Анастасия Родзевич
Светлолесье
4
Мед и яд
Я с усилием разомкнула веки и поднялась на ноги, путаясь в складках серой жреческой рубахи. Окоченевшее тело не слушалось.
– Фед? Где ты?
Наставник не отозвался. Холодные сумерки тревогой легли на плечи. Сколько я пробыла одна? Только оберег был теплым, словно пролежал все это время на солнце.
«Это бег меня так притомил, – думала я, грея озябшие руки о камень. – Фед, стало быть, сам отправился за Минтом».
Воспоминание о сне подернулось рябью, но ощущение потустороннего не пропало. Я посмотрела на идол богини. Вечер растворил его в темноте, и Крылатая едва угадывалась, смутно темнея перед чащей.
– Час настал? Хотела бы я знать, что за час. Надеюсь, не тот, где нас схватят червенцы.
Сквозь лес виднелись редкие огни, и слышался грохот барабанов. Я ринулась к ним напрямик. Заросли крапивы обжигали колени, травинки набивались в шнуровку сапог, ветер, такой же крепкий и тревожный, как вчера, клонил к земле тонкие сосны и гнал из-за моря новые серо-стальные облака. Верхушки деревьев распарывали их над островом, и из прохудившихся недр на Сиирелл сыпался дождь. Где-то за облаками по небосводу грохотала божественная колесница… В такую погоду ни одно судно не пристанет к берегу.
Лес наконец расступился, и я вышла к поселению наемников. Ночь преобразила его: яркие ленты развевались на ветру, а полотнище с клинками реяло над помостом, черные трилистники мечей проступали резкими масляными пятнами на коже барабанов, на стенах домов зажглись огни. Слышались взволнованные голоса, витал запах жаренного на вертеле мяса. Из-под большого, сработанного из грубых досок навеса гремела удалая музыка.
Я встала под ракитой, шепча ей просьбу прикрыть меня ветвями да лентами от чужих глаз.
Воители, парни и девицы из Сиирелл, – все соединились сейчас в танце. Я видела Ладу, Ярло и друзей Минта. Дождевая морось исчезала прямо в воздухе, не долетая до них. Чем сильнее гремело небо, тем чаще стучали барабаны, тем злее и яростнее становился танец. Этим вечером на пиру собрались отчаянные головы со всего Сиирелл, но нет ли среди них переодетых червенцев? Нет ли Колхата?
Я коснулась дерева, и в тот же миг знакомое чувство затеплилось внутри, а затем и снаружи – оберег потеплел. Одно рукой я сгребла его в горсть, в то время как другая все еще шарила по ракитовой коре. И вдруг миг прозрения озарил мою память, и из нее, будто из мутной воды, поднялось давно забытое прошлое.
Если сон обернулся злым мороком, то сама ночь становится темницей.
Мое первое воспоминание – песнь. Звучали приглушенные тоскою напевы, и мужчина вел их мерным перекатом голоса. Земля дрожала под копытами взмыленной лошади, солоно и едко пахло дорожной пылью. Крепкие руки прижимали меня к груди, словно драгоценность. Но холод… Морозная стылость давила нутро, слезы в уголках глаз оборачивались льдинками. Откуда я знала это? Когда звучал голос, ночь отступала все дальше и дальше, так далеко, что выпускала меня из виду. И не могла найти, не могла выследить.
Вереница густых образов вставала передо мной – я вспоминала…
– За тридевять дальних далей стоят чертоги светлые, каждой праведной душе в свой час известные. Ни птице мирской туда не долететь, ни аспиду ядовитому не добраться. Я сам не видел, но предки сказывали: явились однажды боги на земли наши и принесли с собой знания добрые. Меж теми, кто хотел учиться, разделили великие премудрости, а тем, кто миру служить хотел, Три дороги открыли, Три Пути.
Человек с теплым голосом ткал тысячи дорог из былин и сказок, на каждой из них – та явь, тот свет, что защитит меня. Рассвет. Я слушала, не трепыхалась, до поры до времени храня грезы на ресницах. Я не видела зарю, но знала, близок тот час, когда проснусь и разомкну веки. А пока…
– Ты колдунья, доченька. – Сухая ладонь легла на мою руку, и под кожей ниточками разошлось тепло. – Ничего не бойся! Каким бы Путем ни шла твоя душа, дар чародейский всегда при ней.
Окончательно я проснулась под каменными сводами, среди мужчин, женщин и детей в свободных одеждах из неокрашенного льна. Эти люди казались мне звездами в полумраке горы. Свет их знако́м, а лица – нет. Откуда я все это знала?
Я сжала в горсти рубаху своего певца-защитника и нашла под ней теплый кругляш. Медовый солнечный свет лился на руки, вместе с голосом отгоняя тьму. Весело и легко журчал вдалеке подземный ручей.
– Дитя. – От толпы отделилась худощавая женщина с вытянутым строгим лицом. – Иди ко мне.
Я выпустила камень и вдруг заметила, что мои запястья перевязаны корпией, на которой появились бурые разводы.
– Это жрецы сотворили с ней, – почти не размыкая губ, прошептал мой певец. – Разве можно такое стерпеть?
– Твоими стараниями они отыщут нас раньше, Фед. Давай, девчоночка, иди, – добавила женщина повелительно. – Ты глухая, что ли?
– Память у нее отнялась, да и руки изранены. Не сумел дорогой вылечить. Инирика, я все-таки настаиваю.
Колдунья поджала губы и посмотрела с осуждением. Но не на меня.
– Не сейчас, Фед. Сначала обряд.
– Девочка натерпелась от червенцев. Посмотри, что они оставили на ее запястьях.
– Зато живая.
– Инирика… Все это слишком странно.
Но в голосе того, кто привез меня, не было уверенности. Он явно знал, что сейчас произойдет, но не воспротивился.
– Но в даре ли она, Фед? Пусть матушка посмотрит. Так надо, ты знаешь.
Певец сам стащил меня и подвел к стене пещеры. Матушка? То, что издали виделось причудливой скалой, оказалось высоким деревом, наполовину вросшим в камень. Под корой плескались золотые нити. Ящерицы разбегались в разные стороны. Чудно́. Я смотрела, дивилась красоте невиданной, и такое тепло шло от каменного дерева, какого я прежде не знавала. А что я вообще знавала, кроме тьмы и ночи беззвездной? Кто я?
– Это Древо. – Фед провел ладонью по коре и опустился в глубоком поклоне. – Аррадо маос. Внутри – душа Обители, госпожи Галлаи, пожелавшей навеки остаться здесь и оберегать колдунов. Госпожа пропускает только тех, кто не желает зла обитателям. Галлая видит, кто мы есть. Коснись Древа, девочка.
Если боги дали нам Пути, отчего нам прятаться во тьме гор?
Но я все же повиновалась. Мне и самой хотелось дотронуться до Древа.
Только вот ткань на руках набрякла алым, и с запястий вдруг слетела капля крови…
Матушка жалела меня, не показывая всего детскому разуму. В мою память, как в пустой колодец, хлынуло жидкое золото. Фед-защитник не все былины пропел мне! Горькие сказки не захотел вспоминать, исцелению мешать! Но я видела, что век Зари кончился Сечей, боги бились со змеем страшным, из недр явившимся. Земля заходилась огнем и плачем! Я видела, как опустился гибельный век Полуночи, когда оставшиеся колдуны воевали с людьми и проиграли. Век нынешний – то ли встанет солнце, то ли погаснет для наших земель. Кто придет и все исправит? Кто справедливость вернет? Вина на колдунах великая. Не мы от людей прячемся – люди от нас!
И страшно стало, сил нет. Тьма поползла из колодца, в глаза заплескалась, золотое сияние украла. Нужно больше света! Камень раскалился под моими пальцами, и кора Древа ссыпалась трухой наземь. Золотой свет застлал глаза, лег на углубившуюся сеть трещин, на дрожащий пол, на удивленное лицо Феда.
Будет не свет, но огонь. Хоть что-то! Пусть тьма не настанет!
Воздух вокруг сделался горячим. Вода из подземного источника испарилась и наполнила пещеру едкой дымкой. Чьи-то холодные руки тянули меня, оттаскивали от Древа. Но кора обжигала ясностью, изнутри вырвалось великое знание – вырвалось, разъярило огонь, позвало на защиту.
Пламя! Но не единожды оно бед наделало…
Я стыдливо отняла пальцы, спрятала опаленные ладони в широких рукавах, и слезы невыразимой печали потекли по лицу.
Меж корней Древа открылся проход.
Фед коснулся моих запястий, и боль ушла.
– Оставь, – прошептал он и обернулся, лихо и радостно, к худощавой колдунье. – Вот так подарочек! Первая колдунья с Пути Разрушения за триста зим!
Но обитатели гор не обрадовались: их кожа краснела и покрывалась волдырями. Та, что звалась Инирикой, взмахнула рукой, и мерцающий щит отделил ее и тех, кто стоял подле нее, от кипящего пара.
– Попалась!
Не успела я опомниться, как Минт потащил меня за локоть прочь от пирушки.
Сам же он был задыхающийся и такой потный, словно обежал весь остров.
– Лесёна, ты ли! – крикнул он мне в ухо. – Вот так встреча! Колдунья в облике жрицы! Звучит как непристойная мечта соискателя червенцев.
Минт улыбнулся, совершенно довольный шуткой, чем окончательно меня разозлил.
– Не хватай меня! – Я пихнула воина в плечо. Получилось неожиданно для нас обоих, и я отдернула руку, как от огня. Минт же встал как вкопанный, и его глаза сузились.
– Ладно, – ответил он, – больше не буду. Но нам надо быстрее уйти. Тебя ищет городская стража за нападение на корчмаря и кражу двадцати бутылок ардэ.
– Вранье! Да у него отродясь не водилось столько ардэ, – воскликнула я и поспешила за наемником. – Где Фед?
Минт помахал передо мной пальцем, в который вцепилась ящерица.
– Фед? Это Фед?… – Минт прижал ладонь ко рту. Его глаза быстро-быстро бегали от меня к ящерице и обратно, словно спрашивая: «Ты пошутила?»
– Почему я должен верить, что это Фед, а не заколдованная зверушка? – смущенно сказал наемник. – Фед – умелый колдун! Он бы не оплошал!
– Умелый колдун не отказывал себе в возлияниях!
Минт осекся и задержал взгляд на ящерице.
– Так вы что, правда сперли эти бутылки?
Фед отпустил палец Минта и вмиг перебрался ко мне на плечо.
– Лучше принимай меня за заколдованную зверушку, чем за какого-то плешивого винокрада, – с достоинством изрек наставник. – Лесёна, твой сон был непростой, верно?
– Да, но оберег…
– Не здесь, – коротко сказал Минт и пригнулся ко мне, закрыв собой от шедших навстречу людей. – Потерпите до дома.
Мы быстро двигались вглубь селения. Минта окликали другие наемники, хвалили за хороший бой, он что-то весело им отвечал, но чем дальше мы шли, тем сильнее сдвигались его брови к переносице.
Вскоре мы вышли за околицу и пошли вдоль реки, отделяемые Священной рощей с другой стороны. Я косилась то на нее, то на облака, и не заметила, как мы оказались около хором. Они были сложены из крупных бревен того же дерева, что и божества в роще, и от них так же сквозило верой пращуров.
– Пришли. – Минт взошел на крыльцо и отворил дверь. – Здесь живут Старейшины.
– Но ты…
– Нет. Мой приемный отец.
Внутри хоромы оказались проще, чем снаружи: в гриднице скамьи да лавки, на нижней печной стенке мелкими камнями выложен узор-трилистник, а в правом от дверей углу – покрытый патиной идольчик Странника. Набирающий силу дождь стучал в окна, а перекаты грома дробили небо, словно конница, но очаг тихо тлел, и светлячки над лучиной носились как безумные.
Я сидела и доедала похлебку, которую воитель поставил на стол. Фед трудился над хлебной горбушкой. Сам Минт выслушал сбивчивый рассказ о наших злоключениях и в задумчивости проворачивал два медных колечка в правом ухе. В Святобории, родном царстве наемника, не говорили о деле сразу. Сначала хвалили хозяйскую стряпню, обсуждали грядущие праздники или, на худой конец, соседей. Пища священна – так гость, вкусивший хлеба с хозяйского очага, переставал быть чужаком.
– Благодарю за кров и еду, – сказала я, когда молчание затянулось.
Минт отвлекся от своего занятия и вкрадчиво поинтересовался:
– Ребята, да что с вами не так? Это вы должны были навалять тому червенцу.
– Навалять? Мы не воины.
– А почему нельзя было заклясть его?! – воскликнул Минт и, не в силах оставаться на стуле, поднялся. Подойдя к огню, он пробурчал: – Вы же колдуете с помощью крови.
– Ложь! – воскликнула я.
– Полуправда, – вдруг сказал Фед. – Но колдовство крови запрещено еще со времен царя Полуночи.
– Почему?
– Ты воин, Минт. Сам знаешь, если человек умер правильной смертью, то душа его вознесется к праотцам и праматерям в Высь, а ежели нет – небесная река вынесет неприкаянную душу к корням Древа, и в Нижнем мире обернется она чудью.
Наемник кивнул, продолжая смотреть на наставника с напряженным прищуром. Рождение, свадьба, похороны – переход из одной вехи в другую. Человек во время перехода особо уязвим для злобной чуди, и потому-то колдуны, видящие одновременно все стороны Древа, помогали людям в ритуальных обрядах. Но сейчас обычаи изменились, и даже если человек погребен не по обычаям предков, даже если смерть принял неправильную, даже если ушел слишком рано или слишком поздно – все одно.
– Я знаю, что теперь без слова Закона, оброненного жрецом, ни один обряд не будет совершен как должно, и душа даже не доберется до Нижнего мира, – проговорил Минт. – Становится рабой колдуна. Тот на потребу себе тянет из нее соки, ткет полотно беззакония и порчи, а уж потом, обессиленную, оставляет бродить по Срединному миру. Душа становится слишком слабая, чтобы взлететь в Высь, слишком слабая, чтобы утечь в Нижь. Велит ей колдун пожрать человека – пожрет. Слыхал, так злые колдуны и промышляют в ночи Червоточины. Утягивают новые души до тех пор, пока не падут от карающей длани Единого – алых жрецов.
Говоря это, он бросал взгляд в правый от двери угол, туда, где стоял идол Странника.
– Люди верят. Жрецы – убивают, – тихо сказала я. – Колдуны бегут.
– А кровь отворяет дорогу, – проговорил Фед с непонятной жалостью в голосе. – Ты можешь и до предков дозваться, и до тех душ, что бродят по свету неприкаянными, и до чуди, конечно же. Но мы больше не… не творим подобных чар.
Так колдовство крови запрещено из-за Чудовой Рати? Я нахмурилась и бросила на наставника недовольный взгляд. Почему он не говорил мне о таком раньше? Боялся, что не пойму? Или не хотел бросать тень на память о колдунах?
Наемник тоже уставился на ящерицу.
– Это и правда ты, Фед, – произнес он со вздохом. – Но раньше ты радостнее говорил о колдунах прошлого.
– Раньше и прошлое казалось радостнее, – отозвался наставник.
Трепещущий огонь осветил забранные в пучок волосы Минта, и мне почудилось, что камень на ленте стал горячее.
– Что изменилось за эти годы?
Воздух вокруг Феда будто бы уплотнился. Эту тему наставник последний год избегал как мог, и пребывание в теле ящерицы ничего не изменило.
– Нам нужно добраться до Линдозера, городка в Святобории, но нас ищут червенцы, – быстро сказала я. – Утром мы сядем на корабль до Светлолесья.
– Там же вас и схватят.
Минт провел свободной ладонью по лицу и посмотрел на меня сквозь растопыренные пальцы.
– Пойти туда, не знаю куда, и найти того, не знаю кого?
Его слова уязвили, но я постаралась этого не выказывать. И к тому же зачем Минту знать, почему я на самом деле так хотела в Линдозеро?
– Ты смеешься надо мной. А сам разве не так поступил? Разве, когда ты вышел в путь, Странник не помог тебе?
– Лес-с-сёна, это не насмешка, – сказал Фед.
Минт грустно улыбнулся.
– Я не могу уйти с вами без дозволения рода. Все эти годы община заботилась обо мне. Каждый уговор подряда – даже в Асканию – оплачивается. Каждый наемник делится с общиной, ведь она отвечает за новых учеников…
Вдруг дверь открылась, и в гридницу вошел мужчина. Его жилистые руки унизывало немыслимое количество ремешков, а на груди был оберег с трилистником. Я узнала его. Это был наставник Минта.
– Ясно, – холодно произнес Любомудр и склонил голову набок так, что кольца в ушах звякнули о железные наплечники. – Так это о тебе говорит весь город, колдовка?
Минт поднялся.
– Наставник, я…
– А где Фед? – продолжил Любомудр. – Где ты, хитрец? Опять украл что-то?
Мы с Минтом переглянулись. Фед выполз на мое плечо, и Любомудр, едва взглянув на него, покачал головой.
– Да смилуется над твоей душой Странник. Но те вести о тебе, что я слыхал, были куда хуже.
– Ты тоже изменился, – с горечью отозвался Фед.
В глазах воина блеснул лед.
– Недоброе за тобой ходит, колдун. В городе полно пришлых, и они высматривают не только вас. – Лоб Любомудра рассекли морщины. – Нам не нужна война с царствами Светлолесья, Фед. А они ищут повод. Так что я повторяю свой вопрос: что ты украл на этот раз? Сманить ученика моего удумал?
– Я и сам могу за себя говорить, – сердито сказал Минт.
Любомудр обвел взглядом гридницу и задержался на столе. Мы вкусили еды, и теперь нас нельзя выставить за порог, не осквернив очаг.
Я вдруг почувствовала прилив нежности к Минту.
– Так-то ты отплатил за доброту, Минт? Бросил тень на весь род. – Любомудр покачал головой. – Я не стану скрывать это перед мечевластителем.
Минт кивнул с мрачным удовлетворением.
– Я сам предстану перед Старейшинами, но сначала…
Парень подошел к идолу Странника, поклонился, а потом вытащил из сундука под ним нечто, обернутое в холстину.
– Сегодня в мой дом за помощью пришли странники, и мой черед отдавать долги.
На лице Любомудра застыла маска гнева и… ужаса. Но он не помешал ученику, а наоборот, застыл с такой прямой спиной, будто кол проглотил. Я тоже боялась пошелохнуться: творился какой-то непонятный мне, чужачке, обряд.
Минт развернул холстину и вытащил из нее проржавевшие ножны, но, вопреки виду рукоятки и остального, лезвие сияло как новенькое. Металл покрывала вязь знакомых и незнакомых рун.
– Заговор-клинок, – прошептал Фед.
– Лесёна, давай руку, – велел Минт.
Я взглянула на наставника, и тот кивнул.
Минт сначала порезал мою ладонь, потом свою. Я заметила, как наши тени расползлись в стороны и кольнули острыми углами стены. Рана напоминала Червоточину.
– С колдуном из одной кружки пить – мед и яд напополам делить, – процедил Любомудр, когда Минт убрал за пазуху заговор-клинок.
– У нас давно один кубок. – Он махнул рукой на лавки и перины. – Мой дом – ваш дом, оставайтесь столько, сколько захотите.
– А ты?
– Я должен предстать перед Старейшинами.
Когда они вышли, я сжала ладонь. Кровь унялась быстрее, чем тревога.
– Фед, – я опустилась перед ним на лавку, – я не могу поверить в то, что это происходит на самом деле. Давно ли старые боги откликались на зов?
Наставник смотрел в угол, откуда на нас взирали резные очи Странника.
– Кто знает? У наемников есть предание: если в дом Старейшины приходит путник, то ему нельзя отказать. Заговор-клинок скрепляет договор, ведь лезвие выковал Странник и отдал в дар отцам-основателям Сиирелл. Это один из трех клинков Сирин-эле. Теперь, где бы ты ни была, Минт будет знать, жива ли ты. Если клинок начнет ржаветь, дела плохи, а если изойдет кровью, то не найдется такой дороги, что приведет тебя обратно в мир живых.
В гриднице повисла глухая тишина. Царапина на ладони горела, а в ушах стоял голос наставника. Колдовство крови ведь под запретом…
– Но разве не кровь скрепила наш договор с Минтом?
– Тот, кто выковал заговор-клинок, превыше любой скверны, – прошептал Фед. – Лучше расскажи, что за сон ты сегодня видела.
– Я видела женщину за прялкой, – несмело произнесла я. – Фед, я, кажется, видела Крылатую.
– Хорошо. – Но голос наставника говорил обратное. – Похоже, я понял, о чем ты толковала.
После встречи с Крылатой оберег словно ожил. От него потянулась тонкая ниточка покрова милости и подарила мне то, что я под ворохом лет хотела спрятать. Что оберег хотел мне сказать? О чем напоминал?
– Значит, ты увидела прошлое, когда коснулась оберега и дерева одновременно, – проговорил Фед, когда я поведала ему о видении под ракитой.
– Память возвращается?
– Рано судить. Но между твоими воспоминаниями и тем, чего ты касаешься, явно есть какая-то нить, – сказал наставник. – Крылатая – управительница нитей. Быть может, твоя жертва была принята, а просьба услышана.
– И как быть теперь?
Фед закрыл глаза.
– Наблюдать, что же еще.
– Почему сейчас? Почему мы?
Он повернулся к идолу Странника и вдруг сказал:
– Коснись его ладонью.
Только сейчас я рассмотрела, что основание идола прилажено к деревянным стенам, а те, в свою очередь, испещрены старинной рунической вязью.
– Ты думаешь, что…
– Ты хотела ответов? Древние боги не только давали нам силу, но и сами уважали нас за нее. А только сильный способен на жертву.
Я подошла к идолу и неловко потянулась к основанию. Одно дело – шептать отчаянно и наудачу, и совсем другое – знать, что за мольбу с тебя спросят.
Готова ли я заглянуть в прошлое? Готова ли узнать, кем был тот парень из моих снов? Откуда у меня самой на запястьях шрамы?
И я окропила рудой своих жил ссохшееся дерево, а другой рукой стиснула теплый оберег.
Наемничьи хоромы подернулись янтарной пеленой, а я будто нырнула под воду. Уши заложило, и очертания вещей смазались. Но одно я видела ясно: тесную горницу Обители. Снова день, когда я впервые появилась среди колдунов. На этот раз воспоминание отделило меня от ощущений, и когда все стало четким, я увидела себя десятилетнюю, спящую на сундуке с периной. Из кокона шерстяных одеял выглядывали только чистые мокрые косы да распаренное теплым подземным источником лицо.
Рядом сидели Фед и Инирика. Наставник играл на гуслях колыбельную, а дрожащая рука женщины вела гребень по моим волосам. Но теперь я чуяла: рука эта не по доброй воле колтуны распутывала.
– Не хочу… колдовать, – прошептала я сквозь сон.
Колдуны, удивленные звуком голоса, прервали свои занятия.
– Ох и намучаемся мы с ней, – вздохнула женщина.
– Она подарок богов. – Фед отставил гусли и поправил на мне одеяло. – Среди нас, колдунов с Пути Созидания, ее некому учить, но пусть Совет доверит девочку мне. Я знаю, о чем прошу.
Инирика встала, отряхнула с подола невидимые пылинки и убрала костяной гребень за пазуху. Она явно пыталась скрыть за этим терзавшую ее мысль, но не смогла.
– Я сегодня толковала ученикам про змеев-аспидов, – тихо произнесла она. – Как они появляются, чем живут… Мне всегда казалось особенно гадким, что змея оставляет в курином гнезде свое яйцо. Ничего не ведающая наседка высиживает его, точно родное. Но помнишь, кто становится первой жертвой аспида?
– Я позабочусь о ней.
– Ты странствуешь. – Колдунья нехотя улыбнулась и неумелым, словно давно забытым движением коснулась гуслей. – А такое колдовство вырвется наружу и станет заметным.
– Я научу ее.
– Но если девчонка будет слишком учена, ты знаешь, что случится. Она может услышать… его. Так же, как и колдуны древности.
– Тогда, когда я закончу ее обучать, она вернется в Обитель. Вдруг она сама к тому времени не захочет жить в Светлолесье? Пусть увидит, каков мир снаружи. А если ты уговоришь Совет отдать мне ее в воспитанницы, я не стану рваться в бой с червенцами.
Фед глядел на Инирику мягко, но твердо. Его глаза блестели, как две синие звезды. Колдунья тоже это заметила и потупила взгляд. Даже в полутьме был виден жаркий румянец, заливший ее щеки.
– Тебя привлекает все опасное. – Женщина скривила губы. – Ты бы и сам хотел такую силу, как у нее?
– Было время, когда я бы сказал «нет». Но ее дар… Обращать все в пепел. Разрушать. Это начало, а не конец.
Инирика смотрела на меня с улыбкой, но глаза ее выдавали: она боялась за Обитель, боялась того, что я стану колдуньей Разрушения, над которой не будет власти. Правила предписывали заботиться обо мне, но истина заключалась в том, что Инирике хотелось держать аспида подальше от своего гнезда.
– Ты дал ей имя?
– Лесёна. – Фед снова взял в руки гусли. – Дикий зверек из Светлолесья.
В те разы, когда мы возвращались в Обитель, я пряталась в читальнях, чтобы не встречаться с Инирикой в полутьме каменных коридоров. Глаза колдуньи будто спрашивали: «Чего ждать от тебя, зверек?» Так неужели оберег напоминал мне о колдовстве? Или о знании моего Пути?
– Что ты видела? – спросил Фед.
Когда я рассказала, наставник вздохнул.
– Каждый колдун от рождения имел дар, но как его развивать, по какой дороге знания и служения отправиться, выбирал сам.
Да, Три дороги, про которые пел Фед, пока вез меня в Обитель: Путь Созидания, Путь Превращения и Путь Разрушения. Колдуны с Пути Созидания создавали связи между всем сущим, и им легче всех давалось исцеление. Фед своими песнями плел целые полотна и переносил слушателей в царство оживших сказаний. Елар сращивал кости и порезы. Инирика растила травы, ходила по весне засевать поля рожью и репой. Каждый из них мог дать человеку добро, порадовать Отца-Сола.
– Со времен основания Обители там появлялись и жили только колдуны Пути Созидания. – В голосе Феда слышалось смущение, будто ему неловко за Инирику. – Почему так случилось, никто не знает, но, видно, такова воля богов. Поэтому, когда Древо разбудило твою силу, начался переполох, ведь Путь Разрушения отличается от наших чар, как отличается солнце от луны.
Давно мы не говорили вот так, как прежде. Я снова в полной мере ощущала себя ученицей, и тревога внутри спадала. Я даже не догадывалась, насколько нуждалась в крепком плече наставника все это время! И он тоже будто бы только сейчас это понял. Я видела в его глазах раскаяние: он корил себя за то, что оставил меня на все эти месяцы один на один с даром.
Мой Путь. Я могла рушить связи и сплетения внутри вещей. Обрывать тонкие нити, которыми пронизано все живое и неживое. В Обители сохранились руны пращуров, по которым учились другие, но то были знания Созидающих, мне недоступные. С Пути Разрушения сохранились всего две руны: Арф и Дарица. Из них я научилась плести только два заклятья-узора: прямой силы и помехи. Без сплетений я могла вызывать только живой огонь, но каждый раз это заканчивалось бедой. Раньше Фед заставлял меня работать с ним, приручать, но после случившегося в Дубравре прекратил уроки.
Каждый Путь – это своя, не похожая на другие, дорога. Когда-то все три были одинаково важны и полезны для мира. Но после того как первый червенец Мечислав сокрушил последнего колдовского царя, все изменилось: колдуны Созидания прячут свой дар от людей, колдунья Разрушения не желает ничего разрушать, а о колдунах с Пути Превращения вообще ничего не слышно.
Про старых богов, в которых верили и почитали пращуры людей и колдунов, давно молчали земли. Сказывали, будто потеряли старые боги силу над Срединным миром, ушли. Что были они не истинными, а всего лишь братьями нашими старшими, вслед за колдунами во тьму ступили, и унесла их небесная река от наших земель… И пришел триста лет назад жрец-человек, и создал Закон, и восславил Единого – того, кто все сотворил, кто дал людям силу и знание оберегать мир, и люди стали поклоняться ему.
Неужели моя неискусная мольба долетела до старых богов?
– Вот почему нельзя отступать от Линдозера, – сказала я, а Фед, подумав, кивнул. – Если в нем таится хоть частица знания, легенды или забытого заклятья, то это уже надежда, уже – награда.
Ведь бывало так, что в старых весях, у бабок-шептуний хранились заклятья. Мы с Федом как-то нашли в двух домах кусочки одного и того же колдовства, спрятанного в колыбельных. Фед извлек из них нити, что-то дописал-выплел сам и соткал прославленную теперь в Обители вещь – заклинание щита.
Теперь же нам ничего другого не оставалось, как ждать возвращения Минта. Я устроилась на лавке и смежила веки. Фед свернулся рядом.
– Не нам гадать, что замыслили боги. Не держись за воспоминания, не ищи их сама. Возможно, тебе уготовано через них увидеть ясность нынешних дней, а не минувших.
Я поразмыслила над его словами. Фед снова заговорил:
– Скоро Ночь Папоротника, а про Крылатую иногда вспоминают перед ней… Может, потому она тебе и явилась? Ты просила помощи в поисках?
Я чуть поднялась на постели. Ночь Папоротника – старинный обряд поиска своего суженого. Девушки и юноши отправляются ночью летнего Солнцеворота в лес, где под покровом тайны соединяют свои судьбы. Неужели об этом пророчила богиня? Я закусила губу.
– Как сталось так, что Крылатая ведает священной Ночью?
Наставник сперва молчал и уж потом, как смежились мои веки, заговорил:
– Мир повернулся, Лесёна. Верховные божества наших пращуров сменились Единым. Имена забыты или поруганы. Все смешалось: простой люд уже не помнит, из каких глубин тянутся обычаи.
И дальше его голос стал совсем тихим, почти неразличимым.
– Про Ночь Папоротника в Обители сказывали так: один из сыновей Отца-Сола полюбил богиню, и добро, если б не была она чужой невестой. Но вспыхнула любовь запретным пламенем, подожгла нити судеб самих богов. Уговорились влюбленные провести одну-единственную ночь в роще мира людей, за священными ракитами, посреди поля, засеянного снами – красными-красными маками. Но явился змей и похитил богиню, унес к себе в недра темные, а молодой Солович, явившийся на встречу, нашел одни лишь слезы, да и те цветком папоротника обернулись. То был знак от любимой, памятка: приложи цветок к сердцу горячему, пламенному, иди через мрак колодезный. Иди, путник!
– Цветок, что отворяет все замки, открывает клады и тайны мира, – сонно прошептала я. – Да, Инирика рассказывала про него. Когда-то Галлая-матушка с его помощью открыла Обитель. Ты видел его когда-нибудь своими глазами?
– Нет. Толкуют, будто встречается он редко, да только чтобы добыть его, нужен особый подход. А люди уж и не помнят о цветке! Не ищут. А вот обычай остался, ведь давным-давно верили, что хозяйка Ночи, Крылатая, приглядит за молодыми и сплетет их нити воедино. Особенно повезет тем, кто отыщет редкий цветок – особый знак. Такая любовь начертана свыше. Хоть и придется ради нее пройти через мрак и не убояться ни чуди, ни людей. Все, Лес-с-сёна. Отдыхай.
И я спала и не знала, что в ночь Калинового Моста Минт предстал перед главами родов и отвечал за колдунов под своим кровом. Старый обычай защитил его перед Старейшинами, но наложил тяжелый зарок: быть в изгнании и не возвращаться, пока не вернет славу своему роду. Не знала я и того, что на щеки красавицы Лады падали слезы. Откуда мне это было знать? Старейшины дали время покинуть Сиирелл до полудня, а сам Минт еще нескоро рассказал мне о себе…
В ту ночь я вновь видела сон, и в нем на полу плясали блики мертвенного сияния. Холодный ветер с кристалликами льда царапал щеки, сыпал в глаза снег.
Завывания ветра напоминали плач.
– Я найду тебя, слышишь?
«Час настал», – вторил нежный голос внутри.
