Амитав Гош
Огненный поток

Flood of Fire by Amitav Ghosh

© Александр Сафронов, перевод, 2022

© Андрей Бондаренко, оформление, 2022

© “Фантом Пресс”, издание, 2022

* * *

Дебби, к нашему 25-летию

Глава 1

Хавильдар^[1] Кесри Сингх был из тех вояк, кто любит возглавить строй, и особенно в маршах, по уже завоеванной территории, когда от авангарда требуется лишь вскинуть штандарты повыше да придать парадное выражение лицам, впечатляя прорву зевак на обочине.

Даже не глядя на простолюдинов, скопившихся вдоль дороги, Кесри знал, что они сражены. В удаленном уголке Ассама сипаи Ост-Индской компании были событием незаурядным: марширующий через рисовые поля взвод 25-го туземного пехотного полка (знаменитого “Пачиси”) для большинства селян являл собою самое яркое зрелище года, а то и десятилетия.

К обочине стекались толпы фермеров и пастухов, старух и детей, боявшихся пропустить действо; им было невдомек, что продлится оно не один час.

Следом за верховым Кесри двигался пеший строй так называемого продовольственного отряда, а замыкала авангардную колонну обозная команда, что нарушало правду жизни, поскольку обозники всегда выступали впереди батальона и превосходили его числом – две тысячи обслуги против шести сотен сипаев. Обоз напоминал передвижной город: длинная череда подвод на воловьей тяге, занятых разномастным народом – браминами и молочницами, лавочниками и зерновщиками-банджара^[2] и даже отделением баядерок. Живности тоже хватало: шумные стада овец, коз и быков, а также пара слонов, перевозивших офицерские пожитки и мебель, – притороченные к слоновьим спинам столы и стулья смахивали на опрокинувшихся навзничь жуков.

Затем слышался барабанный бой, вздымалось облако пыли. Земля ритмично подрагивала в такт барабанам, когда появлялась первая шеренга в десять сипаев, начинавшая длинную извилистую реку из черных киверов и сверкающих штыков. Зеваки бросались врассыпную и за дальнейшим прохождением войска под аккомпанемент флейт и барабанов наблюдали из-за укрытия кустов и деревьев.

Вряд ли какое другое зрелище могло сравниться с видом бенгальских пехотинцев на марше. Это понимали все до последней баядерки, молочника, конюха, водоноса и прочих, но всех лучше – хавильдар Кесри Сингх, исполнявший роль ростры маршевой колонны.

Кесри считал зрительский успех составной частью воинской службы, а потому его вовсе не смущало то, что именно выразительная внешность часто обеспечивала его местом во главе колонны. Ведь не его вина, что участие во многих сражениях придало ему облик бывалого рубаки: он не напрашивался на сабельный шрам, от которого надменно оттопыривалась нижняя губа, и на пересекавший темно-смуглую щеку рубец, похожий на искусную татуировку.

И все же не впечатляющая физиономия его играла решающую роль. Нет, при желании Кесри мог, конечно, выглядеть свирепо, чему способствовали закрученные вверх усы и насупленные брови, но в этом отношении он сильно уступал некоторым однополчанам. Однако никому не удавалось превзойти его в молодцеватости, с какой он носил военную форму: черные рейтузы облегали ляжки, точно собственная кожа, подчеркивая их мускулистость, декоративные “крылышки” на широких плечах смотрелись не украшением, но доспехом, алая тужурка с ярко-желтой оторочкой сидела как влитая. А лихость, с какой был сдвинут набекрень черный, размером с улей кивер, казалась недосягаемой.

Кесри возглавлял строй чаще прочих унтер-офицеров, что неизменно вызывало глухое недовольство его сослуживцев-афшаров. Но он не обращал внимания на их ворчанье – вполне естественно, что эти тупые увальни завидуют такому молодцу, как он.

В батальоне Кесри безгранично уважал только субедара Нирбхая Сингха, старшего по званию индуса. Пусть чином тот уступал самому младшему английскому субалтерну, но благодаря силе своей личности, а также семейным связям занимал такое положение, что даже командир батальона майор Уилсон не отваживался ему перечить.

Сипаи же воспринимали его не только как старшего унтер-офицера, но как своего патриарха, ибо происходил он из раджпутского^[3] рода, три поколения которого составляли ядро полка. Шестьдесят лет назад его дед-дуффадар^[4], оказавший помощь в формировании полка, стал первым субедаром подразделения, а потом сию должность занимали многие потомки их семьи. Нирбхай Сингх унаследовал ее от своего старшего брата Бхиро Сингха, пару лет назад ушедшего в отставку.

Их семья землевладельцев обитала на окраине Гхазипура, что неподалеку от Бенареса. Поскольку почти все батальонные сипаи были из тех же краев и той же касты, у многих из них, сыновей тех, кто служил под началом отца и деда нынешнего субедара, имелись связи с этим семейным кланом.

А вот Кесри был среди немногих, лишенных этой привилегии. Его родная деревня Наянпур лежала на отшибе, и с вышеозначенным семейством его связывало лишь то, что младшая сестра Дити вышла замуж за племянника субедара. Кесри способствовал устройству этого брака, что сыграло немалую роль в получении им чина хавильдара.

В свои тридцать пять он, отслуживший в полку девятнадцать лет, вполне мог тянуть военную лямку еще добрых годов десять-пятнадцать и потому вполне обоснованно рассчитывал, что с помощью Нирбхай Сингха вскоре получит чин джамадара. И почему бы со временем ему самому не стать батальонным субедаром? Никто из сослуживцев-афшаров ему не ровня по уму, решительности и богатому опыту. Сия должность его по праву.

За последние месяцы Захарий Рейд столько раз обманывался в ожиданиях, что позволил себе поверить в окончание своих испытаний, только увидев публикацию в “Калькуттской газете”, извещавшую о его оправдании.

5 июня 1839

Наш обзор заметных событий недели будет неполным без упоминания о недавнем судебном заседании, на котором с мистера Захария Рейда, молодого моряка из Балтимора, Мэриленд, были сняты все обвинения по делу об инцидентах на шхуне “Ибис”, имевших место в сентябре прошлого года.

Нет нужды напоминать постоянным читателям нашей газеты, что “Ибис” направлялся на Маврикий, имея на борту двух заключенных и группу кули, однако возникшие беспорядки привели к гибели начальника конвоя Бхиро Сингха, многажды увенчанного наградами за храбрость бывшего субедара туземного пехотного полка.

Вдобавок шхуна попала в страшный шторм, в результате чего пятеро злодеев совершили побег на баркасе, предварительно умертвив первого помощника Джона Кроула. Предводителем банды стал корабельный боцман, негодяй-араканец, а в число его сообщников вошли оба заключенных, одним из которых был бывший расхальский раджа Нил Раттан Халдер (в памяти европейских обитателей Калькутты наверняка свежа прошлогодняя городская сенсация – суд над раджой, обвиненным в подлоге).

К счастью для потрепанной штормом шхуны, ей повстречалась бригантина “Амбойна”, которая сопроводила ее в Порт-Луи, избавив от новых человеческих потерь. Охранники, надзиравшие за переселенцами, обвинили мистера Рейда в сговоре с пятью бежавшими злодеями, одним из которых был убийца субедара – кули, уроженец Гхазипура. Ввиду серьезности обвинения было решено рассмотреть дело в Калькутте, а мистера Рейда переправить в Индию и взять под стражу.

К сожалению, под арестом он провел немало времени из-за нездоровья главного свидетеля – мистера Чиллингуорта, капитана “Ибиса”. Как нам стало известно, именно состояние капитана, не позволявшее ему отправиться в путь, было основной причиной неоднократного переноса даты слушаний…

После очередной отмены суда Захарий всерьез подумывал на все плюнуть и сбежать. Ничего сложного: он не закован и легко наймется на какой-нибудь корабль. Многие команды страдали от нехватки людей, и его взяли бы, не задавая лишних вопросов.

Однако он подписал обязательство предстать перед судом, и бегство его означало бы признание своей вины. Вторым весомым сдерживающим фактором была лицензия помощника, которую он сдал в контору начальника калькуттского порта. Потерять лицензию – значит лишиться всего, добытого тяжким трудом на “Ибисе”, где от корабельного плотника он поднялся до второго помощника капитана. Если же вернуться в Америку и выправить новые документы, в них, скорее всего, опять появится отметка “черный”, которая навсегда перекроет путь к карьере морского офицера.

Однако честолюбие и решительность его натуры уравновешивались изрядной долей благоразумия, и потому в ожидании суда он предпочел не изнывать от нетерпения, но перебиваться случайными заработками на киддерпорской верфи, став завсегдатаем оккупированных блохами ночлежек. Неутомимый ученик, досуг он посвящал штудированию учебников по навигации и судовождению.

Слушание по делу “Ибиса” проходило в ухоженном актовом зале ратуши. Председательствовал досточтимый мистер Кендалбуш, член Верховного суда. На свидетельское место первым был вызван капитан Чиллингуорт. Он дал мистеру Рейду пространную благоприятную характеристику и заявил о его непричастности к путевым злоключениям, обвинив в них мистера Кроула, первого помощника. Тот человек, сказал он, был печально известен своей вздорностью и буйством, дурно исполнял служебные обязанности, разжигал неприязнь между переселенцами и командой.

Следующим дал показания мистер Дафти, некогда подвизавшийся на службе речных лоцманов. Он также безоговорочно высказался в пользу мистера Рейда, охарактеризовав его как яркого представителя белокожего юношества, в котором так нуждается Восток, – честного, трудолюбивого, жизнерадостного и скромного.

Милый старина Дафти! В долгие месяцы ожидания он был единственным, на кого Захарий мог рассчитывать. Раз-другой в неделю старый лоцман сопровождал его в контору начальника порта, удостоверяясь, что дело “Ибиса” не сунули под сукно и благополучно забыли.

Затем были заслушаны два письменных свидетельства, одно из которых дал мистер Бенджамин Бернэм, владелец “Ибиса”. Наши читатели, конечно, хорошо знают этого видного коммерсанта, ярого сторонника свободной торговли.

Перед оглашением сего свидетельства судья Кендалбуш уведомил, что ныне мистер Бернэм пребывает в Китае, иначе непременно явился бы в суд. Помехой ему стала ранее возникшая кризисная ситуация, которую породили необдуманные действия комиссара Линя, нового губернатора Кантона. Поскольку конфликт еще не улажен, мистер Бернэм вынужден остаться на берегах Поднебесной империи, дабы капитан Чарльз Эллиотт, полномочный представитель Ее величества, мог прибегнуть к его мудрому совету.

В своих показаниях мистер Бернэм аттестовал Захария Рейда как добропорядочного человека, честного работника и зрелого христианина, чистоплотного душой и телом. Выслушав свидетельство, судья Кендалбуш отметил, что слова мистера Бернэма имеют большой вес, ибо он давний лидер общины и столп церкви, известный своей благотворительностью не менее, чем страстной борьбой за свободу торговли. Судья не преминул упомянуть и супругу предпринимателя миссис Кэтрин Бернэм, которая по праву считается хозяйкой лучших городских приемов и оказывает поддержку всяческим благим делам.

Второе свидетельство было получено от гомусты мистера Бернэма Ноб Киссин-бабу Пандера, который во время происшествия находился на борту “Ибиса”, исправляя должность суперкарго. Сейчас он тоже в Китае вместе с хозяином.

Показания гомусты полностью совпали с тем, что было сказано капитаном Чиллингуортом. Правда, стиль этого послания изобиловал странностями, столь любимыми городскими чудаками. Отдавшись полету фантазии, гомуста выставил себя истинным придурком, назвав мистера Рейда “лучезарным посланником индуистского божества”…

Помнится, Захария кинуло в жар, когда судья прочел эту фразу. В зале как будто возник вечно таинственный Ноб Киссин-бабу: облаченный в свой неизменный шафрановый балахон, он сложил руки на пышной груди и покачивал головой.

За время их знакомства гомуста разительно переменился, становясь все более женоподобным, а с Захарием вообще держался как любвеобильная мамаша с ненаглядным сыном. Хоть это и коробило, Захарий проникся к нему благодарностью, ибо Ноб Киссин, несмотря на все его странности, располагал большими возможностями и не раз приходил на помощь.

Можно представить, с каким нетерпением ожидалось появление молодого морехода, получившего этакую характеристику. И он, надо сказать, ничуть не разочаровал, хотя, пожалуй, был ближе к эллинскому, нежели индуистскому божеству: светлоликий, темноволосый, ладный, крепко сбитый. Допрос его длился долго, но отвечал он уверенно, без всякой запинки, чем произвел весьма благоприятное впечатление на судей.

Изрядное число вопросов касалось судьбы пятерых беглецов, в ночь шторма покинувших “Ибис” на корабельном баркасе. На вопрос, имелся ли у них хоть малейший шанс уцелеть, мистер Рейд ответил, что все они, несомненно, погибли. Больше того, он собственными глазами видел неопровержимое доказательство их смерти – перевернувшийся баркас с пробитым днищем.

Все это полностью совпало с показаниями капитана Чиллингуорта, заверившего, что никто из беглецов не мог спастись. Слова мистера Рейда всколыхнули отведенную для местного населения часть зала, где собралась большая родня покойного расхальского раджи, включая его малолетнего сына…

Вот тогда-то Захарий понял, почему зал набит битком: многочисленные друзья и родственники покойного раджи тщетно рассчитывали получить надежду, что он все-таки жив. Увы, утешить их было нечем, Захарий ничуть не сомневался, что все беглецы сгинули в море.

Когда речь зашла об убийстве субедара Бхиро Сингха, мистер Рейд подтвердил, что наряду с прочими был тому свидетелем. Это произошло на экзекуции – капитан назначил шестьдесят плетей проштрафившемуся кули. Человек необычайной силы, тот освободился от вязок и задушил субедара его же кнутом. Все случилось мгновенно, на глазах у сотен людей, и капитан был вынужден приговорить виновника к повешению. Однако обрушившийся шторм не позволил исполнить приговор.

Слова мистера Рейда вновь всколыхнули зал, ибо, как выяснилось, на суд пришло немало родичей субедара…

Дюжина родственников вела себя так шумно, что привлекла всеобщее внимание. Почти все они были бывшие сипаи, как те надсмотрщики, что сопровождали переселенцев. Захария всегда поражала их беззаветная преданность Бхиро Сингху – не вмешайся офицеры, убийцу субедара порвали бы на куски. Вот и сейчас родня пылала жаждой мести.

Затем суд удалился на совещание. После короткого обсуждения судья Кендалбуш объявил, что с мистера Рейда сняты все обвинения. Вердикт был встречен аплодисментами части зала.

На вопрос о его дальнейших планах мистер Рейд, кажется, сказал, что в ближайшее время намерен отправиться к китайским берегам…

На том бы всему и завершиться, но…

Захарий уже готовился вместе с Дафти отпраздновать благополучный исход дела, когда судебный чиновник вручил ему кипу счетов за всяческие издержки. Самым крупным оказался счет за проезд от Маврикия до Индии, а всего долгов набралось почти на сотню рупий.

– Я не смогу это оплатить! – воскликнул Захарий. – У меня и пяти рупий не найдется!

– К сожалению, должен вас уведомить, сэр, что лицензию помощника вам не вернут до полного погашения долга. – В тоне чиновника было все, кроме сочувствия.

Праздник превратился в поминки – еще никогда эль так не горчил.

– Как же быть, мистер Дафти? Без лицензии не заработать сотню рупий, это ж почти пятьдесят долларов серебром. Здесь, в Калькутте, у меня больше года уйдет, чтоб скопить этакую сумму.

Дафти задумчиво почесал большой, похожий на сливу нос и прихлебнул эль.

– Скажите-ка, Рейд, я не ошибаюсь в том, что некогда вы были корабельным плотником?

– Да, сэр, я начинал подмастерьем на балтиморской верфи Гарднера, одной из лучших в мире.

– И как, еще управитесь с молотком и ножовкой?

– Вне всяких сомнений.

– Что ж, для вас, пожалуй, работенка найдется.

Захарий навострил уши. Требовался плотник для обновления плавучего дворца, по суду доставшегося мистеру Бернэму от бывшего расхальского раджи. Сейчас судно было пришвартовано возле калькуттского особняка Бернэмов, но им давно не пользовались, оно обветшало и нуждалось в хорошем ремонте.

– Погодите, речь о том корабле, где в прошлом году раджа угощал нас обедом? – спросил Захарий.

– О том самом. Только сейчас он превратился в развалюху. Пупок развяжешь, чтоб привести его в божеский вид. Давеча миссис Бернэм меня достала – вынь да положь ей молотчика.

– Молодчика? О чем вы, черт возьми?

– А вы все такой же несмышленыш, Рейд? – ухмыльнулся Дафти. – Пора уж маленько освоить наш индийский зуббен. “Молотчиком” здесь называют плотника, ремесленника и всякого работягу. Ну что, возьметесь? Барыш будет хороший – хватит, чтоб расквитаться с долгами.

Захария накрыло волной безмерного облегчения.

– Конечно, возьмусь, мистер Дафти! Располагайте мной!

Он был готов приступить к работе уже завтра, но оказалось, что миссис Бернэм занята подготовкой к отъезду – слабой здоровьем дочке доктора рекомендовали покинуть Калькутту, и она увозила ее в имение своих родителей, что в горном селе Хазарибагх. К тому же общественные обязанности и благие дела поглощали ее время настолько, что мистер Дафти никак не мог с ней поговорить. Наконец ему удалось перехватить миссис Бернэм на лекции недавно приехавшего английского врача, которую она же и устроила.

– О, это был кошмар, мой мальчик, – рассказывал лоцман, отирая взмокший лоб. – Толстозадый лекарь всё нудил и нудил о какой-то жуткой эпидемии. Ну хоть получилось перемолвиться с миссис Бернэм, завтра она примет вас у себя. В десять утра вам удобно?

– О чем речь! Спасибо, мистер Дафти!

Для Ширин Моди тот день начался вполне обычно, и оттого показалось совершенно невероятным, что новость добралась до Бомбея без всяких предвестий и уведомлений. Всю жизнь Ширин придавала огромное значение знакам и предзнаменованиям (муж Бахрам частенько над ней посмеивался и корил за суеверность), но теперь, как ни старалась, не могла припомнить ни единого намека, который можно было бы расценить как пророчество того, что принес тот день.

Нынче к обеду она ждала своих дочерей Шерназ и Бехрозу с их детьми. Пока муж был в Китае, эти еженедельные совместные трапезы, да еще визиты в Храм Огня, стоявший в конце улицы, служили ей главным развлечением.

Ширин обитала в верхнем этаже семейного особняка Мистри, расположенного на Аполло-стрит в одном из самых оживленных бомбейских районов. Главой семьи долгое время был ее отец сет Рустам-джи, знатный корабел. После его смерти семейное дело переняли братья Ширин, которые с женами и детьми занимали нижние этажи. Из замужних наследниц в доме оставалась одна Ширин, сестры же ее, согласно обычаю, перебрались в жилища своих мужей.

Дом Мистри был шумной обителью, день-деньской полнившейся голосами слуг, поваров, нянек и сторожей. Рустам-джи отвел дочери самую тихую часть дома и настоял на том, чтобы после обручения молодые жили под его крышей, поскольку в то время Бахрам был беден и в Бомбее не имел родственных связей. Заботливый отец, сет хотел быть уверен, что после замужества Ширин ни в чем не будет знать недостатка, и в том вполне преуспел, однако превратил молодых супругов в этаких нахлебников семейства.

Бахрам не раз предлагал отделиться, но Ширин возражала, не представляя, как ей одной вести хозяйство во время долгих отлучек мужа в Китай; она не хотела покидать родное гнездо, в котором выросла. Лишь много позже, когда родители умерли, а собственные дочери вышли замуж, Ширин почувствовала себя приживалкой. Не сказать, что домашние держались с ней неласково, напротив, они были чрезвычайно предупредительны, словно с гостьей. Но все, и в первую очередь слуги, прекрасно понимали, что истинные хозяйки в доме ее невестки. Никто не спрашивал мнения Ширин, когда, например, решался вопрос устройства сада на крыше, ее просьбы приготовить экипаж рассматривались в последнюю очередь или вообще забывались, а в склоках челяди всегда доставалось ее лакеям.

Порою Ширин погружалась в то странное одиночество, какое бывает в доме, где слуги числом изрядно превосходят хозяев. Еще и потому она с таким нетерпением ждала еженедельных обедов с дочерьми и внуками и тщательно к ним готовилась: долго составляла меню и выискивала старинные рецепты, следя за тем, чтоб повар снял пробу с того, что получилось.

Нынче Ширин раз-другой наведалась в кухню, надумав добавить в меню дар ни пори, чечевицу с миндалем и фисташками в кляре. С утра она командировала слугу на рынок за нужными ингредиентами. Его не было долго, и вернулся он какой-то странный.

– В чем дело? – спросила Ширин.

Слуга стал что-то мямлить, а потом сказал, что внизу Вико, управляющий Бахрама, разговаривает с ее братьями.

Ширин оторопела. Вико был с хозяином неотлучно, с тех пор как год назад они вместе уехали в Китай. Если управляющий вернулся в Бомбей, то где же Бахрам? И почему Вико встретился с ее братьями, прежде чем повидался с ней? Даже если его выслали вперед по неотложному делу, Бахрам, конечно, передал с ним письмо и подарки.

Ширин растерянно смотрела на слугу: этот человек был при ней много лет, хорошо знал Вико и вряд ли мог ошибиться. Однако она спросила:

– Ты, часом, не обознался?

Слуга с таким видом покачал головой, что у Ширин захолонуло сердце.

– Ступай и скажи Вико, что я хочу его видеть немедленно, – приказала она.

Внимательно оглядев себя, Ширин сообразила, что еще не готова к приему посетителей; кликнув горничную, она поспешила в спальню и распахнула дверцы гардероба. Взгляд ее упал на сари, которое было на ней в день отъезда Бахрама. Дрожащими руками Ширин взяла наряд с полки и приложила к своей исхудалой, угловатой фигуре. Сияние богатого шелка, озарившее комнату, окрасило зеленью продолговатое лицо, большие глаза и седину на висках.

Ширин присела на кровать, вспоминая прошлогодний сентябрь, когда Бахрам отбыл в Кантон. В тот день ее сильно встревожили дурные знаки: ночью мужнин тюрбан свалился на пол, а утром она разбила свой красный свадебный браслет. Эти предзнаменования так ее обеспокоили, что она умоляла мужа отложить отъезд. Но Бахрам сказал, что медлить нельзя, но вот почему – она запамятовала.

Прибежала горничная:

– Звали, биби-джи?

Очнувшись от воспоминаний, Ширин стала одеваться, и тут со двора донеслись громкие голоса. В том не было ничего необычного, но Ширин отчего-то взволновалась и велела служанке сбегать разузнать, в чем там дело. Вернувшись, горничная доложила, что галдели посыльные, которых отправили с сообщением.

– Каким сообщением? Кому?

Этого служанка не знала, и Ширин спросила, поднялся ли Вико.

– Нет, биби-джи. Он все еще внизу, говорит с вашими братьями. Они заперлись в конторе.

– Вот как?

Ширин заставила себя сидеть спокойно, пока горничная расчесывала и укладывала ее лоснящиеся волосы до пояса. Едва покончили с прической, как снизу вновь послышались голоса. Ширин поспешно вышла из спальни и направилась в гостиную, ожидая увидеть Вико, но, к несказанному удивлению, застала там своих зятьев. Оба сильно запыхались и выглядели обескураженными – похоже, они бегом примчались из своих контор.

Охваченная дурным предчувствием, Ширин отринула всякие церемонии:

– Что это вы здесь делаете средь бела дня?

В кои-то веки зятья утратили чопорность и, подхватив ее под руки, усадили на кушетку.

– Что такое? – изумилась Ширин. – Чего вы?

– Крепитесь, сасу-май^[5]. Мы должны вам кое-что сообщить.

Ширин уже все поняла, но помолчала, на мгновенья продлевая жизнь надежде, затем глубоко вздохнула и вымолвила:

– Говорите. Я хочу знать. Речь о вашем тесте?

Зятья отвели взгляды, и другого подтверждения не требовалось. У Ширин помутилось в голове, но она вспомнила правила поведения вдов и почти машинально ударила запястьем о запястье, разбив стеклянные браслеты. Осколки их оставили на коже кровящие царапинки. Припомнилось, что много лет назад эти браслеты привез из Кантона Бахрам. Однако мысль эта не вызвала слез, все чувства будто умерли. Ширин подняла голову и увидела Вико, маячившего в дверях. Вдруг ужасно захотелось избавиться от зятьев.

– Женам уже сказали? – спросила Ширин.

Зятья помотали головами:

– Нет, мы прямиком сюда, сасу-май. Мы даже не знали, что случилось, в записках от ваших братьев была только просьба явиться срочно. Ну вот, мы пришли, и нам сказали, будет лучше, если обо всем вы узнаете от нас.

– Что ж, их поручение вы исполнили, – кивнула Ширин. – Остальное расскажет Вико. А теперь ступайте домой к женам. Им будет еще тяжелее, чем мне. Поддержите их.

– Конечно, сасу-май.

Зятья отбыли, и Вико прошел в гостиную. Неохватный в поясе мужчина с глазами навыкате, одет он был, как всегда, на европейский манер: светлые полотняные брюки и пиджак, сорочка со стоячим воротничком, галстук. Вертя в руках шляпу, он уже что-то пробормотал, но Ширин жестом его остановила и обратилась к слугам:

– Оставьте нас. Я хочу поговорить с ним наедине.

– Наедине, биби-джи?

– Плохо слышите? Да, наедине.

Слуги вышли, Ширин предложила гостю сесть, но он, отказавшись, покачал головой.

– Как это случилось, Вико? Рассказывай все.

– Несчастный случай, биби-джи. Печально, что произошло это на корабле, который хозяин так любил. “Анахита” стояла на якоре возле острова Гонконг, что неподалеку от Макао. В тот день мы только что прибыли на шхуну, распрощавшись с Кантоном. Все улеглись пораньше, а вот сет-джи бодрствовал. Наверное, он прогуливался по палубе. Было темно, он, видимо, оступился и упал за борт.

Ширин слушала внимательно, не сводя взгляда с рассказчика. По опыту прежних утрат она знала, что состояние этакой отрешенности не продлится долго – вскоре чувства захлестнут, затуманив рассудок. Пока голова ясная, надо вызнать, что же там произошло.

– Он прогуливался по палубе?

– Да, биби-джи.

Ширин нахмурилась. Она прекрасно знала “Анахиту” с момента закладки киля, сама выбрала ей имя в честь зороастрийской богини вод и лично надзирала за мастерами, вырезавшими ростру и украшавшими интерьер.

– Значит, он поднялся на квартердек, верно?

Вико кивнул:

– Да, биби-джи. Обычно там он и прогуливался.

– Но если он упал с квартердека, кто-нибудь услышал бы всплеск – вахтенный ласкар или на соседних кораблях.

– Да, рядом было много судов, но никто ничего не слышал.

– Где его нашли?

– На острове, биби-джи. Тело вынесло на берег.

– Была ли траурная церемония? Как вы поступили?

Вико мял в руках шляпу.

– Мы устроили погребение, биби-джи. Там было много парсов, среди них нашелся дастур^[6], совершивший обряд. Задиг Карабедьян, друг хозяина, тоже оказавшийся в тех краях, произнес надгробную речь. Мы похоронили сета на острове.

– А почему не в Макао? – встрепенулась Ширин. – Разве там нет кладбища парсов?

– Это было невозможно, биби-джи, – сказал Вико. – На материке случились беспорядки. Британский представитель капитан Эллиотт издал указ, предписывающий всем английским подданным воздержаться от посещения Макао. Потому-то “Анахита” и бросила якорь в бухте Гонконга. Нам ничего не оставалось, как похоронить хозяина на острове. Можете справиться у господина Карабедьяна – вскоре он прибудет в Бомбей и заглянет к вам.

Ширин ощутила волну горя, вздымавшуюся в душе.

– Вы хорошо обозначили могилу? – спросила она.

– Да, биби-джи. Остров немноголюден и очень красив. Хозяин лежит в чудесной долине. Место выбрал его новый секретарь.

– Я не знала, что у мужа был новый помощник, – рассеянно сказала Ширин.

– Прежний секретарь умер еще год назад по пути в Кантон, и сет Бахрам нанял нового, образованного бенгальца.

– Он приехал с тобой? Я хочу его увидеть.

– Нет, биби-джи, он остался в Китае и поступил на службу к американскому купцу. Насколько я знаю, сейчас он обитает в чужеземном анклаве Кантона.

10 июня 1839

Иноземный анклав Кантона

Я жалею лишь о том, что завести дневник не додумался раньше. Если бы я сделал это год назад, когда вместе с сетом Бахрамом впервые прибыл в Кантон! Прежние мои наблюдения были бы полезны в стремлении описать события, в нынешнем марте приведшие к опийному кризису.

В любом случае, я учел свой промах и уже не повторю эту ошибку. Мне так не терпелось начать дневник, что я раскрыл блокнот, едва сойдя с джонки, доставившей меня из Макао в Кантон. Но это было опрометчиво, ибо вокруг тотчас собралась толпа, заинтересованная моими действиями, и я счел за благо повременить. Вдобавок я отказался от первоначальной идеи вести дневник на английском и решил, что бенгали благоразумнее, ибо тогда вряд ли кто разберет мои записи, попади они в чужие руки.

Я пишу эти строки в своей новой обители – американской фактории, где снимает апартаменты мистер Кулидж, мой новый хозяин. В отличие от сета Бахрама, он не барствует, и челяди его отведена общая спальня на задах фактории. Однако мы обустроились, и, несмотря на скудные удобства, я, признаюсь, вне себя от радости вновь очутиться в иноземном анклаве Кантона, сем уникальном крохотном поселении, прозванном Городом чужаков!

Наверное, странно так говорить о месте, где неумолчные крики Гвай-ло! (белый), Хаак-гвай! (черный бес) и Ачха! (дурной индус) напоминают о твоей чужести, но едва я ступил на кантонский берег, меня, клянусь, охватило такое чувство, будто я вернулся на родину. Возможно, я просто был рад убраться из гонконгской бухты с ее флотилией английских торговых кораблей. В последнее время там вырос целый лес британских флагов, и у меня, скажу честно, будто гора свалилась с плеч, когда они скрылись из виду, ибо от соседства Юнион Джека мне всегда не по себе. Лодка несла меня к китайскому берегу, и я, казалось, задышал свободнее, но лишь в пределах иноземного анклава почувствовал себя в безопасности от всевидящего ока и хваткой лапы Британии.

Вчера днем я прошелся по знакомым местам Города чужаков. Отлучка моя была недолгой, но все здесь изменилось до неузнаваемости. Из чужеземцев тут остались одни американцы, и заколоченные окна опустевших факторий служат незыблемым напоминанием: ничто уже не будет таким, как прежде.

Особенно поражает запустение английской фактории. Просто невероятно, что некогда самое оживленное и величественное заведение анклава закрыто наглухо и обезлюдело совершенно. Остановились даже часы на церковной колокольне. Стрелки сошлись на цифре двенадцать, точно сведенные в молитве руки.

Опустели и обе фактории, в которых обитали бомбейские парсы, Чун-ва и Фантай. Возле второй я задержался – разве можно пройти мимо места, с которым связано так много воспоминаний? Я полагал, что апартаменты сета Бахрама заняты новым жильцом, однако окна конторы были закрыты ставнями, а вход в факторию охранял привратник. За небольшую мзду он меня впустил, и я обошел весь дом.