Алёна Берндт
Лесниковы байки. «Пышонькина куколка»
Глава 10.
Когда Евлампий помахал Савелию рукой, сидя верхом на горячем Гнедом, а после только лист палый за ними завился по дороге, вот тут весь дух и решимость Пышонькина дали слабину. Страшно стало, что его тут ждёт? Акчиён сказала, что работать придётся, а он… отродяся ничего не умел руками-то делать!
В растерянности и огорчении он вернулся в домишко, где ему предстояло обитать до возвращения Евлампия. А что будет, думал Савелий, когда старый конюх один домой вернётся? Вот уж Евдокия ему устроит за то, что оставит здесь его одного! На самом деле, как ни хорохорился Савелий, а всё ж до последней минуты надеялся, что Евлампий передумает уезжать, скажет, дескать, с тобой останусь, чего, всего-то неделю тут побыть! Ну да ничего, вот вернётся Савелий домой, устроит он конюху… шибко ему в сердце ещё та обида запала, когда объявил ему конюх, что не крепостной он ему, и в работы не к нему нанялся, а к батюшке! Да насмешливо этак сказал!
Усмехнулся Савелий, в груди росло радостное чувство, что непременно поможет ему Акчиён, исполнит то, что он загадал, чего жаждет так яростно и неистово. Вот тогда покажет он всем… И конюху, что посмел насмехаться над ним, над потомком дворянского рода, посмел перечить да поперёк него говорить!
Савелий мечтательно прикрыл глаза и представил, как стоит перед ним конюх, опустив седую голову, мнёт в руках старую шапку и боится сказать, что с просьбой пришёл. А сам Савелий сидит за дубовым столом в большом доме, какой он у меховщика видал, качает ногой и раздумывает, теперь конюха прогнать, или сперва выслушать!
Открыв глаза, Савелий вздрогнул, прямо перед ним стоял Наксай, глядя на него и едва заметно улыбаясь. Волосы его снова были похожи на волчий мех, седая прядка у виска серебрилась в лучах восходящего солнца. Савелий смутился, в зеленоватых глазах Наксая читалась усмешка, словно он знал, о чём тот думает.
– Ну, проводил я твоего товарища, до брички вашей он добрался, а там уж дорога хорошая. Дождя вчера не было, путь добрый.
– Не товарищ он мне, а конюх мой, – проворчал Савелий, что за манера так к человеку подкрадываться, напугал, аж душа зашлась.
– Ладно. Время не терпит, дел полно, – сказал Наксай, – Сестра завтрак накрыла, идём. После и работу начнём справлять.
Ну, хоть накормят, обрадовался Савелий, у него уже всё нутро подвело от голода! Дома-то он то плюшку Анфискину, то блинков горячих, то чаю с баранками, это до обеда, а тут? Со вчера ещё голодный! Пригладив волосы – как-никак, а сейчас он Акчиён увидит – Савелий поправил новый камзол и степенно зашагал за Наксаем.
Но самой девушки в избе не оказалось, только на столе стоял горячий горшок с кашей, крынка молока и накрытый рушкином ржаной каравай. Небогато живут, подумал голодный Савелий, коли еда как у бедного крестьянина на столе! Что ж она, сама ведунья, вся округа про неё сказы сочиняет, а на пшеничный хлеб не заработала знахарством своим! Ну да и хорошо, Савелий взялся за ложку и потянул к себе краюху хлеба, тем лучше для него – потому как посулит он Акчиён такое, чего сама она не видала, в диковинку ей будет, тем охотнее за него, Савелия пойдёт!
– Переодеться тебе надо, – сказал Наксай, допивая молоко, – Несподручно тебе будет работать в эдаком наряде!
– А чего делать-то надо? – спросил Савелий, он так хорошо наелся, что теперь не прочь был чуток и полежать, отдохнуть, нешто сразу на работу бежать.
– Дом мы с тобой станем достраивать, – ответил радостно Наксай, – Там немного и осталось! Вот как достроишь, так и домой тебя Акчиён наша отпустит, и то, чего просишь – всё тебе даст.
– Дом строить?! – лицо у Савелия вытянулось, щёки обвисли, – Да кто ж это вас надоумил, самим-то? Нешто плотника нету в округе?
– Может и есть, да только это теперь твоя забота. До вечера справим конёк, а там надо в конюшне прибрать, а после в ночное пойдём, пока ещё в лощине трава стоит, коники попасутся!
Савелий тут и присел, вот дела! Его – и к чёрной работе приставить?! Это что ж за испытание такое придумала чёртова девка! Но только подумал он про Акчиён, синие её глаза, сладко заныло в груди, налилось… Он такого не знал, даже когда у меховщика ему выпало с Лизонькой танцевать. Спотыкался тогда, краснел, но чтоб вот так – словно жаром изнутри пекло нестерпимо, не ведал он такого!
– Ладно! – сказал Савелий, – Идём, чего там!
Наксай усмехнулся, и Савелий решил, что сейчас тот станет над ним насмехаться и выпятил подбородок, но Наксай молча достал из сундука штаны грубой ткани, рубаху серую, кафтан.
– Давай, облачайся, я покуда инструмент достану, – сказал парень и вышел за порог.
Савелий сел на лавку. Нестерпимо хотелось прилечь, дома он всегда отдыхал после завтрака, где и подремлет немного, газет почитает, а тут… Вздохнув, он стал одеваться, чертыхаясь и путаясь в штанинах, вот же, незадача! Стараясь хоть как-то себя утешить, Савелий стал думать, что плотничать он всё одно не умеет, так что походит там, посоветует Наксаю, как лучше делать. Он не раз видал, как у отца во дворе мужики плотничали, ничего и сложного нет, так лихо у них получалось.
Они дошли до самого озерца, с этого места была видна вся его гладь – оно было похоже на блестящую подкову в своих берегах. Дом, который им предстояло заканчивать, стоял на небольшом пригорке возле озера, и походил на тот, в котором остановился сам Савелий на эту странную неделю. Сруб нового домика был сработан крепко, им предстояло немного работы.
– А зачем вам этот-то домишко, коли у вас вон, изба справная, да и нас тоже есть где приютить, – ворчливо спросил Савелий.
– Ну, тому уже недолго стоять осталось, – ответил Наксай, кивнув головой в сторону того домишки, – А таких вот гостей, как ты, селить надо будет. Давай, меньше говори, больше делай, иначе не поспеем!
Наксай стал говорить, что надобно сделать Савелию, и чем займётся он сам, доставая инструменты из мешка. Чем больше он говорил, тем злее становилось лицо Савелия. Это что, они его в работы наняли? Так оплату только посулили, он в глаза не видал её… еще и сам золотых червонцев привёз, Евдокия велела чудийке отдать в уплату… В уплату чего? Того, что сам Савелий тут жилы надорвёт?! Обойдутся!
Немногим позже Савелий неумело «ходил» по бревну топориком, слушал, как покрикивает да подгоняет его Наксай, который сам сидел на коньке и что-то там стругал. Руки отнялись от усталости уже через полчаса, спина ныла, а пот застилал глаза и струился по спине, стекая в сермяжные штаны. Всё чесалось у Савелия от такой одежды, и от опилок, попавших за шиворот, он понимал, ещё час такой работы – и он тут помрёт! А Наксай знай покрикивает. Да песни распевает, смеётся ещё… Что же это такое?! Где спасение?!
– Ладно, давай чутка и передохнём. Что, несладок труд-то такой? А вот, в артели у тебя теперь так и работают, – сказал Наксай у Савелия над ухом, и тот от неожиданности выронил из рук топор себе на ногу, – Держись, коли вызвался! А вот и Акчиён идёт, квасу нам несёт.
Савелий подпрыгнул – Акчиён! От одного имени заиграло в груди, и пересилив усталость он отёр пот, пригладил волосы и приосанившись втянул живот. Девушка в зелёном сарафане и лентами в косе была чудо как хороша… Но поставив туес с квасом и узел с едой, Акчиён перемолвилась словом с братом и торопливо ушла обратно по тропке, а Савелий тут же и сел у недоструганной жерди… Нет сил, и девушка эта… не по нему.
После обеда, когда Савелий уже не чуял себя, Наксай повёл его убирать конюшню и чинить ясли. Вычищая стойло, Савелий тишком пускал слезу от боли в руках, ногах и спине, и понимал – до приезда Евлампия он не доживёт. Уморить его тут решили по сговору, а убежать у него и сил нет… Да и не станет он бежать! Серебро манило его! Обещала Акчиён помочь отыскать то место, где серебро руками берут! Пусть попробует от слов своих отказаться, Савелий ей тогда спуску не даст! И на брата не поглядит!
Как он добрался до своей постели, Савелий не помнил. Так и упал на тюфяк, потный, грязный, в сермяжных штанах и мокрой от пота рубахе. Коней пасти видать Наксаю одному идти, успел подумать, да и заснул.
Глава 11.
Утром Савелий не знал, как ему с этого самого тюфяка подняться. Сжав зубы и едва не заплакав, он всё же нашёл в себе силы и перекатился на бок. Потом встал на трясущиеся ноги и огляделся… всё произошедшее спросонья казалось ему сном, но боль во всём теле и домишко этот подсказали – ничего не сон! На лавке у окна лежала чистая одежда, ну хоть тут позаботились, чтоб не ходил он тут, словно вонючий холоп… В сенях на скамье стояли два ведра с водой, поёжившись, Савелий принялся умываться, холодная вода ожгла его, но вроде бы и боль уходила…
Вспомнив насмешливые глаза Наксая, когда валился у Савелия топор из рук, он сердито чертыхнулся – что же это, думают, что он вовсе бестолковый?! И серебра ему не видать, потому что до батюшкиного ума ему не дорасти?! А вот, поглядите ещё!
Крякнув, Савелий поднял одно ведро, вышел на крыльцо и огляделся кругом. Сизый рваный туман стлался над озером, солнце ещё не взошло, только тоненькая позолота легла на резные верхушки кедров. Вот он как рано встал, дома-то поди спал чуть не до обеда! Ничего, он всё сдюжит, а своего добьётся!
Вытаращив от ужаса глаза, Савелий стал мыться до пояса из ведра холодной водой, скинув вчерашнюю грязную рубаху. Боль уходила, тело кололо от холода, но было даже приятно, только зубы стучали друг об друга. Эх, кабы Евдокия увидала, как он тут… побежала бы себе капли нервные капать! Запричитала бы, как же тёплой воды Савушке умыться не приготовили! Захотелось домой… Бросить всё, ну его к чёрту это серебро, пусть пропадает! И Лизонька… да зачем она ему, жениться, дом да хозяйство справлять? Хомут себе на шею! Ему и так хорошо, а если к батюшке поехать, попроситься… сказать, что нет мочи прииск этот блюсти, всё одно там ничего толком давно не работает, пусть Афанасия пришлёт, старшего Савельева брата. Матушка писала, что отец шибко болеет, ну вот и будет Савелий подле него, чай отец родной не оставит без гроша, умилостивится!
Но тут в Савельевой памяти вспомнился тот день, когда показал ему старший у старателей, Семён Кузьмовин, тот самый серебряный самородок, да рассказал, будто человек, его принесший, говорил, что там есть ещё. Он знает, покажет дорогу, если ему пообещают дать мешок серебра за это, он сам его там наберёт, пусть только дозволят. Но ничего больше ни рассказать, ни показать не успел – помер от внезапно взявшей его лихорадки. Значит есть такое место, а может и не одно…
Савелий вернулся в избушку и чуть не подпрыгнул – на лавке у окна сидел мальчишка лет десяти, светловолосый, зеленоглазый. На столе лежал узелок, мальчишка глядел на обомлевшего Савелия смеющимися глазами и болтал ногами.
– Ты… ты как сюда… ты кто? – Савелий даже заикаться начал от такой неожиданности
– Да как, обычно, – пожал мальчишка плечами, – Пока ты на озеро глядел, и пришёл. Поесть тебе принёс, а ты поспешай, Наксай тебя ждать не станет, у колодца тебя ждёт.
Мальчишка оглядел избушку, увидел валяющуюся грязную рубаху, новенькие, но все в грязи Савельевы сапоги, и покачал головой, по-взрослому, с укоризной поглядел на Савелия, сказал, указав в угол сеней:
– Веник вон там возьми да подмети в избе! Рубаху в баню снеси да в корыте постирай! Нешто так можно человеку жить! Мне бы матушка все уши за такое оборвала!
Савелий вспыхнул и руками всплеснул! Да как же это, каждая мелюзга им тут станет помыкать?! Хотел было мальчишку за ухо поймать, но тот уже стоял на крыльце, смеясь в лучах осеннего солнца. Плюнул Савелий в сердцах и стал развязывать узел, есть хотелось нестерпимо, казалось, что всё нутро свело от голода.
В чистый рушник были завёрнуты горячие лепёшки, пара крутых яиц и крынка парного молока. Савелий обрадовался, ну хоть голодом не морят! Сегодня простая еда не казалась Савелию невкусной, он с удовольствием всё умял, и крошечки с рушника подобрал. Одну лепёшку оставил, спрятал за пазуху, потому что до обеда вряд ли что ему перепадёт, а он голодать не привык! После огляделся… потом подметёт, а то Наксай его обсмеёт. Тоже, придумали, ещё и прибраться тут у них самому! Вот когда образумится всё у него с прииском, да с серебром, вернётся он сюда, покажет ещё…
Наксай ждал его возле колодца, перед ним стояли два больших плетёных короба, рядом стояли ещё какие-то приспособления на длинной палке. Савелий поморщился, опять его чем-то озаботят, и так после вчерашних сил нет.
– Утро доброе, Савелий, – кивнул Наксай, – Не тужи, сегодня до обеда мы с тобой не тяжко трудиться станем. Борта пойдём проведаем, нынче снова медведь у нас тут озорует. Помешаем ему немного, сделаем кое-какие приспособы от косолапого. Короб цепляй да идём.
Савелий открыл было рот сказать, что такую простую работу Наксай и сам справит, без его помощи, а он в таком разе намерен отдохнуть, но на высокое крыльцо вышла Акчиён. Пересохло у Савелия в горле, как же она хороша… Светло-голубой сарафан, цвета утреннего неба, синие ленты в золотой косе, как её глаза… Белая рубашка вышита на груди синим шёлком, диковинный узор, и цветы как будто живые. Она улыбнулась им и махнула рукой, Савелий крякнул, поднял короб и встал рядом с Наксаем, который наливал в баклагу колодезной воды.
Шли долго, всё по лесу, корневища кедров да сосен мешали Савелию идти, он то и дело присматривался, нет ли какого пенька, или брёвнышка, чтобы напроситься посидеть. Это Наксай шёл быстро и резво, словно скользил меж кедровых стволов, ни одна ветка под его ногой не хрустнет… А Савелий, словно хромой медведь идёт, с ноги на ногу переваливается! Это хорошо ещё, что ему обуться дали мягкие чирки, иначе он бы в сапогах своих давно бы до костей ноги истёр.
– И что, скоро хоть конец пути-то будет? – недовольно морщась и потирая колени спросил Савелий, кое как догнав подождавшего его Наксая, – Дюже далеко борта у вас! И нешто мёду много дают?
– Дают довольно, – степенно ответил Наксай, – Нам хватает, а лишнего не берём.
– Ну и зря! Продавать мёд можно, у нас вон в Петровке на ярмарке за мёд дорого дают, а уж бортовой и вовсе только подай!
– Ну, кто и торгует, а нам это без надобности, – ответил Наксай, – Идём, недалеко уже.
Дошли до бортов, вокруг и в самом деле было много медвежьих следов, и Савелий испуганно огляделся. С них станется, с этих чудийцев… кто бы ни были Наксай и сестра его, а всё одно понятно, не нашего роду, не христианского… да только при одном взгляде на Акчиён у Савелия все такие думы из головы выветривались.
Наксай стал прилаживать на дерева с бортами деревянные клинышки, сколоченные особым образом, так, чтобы помешать медведю до борта добраться. Парень так ловко поднимался по стволу, а там орудовал инструментом, что Савелий невольно зашёлся от зависти… ему бы вот таким быть, справным, сильным, да ловким.
Тут же заворчало в животе, захотелось есть, и Савелий вспомнил о припрятанной в пазухе лепёшке, рот наполнился слюной. Но как достать, чтобы Наксай не приметил? Там той лепёшки Савелию и самому мало, а если ещё на двоих делить?! Вообще крохи! Он и так здесь голодом сидит, всё нутро подвело, штаны болтаются, как бы не верёвка, так и слетели бы тут же!
Савелий крадучись отошёл за дерево, пышная ель широко раскинула свои хвойные юбки, его было совсем невидно с того места, где был Наксай. Достав лепёшку, Савелий торопливо развернул тонкий рушник и стал откусывать большими кусками, торопясь съесть всё, пока Наксай его не хватился.
В миг половина лепёшки была съедена, Савелий давился без питья, но ел! Рядом с ним раздался едва слышный шорох, и он поднял глаза… напротив Савелия, внимательно за ним наблюдая словно городничий, стоял огромный медведь.
Остаток лепёшки выпал из ослабевшей руки, губы затряслись и изо рта посыпались крошки. Жалобно что-то простонав, Савелий без чувств рухнул на мягкий мох.
Глава 12.
Очнулся Савелий нескоро, он лежал на мягком мху, был повернут на бок и под голову ему был подсунут кафтан Наксая. Савелий поднялся, отёр рукой лицо и выплюнул размокшие остатки лепёшки. Он растерянно озирался по сторонам… Медведь! Ведь его чуть медведь не задрал! А где Наксай? Видать убежал, бросил его на съедение дикому зверю! Вот тебе и испытание!
Савелий поднялся, отряхивая с себя хвою и намереваясь тут же отправиться тропой обратно, чтобы высказать и Наксаю, и Акчиён, что наработался он на них довольно, пора и честь знать! Пусть назовут обещанное и либо сами его домой отправляют, либо дают отдохнуть до приезда конюха… который, кстати сказать, сам уже недолго конюхом прослужит! Как только Савелий окажется дома, конюха тут же прогонит, и отпишет батюшке, кого он на груди пригрел в лице Евлашки-конюха!
Савелий вышел из-за ёлки и встал от неожиданности. На поляне, под тем деревом, где Наксай проверял борта, на брёвнышке сидели двое и мирно беседовали.
Наксай держал беседу со здоровенным, похожим на медведя мужиком в короткой, коричневого меха истёртой бекеше. Мужик держал в руке кусок медовых сотов, откусывая малые куски и медленно жуя. Наксай тоже брал лакомство с расстеленного перед ними куска рогожки, запивая водой из баклажки. На рогожке лежали ещё лепёшки, такие, какую пытался раньше съесть сам Савелий, там, за ёлкой.
– А, Савелий! Ну как, живой? Шибко ты испугался, даже чувства лишился, – заботливо глядя на Савелия проговорил Наксай, – А мы вот с Паклыем решили медком полакомиться, пока ты… отдыхаешь. Садись к нам, подкрепись. Вот, я воды набрал ключевой, пей.
Паклый чуть насмешливо глядел на Савелия, и тот смутился. Этот здоровяк был чуть не на три головы выше него, крепок в плечах настолько, что окажись он в доме, казалось, займёт собой пол избы. Одет Паклый был тоже диковинно, штаны его, какого-то странного тканого сукна, были заправлены в высокие кожаные сапоги на мягком ходу, подбитые мехом, а светлая рубаха по краю была шита красным диковинным узором. За воротом рубахи была видна мощная шея и широкая грудь, будто медвежья, с завистью подумал Савелий.
– Ну, лады, – Паклый хлопнул себя по колену и поднялся, – Пора мне, до темна бы добраться до матушки. Благодарствуй, Наксай, за угощение. Коли угляжу озорника, который борта ваши беспокоит, скажу… Бывайте!
Огромная фигура исчезла в чаще так бесшумно, что Савелий подивился, лес принял Паклыя, словно расступаясь перед ним.
– А медведь где? – спросил Савелий, опасливо озираясь по сторонам, – Я там медведя видел… чуть меня не задрал! Ты вот чего думал-то, в лес пойти и без ружья?! А ежели бы задрал меня медведь? Или волки?!
– Не страшись, – усмехнулся Наксай, – И медведю и волку мы с тобой без надобности, потому и ружьё только лишнего тащить. Доедай, да станем собираться, нам ещё два борта проверить, и в обратный путь, чтоб тоже до темна вернуться.
Савелий скривил лицо – ещё два борта! Да сколько можно на нём пахать, батрака себе что ли завели! Но стараясь смирить свой гнев, он вспомнил про серебро и тяжело вздохнул.
– А что, куда этот Паклый отправился? – полюбопытствовал он, только чтобы отвлечь себя и не сердиться.
– На Сайдагарку, мать у него там, братья и сестра, – ответил Наксай, собирая в короб инструмент, – Далече ещё идти, да он резво ходит.
Где-то Савелий уже слышал это название – Сайдагарка… может конюх говорил, или ещё кто… Да нет, не конюх, вспыхнуло в памяти, что как раз про те места и говорили старатели – серебро там нашли, а чуть дальше кому-то даже золота досталось, немного, самородки мелконькие. Вот кого бы расспросить, Паклыя этого, и не рвать тут жилы на чужих работах! Жалко, что ушёл… Посулил бы ему Савелий награду, может всё и обозначилось тут, и тогда конец этим мучениям!
Возвращались Наксай и Савелий уже под вечер, сизое марево плыло по овражку, ручей в нём звенел будто тише, по- вечернему. Наксай довольно припевал что-то на непонятном языке, а Савелий был жутко зол. Глаз его и щека заплыли – потревоженная пчела не посмотрела, что перед нею потомок дворянского рода, нажалила с сёстрами так, что горело теперь у Савелия и лицо, и руки! Как же так, что вот Наксая, к примеру, ни одна пчела не тронула!
– Ты, Савелий, не тужи. Сейчас вот до дому дойдём, Акчиён тебе снадобье даст, всё и пройдёт. Я ж тебе говорил – не лезь. Коли мёду охота было, сказал бы мне, а так… вишь, как получилось. А что, так вот и достаётся сладкая-то жизнь, медовая, – смеялся Наксай, еще больше зля Савелия.
Про снадобье он не наврал, правду сказал. Как пришли к избе, Савелий молча пошёл дальше, не сказав ничего Наксаю. В свою избёнку пошёл, ни есть, ни говорить с кем-то он сейчас не хотел. В голове вдруг вспыхнула мысль, что укусы эти – за жадность ему, что хотел один лепёшку ту съесть, а вон как получилось… Чуть медведь не задрал, а потом ещё и пчела наказала! Где-то в голове копошились мысли, что всё ему за такие вот думы да дела даётся, но думать так Савелию не понравилось! Глупости это! Не виноват он ни в чём, что судьба ему такие наказания посылает, тогда как сам он не заслужил этого.
Оказавшись в избушке, Савелий взял из сеней пустое ведро и пошёл мыться к озеру. Ну и что, пусть вода холодная! Вот подхватит он тут по милости Наксая какую лихоманку, тогда Акчиён поди его пожалеет! Взойдя на мостки, Савелий принялся мыться, укусы на лице и руках болели, ноги гудели от долгой дороги. Да когда ж этому всему будет конец?! Глядя в своё отражение в воде, он видел измученного человека, бледного и злого. Что там Наксай сказал? Так жизнь сладкая достаётся? Да нешто это правда…
Едва передвигая ноги, вернулся Савелий в избушку, неся в руке грязную рубаху. До чего его жизнь довела, борода отросла клочьями, волосы нечёсаные в разные стороны торчат, а сам уж и осеннего холода не чует… Увидев веник в сенях, Савелий бросил в сторону рубаху и взялся подметать, неловко орудуя веником, он сметал натасканный им же самим песок и хвою, а сам думал… Чудно всё здесь, вот, к примеру, сегодня? Паклый этот… Савелию казалось, словно он уже видел его где-то, но где? Не мог Савелий позабыть, если бы встретил где-то такого громадного человека в странной одежде, но всё же взгляд его теперь казался словно бы знакомым…
– Савелий Елизарыч, здравствуй! – раздался у двери голос, от которого у Савелия веник из рук выпал, это была Акчиён, – Наксай сказал, пчёлы тебе сегодня досаждали, так вот, я принесла снадобье. Садись, погляжу.
Акчиён усадила Савелия на скамью, сама прибавила свету в масляном фонаре и принялась осматривать опухшее Савельево лицо. От прикосновения её тёплых рук ему становилось горячо, сердце застучало, щёки наливались краской. Акчиён ловко достала жала, укусы словно сразу стали меньше болеть, а может Савелию это показалось. Но когда Акчиён помазала его лицо своим снадобьем, густым, похожим на дёготь, и пахнущим травами и хвоей, то боль ушла. Заплывший глаз открылся, опухшая щека больше не болела.
– Ну вот, – Акчиён довольно кивнула, – А в другой раз ты Наксая слушай, коли он говорит – не лезь, лучше остерегись. Сейчас Мораш прибежит, принесёт тебе ужин и чистую одежду. Крепись, Савелий Елизарыч, немного осталось.
Савелий хотел было спросить, какую такую повинность он тут отбывает такими вот «тяжкими трудами», но Акчиён уже исчезла в сгустившихся сумерках, словно в них и растаяла. Савелий потрогал глаз, который больше не болел, тогда он снова взялся за веник. Пусть не думают, что он какой-то там… приберёт всё сам. Вскоре в дом вбежал тот самый парнишка, что и был давеча, в руках у него был узел, а на плече висела холщовая сума. Ужин был скромный, но Савелий с аппетитом съел и выпил всё, глядя как Мораш болтает ногами и смотрит в окно, ожидая, пока Савелий закончит есть. Он вроде бы и привык уже здесь быть! Печку надо подтопить, ночью прохладно, подумал Савелий…
К приезду Евлампия Савелия было не узнать, отощал он знатно, руки все были сбиты работой, в ссадинах и синяках, но он боли не чуял.
– Завтра Евлампий Фомич приедет, – сказал ему Наксай, когда они возвращались домой на возу с дровами, – Вечером ужинать станем, всё тебе Акчиён и расскажет. Ты только её слушай да запоминай!
