Анастасия Александровна Писченкова-Шипинская
Золушка
Глава 2
Екатерина Андревна лежала в свой кровати рядом с мужем, натянув хлопковую ночнушку в мелкие цветочки, и заставляла себя спать. Она то вглядывалась в темноту, стараясь не думать о случившимся, то жмурилась, вспоминая что ела на завтрак, на обед, ужин – в общем, старалась думать обо всем угодно, лишь бы выгнать из головы фразу из двух слов, которая, собственно, и не давала спать. “Какой ужас.” – думала Екатерина Андреевна и ерзала на постели. Наконец, пожилая женщина не выдержала и сказала вслух:
– Какой ужас, Коля…
– Что именно? – недовольно ответил Николай Степанович.
– В смысле, что? Коля, ты как обычно. Девочка эта! Все думаю, где ее мать, почему она пришла именно к нам? Почему именно в нашей деревне высадило ее это чудовище?
– Катя, давай спать. Капитан же сказал: нашли, разбираются.
– Господи! – вдруг заорала хозяйка. – Как я с тобой живу столько лет?! Вечно тебе нет дела.
– А тебе вечно дело есть до всего!
В итоге Екатерина Андреевна так накрутила Николая Степановича, что ему было проще встать, переодеть пижаму на зимнюю куртку и ехать в метель на старой девятке в участок за 10 километров, чем дальше слушать, какой все-таки ужас произошел.
“Лучше бы остались дома..” – всю дорогу думал Николай Степанович. – “Лучше бы остались дома…”
Мужчина даже не подозревал, что именно в этот раз дома действительно оставаться не стоило. И именно в этот раз Екатерина Андреевна была права: скоро их жизнь перевернется с ног на голову, а девочка постучалась в их дом не просто так. И совсем скоро слово «ужас» приобретет для этой семьи новые ассоциации.
***
Сержант, мужчина, чьи морщины напоминали линии на географической карте, проводил пенсионеров к капитану. Их шаги были тяжелыми и медленными. Шепотом пенсионеры говорили о девочке, о Новом годе, о возможности дать малышке хоть на время кров и тепло. Их собственный дом давно стал похож на заброшенный сарай – тихий, пыльный, хранящий лишь воспоминания. Они ведь тоже были когда-то родителями. Но потеряли дочь. Вернее, думали, что потеряли.
В кабинете капитана обстановка была скромной: кушетка, пара стульев, стол, лампа, доска для записей, полка для папок с бумагами и окно. Старшие дети сидели на кушетке. Глаза у них были огромные, вопросительные. Золушка же сидела за столом. Она казалась вырезанной из дерева – спокойная, невозмутимая, как старый дуб посреди поля.
Сержант открыл дверь перед «гостями», но они не вошли. Пожилые люди застыли в дверном проеме как вкопанные, уставившись на детей.
– Проходите, – сказал сержант.
…
– Про-хо-ди-те, – повторил он громче.
В этот момент из кабинета донесся тонкий детский голос.
– Привет, бабуля, – сказала старшая девочка, Катя.
Глаза сержанта стали похожи на два страусиных яйца. Он протер их кулаками. И вопросительно уставился на пенсионеров.
Екатерина Андреевна побледнела. В ее сердце был нанесен точный удар, который разрушил уютный, привычный мир.
И тут девочка добавила.
– Дед, а ты почему молчишь? Привет, говорю.
Казалось бы, простые слова. Но часто именно в таких простых словах кроется правда, от которой пытаешься скрыться много лет.
– Какой ужас, Катя, – проговорил Николай Степанович и рухнул на один из стульев, удачно стоящих возле входа. Видимо, он был не первый посетитель, который терял чувства на пороге этого кабинета.
Часто человеческая судьба определяется случаем, но в этот раз все решила маленькая девочка, которая постучалась в дом в канун Нового года. Чудо это было? Станет ясно совсем-совсем скоро.
***
Разговор с женой Алексееча прервал дежурный.
– Товарищ капитан. Там к вам пенсионеры пришли. Я проводил в кабинет. И вы будете удивлены.
– Так, Ир, целую. Надеюсь, скоро буду, – бросил Кириллов жене и вернулся к сержанту.
– Че там случилось?
– Кажется, старшие дети знают этих пенсионеров.
– Знают?
– Ну, дети назвали их бабушка и дедушка.
Кириллов не курил уже несколько месяцев, но в этот момент рука машинально потянулась в карман за пачкой.
***
– Что, к черту, здесь происходит? – рявкнул капитан, врываясь в кабинет.
К этому моменту в его участке стало уже две рыдающие женщины: одна, запертая в камере для допроса, другая – Екатерина Андреевна – дрожащая, с платком, прижатым ко рту. Платок был единственной преградой для бури, которую эта несчастная женщина сдерживала много лет. Муж держал ее за плечо, словно стараясь впитать в себя её боль.
– Могли бы и не выражаться: здесь дети сидят, – пробормотал Николай Степанович, голос его был хриплым.
– Могли бы сразу отвечать на вопрос, – прошипел Кириллов. Терпение у капитана, казалось, было на пределе.
Внезапно, из этого вихра слез и криков, вынырнула старшая Катя.
– Это наши бабушка и дедушка. Мы не видели их много лет. Маша вообще была маленькая, когда мы уехали.
Екатерина Андреевна закивала, пытаясь сглотнуть слезы и что-то сказать, но наружу прорывались только всхлипы. Её рыдания были не просто плачем – это
была надежда матери, что все с ее ребенком хорошо. Много лет мать ждала. И совсем скоро эта встреча произойдет.
"Все же хорошо, что не остались дома…" – пронеслось в голове у Николая Степановича.
– Где наша дочь? – спросил он вслух.
Кириллов громко выдохнул, словно выпустил из лёгких целый поток накопленного раздражения. Он сунул руки в карманы, словно ища там ответ на вопрос, который сам себе еще не сформулировал.
– Пу-пу-пу-у, – пробормотал он. – Ладно. Сейчас приведу. Его слова прозвучали странно, словно он сам не верил в то, что говорит, словно его ответ был лишь попыткой спрятаться от необъяснимой путаницы, которая так внезапно свалилась на него.
***
– Лена, – прошептала Екатерина Андреевна. Её дочь, Елена, стояла перед ними, вся изможденная, вся в слезах, во взгляде ее было нечто невыразимое, смесь отчаяния, стыда и безграничной любви.
– Привет, мам. Привет, папа.
Тут в кабинете начался буквально хор рыданий, глухой, пронзительный. Только Золушка и капитан Кириллов остались невозмутимыми: ребенок не понимал, что происходит, капитану же казалось, что он оказался героем кино.
– Знаете, господа, до Нового года осталось 48 часов. Я хочу к детям и к жене домой, встретить праздник. Мне не до ваших семейных секретов, до разбирательств в ваших запутанных отношениях. Если ситуация не начнет проясняться прямо сейчас, я вызываю следователей. Будет уголовное дело, а вы, Елена, поедете "отдыхать" в камеру. Даю вам последний шанс всё рассказать.
Здесь все строго посмотрели на Алексеича. При этом в каждом взгляде читалась своя причина: Екатерина Андреева не до конца верила в происходящее, Николай Степанович хотел поговорить с дочерью и укрыть ее ото всех бед, дети хотели домой, а Елена явно стыдилась теперь своего положения еще больше. Она захлюпала носом, сглотнула слезы, резко вытерла ладонями лицо, вздохнула и сказала:
– Ладно. С чего начать?
– С начала, – выкрикнул капитан.
Глава 3
Принято считать, что в конечном счете, мир делится на два типа людей. На тех, кто аккуратно сидит на краешке дивана, не смеет замарать обивку своими неуклюжими действиями и потревожить покой других. И на тех, кто, раскинувшись во весь рост, разваливается и оставляет повсюду крошки. Но, знаете, есть и третий тип. Эти люди, словно запыленные портреты на дальней стене, молчат. Молчат так глубоко и основательно, что кажется, будто их не существует.
Елена была как раз из третьего типа. Из тех, чьи голоса звучат, как шепот ветра, если вообще звучат. Она не оставляла крошек, не оставляла следов, не оставляла впечатлений. По крайней мере, так казалось на первый взгляд. Лена всегда молчала.
И когда в ее детстве отец бил мать, а следом ее, а после в школу девочка приходила в синяках. И когда одноклассники смеялись с ее бедного костюма, а потом на дискотеках, когда парни щипали симпатичных девчонок за зад, делая им пацанские комплименты, а Лену сторонились, когда соседи не звали и не приходили к ним на праздники, не разделяли ни печали, ни радости, она молчала. Замуж Лена вышла по тому же принципу.
Поэтому сейчас, когда капитан просит начать Елену "с начала", она не знает, где это самое начало. Вероятно, стоит рассказать с момента, когда будучи маленькой девочкой, она впервые усвоила урок: смириться безопаснее, чем раскрыть рот и пойти против чужой воли. Но когда именно был этот момент?
***
В деревне, где она родилась, были свои правила. И в центре этих правил, словно путеводная звезда, светила семья Паши.
Афанасьевы. Фамилия звучала как отголосок чего-то крепкого, надежного, уходящего корнями в самое сердце земли. Они были своего рода аристократами этой маленькой деревенской республики,
Отец Паши, Григорий Петрович, строил в округе дома под ключ. Это были не просто дома, а огромные коттеджи, виллы, где, как казалось, можно было пережить любую непогоду и за окном, и в душе. Он был мастером своего дела, человеком, который мог создать что-то весомое и прочное. Его руки, покрытые прожилками вен, рассказывали истории о каждом построенном доме, о каждой забитой свае, о каждой уложенной кирпичной кладке.
А сын, Паша, был словно отражением отца, но с какой-то своей, едва уловимой нотой. Он помогал отцу, но с меланхоличной сосредоточенностью, словно делал это потому, что так положено, а не по велению сердца. Он был высоким и молчаливым, как вековой дуб. Его движения были плавными и точными, как у часовщика, собирающего сложный механизм. Он был словно тень отца, которая неотступно следовала за ним, одновременно дополняя и конкурируя с его яркой натурой, поэтому Паша тоже часто молчал.
Лена знала Пашу с детства. Лена была красивой, но бесприданницей.
Ее мама, Екатерина Андреевна, работала дояркой, а папа, Николай Степанович, водителем на местной ферме. Ее семья не принадлежала к кругу избранных, у них были свои, более скромные роли в этой деревенской иерархии. Они были теми, кто приносил воду, кто вспахивал поля, кто следил за скотом.
Жаловаться в семье Лены было не принято. Но и менять что-либо никто не хотел. Они надеялись и благодарили за то, что имели. Слов ”не хочу" не существовало в принципе. Зато были слова "надо", "должны", "так положено".
Поэтому когда Паша сделал Лене предложение, за закрытыми дверями состоялся такой диалог.
– В смысле замуж за Павлика не хочешь? Какой университет? Ты с ума сошла? – слова Екатерины Андреевны прозвучали, словно удар хлыста.
– Мам, но мне всего 17 лет.
– И что? Ты хочешь с пяти утра корову доить? Мы не для такой жизни с отцом тебя растили.
Это был единственный раз, когда Лена попыталась открыть сердце, поделиться сомнениями, но мать такое поведение не приняла. Екатерина Андреевна искренне не понимала, как можно отказаться от такой судьбы: жить в достатке в городе, уехать из этого захолустья, не работать, смотреть за домом и собой. Ей казалось, что Лена, подобно молодому цветку, собирается вырваться из-под тяжелого камня. И разве можно хотеть под этим камнем оставаться?
Папа Лены, который этот разговор слышал, тоже ничего не сказал. Он, как всегда, придя после работы развалился в своей кресле, закинув ноги на специальный стульчик и практически сразу задремал. Телевизора в тот момент в семье не было. Его подарит Паша в качестве выкупа за невесту. А Лена еще больше обидеться на отца, который не взглянет в ее глаза, полные слез, а нажмет кнопку и нырнет в разноцветный экран.
Но чем это все обернется, ни Екатерина Андреевна, ни Николай Федорович, ни Паша, ни даже сама Лена, представить тогда не могли.
***
Жизнь шла.
Лена переехала в город. После свадьбы родители Паши подарили им квартиру.
– Внукам! – довольно сказал свекр, вручая ключи от просторной трешки в новостройке.
И с первым поворотом замка, жизнь молодой семьи действительно изменилась. И изменилась в лучшую сторону. Лена стала ходить на шопинг, завела модных подруг, родила детей в частной клинике, пошла на йогу, пилатес, танцы… Она занимала себя всем, чем угодно, лишь бы не задавать лишних вопросов Паше, а быть примерной женой, быть благодарной. Она не лезла в их семейный бизнес. По разным причинам. Но основную вы уже знаете. Жизнь была стабильной и размеренной, предсказуемой.
Но, как это часто происходит, настоящее затишье предвещает сильнейшую бурю.
***
Шесть лет назад, в пятницу в канун Нового года Лена вместе маленькой Машей пораньше забрала старшую Катю из сада. По дороге они зашли за продуктами, не спешно поднялись на свой этаж, неспешно разделись и принялась греть ужин. Как вдруг в квартиру стали сильно стучать. Это был отец Паши.
Григорий Петрович забежал в гостиную не разуваясь, он кинул на пол небольшую спортивную сумку с деньгами со словами: «Это все, что есть. Забирай.»
– Я не понимаю, что происходит, – растерянно сказала Лена.
– Не время задавать вопросы. Бери основные вещи и уезжай. Пашу задержали. Он обидел серьезных людей. Билеты на самолет я взял. Давай, хватай детей, подвезу.
Лена сжала губы. Ей не хотелось расставаться со своим новым укладом, с этой квартирой, с мечтами, которые она успела насочинять.
Но могла ли она в тот момент возразить? Впервые в жизни взять и возразить? Не могла и ненавидела себя за это.
– Тебя там встретят друзья нашей семьи. Не волнуйся, – твердо сказал свекр и вышел на улицу ожидать, пока Лена соберет детей и спустится, чтобы сесть в машину. Григорий Петрович заберет у невестки ключи от квартиры, с той же легкостью, как отдавал на свадьбе, забыв обещание оставить жилье внукам. После он без слов проводит их до терминала и бросит на прощание короткое: «Будьте осторожнее».
И даже в тот момент Лена ничего не скажет, а только сильнее обнимет детей, глубже вздохнет и мысленно проговорит себе слова отца, которые он повторял в ее детстве чаще чем следовало: «Значит так надо».
Значит, надо. Но кому?