Помните, что каждый человек уникален. Всякий раз, встречаясь с новым клиентом на консультации, я могу лишь предполагать, как повлияли определенные происшествия в его жизни на формирование его характера, ценностей, моральных норм или даже хронических заболеваний. Иногда и сам человек не знает, так откуда же знать мне?
И все же мы можем выделить несколько причин, которые в том или ином составе присутствовали в детстве любого пассивного агрессора.
Ребенок, вырастающий в пассивного агрессора, был неудобен своим родителям. Этого ребенка было слишком много для его значимых взрослых. Они отказывались смириться с тем, что их сын или дочь перетягивает на себя внимание и вытесняет огромную часть родительских желаний в свою пользу.
В течение дня родителю по двести раз приходится делать выбор: удовлетворить желания ребенка или отказать ему в угоду собственным и оказаться в ситуации младенческого негодования. Не каждая мать смирится с таким положением вещей.
Куда проще запугать ребенка, заставить его жить так, чтобы не ставить мать перед выбором:
– Будь тише! Не вертись тут! Не кричи!
– Хорошие девочки не плачут / хорошие мальчики не дерутся.
– Ты же не хочешь расстраивать маму?
– Не смейся так громко, ты мешаешь окружающим.
Родитель не способен справляться с отрицательными эмоциями своего ребенка и всячески делает вид, что этих эмоций либо вообще не существует, либо их причина надуманна. Чтобы принимать и пропускать через себя негатив ребенка, у родителя должна быть четкая система проживания своих собственных эмоций.
Елизавета, 23 года, личная терапия:
Я стала пассивно-агрессивной из-за того, что в детстве мне было «не из-за чего злиться». Действительно: меня кормили, давали крышу над головой и одежду. Чего еще желать? И вот я выросла совсем не злая, только пассивно-агрессивная.
Если запреты на эмоции не действуют, в ход идет система наказаний. Это может быть как физическое насилие, так и психологическая ломка характера и манипуляция страхом одиночества:
– Будешь плакать, я сейчас уйду, а ты останешься тут!
– Всем настроение испортила своими истериками.
– Подожди, домой приедем, там хорошенько получишь!
Границы и того и другого вида наказания крайне размыты, потому что система наказаний ограничивается только фантазией родителя.
Обратите внимание, что здесь я не говорю об отсутствии любви к ребенку. Наличие любви в том представлении, которое свойственно конкретному родителю, никак не противоречит тому, что этот родитель разрешает себе истязать ребенка. Любовь и насилие не являются взаимно исключающими понятиями.
Вы можете возразить, что тогда это не любовь. Я же скажу: любовь – это не набор общепринятых постулатов, это категория, наполненная чем-то уникальным для каждого конкретного человека.
Люди, вступающие в абьюзивные отношения, принимают их за любовь. Да, извращенную, но это любовь, которой их научили родители.
Наказание в таких семьях выбирается как мера воздействия, потому что эта же мера в свое время действовала на родителя. Наказание ребенка заканчивается там, где начинается страх родителя перед собственным наказанием: придут злые дяди в погонах; бабушка вступится за внука (условно – накажет родителя); соседи позвонят в дверь.
Ребенок же в силу зависимого положения не способен сражаться с родителем на одном уровне, поэтому все, что ему остается, – это пассивная агрессия.
Отчаянное стремление каждого ребенка – реализовать желание матери. Стремление это, конечно, в корне эгоистично, ведь ребенок исходит из идеи «счастливая мама – счастливый я», но это же и является причиной столь яростных детских попыток добиться результата.
Мы с вами, будучи взрослыми людьми, уже вкусили горькую пилюлю собственного невсесилия и даже, быть может, смирились с этим (хотя кто-то и не смирился, знаю таких; до сих пор верят, что контролируют все в своей жизни). Маленький же ребенок полностью уверен, что схема «счастливая мама – счастливый я» – надежная, как швейцарские часы. Так же, как идея «счастливый я – счастливая мама».
Столкновение с реальностью, при которой ребенок не способен сделать маму счастливой, как бы он ни старался, приводит к переживанию страшного горя, вынужденному отделению от матери (ибо ее чувства для ребенка непереносимы) и ощущению бессилия. А точнее – бессильной злобы. Эту бессильную злобу повзрослевший пассивный агрессор будет вымещать на самых близких, и чем они ближе, тем сильнее реакция.
Мама при этом может быть замечательной, самой лучшей, очень стараться, но правды о своем несчастье она от ребенка не скроет.
Это те родители, которые отмахиваются от ребенка, показывая, что он лишний:
– Сейчас не до тебя!
– Иди лучше поиграй, я потом тебе почитаю (примерно в никогдабре).
– Не видишь, я занята?
– На шоколадку, только не доставай меня, я устала.
И те, которые откровенно против присутствия ребенка не высказываются, но особо о нем ничего не знают. Это классическое поведение отцов.
– В каком ты, говоришь, классе?
(«На первом курсе, но какие мелочи, право».)
– Не нравится кукла?
(«Понравилась бы… лет семь назад».)
– Классное же платье, чего ты! Мы с мамой вместе выбирали. С каких пор не любишь синий цвет? Всегда же любила!
(«Когда мне было девять, пап».)
– Кто такая Самира? А, подружка твоя. У меня все имена в голове смешались.
(«Конечно, пап, трудно запомнить одну мою подругу с именем САМИРА, когда я учусь в российской школе с пятью Катями в классе».)
Когда я спрашиваю своих клиенток, вышедших из подобных семей, а что они знают о своих родителях, ответы порой формулируются с большим трудом. Дети точно так же не представляют, что за личности их родители. Знают только негативные черты характера – то, на что обижены, и некоторые положительные – те, что знают все.
А вот глубже – пустота. Родители не позволили детям приблизиться к ним, не дали сформировать любовную связь, и это тоже – огромная детская боль, вырывающаяся в виде: «Я вам не мешаю?»
В таких семьях реализуется сценарий тотального деспотичного контроля за всеми сферами жизни ребенка, начиная с плана дня и заканчивая телом.
Гиперопека и гиперконтроль по сути явления одинаковые: родители отбирают у ребенка право распоряжаться своей жизнью и мешают ему учиться брать на себя ответственность. Разница в способах манипуляции.
Гиперопекающие родители манипулируют страхом ребенка потерять их любовь или стать причиной смерти:
– Меня с вами инфаркт хватит!
– У бабушки давление!
Гиперконтролирующие – страхом наказания.
Все эти страхи и злость копятся внутри ребенка, но он боится их высказать, потому что его приводит в ужас возможный результат: «Вдруг маму и правда хватит инфаркт, если я решу, что не хочу танцевать балет?»
Обычно это является частью гиперконтроля в самом жестком его проявлении. У ребенка не остается абсолютно ничего личного.
Эля, 29 лет, личная терапия
Я все еще живу с родителями, у меня нет работы и парня. Если я пытаюсь найти работу, мама начинает плакать и пить корвалол, а ночью приходит ко мне спать, обнимает и говорит, что ей страшно. К слову, мы спали в одной кровати все мое детство, потому что у меня была астма и мама боялась, что я задохнусь. Недавно я сказала, что хочу съехать, чтобы иметь нормальные отношения с мальчиками; мама ответила, что мне это не нужно и от мальчиков одни проблемы. А если мне нужна помощь в сексуальном плане, она отведет меня в секс-шоп.
Каждый взрослый человек сам ответственен за свои эмоции. Человека нельзя спровоцировать на негатив или насилие. Сама по себе провокация существует, и она – ответственность провокатора. А вот вестись или нет на эту провокацию, выбирает провоцируемый человек.
Задача родителя – учить ребенка справляться с эмоциями. Однако есть родители, которые не только не делают этого, но еще и у самого ребенка требуют помощи, чтобы справиться с эмоциями.
Кристина, подписчица
Когда у меня происходили ссоры с родителями, они всегда действовали как единый организм, только в плохом смысле этого слова. Они заступались друг за друга, даже не вникая в произошедшее. Когда я ссорилась с мамой, приходил папа и говорил: «До чего мать довела?», а когда с папой – приходила мама и требовала извиниться. Когда я пыталась объяснить, что случилось, она не слушала, а в конце выдавала аргумент: «Ну, папа из-за тебя плачет!» Видимо, я должна была вскочить и побежать спасать папу от его же переживаний. А мне было тринадцать.
Обычно на вопрос на консультации: «Что вы чувствовали, когда родители ссорились за стенкой?» – я получаю ответ: «Страх». Многие говорят о том, что им хотелось плакать или защитить маму. Но очень немногие отмечают, что чувствовали злость. Даже в самом маленьком возрасте.
А ведь эта эмоция тоже присутствует, когда ребенок слышит повышенные голоса или звуки ударов. Но по причине того, что маленький ребенок не способен совместить в своей психике амбивалентное отношение к родителю, он вынужден выбирать: или злиться, или любить. Это позже придет способность сочетать чувства и какой-никакой навык рефлексии. А пока этого навыка нет, и ребенок выбирает любовь к родителям. Гнев превращается в обиду и тянется, тянется, тянется… десятилетиями.
Любые правила и системы запретов, поощрений и наказаний трактуются каждым человеком по-своему. Однако религиозные родители зачастую не готовы к тому, что у их ребенка может быть свой взгляд на вещи. Они трактуют религиозную концепцию так, как им максимально близко по их мироощущению, и стремятся втиснуть в это мироощущение своего ребенка.
Когда ребенок сопротивляется, его пугают наказанием свыше, геенной огненной и тем, что за его грехи поплатятся те, кого он любит.