Анастасия Головкина
Романс между прочим
Большая проза
Отрывок из романа «Отрицательно настроенный элемент»
Глава 6
К ночи потеплело.
Обессиленный и присмиревший, ветер робко подвывал где-то над крышами домов, не смея даже коснуться запоздалого путника, почти беззвучно скользящего мимо грязноватых кирпичных простенков и гигантских арочных окон, сквозь стекла которых из глубины казенных помещений пробивалось тусклое «дежурное» освещение.
Медунин спешил. Оставшись наедине с собой, он стряхнул с лица маску светского благодушия и теперь представал таким, каким был – проницательным, холодным и цинично целеустремленным.
Войдя в телефонную будку, он левой рукой поднял трубку, а правой вставил двухкопеечную монетку в прорезь автомата и крутанул телефонный диск. Семь унылых длинных гудков прозвучало в динамике, прежде чем монетка с глухим звоном провалилась внутрь автомата, фиксируя момент соединения с абонентом.
– Юра? – проговорил Медунин приглушенным голосом. – Я уже на Карбышева, жду тебя около девятнадцатого дома.
Толкнув плечом дверь телефонной будки, Медунин ступил на мокрый асфальт и двинулся вдоль дома. Не прошло и двух минут, как из-за угла вышел Чудотворов, быстро застегивая пальто на ходу. Столь спешное его появление наводило на мысль, что Медунин имеет над ним какую-то власть. Но, приглядевшись к Чудотворову, в нем можно было разглядеть черты человека независимого, движимого внутренним побуждением, хотя и чуточку нервозного.
Обменявшись дежурным рукопожатием, товарищи перешли улицу и зашагали вдоль парапета набережной.
– Отчего не спится? – торопливо спросил Чудотворов.
– Оттого что спать некогда, – ответил Медунин, глядя в темноту с утомленным хладнокровием. – Долганов по-прежнему не желает со мной разговаривать. А Тропачевский уже завтра приедет сюда и опять будет спрашивать о протоколе судебных заседаний по делу Шумилина …
– Подожди! – оборвал Чудотворов, приостанавливаясь. – Как завтра?
– Ну вот так: завтра. Tomorrow. Это нам тут загранка только в сладких снах снится. А он – утром в Лондоне, днем – в Москве, а завтра – у нас.
– А как же завтрашний митинг в защиту Мурашкина? Нас же забрать могут.
– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Одно на другое наслаивается. А нам нужно, чтобы состоялись оба мероприятия: и митинг, и встреча с Тропачевским. Поэтому на митинг пойду я. Без меня наши кухонные демонстранты быстро разбегутся. А ты – сиди дома. Если меня заберут, на встречу с Тропачевским пойдешь сам. Только хату подбери поспокойнее и чтоб никаких хвостов. Я не хочу, чтобы из-за общения с нами ему визу зарезали.
– Да, но с чем я к нему пойду? Протокола же нет.
– С этим и пойдешь. Надо объяснить ему, что протокола пока нет, но будет в течение месяца, и узнать, каким образом мы сможем его передать. Сам он сможет его дождаться или оказия какая-то будет. Главное – держись спокойно и конструктивно. Но и об аресте тоже сказать не забудь. Пусть знает, на что идут честные советские граждане во имя свободы слова. Если драматизма при задержании будет маловато, можешь прибавить что-нибудь на свой вкус, но только так… аккуратненько… Тропачевский должен прийти в ужас от того, что происходит с нами, но сам должен чувствовать себя в безопасности. Это понятно?
– Это понятно. Но еще мне важно знать, где теперь ты собираешься доставать протокол.
– А зачем тебе это знать? Меньше знаешь…
– Нет, Саш, так не пойдет. Я могу не говорить этого Тропачевскому, но для себя я должен знать, на что ты рассчитываешь. Ведь я же лично буду давать ему обещания.
– Не беспокойся. Я придумаю что-нибудь…
Впервые за всё время разговора в тоне Медунина прозвучали нотки сомнения, от которых натянутые нервы Чудотворова напряглись пуще прежнего, ввергнув его в состояние возбужденной растерянности. Бросив на Медунина короткий взгляд, он отошел к парапету и посмотрел вниз на черную воду.
– Что-то эта история нравится мне всё меньше и меньше… – проговорил он и неприязненно покосился в сторону собеседника. – Я думаю, дальше так продолжаться не может… Мы должны сказать Долганову всё как есть: что мы пишем о нем книгу, что она выйдет за границей…
– Что это вдруг с тобой? – перебил Медунин с насмешливым недоумением. – Перед завтрашним, что ли, поколачивает?
– Я серьезно. Так дальше нельзя. Долганову обязательно нужно сказать. И если он будет против…
– А больше никому сказать не нужно? Например, следователю, который вел это дело, или прокурору, который поддерживал обвинение в суде? А то они тоже могут быть против. Неудивительно, что у нас свободы слова нет, если при первом же желании высказаться мы оглядываемся на других. Еще раз повторяю для особо щепетильных: это – книга наших воспоминаний о событиях. Мы не обязаны согласовывать работу своей памяти с кем бы то ни было.
– Но ведь сейчас Долганову предлагают вернуться в адвокатуру. Издание книги за границей может ему навредить…
– В адвокатуру он не вернется никогда. Потому что не станет каяться ни в какой форме. А выход книги для него нейтрален. Не он же автор. Скорее даже наоборот: мы дополнительный шанс ему даем. Хочешь, возвращайся в адвокатуру, хочешь, продолжай сидеть в сторожевой будке, а не нравится – добро пожаловать в наш цивилизованный европейский клуб. Ты хоть знаешь, сколько через него материалов прошло, пока он адвокатом работал? И что это за материалы! На целую плодотворную писательскую жизнь хватит. Это мы тут с тобой второй год одну несчастную книженцию вымучиваем, а Долганов… Да если б он только приоткрыл эту свою сокровищницу, к нему бы издатели толпой ринулись…
– Да ему же не нужно всё это! Не нужно!
– Это ему сейчас так кажется. Пока наши органы всерьез за него не взялись. Ведь всё, что с ним случилось, это ведь еще не репрессии… Это так… словоблудие скучающей интеллигенции… Но времена меняются не в лучшую сторону… Настанет день, когда Долганову очень пригодится, что за границей у него есть имя. И книгу он не раз добрым словом помянет, и ее авторов.
Чудотворов хлопнул ладонью по парапету.
– Нет, это просто дикость какая-то, что воспоминания о живом человеке пишутся без его участия! Ты очень убедительно говоришь, но у меня всё равно нет полной уверенности, что книга ему никак не навредит… В общем, я так не могу. Я Долганову многим обязан. Он вытащил меня из ссылки…
– Ну, вообще-то не одному ему ты обязан своим освобождением… – заметил Медунин. – Или ты забыл, кто привел к тебе этого адвоката? Кто уговорил тебя воспользоваться его помощью? Ты тогда всего боялся и никому не верил. И если бы я не убедил тебя согласиться на адвоката, ты бы гнил в этой дыре до конца срока. А еще вероятнее, ты застрял бы там навечно, потому что из квартиры тебя выписали, и идти тебе было некуда. Родители у тебя умерли, а своей семьи тогда еще не было. Тебе просто не к кому было прописываться! И только благодаря отмене приговора тебя восстановили в правах и вернули квартиру!
– Всё так. Но это сделал Долганов. Не думал, что ты станешь приписывать себе чужие заслуги.
– Нет, Юра, заслуги я себе приписываю только свои собственные. Я познакомил тебя с адвокатом, который без меня никогда не узнал бы о твоем деле. Я подыскивал тебе хаты, пока тебе не вернули квартиру. Не говоря уже о том, что я выступил свидетелем защиты на твоем процессе и просто был рядом, когда не так много оставалось желающих с тобой общаться.
