как колотушку…

Евгений Родионович глянул на обрыв, по которому спустился вниз, метров пятьдесят, не меньше.

Мария Федоровна отметила также, что погибший был в состоянии алкогольного опьянения.

– И много выпил? – поинтересовался Глаголев.

– Трудно сказать, – пожала плечами Хлюстова. – Вскрытие покажет.

Автомобиль и труп были сфотографированы с разных точек. Все поднялись наверх. И там работник ГАИ, обследовавший дорогу, приблизительно обрисовал Глаголеву картину аварии.

Зубцов ехал, судя по всему, из города. Перед поворотом был спуск. То ли водитель уснул, то ли не справился с управлением – машина не вписалась в поворот и слетела в обрыв.

– И надо же было так напиться, – закончил он. – Ведь перед поворотом знак. Недавно новый поставили, со светящейся краской…

Измайлову часто приходилось выезжать по делам за пределы города. Так случилось и в этот понедельник. Не заезжая на службу, он выехал с проверкой в поселок Житный.

Проверка отняла больше времени, чем предполагал Захар Петрович. Он едва успел на заседание горисполкома. На нем присутствовал и начальник горотдела внутренних дел. После заседания Никулин подошел к Измайлову.

– Слышали? С Зубцовым?..

– Нет, – насторожился прокурор. – А что?

– Разбился сегодня ночью на своей машине. Насмерть. Говорят, был пьяный, – заключил майор.

…Как только Захар Петрович приехал на работу, к нему тут же зашел Глаголев.

– Зубцов… – начал было следователь.

– Знаю, – перебил его Измайлов. – Как вы считаете, что это?

– Трудно сказать, Захар Петрович… Похоже, что несчастный случай. Поддал прилично, а там крутой поворот…

– Но вы меня уверяли, что Зубцов не пьет? И соседи это подтвердили.

– В жизни все бывает. Как говорится, раз на раз не приходится…

– Может, у него были веские основания для того, чтобы напиться?

– Наверняка. Честно говоря, на последнем допросе мне показалось, что он нервничал.

– Из-за того, что его допрашивали?

– Допрос есть допрос. Приятного мало. Тут даже человек с абсолютно чистой совестью не всегда может вести себя спокойно… А вопросы я задавал Зубцову щекотливые…

И Глаголев рассказал прокурору, какие у него возникли мысли по поводу расхождений в показаниях радиомастера.

– Вот видите, Евгений Родионович, основания подозревать Зубцова в причастности к чемодану есть… И эта авария… Давайте подумаем: а если это не несчастный случай?

– Да, могло быть и самоубийство, – сказал следователь.

– На какой почве?

– Может, из-за чемодана… И вот еще что. Я вспомнил одну деталь. Когда старший лейтенант Коршунов спрашивал соседей, те сказали: женщины у Зубцова разные бывают. Не запутался ли он с ними? Или довела его какая-нибудь голубка. Вот он напился – и в обрыв…

Выслушав Глаголева, Измайлов спросил:

– А убийство вы исключаете?

Евгений Родионович задумался.

– В принципе – возможно и убийство, – ответил он не очень уверенно. – Если принять во внимание, что Зубцов единственный человек, который знает правду о чемодане… – Он вздохнул. – Гадать можно сколько угодно. Но нужно ли, Захар Петрович? По-моему, теперь у нас есть все основания прекратить дело.