Анастасия Туманова
Невеста Обалуайе
«Именно так», – подумала Эва. Вслух же сказала:
– Займись рыбой, её нужно разделать. Будешь мне помогать.
С мокекой Эва прекрасно справилась бы и сама. Но ей хотелось избавить подругу от грустных мыслей, а ведь ничто так не отвлекает, как работа руками!
Впрочем, Габриэла больше не плакала. Она разморозила в микроволновке люциана, порезала его на большие куски, затем принялась мыть овощи в раковине. Время от времени, она, морщась, дотрагивалась до ссадины в углу губ, встряхивала волосами, бормотала: «Вот же мерзавец, а?..» – но держалась почти спокойно. Настолько спокойно, что, залив рыбу с овощами кокосовым молоком и поставив тушить мокеку под крышкой на плиту, Эва решилась спросить:
– А что случилось сегодня? Отчего Ману так разошёлся?
– Да пошёл он к дьяволу! – Габриэла резко взмахнула рукой, уронив на пол клубень батата. – Идиот! Параноик! Псих! Думает, что имеет право следить за мной! Кто он такой, чтобы читать мои письма? Лазить в мой телефон? Да такого даже мои родители себе не позволяли, а уж этот!..
– Мануэл читал твою переписку?!
– Да! А мне и в голову никогда не приходило поставить пароль! Я, знаешь ли, так воспитана, что чужая частная жизнь – табу! Я никогда не отслеживала ни его звонков, ни СМС, ничего другого! А зря, наверное! Может, уже давным-давно бы его бросила… Эвинья, ну зачем, зачем ты вмешалась? У тебя же со дня на день должна была открыться выставка в «Армадиллу»! И ведь это я её устроила! Я показала Мануэлу твои картины, я выбила из него согласие, я провела всю подготовительную работу, обзвонила и пригласила кучу нужных людей, добилась, чтобы была реклама в прессе и в Интернете, даже заказала тираж каталогов в счёт будущей прибыли… А теперь что?! Думаешь, этот говнюк забудет, как ты ему врезала с ноги в челюсть?! Да он же злопамятный, как…
– Наплевать, – как можно безразличнее сказала Эва. – Не сейчас, так потом.
– Что – потом? Выставка?! Эвинья, ты в своём уме? Люди годами добиваются…
– Габи, Габи, опомнись! Это ты сумасшедшая! То есть, я должна была бросить тебя в квартире со свихнувшимся любовником, – лишь бы только самой выставиться со своей мазнёй в «Армадиллу»?!
– Куча моих знакомых именно так бы и поступила, – внимательно глядя на Эву, подтвердила Габриэла.
– Ориша не одобряют такого поведения, – резко отозвалась Эва, открывая свой рюкзак и извлекая небольшую, в ладонь величиной, статуэтку.
– Это Йеманжа? – заинтересовалась Габриэла. – Твоя работа? Можно взять в руки?
– Нет, это сделала моя бабушка Энграсия. Она была лучшей мастерицей «чудес» во всей Баии! Мне до неё далеко.
– Какая красивая… – Габриэла покачала на ладони керамическую ориша моря, стоящую в голубом платье, в брызгах морской пены, на постаменте из настоящих ракушек. На руках Йеманжи сидел улыбающийся до ушей негритёнок в красных трусиках с чёрными полосами.
– Какой забавный! – Габриэла слегка постучала ногтем по трусикам. – Кто это?
– Габи! Я тебе столько раз говорила! Красное и чёрное – это…
– …Стендаль! – рассмеялась Габриэла.
– Это цвета Эшу, дочь моя!
– Эшу? Ориша-трикстера? «Того, кто без стыда служит и той, и другой стороне»?
– Именно так, – чуть заметно вздохнув, согласилась Эва.
– Послушай, я давно хотела тебя спросить. – Габриэла медленно поворачивала в пальцах статуэтку. – Я понимаю, Баия – такой город… Там всё может быть. Но ты же студентка академии, ты образована… Эвинья, ты в самом деле всерьёз веришь в это? Я имею в виду кандомбле? Ты ведь посвящена, ты бываешь на макумбе?
Эва молча, улыбаясь, помешивала в кастрюле мокеку.
– И… каково это, когда входишь в транс? И впускаешь в себя ориша?
– Если хочешь, пройди посвящение и попробуй сама. – Эва попробовала еду. – Ум-м… Конечно, не так вкусно, как у Оба. Но вполне съедобно! Если хочешь, я приведу тебя на террейро в Бротасе, представлю Матери Кармеле и…
– Нет… нет, – серьёзно сказала Габриэла. – Для этого нужно верить во всё это, как ты. Я не хочу оскорблять ориша.
– Вот видишь! Значит, ты уже веришь!
– Эвинья, но ведь, при всём моём уважении, магия – это вовсе не вера…
– Будем вести теологические споры? Зачем? – Эва, открыв кухонный шкаф, рылась там в поисках тарелок. – Ты – атеистка, я – макумбейра… Чем это мешает нашей дружбе? Хочешь – принесу в жертву Эшу трёх чёрных петухов, и ночью к Мануэлу явятся аджогуны[46]? И будут приходить до тех пор, пока он не упадёт перед тобой на колени, умоляя о прощении?
– Зачем? – без улыбки спросила Габриэла, возвращая керамическую Йеманжу на стол. – Зачем мне нужно, чтобы Ману просил у меня прощения под пистолетным дулом? Или чем там в кандомбле вооружены демоны?
Эва со вздохом была вынуждена признать, что подруга права.
– Ну, и не беспокой напрасно своего Эшу! Думаю, ему и так есть чем заняться… Уже готово?! Эвинья, ты чудо! Давай сюда, я с самого утра ничего не ела!
Протянув подруге полную тарелку и сев напротив, Эва осторожно спросила:
– Но что же такого Ману нашёл в твоём смартфоне? Я имею в виду – чтобы так взбеситься?
– В том-то и дело, что ничего! – Габриэла фыркнула, чуть не уронив себе на колени тарелку. – Обычная дружеская переписка! Болтовня в Сети! Я этого парня даже не встречала в реале: мы познакомились пару месяцев назад на одном форуме по искусству… Кстати, до сих пор не знаю, как он там оказался.
– То есть, он не из наших?
– Нет! Не художник и не критик, слава богу: этих мне и так хватает! Но какая же у него голова, Эвинья! – Глаза Габриэлы заблестели. – Никогда не встречала такого умного человека! Я думала, что таких в Бразилии уже больше не делают! Ну, что ты улыбаешься? Поверь, мне просто интересно с ним общаться! Мы разговариваем каждый вечер – и я уже с утра начинаю думать: как хорошо, что я прибегу домой, зайду в сеть – а мой друг уже будет там! – Габриэла улыбнулась, откинула за спину охапку вьющихся волос. – Понимаешь, я только скажу слово, назову имя, книгу или картину – а он уже, оказывается, об этом знает, читал, слышал и имеет своё мнение! Просто чудо какое-то! Я оглянуться не успела – а меня уже затянуло с головой! Ты же знаешь: для меня мужчина только тогда мужчина, когда с ним интересно! Всё остальное, даже самый крутой секс, – чепуха!
Да, Эва это знала.
– Ну вот… А Мануэл, наверное, почувствовал что-то. Начал спрашивать, злиться! Орать на меня! А что я должна была ему отвечать? Я, знаешь ли, не спрашиваю, почему он иногда запирается с айфоном в туалете и хихикает там! И почему на нашем общем компьютере время от времени вываливаются чьи-то белые сиськи во весь монитор – тоже не спрашиваю!.. Я не делала ничего дурного, так в чём же мне оправдываться? – Гневно сопя, Габриэла отодвинула пустую тарелку и взобралась с ногами на диван. Глядя на неё, Эва в который раз подумала, как красива подруга. Светлая мулатка с пышной копной бронзово-золотистых волос, молочно-смуглой гладкой кожей, изящная и стройная, Габриэла пользовалась бешеным успехом у молодых людей. А её громадные, в пол-лица, зеленоватые, как морская вода, глаза полностью оправдывали прозвище Либелула[47], полученное сеньоритой Эмедиату в художественных кругах Рио.
Сейчас стрекозиные глаза Габриэлы метали молнии.
– И вот, сегодня! Когда мы с тобой собирались ехать на концерт! И я спокойно принимала душ! Этот мерзавец снова явился пьяным, залез в мой смартфон, прочитал переписку и устроил скандал! И мне так стыдно, что ты всё это слышала… Хотя, клянусь, мы с Обалуайе даже не флиртовали!
– С… кем?!.
– Обалуайе! Мой друг из сети! Странный ник, правда? Боже мой, Эвинья! – встретившись взглядом с подругой, Габриэла изменилась в лице. – Что с тобой? Ты что – знаешь этого человека?
– Нет… Нет. Просто… Просто в самом деле странный ник. – Эва улыбнулась как можно беспечнее. – Ты ведь знаешь, кто такой Обалуайе?
– Прости, плохо помню… Это ведь тоже из кандомбле, да? Тот ориша, который – радуга?
– Нет, радуга – это Ошумарэ. Обалуайе – его брат. Царь Выжженной Земли, хозяин болезней, владыка чёрной оспы…
– Всё-всё, я вспомнила! Он ещё очень уродлив, его из-за этого бросила родная мать, а подобрала и вырастила вместе со своими детьми вот эта сеньора! – Габриэла показала на Йеманжу, стоящую на столе. – Он вечно ходит в соломе, скрывая свои увечья! Но… Странно… Ведь мой друг на самом деле очень красив! Даже, по-моему, чересчур красив для такого умного парня!
– Ну, знаешь ли, все эти аватарки…
– В том-то и дело, что нет! – Габриэла выдернула из заднего кармана джинсов смартфон и лихорадочно принялась тыкать в экранчик. – Сейчас я тебе покажу… Понимаешь, мы с ним как-то раз заговорили о капоэйре, и Обалуайе вдруг пишет: я ей занимаюсь. Я, конечно, сразу же распищалась от восторга, начала спрашивать – какая школа, кто – местре[48], где можно увидеть… Ну, он и наприсылал мне разных фото и роликов! Боже, какая красота! И не смейся, ты же меня знаешь! Я сладких красавчиков терпеть не могу! Но вот это… Вот видео, Эвинья, смотри сама!
Эва взяла из рук подруги смартфон с тяжёлым сердцем. Она уже знала, что увидит. И не ошиблась. Грохот барабанов, зудение беримбау[49] и нестройное пение наполнили комнату. Эва увидела знакомый берег пляжа в Амаралине. Небольшую роду[50] у самой воды. Улыбающиеся лица капоэйристов.
– Вот он, видишь? – Розовый ноготь Габриэлы следовал по экранчику смартфона за обнажённым до пояса мулатом. Тот вертелся вокруг своего противника как юла, отражая удары – и нападая, взлетая в воздух и припадая к самой земле, крутя немыслимые сальто. Утреннее солнце обливало золотистым светом упругие бугры его мускулов, играло на коже цвета кофе с молоком. Мулат улыбался. Солнце билось в его зелёных глазах. Длинные дреды то и дело падали ему на лицо.
– Эвинья? – осторожно спросила Габриэла, переводя глаза с экрана смартфона на лицо подруги. – В чём дело? Ты знакома с Обалуайе, да? Вы ведь оба из Баии! Ты знаешь его?
Ещё бы мне не узнать собственного брата, панически думала Эва. Своего брата Ошосси, мастера капоэйры, короля баиянских пляжей, кумира девушек-туристок. Охотника Ошосси, сына Йеманжи. Ошосси, который за всю жизнь не прочёл ни одной книги и не окончил даже начальной школы…
– Ты права, хорош страшно…
– Ну, вот! Я тоже удивилась! Даже подумала, что это вовсе не он: мало ли роликов с капоэйристами висит в Сети… Но взгляни на вот это! Это же не постановочные фото, а самые обычные! Семейные!
Перед глазами Эвы снова замелькала знакомая физиономия. Вот Ошосси сидит с друзьями на пляже… Вот он в ресторане Оба, одной рукой обнимает смеющуюся официантку, другой – тянется к тарелке с акараже… Вот он – за рулём своего старого «пежо»… Вот он с братьями меняет проводку на старой бабушкиной ферме… Вот сидит на письменном столе, вокруг – башни из книг. Одну из них Ошосси держит, балансируя ею, на голове… Эва хорошо знала этот стол. И эти книги. И эти картины на стенах.
– Ты ему… тоже отправляла свои фотографии, Габинья?
– Ну, разумеется! – немного смущённо отозвалась подруга. – Было бы неприлично после того, как он прислал мне столько, не послать ни одной в ответ. Я, честно сказать, даже не понимаю, чем смогла заинтересовать такого парня. У него девушек должно быть, как рыб в сачке! Такой красивый, такой умный, такой образованный! О чём бы я ни спросила – он всё знает! Французская литература восемнадцатого века! Математические трактаты Возрождения! Фаюмские портреты! Философия Ролана Барта! Языки программирования! Творчество Ошумарэ де Айока! Корреляции семи пространственных измерений Калаби-Йау! Игра на бирже! И при этом – красив, как… как…
– … как ориша Ошосси. – медленно закончила Эва. – Скажи… а в скайпе вы с ним не общались?
– Нет… Как-то случая не было, – пожала плечами подруга. – И Мануэл бы с ума сошёл! Он же меня даже к однокурсникам ревнует, к этим балбесам! Но в чём же дело, Эвинья? Почему ты спрашиваешь?
Вот и всё, в полном отчаянии подумала Эва. Она никогда не умела лгать. А подруга в упор, уже слегка испуганно смотрела на неё своими огромными глазами, ожидая ответа.
Эву спас смартфон Габриэлы, который внезапно издал задорную барабанную дробь.
– Ну вот! Это он! Как всегда, в полночь! – Разом забыв обо всём, Габриэла схватила смартфон и взвилась с ногами на диван. – Эвинья, извини меня, пожалуйста, но мне… Я… – Так и не договорив, она жадно принялась читать сообщение.
Письмо было длинным, и читала Габриэла долго. Эва с горечью наблюдала за тем, как на глазах меняется лицо подруги, как разглаживается тревожная морщинка между её бровями, как появляется улыбка на губах…
«Она влюблена… Боже, она же влюблена! Что же мне теперь делать? Вот засранцы, для чего они это задумали? Убью обоих, и Ошосси, и Обалу… Это ведь уже не просто шутка! Всё зашло слишком далеко! Нашли себе забаву, придурки… Ведь через неделю мы с Габи должны вместе лететь в Баию! Как я теперь отвезу её к тёте? Как познакомлю с братьями?!»
Ночью Эва не могла уснуть. «Что мне делать?» – мучительно думала она, то ложась на кое-как застеленный, неудобный и жёсткий диван, то вскакивая и принимаясь мерить шагами плиточный пол. В третьем часу Эва не выдержала и поставила на плиту джезву с кофе. Дожидаясь, пока поднимется ароматная коричневая пенка, она пыталась успокоить себя мыслями о том, что, как бы то ни было, скоро – домой. Домой, в Баию. В чёрный город, лежащий на берегу залива Всех Святых в зелёных ладонях холмов, с белыми пляжами, с разноцветными церквями. С голубым домом тёти в квартале Пелоуриньо, с магазинчиком «Мать Всех Вод», где стоят в витрине сделанные Эвой «чудеса[51]»… Город, где в любой день может случиться Всё, Что Угодно – никого этим особенно не удивив и лишь добавив неприятностей… Где ориша спускаются на террейро, чтобы решить проблемы своих детей. Где в тёмной и душной ночи гремят барабаны кандомбле, и древняя дрожь земли вскрывает сердца и души макумбейрос, и студентка Эва Каррейра становится тем, что она есть: ориша Эуа, ласковой хозяйкой дождя и превращений, розовой зари и капель росы… Город, где ждёт её Эшу.
…– Ну и потоп ты устроила в Барра-да-Тижука, детка! Мои аплодисменты!
Эва, подскочив от неожиданности, выпустила из рук джезву. Кофе хлынул на плиту, зашипел, превращаясь в горелые комочки. С подоконника раздался тихий смех, и Эшу, – босиком, в растянутой красной майке и чёрных рваных джинсах, покрытых пляжным песком, – шагнул в кухню.
– Я даже не знал, что ты такое можешь! Впрочем, поделом гаду! А квартирки в том квартале, между прочим, недешёвые! Ей-богу, не знаю, как этот сучонок будет выкручиваться! Пусть теперь ищет бабки на ремонт всего подъезда!
– Как «всего подъезда»? – перепугалась Эва. – Эшу! Я же остановила свой дождь! Сразу же, как вышла из квартиры! Не может быть, чтобы…
– Ну, а я его слегка задержал! – ухмыльнулся Эшу, поднимая укатившуюся под стол джезву. – Устроить такой шикарный ливень, как ты, я конечно, не могу. Но придержать его немного – это пожалуйста! А что ты так на меня смотришь? Что не так? Этот сукин сын пытался избить свою женщину! И мою, между прочим, тоже! И заплатит за это всего-навсего тремя капельками с потолка?! Ну уж нет! – Эшу самодовольно скрестил руки на груди. – Эвинья, честное слово, там залило всю квартиру до самых окон! И два нижних этажа! Магазин игрушек для взрослых внизу, стриптиз-бар и… Ну, потом уже вызвали Службу спасения, стало скучно, и я ушёл вместе с дождём… Эй, эй, Эвинья, в чём дело? Не вздумай падать в обморок! Что я с тобой буду делать?..
– Эшу… – простонала Эва, прислоняясь к стене. – Заче-ем…
– Затем, что никто не будет оскорблять мою женщину – и не платить за это! – жёстко, уже без улыбки ответил Эшу. – И пусть скажет спасибо, что я не отрезал ему яйца!
– Ты рехнулся?! Мануэл даже не успел до меня дотронуться!
– Вот потому его яйца пока и на месте! – пожал плечами Эшу. – Всё честно, Эвинья! И вообще – что такое? Мы не виделись полгода! Я скучал, видел тебя во сне каждую ночь, ждал, когда ты меня позовёшь! Потом вспомнил, что ты не из тех, кто зовёт, плюнул на понты и пришёл сам! И что?! Меня тут же ругают! Не желают даже обнять! Про поцелуй и речи нет! Где справедливость? Что я плохого сделал? Ты, я вижу, меня не любишь?!.
Эва невольно улыбнулась. Встала – и упала в знакомые, горячие, крепкие, пахнущие сигаретами и кашасой объятия Эшу – своего брата и своего мужчины.
– Как же я скучал, Эвинья! Почему, ну почему ты меня не звала? За полгода – ни разу… Тебе нравится меня мучить, да?
– Но я сама приехала бы через неделю… Ведь уже каникулы…
– Ждать целую неделю? Нет! Нет… Нет… Боже, я с ума от тебя схожу… Где твои шикарные сиськи? Где эта лучшая в Бразилии задница? Где моя самая любимая… Да сними ты платье!!!
– Эшу, замолчи! Перестань! Я сама… Эшу, мне завтра в этом платье ехать в аэропорт!
– Ну так прочь его, Эвинья… Быстрей… Быстрей… Дьявол, я сейчас умру! Ещё! Ещё! Продолжай, любовь моя, ещё… Мадонна, ни у кого больше нет такой женщины…
Через полчаса завёрнутая в простыню Эва сидела, улыбаясь, на подоконнике и не спеша чистила банан. Эшу в чём мать родила сосредоточенно копошился в кухонном шкафчике.
– Где кофе, Эвинья? Ну, что это за порошок? Кто вообще из ТАКОГО варит кофе? С ума сошли эти кариоки[52]… Пахнет мылом… Даже зёрна похожи на обезьяньи какашки, ей-богу! – Бурча, он вытряхнул кофейные зёрна на сковородку, умело обжарил их, ссыпал в кофемолку, нажал кнопку – и адский треск наполнил кухню.
Эва, чудом не выпав из окна, в ужасе спрыгнула на пол.
– Эшу, ты свихнулся! Габриэла здесь, за стенкой! Что она подумает?!
– Иди и взгляни на свою Габриэлу! – фыркнул Эшу, пересыпая молотый кофе в джезву. – Она спит, как портовый грузчик! А я пока сделаю тебе настоящий кофе, который подают на террейро доны Кармелы в Бротасе!
Эва на цыпочках прокралась через тёмный коридор – и убедилась, что Эшу прав. Подруга спала мёртвым сном, разметавшись под простынёй и улыбаясь. В руке её был зажат смартфон. Взглянув на гаджет, Эва сразу вспомнила обо всём, и счастливая истома мгновенно схлынула с неё.
– Что случилось, Эвинья? – Эшу неслышно возник за её спиной. Горячие ладони легли ей на плечи. – Я что-то сделал не так?
– Нет… – Эва, задумчиво освободившись, вернулась в кухню. – Всё хорошо. Как дела дома? Как все наши? Как себя чувствует Ошун после родов?
– Прекрасно. – Эшу, стоя к ней спиной, разливал кофе в чашки. – У них с Шанго теперь двое здоровых мальчишек. Через неделю увидишь их сама!
– С малышами всё в порядке?
– Конечно. Что за вопрос? Что может быть не так с детьми Шанго? Их благословили все наши! Да это самые счастливые пацаны во всей Баие, вот так-то!
Эва с улыбкой кивнула. Взяла чашку, полную чёрного, сладкого, ароматного напитка. Сделала глоток, не сводя глаз с Эшу. Тот, прихлёбывая свой кофе, лениво улыбнулся. И недоумевающе нахмурился, услышав вопрос:
– Что не так с твоей аше? Я давно уже собираюсь спросить…
– Моя аше? Ты шутишь, детка! – Эшу недоверчиво усмехнулся. Лунный свет скользнул по его большеротой физиономии, исчезнув в глазах. – Что с ней такое может быть?
– Она опять сделалась какой-то голубой… Не смейся, это так!
– Брось, Эвинья! Это просто лунный свет!
– Нет. – Эва, забыв о кофе, подошла вплотную к Эшу. – Это не луна. Я заметила ещё в прошлом году, но не придала значения. Какой-то странный голубой свет… У тебя над головой. Ты сам его видишь?
– Эвинья! – Эшу отставил чашку. – Я не могу светиться ничем голубым: я не фонарь в гей-клубе! Ты же знаешь мою аше!
– Мне ли её не знать! Красное и чёрное! Потому и спрашиваю…
– Не говори со мной так, будто я подцепил сифилис! – Эшу, наконец, понял, что Эва серьёзна. – Когда, говоришь, ты это заметила?
– Сейчас! Когда ты говорил о детях Ошун! И в прошлом году видела тоже! Не всегда, но часто! Он то есть, то пропадает! Я думала, ты знаешь…
– Это же надо – заработать нимб, как у святого Тоньо в соборе! Вот мама обрадуется!
– Эшу! Перестань валять дурака! Ты – ориша! И с нашей аше не должно происходить ничего… непонятного! На тебя никто не мог наслать порчу?
– НА МЕНЯ?! Эвинья, да что за…
– Помолчи. – Эва, тщетно стараясь скрыть охватившее её смятение, в упор смотрела в широко раскрывшиеся, уже слегка испуганные глаза Эшу. – Успокойся. Пойми, это же не всё время… Вот сейчас его нет. Постой… Я вижу это, только когда ты говоришь со мной! Скажи что-нибудь!
– Ну-у-у… Что же сказать… Я люблю тебя!
– Ещё!
– Я хочу домой… Утром жога[53] на пляже в Амаралине… Мой брат Ошосси – раздолбай… И Шанго тоже. Мама вчера вернулась из Ресифи… Ну – видно что-нибудь?
– Пока нет. Давай дальше!
– «Минас-Жерайс» продула «Баии» в полуфинале… Огуна вчера показывали по телевизору… Ошун родила близнецов…
– Ты это уже говорил. И с ними всё в порядке.
– Конечно, в порядке, что им сде… Эвинья?!.
Волна лилово-голубого сияния внезапно ударила от Эшу так, что на миг ослепила Эву. Эта чуждый, холодный свет ошеломил её настолько, что девушка, отпрянув, зажмурилась.
– Эшу! Я поняла! Кажется… Кажется, это появляется… когда ты лжёшь!
Рядом воцарилась мёртвая тишина. Медленно-медленно Эва открыла глаза. Кухня была полна лунного света. В серебристом пятне пустая кружка и брошенный Эшу окурок казались металлическими. Самого Эшу в кухне уже не было.
– Ты в самом деле хочешь остаться дома? – в последний раз спросил Марэ, заходя в комнату брата. – Я могу отвезти тебя к матери.
– Не стоит. Ты опоздаешь на самолёт.
Марэ кинул взгляд на часы. Поморщился.
– Будь она неладна, эта конференция… Десять дней пустого трёпа и банкетов! А у меня куча проектов стоит!
– Это пиар, брат. Ошумарэ де Айока – медийная личность и гордость бразильского искусства. Поддерживай свой имидж. – Некрасивое, изуродованное оспинами лицо Обалу было совершенно серьёзным. Он говорил с братом, не отводя взгляда от монитора компьютера и скроля бесконечный поток файлов. Марэ озабоченно следил за ним.
– Ты ведь не собираешься взламывать счета Национального Банка?
– Зачем?
– Затем же, зачем и в прошлый раз! Для развлечения! Они от этого вируса не могли потом избавиться две недели!
– И не избавились бы, если бы я его не отозвал. – Обалу, не оборачиваясь, усмехнулся. – Ну-ну, успокойся. Ничего такого. У меня дела. Программу нужно дописать… И эта новая защита для «Лобос»… Ты уберёшься, наконец, из дома? Такси ждёт!
– Я попрошу Оба и Йанса зайти к тебе.
– Марэ! – Обалу резко развернул своё инвалидное кресло и сумрачно, в упор уставился на брата. – Тебе обязательно нужно со мной поссориться перед отъездом?
– Конечно же, нет! Что за чушь тебе приходит в голову! Но…
– Ну так и не присылай никого ко мне! У Йанса – школа капоэйры, у Оба – ресторан! Обе наши красотки по уши в делах! А я никогда не скучаю один: пора бы тебе привыкнуть. По крайней мере, целых десять дней мимо меня не будет бегать твой «кот» Винсенте в чём мать родила… и другие натурщики тоже.
– Перестань! – вспылил Марэ. – Мы всегда старались тебе не мешать!
Обалу, не ответив, отвернулся к монитору.
С улицы снова раздался гудок такси.
– Мне пора. – Марэ взял сумку. С минуту стоял в дверном проёме, глядя в спину брату. Тот упрямо смотрел в монитор. Марэ вздохнул, улыбнулся. Тихо напомнил:
– Ведь со дня на день к тебе приедет сестра…
– Эвинья приедет вовсе не ко мне.
Марэ только вздохнул. Его родной брат никогда не обладал лёгким характером. Но в такие дни, как сегодняшний, Обалу был просто невыносим. Единственное, что можно было сейчас сделать, – оставить его в покое. Иногда это работало. И Марэ молча шагнул за дверь.
Обалу остался один. По стеклу большого окна сбегал дождь. Снаружи метались под ветром мохнатые пальмовые лапы. Небо было безнадёжно серым. В сердце вползала привычная тоска. А до полуночи было ещё так далеко…
Скрипнула дверь. Пританцовывая, вошла молоденькая служанка-негритянка.
– Принести сеньору кофе? Гуараны? Воды? Скоро будем пить таблетки!
– Кика, пошла вон, – ровным голосом приказал Обалу. Кика, ничуть не обидевшись, положила руки Обалу на плечи, улыбнулась:
– Сеньору скучно? Сеньор хочет развлечься? Мы остались одни!
Одна рука Кики легла на жёсткие, заплетённые в короткие косички волосы Обалу. Другая скользнула под футболку. Обалу не шевелился. Минуту спустя равнодушно спросил:
– Мой брат платит тебе и за это тоже?
Рука служанки замерла. Кика выпрямилась. В её широко открывшихся глазах блеснула обида, но она не сказала ни слова. Молчал и Обалу. На экране его компьютера, как сумасшедшие, мелькали файлы.
– Может быть, отвезти сеньора в дом его матери? – справившись с собой, почти обычным голосом спросила Кика. – Дона Жанаина будет рада. Я сейчас вызову такси и…
– Ступай прочь. Запри дверь и иди домой. Если что-то будет нужно, я позвоню. А таблетки оставь на столе.
– Как прикажет сеньор. – Кика повернулась и вышла. Дверь хлопнула чуть громче, чем обычно, и Обалу хмуро улыбнулся. Чуть погодя внизу по дорожке прошлёпали сланцы. Щёлкнул, раскрываясь, зонт. И всё смолкло.
До полуночи Обалу запрещал себе даже заглядывать в Фейсбук. В доме неумолимо сгущалась темнота. Капли шуршали по крыше, бежали по стеклу. Обалу не отрывался от монитора. Его узкие чёрные глаза были внимательны, взгляд сосредоточился на бегущих по экрану значках.
Наконец, за окном совсем стемнело. Обалу откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. Медленно, словно боясь, взглянул в нижний правый угол монитора, где были часы. Улыбнулся. И открыл мессенджер.
Габриэла была в сети. Её сообщение ожидало уже несколько минут. Там же висело письмо от сестры Эвы, и Обалу некоторое время медлил, выбирая, с какого начать. По его лицу скользнула виноватая улыбка, когда он щёлкнул по иконке сообщения Габриэлы. В него были вложены фотографии, но их Обалу оставил на потом. Удовольствия он привык растягивать.
Письмо было длинным, и, читая его, Обалу улыбался всё шире. Как ему нравились эти порывистые, словно летящие фразы, по-мужски чёткая манера описывать людей, события, книги, картины… Габриэла писала, что она прочла те книги, которые он советовал. Что ей понравился Пратчетт, а от Фаулза сделалось грустно… Что Нил Гейман – просто киношник, и это видно из каждой его строки, особенно в «Никогде», а Пратчетт – мудрый, забавный и всё знает про людей. Что из сериала «Американские боги» ей удалось скачать лишь первую серию – и слава богу: когда кровища залила изнутри весь монитор, она выключила компьютер и после не могла уснуть полночи! Что в фавеле Росинья захватили заложников, в «А Тарде» напечатали фотографию полковника «черепов» Огуна де Айока и пишут, что начинается новая нарковойна. Что её, Габриэлы, пьесу пообещал прочесть сам Жоан Жилбейру – вообрази, мой друг, какая это честь! Что выставка её лучшей подруги в галерее «Армадиллу», к несчастью, отменяется по идиотской причине, и через неделю они вместе приедут на каникулы в Баию. Баия – родной город Эвы, она знает там все закоулки, у её тёти дом прямо на Пелоуриньо – ведь это же Старый город, туристический квартал, не правда ли? У Эвиньи куча братьев и старшая сестра, с которыми она, Габриэла, давно мечтает познакомиться…
С этого места Обалу перестал читать. По спине словно проволокли снизу вверх шершавый кусок льда. Постыдно затряслись руки. Он глубоко вздохнул. Медленно, словно через силу выдохнул. Посидел какое-то время с закрытыми глазами, унимая дрожь в пальцах. И едва заставил себя щёлкнуть мышью по фотографиям, присланным Габриэлой. Он уже знал, что увидит там. На залитом солнцем пляже обнимались, улыбаясь в объектив, две девушки – одна в лимонно-зелёном, другая – в бело-розовом купальнике. Две мулатки – золотисто-бронзовая и цвета кофе с капелькой молока. Габриэла – и его сестра Эва…
Только через час Обалу сумел заставить себя поднять голову и снова взглянуть на экран. Стояла уже глубокая ночь. В комнате было темно: лишь край стола голубел в свете мерцающего монитора. Обалу оживил компьютер. Тяжёлым, стариковским движением открыл письмо сестры.
«Обалу, я всё понимаю. Я люблю тебя, я знаю, почему ты поступил так. Мне ты можешь ничего не объяснять. Ты почти ни в чём не виноват. Я уверена, ты не хотел ничего дурного. Но Габи – моя лучшая подруга. И сегодня вечером я впервые обманула её. Я увидела фотографии Ошосси, которые послал ты. Те фотографии, который делал Марэ – на пляже, у вас дома, у тёти… Я ничего не сказала Габи. Я не смогла этого сделать, я просто не смогла! Я решила завтра отказаться от каникул в Баие. В конце концов, мне и в Рио найдётся чем развлечься! Моя выставка отменяется – значит, можно спокойно вздохнуть и заняться иллюстрациями для „Тодо ливро“: я уже месяц не могу их закончить, а ведь аванс получен! Буду ходить на Ипанему, буду видеться с Огуном, буду работать… Каникулы есть каникулы, в конце концов! Но в Баию я не приеду, а Габриэла без меня не поедет тоже. Это даст тебе время. Ты сможешь подумать и, возможно, всё исправить. Я уверена, ты не мог представить, чем обернётся твоё развлечение, – но Габи без ума от тебя. Она влюблена до полусмерти в своего знакомого из Фейсбука с ником „Обалуайе“. Не делай ей больно. Я очень её люблю.»
Дочитав последние слова, Обалу закрыл глаза. С минуту сидел неподвижно, слушая не то шум дождя, не то своё бешено колотящееся сердце. Затем придвинулся к столу. Написал в строке «ответить»:
«Эвинья, я очень хочу, чтобы ты приехала в Баию. Парни и мама ждут тебя. Твоя сестра Оба сойдёт с ума, если ты не приедешь. Ошун страшно расстроится. Эшу вообще свихнётся: он уже месяц не может говорить ни о чём другом. И своих племянников ты должна увидеть: они чудесны. Прошу тебя, не отменяй каникул. Прилетай домой, прилетай ко мне, я скучаю. И возьми с собой свою подругу, как собиралась. Обещаю, я всё решу сам.»
Обалу отправил письмо. Откинулся на спинку кресла. И, закрыв лицо руками, чуть слышно, беспомощно прошептал:
– Ма-ам…
Тишина. Тьма. Шелест дождя. Отчаяние.
За окном, заштрихованным дождём, соткалось лилово-белое пятно света. Играя холодными искрами в каплях воды, оно озарило стекло, просочилось в комнату, – и, наконец, Нана Буруку перешагнула через подоконник.
– Я здесь, Обалуайе.
Обалу развернул своё кресло. Изумлённо воззрился на гостью. Нахмурился. Медленно выговорил:
– Что ты здесь делаешь, Нана Буруку? Я звал не тебя!
– Не меня? – без удивления переспросила она. – У тебя есть другая мать, мой мальчик?
– Моя мать – Жанаина. Ты ошиблась. Уходи.
– Жанаина… – Усмехнувшись, дона Нана присела на край стола. – Ты никогда не думал о том, что моя сестра оказала тебе очень плохую услугу? Едва родив тебя, я сразу поняла, что жизнь твоя станет ужасной. У тебя злое сердце. Ты урод. Ты неизлечимый инвалид. Ты никогда не сможешь ходить. Тебя не полюбит ни одна женщина. Зачем, скажи, зачем таким жить на свете?
