Анастасия Чернова
Горький шоколад
23.
Нина учится в Московском Банковском институте на бухгалтера и занимается историческими танцами, Маше сложно представить, как можно совместить: цифры, щелчок кассового чека и мелодию, взмах кружевного рукава. «На самом деле, – говорит Нина, – очень просто, есть работа и есть отдых, и приятно чередовать одно с другим».
В квартире Нины всегда порядок, каждое утро перед занятиями она успевает протереть ковер влажной тряпкой. Пылесосом не пользуется принципиально: «он пыль только разгоняет, а это очень вредно». Нина стройная, и волосы ее похожи на лен, такие они белые и длинные.
«Приятно», – пожалуй, самое точное слово, если бы мы захотели описать, как крепила она к воротнику круглую брошку, как говорит, мягко, чуть сглатывая окончания фраз, и как хлопает в ладоши, подпрыгивая на месте, если ей что-то очень нравится.
Маша прошла в комнату и тут же, как в детстве, села на ковер, поджав ноги и прислонившись к дивану. «Я сейчас чай заварю! – прокричала с кухни Нина, – слышишь, эй-эй?».
– Эй, давай скорее! – и разом стало очень весело. На полу под торшером стоял огромный, похожий на бочку магнитофон. Потянувшись, Маша щелкнула нижнюю кнопку. «Может, и я когда-нибудь спою свое регги над карибской волной, – легко зазвучала старая песня Olai-oli. «Как давно не включала ее, наверное, с весны…» – подумала Маша, жадно вслушиваясь в знакомые слова: «Может, и наши заблудшие души найдут дорогу домой!»
Когда-то этот припев нравился Маше: море, солнце и ветер, и любовь, и Бог, благословляющий весь мир. Но постепенно смысл песни растворился в новых впечатлениях и делах, стал казаться поверхностным в своем оптимизме.
– Пойдем на кухню! – заглянула Нина, – я тортик купила, а ты мне все расскажешь. Тебе есть что рассказать.
– Как?
– Ну так. Нажми на паузу.
И тут Маша поняла: песня зазвучала с середины, потому что диск стоял на паузе. И не только диск, все в комнате сдерживало в себе, словно икоту, мучительную паузу: стопка детективов на тумбочке, вышитые по канве лет пять назад золотистые персики в пластиковой рамке, фотография Нины-первоклассницы – испуганный взгляд и огромный белый бант над челкой; и всякие мелочи: цветной бисер в пузырьках, ракушки, корзина с заколками. На стене висел прошлогодний календарь, а на ручке окна новогодний красный шар.
– Сейчас найду твою чашку. А, может, тебе суп согреть?
– Не надо, не хочу, – последнее время есть почти не хотелось и обедать приходилось через силу, – супы вообще не люблю, ты знаешь.
– А зря! Как Тимур поживает?
Маша прошла в ванную и открыла кран, она не смотрела в зеркало, но чувствовала: ее глаза сияли, и невозможно было этого скрыть. Впрочем, а зачем скрывать?
– Тимур нормально.
– А кролик твой как?
– Тоже хорошо.
– А я вчера посмотрела очень забавную передачу про вампиров. Оказывается, все не так уж просто! Ты знаешь, есть такое понятие как эманация. От людей исходит некоторая энергия, которую мы воспринимаем. Но формула этой энергии содержится в крови…
– Так вампиры существуют?
– Кто знает, Маш! Сама не поняла. Существуют психи. Это факт. Маньяки там разные. И никакой мистики, вот в чем дело.
– А как же призраки?
– Вполне возможно, это сгустки энергии. Ха-ха-ха!
В детстве такие вопросы их очень интересовали: а кто живет, например, в доме напротив, а что происходит в школе летом, а почему полнолуние считается опасным, и что будет, если ровно в полночь придти на кладбище. Потом все как-то забылось и незаметно перешло в шутку.
– Ха-ха, – согласилась Маша, – что у тебя в институте?
– Сессия скоро, а мне снился учебник, будто в его страницах растут финиковые пальмы. Открываешь, и словно мелочь из кошелька – финиковые листья. Еще на днях узнала новое интересное слово. Паталипутра. Но что оно значит – не помню. А Тимур работает?
– Работает. Паталипутра – какое-то собрание, связано с Индией.
– Я помню, когда мы пили чай, тогда у тебя в гостях – он рассказывал про тонкости египетской экономики. Столько знает! Маша, ну а у тебя что? Что нового?
– Ты знаешь… новое у меня – все. Вообще все, без исключения. Другой мир. Во мне и вокруг. Угадай теперь, почему, а?
– Ну… я не знаю. Тимур вроде бы машину новую покупал…
– Глубже копай!
– Или ты где-то побывала, в другом городе, например.
– Нет, Нин, нет.
– Книгу прочитала, услышала музыку, познакомилась с кем-то…
– Именно! Только лучше и больше. Я… я полюбила.
– Что? И только?
– А разве этого мало?
– Ну… скажем, ты просто сейчас осознала это. Наконец-то. А я давно, точнее сразу, (тут Нина улыбнулась), сразу поняла, в чем дело. Отношения нужно называть своими именами. И только.
– Да неправда! Чего ты говоришь. Я сразу осознала. Это же с первого мгновения ясно. С первой встречи. Ты любишь или нет. Третьего не дано. Есть первый взгляд, который все решает.
– Вот-вот, да я не против. Просто, почему ты именно сейчас решила. Тимур замечательный человек.
– Постой, при чем тут Тимур?
– Помнишь, я говорила? Я очень рада, что…
– Да не Тимура же я полюбила, в самом деле!
– Как! А вы же вроде бы… Ну, свадьба… Ты же согласилась, Тимур же…
– Так я не знала. В том-то и дело. Хорошо, что мы еще не успели. Впрочем, что-то не то, я сразу почувствовала. Только не могла понять: почему. Ведь Тимур хороший, а мне этого словно мало. Теперь я знаю: подсознательно я всегда ждала другого, вот так. Я не знала еще Дениса, ни разу не видела. Но предугадывала. А потом мы встретились.
– Дениса?
– И он учится со мной в одном институте. Представляешь?
– Мм…
– И мне все равно: хороший он, плохой, добрый или злой, только теперь я поняла условность всяких там характеристик. Я люблю его. И все.
– А вот это – это зря… – Нина разом стала очень серьезной и, глубоко вздохнув, продолжила, – ведь все развеется, как дым. Тебе не кажется?
– Исключено.
– А Тимур останется. Тимур – это факт. Как можно его не любить? Он ведь не курит, не пьет…
– И что?
– Заботливый, Маша, это очень важно. Добрый, семейный… серьезный.
– Какая мне разница.
– Не видела я твоего Дениса. Но Тимур… Пожалуйста, подумай, не торопись. Не говори ему… Жалеть потом будешь.
– Завтра же скажу! Он хотел прокатить меня на своей машине. Вот я и расскажу. Вернее, ничего не буду рассказывать. Просто – прощай. Не хочу. Давай забудем весь этот ужас.
– Ужас?!
– А что же еще? Бесцветность.
И тут ей вспомнились разные мелочи, в них не было ничего особенного, но именно они создавали настроение, точнее сказать, вполне определенную мелодию, и мелодия эта была для Маши царапиной, досадной и неприятной. «Он ходит пешком по лестнице, он обязательно надевает защиту, наколенники и шлем, он не общается с теми, с кем не о чем больше разговаривать, он не рекомендует читать в транспорте… Он так и говорит: «не ре-ко-мен-дую». Рекомендация!..»
– Правильно, ну это же правильно… – возмутилась Нина. – Ты что! Зрение может испортиться. Глаза беречь надо. И защита – хорошо. А вдруг упадешь? По лестнице ходить вообще полезно. Что в этом плохого?!
– Да в том-то и дело, что все это хорошо и правильно. Не более того!
Он весь пропитан своими очевидными истинами! «Дважды два – четыре». Этакий менторский тон. «Пушкин – наше все».
– А сколько же? – удивилась Нина. – Если не четыре.
– Суть в том, как ты относишься к этому. Тебе мало? Он дорогу переходит только на зеленый свет. Всегда. И он никогда никуда не опаздывает.
– Ну, это уже слишком… Ты сама не знаешь, чего хочешь.
– Да ведь от всего этого свихнуться можно!
– Мне кажется, ты заболела. Ну, помрачение нашло, временно. А что тот Денис? Чем он лучше: везде опаздывает что ли?
– Да тут не вопрос: лучше-хуже. Денис – другой. Я не могу объяснить, что именно я люблю в нем. Мне кажется, мир обрел свою душу. Раньше были просто предметы. Ты и я, здания, дороги, деревья и планеты. А теперь в них есть душа, которая проступает в настроении, чаще грустном. И я чувствую себя причастной каждому солнечному лучу, каждой капле дождевой.
На лестничной площадке кто-то топтался, скрипнул мусоропровод, и гулко отозвалась труба, потом проскрипела дверь, и шаги стихли.
Нина задумалась.
– Ты знаешь, – сказала она, – для серьезных отношений нужно все же учитывать характер человека. Я рассуждаю так. Во-первых, чтобы работал. Во-вторых, не пил чтобы и не курил, занимался спортом. Трезвая жизнь, понимаешь. Это очень много значит!
– Я же не о том…
– А я об этом, постой. Приведу пример. У одной моей знакомой, вернее, знакомой моей мамы муж постоянно пил. Приходилось за бутылками ночью бегать. Он просыпался, кричал, требовал… В доме постоянный дым. Днем он сидит, ничего не делает, одну сигарету за другой курит. А у нее мечта – съездить в Иерусалим. Вот накопила она денег каким-то образом, постепенно. Паспорт заграничный оформила. А утром, в час отъезда, он разорвал и паспорт, и деньги. И за один день она поседела! Все потеряло смысл. Я когда встретила ее – не узнала. Вот к чему приводит любовь.
– Ну и ладно, – пожала плечами Маша, – что с того, у всех своя судьба. Ничего тут не поделаешь.
Так они разговаривали, пока не вернулись с работы родители Нины. Тогда перешли в комнату, немного поиграли в лото и расстались, довольные друг другом: прямой честный разговор всегда приятнее, чем лесть и взаимные утешения. Нина заявила, что не понимает Машу, и Маша обещала «немного подумать», хотя не могла согласиться ни с одним ее словом.
На улице шел дождь, но настолько мелкий, что не разбивался каплями: разбухая, дождь ощущался лишь влажной вязкостью густого воздуха. Все стало единым в своей цельности и неразличимым, серые дали и спящий город, трубы завода и кольца московских задымленных дорог, а Маша вновь вспомнила про кнопку в магнитофоне и про детскую фотографию в комнате Нины, но уже с другим настроением. Ведь в ракушках, что лежали на полках, шумело море.
24.
– Привет! – возле подъезда с портфелем в руке стоял Тимур, – а я только что звонить собирался, думаю, где ты. Так поздно.
– Привет, – от неожиданности Маша не знала, что сказать, – а чего ты…
– Так ведь покататься решили. На машине, – он подошел, хотел поцеловать, но Маша отступила и нахмурилась.
– Сегодня разве?
– Ну да, а когда же…
– Завтра…
Тимур лишь грустно взглянул и пожал плечами.
– Вот видишь,.. ты перепутала день. Бывает.
– А…
– Поехали? Пробок нет, красивые места посмотрим.
– Тимур, я от подруги сейчас. Домой зайду, переоденусь. Хорошо? – она взбежала по ступеням под козырек подъезда и оглянулась, – я быстро!
– Давай… – он повернул к машине, склонившись, отрыл переднюю дверь.
Безлиственная береза, словно тень, качалась под желтым кругом фонаря, моросил холодный дождь.
…Не снимая ботинок, Маша прошла к окну, отдернула шторку; далекий свет соседних домов походил на пятна подсолнечного масла. И было в этом что-то глухое и непроницаемое, как изображение на картоне, лишенное простора и воздуха. Она и сама находилась внутри такой картины, задыхалась в зарослях серого дождя и мутного цвета, небрежно наложенного кистью неизвестного художника. Художник обводил контуры, сейчас он бы нарисовал фары, ярко зажженные, и темную дорогу вникуда, по которой, разбрызгивая лужи, несется чужая машина. А кругом – все те же дома пресного оттенка подсолнечного масла и те же люди. Живые – в своих квартирах-скворечниках, мертвые – в гробах, перетянутых лентами, глубоко под фундаментом. Какая, в сущности, разница! Подобно дождевой воде, каждый человек необратимо стекает, просачивается в землю, в самые ее глубины. А машина все мчится, Тимур крутит руль.
Ехать не хочется, но все равно она едет, и ничего уже нельзя изменить, невидимые нити тянутся от колес, изгибаясь, чертят свою траекторию, и художник белым цветом замазывает неудачные, лишние штрихи: встречные машины, подтеки грязи и следов, воронки звезд в темно-серой пене облаков.
Город разворачивался длинным свитком, без углов, лишь прямыми бесконечными линиями. И дома в вихре машин, будто слезы вдоль дороги. В этом было что-то спокойное, плавно-баюкающее, теплое и дремотное.
– Тимур, – проговорила Маша, и почувствовала, что хочет спать. Сможет ли она сказать что-то сейчас, и как объяснить, да и нужно ли? Не лучше ли оставить как есть? Кто знает, вдруг Нина права?.. А потом – столько всего связано с Тимуром, быть может, это и есть как раз то, что нужно: дружеское расположение, а не зависимость, которая граничит с безумием, с тревогой и со страхом. Может быть…
– Смотри – красиво! – заметил Тимур, – мы проезжаем район, где Чистые пруды.
Да-да, прошлые века вдевают свою душу в старинную кладку кирпичей, но давно уже исчезла та душа, а дома продолжают стоять, словно пустые гробницы, отремонтированные, с новыми пластиковыми окнами.
– Как думаешь, – спросила Маша, – то, что было раньше, связано с теперешним?
– В любой ситуации есть свои плюсы и свои минусы. Многие хвалят царскую власть, но не учитывают факт крепостного права. Другие хвалят Советский Союз. Или ругают. Но ведь, подумать, сколько заводов тогда было построено. Экономическое развитие страны. А сейчас что? Бесконечный кризис и коррупция.
– Вон как…
– Однозначно ничего нельзя расценить. Ведь в мире нет абсолютного, высшего добра. А в таком случае нет и зла.
– А что есть, Тимур?
– Неоднозначность.
– Та самая разница между «да» и «нет»?
– Совокупность плюсов и минусов. В любой идее содержится собственная тень, и даже идея Бога, такая популярная и прекрасная, выдавливает из себя кровавый крик. Вспомнить инквизицию.
– Постой, ведь совокупность абстрактна. А значит, иллюзорна. Я бы сказала, не плюсы и минусы в конкретной ситуации, а какая-то основа, высшая заданная ценность, которая и решает все. Ради чего мы строили заводы? Зачем?
– Экономика страны,.. счастливое будущее… Как «зачем»? Ведь только дети спрашивают: а почему земля круглая, а почему селедка соленая? Почему да почему.
– И почему ты такой?..
– Какой?
– Ну… Сам не убиваешь, не воруешь… постоянен в своем выборе. Если все содержит, включает в себя и добро, и зло…
– А! Тут дело принципа. На самом деле, Библия – штука мудрая, и заповеди даны полезные, прежде всего, для самого человека. Здесь есть чувство собственного уважения. Ты не опускаешься до уровня алкоголика-неудачника. Не портишь свою жизнь случайными связями. А помогая нищему, ты совершаешь поступок, достойный личности с большой буквы. Заслуживаешь поощрения, прежде всего, морального…
– Ты когда-нибудь опаздываешь?
– Было раз, когда часы перевели. Ровно на час.
– Я так и думала.
Машина замедлила ход.
– Пойдем сфоткаемся, – предложил Тимур, – вон там, у памятника Дзержинскому? Тут светло, фонари…
– Ой, неохота. Поехали домой! Спать хочу.
– Да это быстро, на память. Ну давай.
«Последний раз, последняя фотография», – думала Маша, устало разглядывая серый, стиснутый высокими домами проспект. Пахнуло дождевой свежестью, воздух казался рыхлым, так низко, к самой земле, опустились облака. На скамейке под памятником сидела женщина с огромными ореховыми, неестественно округленными глазами на бледном лице, в норковой шапке и короткой легкой куртке, и молодой парень, совсем еще мальчик, прилег на лавку, положил голову ей на колени, смотрел в холодное темное небо. Они молчали, будто напряженно вслушивались в таинственный гул ночи.
– Простите, – подошел Тимур, – вы не могли бы…
– Не надо, зачем… – хотела остановить Маша, но не успела.
– Нас сфотографировать.
– Конечно-конечно, – неожиданно легко ответила женщина, – пожалуйста.
Она отодвинулась, боком освобождая колени, и быстро встала, а парень так и оставался лежать, словно ничего не слышал.
– Куда нажать…
«Нажать!.. Курок взведен! – Маша облизала губы. – Настала минута прощанья… И откуда такие глупые мысли?».
– Вот кнопочка, – любезно пояснил Тимур.
– Три-четыре…
«…Москва – огромный город! Пробки – даже в ночное время», – говорил Тимур, когда они ехали обратно. За окном ползли размытые дождевой изморосью рекламные щиты и витрины, подсвеченные неоном. Маша давно уже перестала следить за дорогой, районы раскрывались бесшумной матрешкой, и от смутной пестроты болели глаза: мелькая, все повторялось вновь и вновь, и только светофор раскалывал красным нить проводов.
– Помнишь, летом мы катались на роликах, проезжали этот памятник…
– Летом? Конечно… Тогда все походило на горстку пыли, даже деревья с пышными кронами, даже цветы. Ты еще рассказывал про Вавилова, а я удивлялась самой возможности существования человека, ничем на тебя не похожего, простого и бесстрашного, и было в этом какое-то предчувствие, предвкушение что ли, другого мира, который назревал, звучал все громче и настойчивее, хотя и существовал параллельно с нашим тусклым, будничным счастьем. Быть может, именно тогда я усомнилась в себе. Ведь настоящая встреча может произойти лишь в состоянии неустойчивости, когда небо, сжатое крышами, меняет свои очертания, а ты, с удивлением осматриваясь, не узнаешь знакомых, много раз исхоженных, старых мест. Музыка асфальта уже тогда выстукивала и бормотала, выплевывая мелкие камешки, его имя – Денис.
– Кругами объезжали этот памятник, на лавочке отдыхали.
– Помню. А как твой друг?
– Какой?
– Ну… роллер. Друг детства.
– А!.. Вавилов. Разбился.
– Что?!
– Погиб… Упал с лестницы театра, на которой обычно тренировался, да так неудачно. Прямо виском о каменный угол перил.
– Какой ужас!
– Да… но в целом, можно было предвидеть. Зачем все это? В больницу попадал не раз, и все равно. Не понял. И вот, пожалуйста. А я говорил ему…
– Мм…
– Предупреждал, что так может случиться. А возле памятника мне давно хотелось сфоткаться. Еще тогда, летом, – закончил Тимур, а сам подумал: «фотография получилась неплохо, немного подправлю яркость и сегодня же загружу на свою страницу. Давно не обновлял наш альбом».
25.
Той ночью она долго не могла заснуть, мир дробился: дома стали крохотными, и кубики этажей роились черно-желтыми стаями ос, а площади зловеще проступали темными родимыми пятнами. Куда бы она ни шагнула, куда ни посмотрела – везде были дома, и была жизнь, и сама она в своей комнате оказалась вплетенной в каменную сеть. И город простирался за окном: огромный и бесконечный. Сияющий и сонный, томительно бесснежный.
Под утро обнажились пустынные дали, холодный свет разливался, как молоко из переполненной до краев чаши неба и, когда Маша вышла на улицу, было так тихо, словно на дне высохшего древнего озера. На первой паре она старательно записывала лекцию, поглядывая на небо, на то, как снопы солнца взрывают рыхлость облаков, опускаются, падают к земле, и окна, вспыхивая, напоминают нимбы. В тот день все было сияющим, странным и молчащим. Почти ни о чем не думалось, так случается во сне: предельно яркий цвет и замедленность ощущений.
– Морозно… – говорила Таня…– ой-ей. Дубленку пора доставать.
Хотелось встретить Дениса, без него мир не звучал, лишь медленно таял в солнечном свечении, походил на сон. Маша бродила по коридорам, но его нигде не было. Перемены сцепляли день, будто кровеносные сосуды; минуты исчезали, и тогда все кругом затягивалось тонкой пленкой льда – до следующего короткого перерыва.
А потом она увидела.
Денис стоял на площадке между лестницами, но смотрел чуть в сторону. Маша заметила девушку, ту самую, смутно знакомую, в кожаной куртке с высоким воротником. Ее волосы были зачесаны назад, и лоб казался неестественно высоким, а рот сжатым и припухшим, точно скомканный лист бумаги. Похоже, ее звали Катя, Марина или Зоя. Или Галя, например.
И по тому, как чуть дрогнула его верхняя губа, как, изменившись, просветлел взгляд, как шагнул он ей навстречу, и она, подавшись телом вперед, протянула руку, как стояли они и говорили о чем-то, недолго и тихо, а потом ушли, легко ступая, – Маша все поняла. Это было однозначно и необратимо.
… Домой идти не хотелось. Она долго бродила по улицам, уже стемнело, замерзли ноги, и все меньше попадалось встречных прохожих. Пока ты чувствуешь мороз (щеки свело), можно просто идти, ни о чем не думать, вернее, напротив, думать, взахлеб размышлять, увязнув в единственном воспоминании. Лестница… Лестница… Как там дальше-то? Лестница, а потом…
Маша зашла куда-то выпить чаю. Это «куда-то» оказалось душным пропахшим ванилью Макдоналдсом, тем самым, что возле института. Получается, она бродила кругами, или туда-сюда по прямой, что, впрочем, не так важно, или, с другой стороны, очень, очень важно. Ведь именно там была лестница.
Чай горячий губы обжег. Да, конечно. Вот когда-то давно,.. а именно, вчера, приехал Тимур. «Тимур, бедный, как права Нина, и как ошибалась я. Глупо, глупо, теперь все будет по-другому. Ведь так? Как же иначе! Я забуду, будет другой день, именно так, а затем…»
Тут Маша почувствовала чужой пристальный взгляд. С соседнего столика, на нее смотрела женщина. Сделав усилие, Маша вернулась к себе, и тогда поняла, что давно уже плачет. Слезы бесшумно стекают по щекам. Торопливо вытерла концом шарфа и достала из сумки телефон. Лучше создать видимость какого-нибудь срочного дела. А телефон звонил, настукивая веселую мелодию. «Тимур, твой единственный настоящий друг. Милый Тимур».
– Але, – она не знала, что говорил он на той стороне, что хотел сказать, – послушай, послушай, – нужно произнести скорее, не опоздать, ведь мир сжимается до крохотного зерна, и ты держишь его сейчас на ладони, – пожалуйста, Тимур, ты слушаешь, да?! Так слушай. Никогда не звони. Не надо. Постарайся забыть. Все, это все. Навсегда, ты понял?! Причина – во мне. Потому что я не хочу. Не хочу. И по-другому не могу.
Она отключила телефон. Тимур больше не будет звонить, не будет писать и, тем более, приезжать. Никогда! Уж в этом, учитывая раненое самолюбие и принципы чести, можно быть уверенной. На душе неожиданно стало хорошо и очень спокойно.
Маша медленно допила чай, а когда вышла на улицу – то не узнала город.
Все белело и кружилось: снег летел, закрывал ближайшие дома так, что ничего не было видно, кроме единого, неспокойного, похожего на морскую пену, снежного стремления. Она спрыгнула с невысокого крыльца и, вздохнув полной грудью, улыбнулась.
