Алёна Цветкова
Попаданка. Колхоз – дело добровольное
Глава 20
Я за косяк схватилась, чтоб не вышибло меня из конторы силой обаяния его. Глаза вылупила, стою, слова не могу сказать.
И тут мужчина моей мечты криво и как-то презрительно улыбнулся. И меня всю с ног до головы так нарочито внимательно осмотрел, что сразу вспомнила я, что плате-мешок на мне убогий, что на фартуке пятнышко от цветочка синего, и руки у меня от работы на земле огрубели. И, вообще, от красоты моей былой ничего не осталось. И я вся настолько неидеальная, что мне рядом с этим совершенством места нет.
У меня даже глаза защипало от обиды. Что за мир такой? То его величество, то его светлость, то теперь этот простой строитель, все от меня носы воротят. И, вообще, посмотрела бы я, как этот мачистый мачо в нашем мире выживал бы. Один одинешенек. Брошенный на произвол судьбы. С одной сотней тысяч рублей в кармане. С квартирой подаренной, и имуществом всем необходимым… Кошмар меня подери! Да его бы в первый же день какая-нибудь соседка приголубила! И почему нет справедливости на свете?
И такая злость меня взяла, что слезы мгновенно пропали. Я глаза прищурила, да в ответ негодяя этого так же пристально обсмотрела. Особенно в паху задержалась. А что? Здесь вам не там, тут на такое ни одна баба не решится. А я современным миром испорченная, мне не стыдно. И еще бровки приподняла и презрительно фыркнула, вроде как не понравилось, то что я увидела. Хотя соврала.. Ох, как соврала…
Хмыкнул мужчина, будто ему все равно, а видела я, порозовели скулы-то у него… слегка, но все же. Неприятно значит, когда на самого так смотрят. А вот пусть побудет на месте женщин, которых он своим презрением унижает.
– Господин Гририх, – прошла я к столу, – у нас проблема со строителями. Они своим присутствием на территории поселения создают помехи производственному процессу в колхозе. Вместо того, чтоб строить ферму, красуются перед нашими вдовами, как петухи в брачный период и отвлекают их от работы.
Сама не знаю, что на меня нашло. С чего я заговорила, как начальница моя в библиотеке? Важная такая дама. С образованием. Вроде бы кандидат каких-то там наук. Она даже с подругой сплетничала, словно лекцию читала. Я иногда не понимала, о чем она говорит, слишком заумными словами она разговаривала.
– Ты бы за своими курицами лучше смотрела, – зашипел негодяй, которого никто не спрашивал, – проходу моим ребятам не дают с самого утра.
– Малла, – господин Гририх с трудом сдерживал смех, – познакомься, это…
– Господин Орбрен, – перебил его этот грубиян. Да разве ж так можно? И еще господин! То же мне аристократ. Фу!
– Господни Орбрен, – я подошла ближе и заглянула ему в глаза. Если бы не злость, то наверное, запищала бы от восторга, потому что зрачки у него были густого темно-фиолетового цвета. – Если вас не устраивают наши условия работы, то мы можем тот же час с вами попрощаться. В противном случае, позаботьтесь, чтобы ваши рабочие не смели приближаться к нашим вдовам. И держали своих жеребцов в конюшне. Или я сама лично отведу обоих к Оракулу. И как вы понимаете, любая вдова будет этому только рада.
Этот господин Орбрен, даже сидя на стуле, был почти вровень со мной, так что мне даже нагибаться не пришлось. Высказала я все негодяю, а потом на господина Гририха взгляд перевела:
– Господин Гририх, внесите, пожалуйста, этот пункт в договор.
А потом развернулась и пошла к выходу. Как железная леди. Гордая, с прямой спиной и с высоко поднятой головой.
– Хорошо, госпожа Малла, – снова подал голос этот господни Орбрен, – нас устраивают все ваши условия.
Я уже у самой двери была. Остановилась, медленно голову повернула и кивнула царственно так… в каком-то фильме такой жест видела. И где-то в моем подсознании эта картинка болталась, пока не всплыла в нужный момент.
А потом так же, как королевишна какая-то, из кабинета вышла. Дверь закрыла… и тут как навалилось на меня все! Сердце заколотилось, того гляди из горла выскочит, колени ослабли, а кол, который я в кабинете проглотила, из будто бы из меня разом вытянули. Кое-как на крылечко выползла, до скамеечки доковыляла и рухнула.
А скамейка-то аккурат под окошком. И голос господина Гририха оттуда доносится:
– Его сиятельство привез… Малла Вильдо из Хадоа… да, со своего ведомства…
Ох, мамочки мои! Это что же они про меня говорят?! Вот стыдоба-то! И что я себя в кабинете вела так странно?
Вскочила я со скамейки и бежать. А то вдруг выглянут, да увидят, как я тут амебой валяюсь на солнышке. Сразу поймет этот господин Орбрен, что подслушивала.
Да и про сыры я вспомнила. Если все бабы перед мужиками красуются, то кто же сыры варить будет? А вечером из королевской кухни приедут. И остальные купцы тоже.
Прибежала к Рыске, где у нас временно сыроварня размещалась, и с Салиной на крыльце столкнулась. Она, оказывается, тоже сходила на красавцев посмотреть, да, увидев Сайку, поняла, что потеряем покупателей-то.
Так что мы вдвоем за сыры взялись. Заодно мужиков обсудили, да на вдовушек-подружек посетовали. Только не рассказала я Салине, как к господину Гририху наведалась. И про то, что там в кабинете его случилось тоже. Не знаю почему… вроде как-то к слову не пришлось…
Закончили с сырами, и пошли по остальным участкам. А то вдруг у нас цыплята голодные, и еще вот-вот следующая партия вылупиться должна. Тоже надо проверить.
Но цыплят Гая не бросила, так и крутилась одна весь день. И курей покормила, и цыплят, и за избушкой своей на курьих ножках присматривала. Помогли мы ей немного… заодно мужиков обсудили, да на вдовушек-подружек посетовали…
Потом решили Рыску проверить. Она-то ведь тоже не возле стройки толкается, а скорее всего с коровками своими на пастбище. Так и оказалось. Коров у нас уже сорок голов было, и время вечерней дойки приближалось. Пришлось мне бежать обратно в избушку на курьих ножках Глаю сменить. Я же так доить и не научилась. Эх, вот растяпа же! Такую возможность мужиков обсудить упустила…
И только когда яйца крутила вспомнила, что так и не поделилась с подружками знакомством своим с господином Орбреном. И решила, что к лучшему это. Слишком уж странно все было.
А вечером мы втроем рейд по колхозницам устроили. Ходили по домам, да к совести взывали. Хотели было господина Гририха взять, да все восемь строителей к ним на постой пошли. Никому не захотелось жениться на вдовушках наших. А может и женаты уже были. Тут с походами налево, оказывается, тоже не все так легко и просто, как у нас… Оракул бдит. Есть, правда, способы, это Салина опять намекнула… надо как-нибудь ее к стенке прижать и выпытать. Что за способы? А то вдруг пригодиться? Нет, не налево, конечно, сходить, я сейчас женщина свободна, а для чего-нибудь более интересного.
Обошли мы почти половину колхозниц. К сознательности их воззвали. Убедили, что выходить на работу надо. Иначе мужики так и уедут. А если будут у колхоза деньги, то потом им еще придется сыроварню строить, птичник… а там глядишь еще что-нибудь придумаем. Так что в наших интересах работу не запускать и возле стройки целыми днями не ошиваться. Тем более, вроде как по секрету, рассказала я, что по договору запрещено им с вдовами шашни крутить. Сказала, что подслушала случайно. А про угрозу свою промолчала. А то бы мы завтра ни одной вдовы на работе не увидели. И, вообще, я в таком случае о бедных строителях беспокоиться бы начала.
Только многих вдов дома не оказалось. Я-то, наивная душа, думала они по каким-то важным делам отправились. Ан нет… Дошли мы до Сайки, и там всех наших пропавших колхозниц и нашли. За столом.
– Салина, Малла, Рыска, – пьяная Сайка подскочила из-за стола, приветствуя нас, – проходите! Ну-ка, бабоньки, подвиньтесь. Подруженькам моим место освободите! И Витка, плесни-ка девчонкам по стаканчику…
– Сайка, ты что творишь?! – возмутилась Салина, – сыры не сварила, что мы сегодня ночью покупателям отдадим, а?
– Сыры?! – расхохоталась Сайка, – да к Арру эти сыры! Ты знаешь, что господин Гририх сделал?! Он со строителями уговор подписал, что не будут они с нами любезничать! Понимаешь?! Все! А мне мой-то уже шепнул, что придет сегодня… а потом, говорит, не могу, мол, главный запретил. Ты понимаешь? Не видать мне ласки мужской… не обхватит он меня лапищами своими… не сожмет так, чтоб в груди жарко стало… а почему? Да потому что председатель наш не позволил! Да, на кой ляд, мне колхоз-то этот нужен, если жизнь мою личную напрочь перечеркнул?! Разве ж много я хочу, а Салина? Капелька любви мужской… Много?!
И Сайка рухнула на скамейку, столкнув пустой бочонок для воды и разрыдалась. Горько, как только пьяные умеют.
– Пошли, Малла, – Салина схватила меня за руку и вытащила из дома. За нами молча шла мрачная Рыска, волоча за собой пьяную и без остановки хихикающую Нану.
– Салина, Рыска, а как же остальные? Они же на работу и завтра не выйдут, – попыталась я вернуться в дом и прекратить пьянку. Уж что-что, а алкоголиков разгонять я умею.
– Пусть пьют, – ответила Рыска, – пусть…
– Но…
– Салина, а ты знаешь, как Сайка овдовела? – Я помотала головой из стороны в сторону. Никогда не задавалась этим вопросом. – Она тоже из Хадоа, с приграничья. Семья ее жениха на Гвенар работала. Она и не знала ничего. Прямо во время свадьбы их забрали. Сайку оставили только потому, что не успела она запись в книге заверить по вашему обычаю. И не быть бы ей вдовой, да пробралась она ночью к старосте тайком и подписалась, потому что верила, что так смерть от любимого отведет. Но жениха ее… – Салина замолчала, а потом продолжила, – а она жива осталась, потому что успели ее в Гвенар вывезти. Ее саму да сестру. А остальных не успели…
– Ни одного дня Сайка с любимым не была. И уже больше полувека вдовствует, – мрачно добавила Рыска, – так что… не нам ее судить. Даже Нанка, хоть один годочек, но с Валисом своим счастлива была.
Нана закивала и всхлипнула. И у Салины, и у Рыски слезы на глазах стояли. И даже я носом шмыгнула своего зайку-алкоголика вспоминая. И скучаю ведь. Очень. Мы же тогда, как раз перед попаданием моим сюда, в последний раз вместе были. Мириться мой Орландо приходил. И я почти простила его. Любила же… и люблю, наверное, до сих пор… и он любит меня. Я это точно знаю. Любит. Если бы не водка, жили бы мы с ним душа в душу. Все она, злыдня проклятая, разлучница бесстыжая, змея подколодная семью мою разрушила. Вдовой меня при живом муже сделала.
И так больно мне стало от воспоминаний, что слезы сами по щекам потекли. Жгучие, горькие. Как любовь моя из прошлой жизни.
Разошлись мы по домам. Как-то не до разговоров нам стало. Каждой хотелось в постель лечь, да наплакаться вволю, о судьбе своей горькой посетовать. А я на дежурство заступила на половину ночи в избушке на курьих ножках. Ох, и тяжелые это часы были. Сколько дум я передумала, сколько счастливых и не очень моментов вспомнила из нашей с Орландо семейной жизни. И поняла тогда я маму. Надо было мне ребенка родить. Все же дитя от любимого мужчины это не для того, чтобы семью скрепить и мужика возле юбки удержать. Это для самой женщины счастье и отрада в жизни ее нерадостной.
Но с другой стороны… хорошо, что нет у нас никого. Умерла бы я с горя, если бы ребеночка своего там, в том мире оставила. Я только представила на секунду, что кровиночку мою могла бы никогда не увидеть, так разрыдалась, что еле успокоилась.
А когда Салина меня сменила, и я домой пришла, снова приснились ведьмы арровы, которые в кокон из нитей золотых меня укутывали.
И опять все так ярко и реалистично было, что я даже руку протянула и дотронулась до этих нитей золотистых.
– Не трогай, – рассмеялась ведьма. Та самая, что тогда отпаивала меня отваром странным. – они защитят вас. И от Хадоа, и от его величества спрячут.
Глава 21
Несколько дней все поселение вдовье в уныние погрузилось. На работу-то бабы вышли, да как-то все без огонька. Без энтузиазма. Срочно нужно было предпринять хоть что-то. Виновата ведь. Не нужно было выпендриваться в правлении у господина Гририха. Умную из себя корчить. Председатель наш лучше меня все знает, а я, дура, выперлась. Теперь думай, давай, как исправить все.
Думала, я думала, но ничего придумать не могла. А чтобы руки без дела не оставались, пока голова работала, сарафан шила. Там немного оставалось. Так что к концу недели дошила я обнову. И когда на себя надела, да кружилась по дому, любуясь как подол колокольчиком вокруг меня разлетается, поняла. Что же лучше всего поднимет бабам настроение? Конечно же новый наряд! Да если у меня получится, то у всех колхозниц праздник будет. А вдовы валом пойдут в колхоз записываться.
На следующее утро надела я обновки свои да в люди вышла. Рано-рано, когда все бабы как раз во дворах хлопочут: кто скотину кормит, кто на работу в колхоз собирается, кто в огороде копошится, пока жарко не стало.
И пошла себе тихонько к правлению. Только не прямо, а так, чтобы все поселение вокруг обойти, чтобы как можно больше вдовушек наших меня в одеждах неприличных увидели. Все люди, во всех мирах падки на такое зрелище.
Иду, сердце колотиться, ноги от страха подкашиваются, а я улыбаюсь, бабам рукой машу, доброго утра желаю. А самой страшно так, как никогда в жизни не было. Ведь если не получится, то навек репутация моя пострадает. Того гляди в арровы ведьмы запишут за то, что сбиваю людей с пути истинного. Запутываю.
– Малла, – Салина первая увидела, руки к щекам прижала, – Малла… ты зачем? Не простят же тебе!
– Я рискну, Салина, – улыбнулась я во все тридцать два зуба, будто бы уверена в себе на все миллион процентов. А сама еле сдержалась, чтобы зубами друг об дружку не застучать.
– Я с тобой, – подскочила ко мне подруга, взяла за руку и рядом зашагала.
И вот уже вдвоем улыбались мы и махали соседкам нашим, от удивления про все свои дела позабывшим.
А потом и Рыска к нам присоединилась. Идем мы втроем. И чувствуя я, что не только мне страшно, и у Салины, и у Рыски руки подрагивают. И так мне светло стало. Вот что значит настоящая дружба. Когда ты ради другого и в огонь готов шагнуть, и море переплыть, и даже медные трубы одолеть.
Пока дошли мы до правления, за нами уже все поселение собралось. Толпились в отдалении, шушукались, шептались… Вот такое будущее нас троих ждет, если ошиблась я. Если просчиталась.
– Салина, Рыска, если у меня не…
– У тебя все получится, – перебила меня Рыска, – мы в тебя верим Малла. Куда ты, туда и мы с Салиной. До конца. Как сестры.
– До конца, – подхватила подруга, – как сестры.
– До конца, как сестры, – тихо прошептала я…
И вдруг кольца у нас у всех слегка зеленым полыхнули. Вроде как Оракул принял нашу клятву… но как? Мы ж до загогулины этой не дотрагивались. Надо будет потом подружек расспросить. Они-то поняли, что к чему, переглянулись и заулыбались, будто бы случилось что-то хорошее. У них даже руки дрожать перестали. А я все еще тряслась, только сейчас Салина с Рыской меня за руки крепко держали. И знала я, что все преодолею, все смогу, потому что они всегда рядом со мной будут.
У правления нас уже господин Гририх ждал. С загогулиной в круге. И строители приезжие кучкой стояли, на работу не шли, тоже ждали чего. И купцы, которые торговать к нам приехали. Как-то забыла я, что Первый день сегодня. Ярмарка.
Отпустила я руки подруг моих и шагнула вперед. Взяла загогулину в руки, к бабам на площади замершим повернулась.
А над площадью солнце раннее светит. Оракул как раз в самой силе. Ни соврать, ни душой покривить не получится. Какая есть ты на самом деле, такая и перед всеми людьми и предстанешь. И тишина вокруг. Кажется, даже птицы в небе замерли, ветер затих и даже кузнечики стрекотать перестали… только ветерок неугомонный по площади летает и под сарафан мне заглядывает.
– Я, Малла Вильдо из Хадоа, – начала я, немного хрипло. Перехватило горло от страха, – вдова, живущая в этом поселении. И я спрашиваю у тебя, Оракул, могут ли вдовы-колхозницы носить особый наряд, примерно как на мне, чтобы все люди видели, труженица она настоящая, и среди людей уважения и почитания за заслуги свои достойная?
Сначала тихо я говорила, а потом сила в моем голосе появилась. И последние слова звонко-звонко над площадью прозвучали. Все их услышали, и замерли в ожидании вердикта Оракула.
А я глаза прикрыла и силой к нему потянулась. А у самой дыхание сперло. Вдруг не вспыхнет загогулина эта в руках моих.
И вся площадь со мной вместе замерла: бабы, затаив дыхание, ждали, господин Гририх с супругой, не отрывая глаз на Оракула смотрели, купцы и строители улыбаться и переговариваться перестали… и господин Орбрен от меня глаз не отводил фиолетовых. И так напряжен был, будто бы от этого и его судьба зависела.
А загогулина молчала. Я уже чувствовала, как подбирается паника, руки задрожали, а на глазах появились слезы… и вдруг вспыхнула загогулина ярким зеленым светом, и в руках моих раскалилась чуть не докрасна. Резко и быстро. И остыла тут же. Я с трудом ее удержала и не отбросила. Почему-то знала, что нельзя.
Еще секунду на площади было тихо. А потом… как-то разом восторженно закричали, заголосили бабы, засвистели строители и купцы, разрыдалась Вилина на муже своем повиснув… а ко мне кинулась Салина и Рыска, крича от восторга. Они обнимали меня, тормошили и кричали что-то. И я улыбалась им, все так же держа в руках остывший круг с загогулиной Оракула в центре. Не могла разжать руки. От жара прилипла моя кожа к металлу. Кажется, ожоги у меня серьезные. Особо больно пока не было, шок, наверное.
А бабы словно с ума сошли. Хватали меня, из стороны в сторону тянули. А сами то смеются, то рыдают… апокалипсис какой-то. У меня даже голова закружилась и поэтому, когда очередной рывок меня из толпы бабской, как редиску из грядки, выдернул, не сразу поняла, что это злющий господин Орбрен.
– Ты что творишь, – зашипел он и в Оракула вцепился. И сверкает на меня зло глазищами своими черно-фиолетовыми. И тащит круг этот проклятый к себе. Я бы, может быть, и отдала бы ему, да не могла пальцы разогнуть. Прилипла же. И больно уже стало… Как бы кожу не отдать вместе с Оракулом.
– Дура, – выругался господин Орбрен, понял, что не могу я отпустит круг этот с загогулиной.
И начал мне с силой пальцы по одному разгибать, с мясом отрывая от Оракула. Если бы кто другой был, а не этот негодяй, я бы заорала и разрыдалась бы что есть мочи, а тут губу прикусила и молчу. А кровища хлещет, слезы сами льются, больно так, как никогда в жизни не было. А на круге железном ошметки кожи моей остаются висеть. Как я в обморок не упала не знаю.
А негодяй этот отдирает меня от Оракула и себе под нос бормочет что-то. Ругается, наверное. Грубый мужлан! Как он не понимает, что красивое платье для любой женщины это так же важно, как… ну… как я не знаю что! Как же больно… Жжет ладони, словно я в кипятке их держу. И крови столько… Кошмар меня подери! Я сейчас сдохну…
Наконец вытащил он из моих рук круг с загогулиной и господину Гририху в руки сунул. А с моих ладоней кровь ручьем течет. Испугалась я, что сарафан новый заляпаю, вытянула я руки подальше, чтоб капли на одежду не попали. А у самой голова кружится и тошнота к горлу подкатывает. И сердце, кажется, прямо в ладонях моих окровавленных стучит. И больно так, что не вижу и не понимаю я ничего.
А господин Орбрен, подхватил меня, на плечо себе закинул как муки мешок, и потащил куда-то. Там,у него на плече я, вытянув руки подальше от сарафана своего, сознание и потеряла. Помню только, как мышцы его под животом перекатывались, а перед глазами задница мелькала.
Очнулась я уже у себя дома. На постели. Первым делом руки из-под одеяла вытащила. Хотелось посмотреть в каком они состоянии. Все же ожоги, кровь… они теперь заживать будут несколько недель. А как же я работать буду?
Но мои ладошки были абсолютно здоровы. Ни ежиного пятнышка ожогов, ни даже крошечной ранки. Но я же точно помню, как с рук капала кровь! И как было больно. А сейчас с никак не могла понять, привиделось мне это или было на самом деле… Хотя… я еще раз внимательно осмотрела кожу. Она была вся такая гладкая и мягкая, как будто бы его сиятельство только что привез меня поселение. Ни одной мозольки не осталось. А ведь за эти месяцы тяжелого труда, кожа на ладонях огрубела и покрылась твердыми корочками мозолей. А сейчас… словно я только вчера на маникюр ходила. Как такое может быть?
– Пришла в себя? – в спальню вошла аррова ведьма, – ну, и хорошо. На, выпей, – протянула она мне глиняную кружку.
– Нет, не надо, – я невольно попятилась назад прямо лежа на кровати, – я не хочу!
Ага. Вдруг она меня снова усыпит? А потом мне снова приснится странный сон.
– Не бойся, – забулькала, смеясь, ведьма,– это всего лишь молоко…
И снова протянула мне кружку. И, там было молоко. Холодное, только-только из подпола. И вкусное. Сладкое даже.
– С травками, – снова булькнула бабка, пустую кружку у меня забирая. Вот… же… аррова ведьма! – а теперь спи. Отдохнуть вам надо. После такого-то… а мы поработаем, – улыбнулась она, и подмигнула. Но я уже засыпала и последних ее слов почти не услышала.
И снова кружили ведьмы надо мной в золотые нити укутывая. Только в этот раз их три было. Две уже знакомые, а третья новенькая. Молодая совсем. Едва ли старше Нанки нашей. Но нити у нее толще были и плотнее будто бы…
Сон в этот раз долгий был. А в конце привиделся мне господин Орнбрен. Вроде бы вошел он ко мне в спальню, посмотрел на меня в нити золотые по уши закутанную и спросил:
– Значит это она?
– Она, Орбрен, – улыбнулась устало бабка, – но ты будешь молчать. Рано еще.
– Рано, – согласился, коротко кивнув, господин Орнбрен и вышел из комнаты.
